Жерихов, Николай Иванович
Поделись знанием:
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.
В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
| Николай Иванович Жерихов | |
 Доходный дом Г. Е. Бройдо на углу Плотникова переулка и Малого Могильцевского | |
| Основные сведения | |
|---|---|
| Страна | |
| Место рождения |
Смоленск (?) |
| Место смерти | |
| Работы и достижения | |
| Работал в городах | |
| Архитектурный стиль | |
| Важнейшие постройки |
Доходные дома в Москве |
Николай Иванович Же́рихов (1870-е гг., Смоленск (?) — 5 октября 1916, Москва) — московский архитектор, яркий мастер эпохи модерна. Выходец из крестьян, не получивший полноценного архитектурного образования, не выступавший в профессиональной прессе Жерихов в 1902—1915 был одним из самых востребованных московских архитекторов, построив за 12 лет 46 доходных домов в престижных районах города. Излюбленный мотив Жерихова — украшение фасадов скульптурой (подчас неумеренное и экстравагантное). «В творчестве Жерихова жил и умер „дух модерна“»[1]
Содержание
Биография
Жерихов — сын безземельных крестьян из-под Могилёва. Дата рождения его точно не установлена, неизвестно и полученное им образование — вероятно, он окончил Строгановское училище с квалификацией «учёного рисовальщика» (младшие братья Николая Жерихова сумели окончить МУЖВЗ). В 1890-е годы — преподаватель рисования. Путь Жерихова от малоизвестного рисовальщика до модного, преуспевающего архитектора — не изучен; вероятно, он состоял штатным архитектором при московском застройщике, инженере О. О. Вильнере[1]. Первая же его постройка, в 1902 — доходный дом Г. Е. Бройдо на Остоженке, 20 — знаковый для своего времени памятник раннего модерна (в 1990-е гг. здание было реконструировано и утратило первоначальный декор). В последующем деятельность Жерихова остаётся связанной с фирмами Бройдо, Вильнера и Зайченко; строил он и для старомосковского купечества (дома Мальцевых в Басманной части). Архитектор жил в Москве в доме 10 по Дегтярному переулку (построен в 1891 арх. М. Г. Пиотровичем)[2].
Постройки Жерихова принадлежат к модерну; в них не заметно ни влияние предшествовавшей эпохи эклектики, ни ретроспективизма предвоенных лет (исключение — псевдоклассический одноэтажный особняк Мануйлова на улице Достоевского, 19). Ряд его доходных домов в последнее десятилетие реконструирован, но большинство сохраняет первоначальный декор. Они сосредоточены в районах Арбата, Остоженки, Басманных улиц, отдельные строения — в Мещанской части. Только три жериховских дома признаны охраняемыми памятниками (в том числе изуродованный № 20 по Остоженке).
Вероятно, самый необычный из них — доходный дом Г. Е. Бройдо на углу Плотникова переулка и Малого Могильцевского (1907). Дом украшен десятками фигур в человеческий рост, в эротических сценах. В обликах некоторых сатиров угадываются Гоголь, Пушкин и Лев Толстой. Скульптор неизвестен (версия — Л. С. Синаев-Бернштейн, автор фриза «Парнас» на здании музея имени Пушкина); неизвестны и мотивы заказчика этого необычного дома (версия «старожилов» о том, что здесь размещался бордель — не верна).
Тремя годами позже архитектор повторил тот же приём — сплошные ленты из крупных скульптур — в декоре гимназии Флёрова (Мерзляковский переулок, 11), на этот раз без какой-либо эротики. Второе в своей карьере общественное здание — лечебницу профессора, выдающегося русского хирурга-уролога П. Д. Соловова — Жерихов построил незадолго до смерти, в 1914 (современный адрес — Новый Арбат, 7). Первоначально П. Д. Соловов в 1913 году купил в Москве на Большой Молчановке участок земли и построил клинику с квартирой для семьи. Но Первая мировая война изменила планы, клиника была отдана под госпиталь для раненых[3]. В советское время здесь размещался знаменитый роддом № 7 имени Г. Л. Грауэрмана.
Проекты и постройки
- Доходный дом Г. Е. Бройдо (1902, Остоженка, 20), выявленный объект культурного наследия[4][сн 1];
- Расширение доходного дома (1903, Старая Басманная улица, 8);
- Доходный дом Г. В. Бройдо (1904, Второй Обыденский переулок, 13), объект культурного наследия регионального значения[4];
- Доходный дом Е. Чичулиной (1904, Большая Спасская улица, 5);
- Доходный дом О. О. Вильнера (1905, 1910, Старая Басманная улица, 12, строение 1, 2), ценный градоформирующий объект, выявленный объект культурного наследия[4];
- Доходный дом О. О. вильнера (М. Калиновского) (1905, Малый Афанасьевский переулок, 9/32 — Большой Афанасьевский переулок, 32/9), реконструирован в 1996 году Р. А. Асадовым; ценный градоформирующий объект[4];
- Доходный дом М. А. Мальцева (1905, Новая Басманная улица, 28);
- Дом С. И. Бусурина (1906, Грохольский переулок, 23);
- Дом М. И. Попова (1906, Воскресенский (?) проезд, 66/20);
- Дом Е. А. Климова (1906, 1908, Земляной Вал);
- Доходный дом (1906, улица Гиляровского, 5);
- Доходный дом (1906, Настасьинский переулок, 8);
- Дом В. А. Мешкова (1907, Арсеньевский переулок);
- Доходный дом Г. Е. Бройдо (1907, Плотников переулок, 4/5), объект культурного наследия регионального значения[4];
- Доходный дом (1908, Красная Пресня, 4);
- Доходный дом (1908, Старая Басманная улица, 6, во дворе);
- Дом Е. И. Афремовой (1908, Донская улица, 35), не сохранился;
- Дом М. И. Попова (1909, Самотецкий (?) переулок, 11), не сохранился;
- Доходный дом Г. Е. Бройдо (1909, Фурманный переулок, 9);
- Доходный дом З. М. Персиц (1909, Варварка, 14), ценный градоформирующий объект[4];
- Доходный дом П. П. Зайченко (1909, Спиридоновка, 28);
- Доходный дом Колчиной (?) (1909, Славянская площадь, 4, строение 2), ценный градоформирующий объект[4];
- Доходный дом (1910, Солянский тупик, 3);
- Доходный дом В. Ю. Плаксиной (1910, Мерзляковский переулок, 9);
- Мужская гимназия А. Е. Флерова (1910, Мерзляковский переулок, 11);
- Перестройка служебного здания во владении А. А. Левенсона (1910, Пречистенская набережная, 35);
- Доходный дом Е. А. Костяковой (1910, Пречистенка, 9);
- Доходный дом М. Страхова (1910, Второй Волконский переулок, 1);
- Доходный дом (1910, Большой Афанасьевский переулок, 26);
- Доходный дом Е. Д. Зайченко (1910, Второй Колобовский переулок, 12);
- Доходные дома С. М. и Э. М. Казарновских (1910—1911, Малый Могильцевский переулок, 4а, 4б);
- Доходный дом А. М. и В. Ф. Ворошиловых (1911, Померанцев переулок, 9);
- Доходный дом П. П. Зайченко (1911, Спиридоновка, 36, корпус 3);
- Доходный дом (1911, Сивцев Вражек, 19), выявленный объект культурного наследия[4];
- Доходный дом (1911, Кривоарбатский переулок, 13);
- Доходный дом А. Г. Страховой (1911—1913, Всеволжский (?) переулок, 3);
- Особняк И. М. Мануйлова (1912, улица Достоевского, 19);
- Доходный дом Духовской (1912, Барыковский переулок, 5);
- Доходный дом П. П. Зайченко (1912, Кривоарбатский переулок, 11);
- Доходный дом Ф. С. Зябкина (1912—1913, Второй Обыденский переулок, 12);
- Доходный дом Е. Д. Зайченко (1912—1913, Первый Колобовский переулок, 11);
- Доходный дом (1913, Первый Обыденский переулок, 9)
- Доходный дом М. А. Страхова (1913, улица Щепкина, 8);
- Доходный дом (1913, Долгоруковская улица, 38);
- Доходный дом С. М. Казарновского (1913—1914, Чистый переулок, 8);
- Доходный дом (1913—1914, Остоженка, 40);
- Проект доходного дома Ф. С. Зябкина (1914, Второй Обыденский переулок), не осуществлён (?);
- Клиника доктора П. Д. Соловово (Родильный дом им. Грауэрмана) (1914, Новый Арбат, 7), выявленный объект культурного наследия[4];
- Проект доходного дома М. А. Германовой (1914, Спиридоновка), не осуществлён;
- Доходный дом Г. Е. Бройдо (1914, Пожарский переулок, 8);
- Доходный дом (1914—1917, Сретенский бульвар, 9);
- Доходный дом М. А. Мальцева (1915, Новая Басманная улица, 31, строение 2);
- Доходный дом купца Ф. И. Афремова (1910-е, Садовая-Спасская улица, 19, строение 2), объект культурного наследия регионального значения[4].
Галерея построек
- Moscow, Novaya Basmannaya 28.jpg
Новая Басманная, 28
- Moscow, Prechistenka 9.jpg
Пречистенка, 9
- Moscow, Merzlyakovsky 11.jpg
Мерзляковский, 11
- Moscow, Maly Mogiltsevsky 4.jpg
Малый Могильцевский, 4
- Female Mask.jpg
Плотников, 4/5. Маскарон над подъездом
- Plotnikov Brothel 01.jpg
Плотников, 4/5. Третий справа - шарж на Н. В. Гоголя
- Moscow, Ostozhenka, 20 (2012) by shakko 01.jpg
Остоженка, 20
- Moscow, Ostozhenka, 40 (2012) by shakko 01.jpg
Остоженка, 40
Напишите отзыв о статье "Жерихов, Николай Иванович"
Примечания
Сноски
- ↑ Здесь и далее проекты и постройки даны в хронологическом порядке по М. В. Нащокиной, с необходимыми дополнениями и уточнениями.
Источники
- ↑ 1 2 Нащокина М. B. Архитекторы московского модерна. Творческие портреты. — Издание 3-е. — М.: Жираф, 2005. — С. 189—192. — 2 500 экз. — ISBN 5-89832-043-1.
- ↑ [mos-nj.narod.ru/1980_/nj8708/A/nj8708_1a.htm В. Сорокин, Памятные места Дмитровской слободы, «Наука и жизнь», август 1987]
- ↑ [magazines.russ.ru/novyi_mi/1997/9/solovov.html МОСКОВСКОЕ ЛИХОЛЕТЬЕ]
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 [reestr.answerpro.ru/monument/?page=0&search=%E6%E5%F0%E8%F5%EE%E2&Submit=%CD%E0%E9%F2%E8 Реестр памятников истории и культуры]. Официальный сайт «Москомнаследия». Проверено 4 сентября 2012. [www.webcitation.org/6BVyAuIcA Архивировано из первоисточника 19 октября 2012].
Литература
- Нащокина М. B. Архитекторы московского модерна. Творческие портреты. — Издание 3-е. — М.: Жираф, 2005. — С. 189—192. — 2 500 экз. — ISBN 5-89832-043-1.
- Зодчие Москвы времени эклектики, модерна и неоклассицизма (1830-е — 1917 годы): илл. биогр. словарь / Гос. науч.-исслед. музей архитектуры им. А. В. Щусева и др. — М.: КРАБиК, 1998. — С. 102—103. — 320 с. — ISBN 5-900395-17-0.
Ссылки
- [magazines.russ.ru/novyi_mi/1997/9/solovov-pr.html Воспоминания А. П. Солового] — сына профессора П. Д. Соловова. В советское время в клинике Соловова размещался роддом имени Грауэрмана. См. [magazines.russ.ru/novyi_mi/1997/9/solovov.html Воспоминания: МОСКОВСКОЕ ЛИХОЛЕТЬЕ]
- [walk.rambler.ru/msg.html?mid=1679&s=609 О доме Бройдо в Плотниковом переулке]
- [archive.is/20121209085307/denione.livejournal.com/6256.html Обсуждение дома Бройдо в Плотниковом на Livejournal]
- [www.merzlyakovka.ru/02history/merzlyakovsky.html Академический музыкальный колледж — нынешний обитатель Мерзляковского, 11]
- [biblio.narod.ru/gyrnal/ist_hkol/mygck_vet.htm Н. Садович, «История одной школы»] — о гимназии Фалеева, доме 11 по Мерзляковскому переулку
- [uncle-william.livejournal.com/8178.html Галерея дома 11 по Мерзляковскому переулку]
См. также
- Архитекторы из крестьян: И. С. Кузнецов, К. С. Мельников, И. П. Машков
- Архитекторы-самоучки: П. С. Бойцов
- Архитекторы доходных домов: В. Е. Дубовский
Отрывок, характеризующий Жерихов, Николай Иванович
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.
В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
