Пилон, Жермен

Жермен Пилон (фр. Germain Pilon; 1537, Париж — 1590) — крупнейший французский скульптор эпохи маньеризма.

Искусство Жермена Пилона составляет славу французской скульптуры XVI века. Проникновение в глубину человеческих чувств, композиционное мастерство, сила и точность резца характеризуют творчество французского скульптора, ставят его в ряд великих художников последнего периода Возрождения.

Жермен Пилон родился в 1528 году в парижском пригороде Сен-Жак, в семье резчика по камню Андре Пилона.

Личное становление художника

Жермен Пилон ещё только начинал учиться скульптуре, когда Франциска I сменил Генрих II Валуа. Франциск I, страстный поклонник и знаток искусств, преклонялся перед итальянским Возрождением, и его сестра Маргарита Наваррская, покровительница поэтов, способствовала процветанию того, что сейчас называется французским Ренессансом. Париж стал центром влияния на интеллектуальную жизнь большинства стран Европы.

В 1547 году Франциск I умер, а наследник Генрих II не разделял его ренессансные увлечения. Для этого были объективные причины: феодальный кризис, противоречия веры, остатки феодального сепаратизма вылились в религиозные войны. Менялось и мировоззрение представителей искусства. Постепенно земная жизнь теряла свою красоту и радость, подменялась мнениями о таинственном загробном мире.

События во Франции повлияли и на творчество Пилона. Достаточно вспомнить, что он создал один из шедевров поздней готической скульптуры — религиозную по духу «Скорбную Мадонну». Но Пилон был далёк от аскетизма, отказ от жизненных благ. Когда был недостаточный спрос на скульптуру, он смог получать блага из других источников. Пилон на время «забыл» о своей религиозной принадлежности.

В то тяжёлое люди искали опоры отнюдь не в прекрасном. Искусство стремительно шло к упадку. Вопреки всему, карьера Пилона была успешной, даже блестящей. Честолюбивый, упорный, рассудительный, он умело добивался поставленных целей.

Имя двадцатилетнего Жермена уже упоминается в документах парижской корпорации ювелиров. Здесь он работал как модельер, хотя, скорее всего, учителем был отец. В его мастерской он и получил профессиональные навыки.

Служба при дворе короля Франции

Примерно в это же время Пилон устраивается на службу ко двору как подсобный мастер-скульптор. Жермен работает у Пьера Бонтана, выполняющего украшение гробницы Франциска I. Бонтан был своеобразным скульптором и, несомненно, повлиял на творчество Пилона. В гробнице Пилону приписывается скульптура Купидона, держащего перевёрнутый факел.

Через два года для сада в Фонтенбло, основанного Марией Стюарт, Пилон вырезает из дерева фигуры Меркурия, Марса, Венеры и Юноны. В то же время он продолжал сотрудничество с ювелирной компанией, выполняя небольшие заказы. Известно также, что наряду с другими декораторами он работал над украшением Парижа для въезда нового короля Карла IX, создавая скульптуры для двух арок на мосту Нотр-Дам.

«Три грации»

«Три грации», хранительницы сердца Генриха II, были выполнены скульптором в 1559—1563 годах. Короля тяжело ранили во время турнира, и вскоре он умер. Екатерина Медичи, желая увековечить память мужа, заказала надгробие.

На треугольном пьедестале, украшенном гирляндами, стоят три грации, или три добродетели. Они поддерживают золочёную чашу, в которой покоится сердце Генриха II. Традиция отдельного захоронения тела, внутренностей и сердца установилась во Франции в Средние века.

Три женщины, полубогини, словно ведут невидимый танец, касаясь друг друга изящными руками с тонкими длинными пальцами. Облегающая одежда лишь подчёркивает совершенство форм, струящиеся складки туник придают композиции особый эффект. Правильные, дышащие внутренним очарованием лица несколько прохладны, как чистая красота. Композиция этой скульптуры подобна рисункам школы Рафаэля. Связь этого произведения с искусством Фонтенбло несомненна. Фигуры граций имеют изысканные, несколько удлинённые пропорции. Римские драпировки переделаны в духе этой школы. Однако целостность композиции, большое чувство гармонии, свободная грациозность движений и тонкость исполнения позволяют поставить эту вещь по художественным качествам намного выше достижений школы Фонтенбло.

Семейная усыпальница Генриха II и Екатерины Медичи

Был также подготовлен проект часовни, знаменитой ротонды Валуа в аббатстве Сен-Дени. Екатерина Медичи решила сделать часовню семейной усыпальницей. Для руководства строительством был приглашён итальянский художник Приматиччо. После его смерти в 1570 году строительство продолжил Батиста Андруа ди Серсо. Десять лет основные скульптурные работы выполнял Пилон, который в то время уже имел собственную мастерскую. Ротонда строилась долго, но так и осталась незаконченной.

Надгробие установили в центральной части здания, разделённого тремя рядами коринфских колонн. Перед коленопреклонёнными фигурами Генриха II и королевы Екатерины Медичи лежат скульптурные изображения мертвых монархов-супругов, которые выполнены с абсолютной точностью.

Композиция украшена двенадцатью колоннами и таким же числом пилястр, поднимающихся на цоколе-пьедестале. В углах размещены статуи, символизирующие четыре добродетели: Справедливость, Силу, Умеренность, Благоразумие. Достоверных сведений о принадлежности их Пилону нет, но стиль и манера свидетельствуют об этом.

Пилон концентрирует внимание не на коленопреклонённых пышно одетых фигурах королевской пары, а на изображениях короля и королевы, лежащих на смертном одре. Их полуобнажённые фигуры полны глубокого драматизма. Реалистичная достоверность вида его персонажей придаёт ещё большую убедительность и остроту скорбной тональности образов Генриха II и Екатерины Медичи.

Барельефные работы

Определённую содержательную роль несут четыре барельефа из белого мрамора, расположенные по сторонам цоколя композиции, аллегорически изображающие Веру, Надежду, Милосердие и добрые деяния. Здесь Пилон выступает как большой мастер барельефа. Скульптора в них захватывает конкретность, жизненность образов. Мастер стремится к полному раскрытию облика человека, своего современника.

В старом бенедиктинском аббатстве, в Мане в церкви Нотр-Дам-де-ла-Кутюр находится одно из лучших достижений Пилона — беломраморная статуя Богоматери с младенцем. Она была предусмотрена для украшения главного алтаря часовни в аббатстве Сен-Дени.

Дева Мария стоит в естественной позе с младенцем Иисусом на руках. Скульптура очень трогательная. Лицо Марии отстранённое от всего земного и суетного. Она удивительно естественна в своём горе, зная о трагической судьбе того, кто покоится у неё на руках.

В своих зрелых произведениях Пилон, который добился влияния при дворе, освобождает скульптуру от подчинённой декоративной роли в архитектурном ансамбле. По собственной воле архитектор избегает пышности и помпезности, работая над гробницами кардинала Рене де Бирага (1583—1585) и Валентины Бальбиани (1583). Бронзовая статуя кардинала воспроизводит образ человека разумного, но грубого и деспотического. Даже молитва не смягчает выражение его лица. Однако не может не трогать реалистичная глубина образов всесильного кардинала и его жены Валентины Бальбиани.

Это одна из лучших скульптур XVI века. Тщательно проработаны мельчайшие детали, ощущается резкая и уверенная рука мастера, который достиг совершенства.

Мастер портрета

Пилон создал реалистические по своей сути портреты людей, живших в XVI веке, и продемонстрировал здесь своё высокое мастерство.

Так, в портрете Генриха II, увенчанного лавром, в железном панцире, с колье ордена Сен-Мишеля на груди — важность и значимость. Скульптору удалось добавить правильному лицу оттенок наигранной кротости и спокойствия. Достаточно тщательно выполненные детали, украшения, складки, холёные борода и усы. Чувствуется холодный, деспотический характер короля.

В бюсте Карла IX каждый заметит нерешительность и неискренность. Непокрытая голова, острая бородка, украшенный богатым резным декором панцирь, колье и тяжелые складки манто, измождённое и опустошённое лицо.

А портрет вождя католиков Жана де Морвилье, епископа Орлеанского, в 1568 году ставшего канцлером Франции, выполнен скрупулёзно, возможно — с посмертной маски. Закрытые глаза, заострённые черты лица, которые уже отмечены печатью смерти.

Отрывок, характеризующий Пилон, Жермен

– Ты обращаешься со мной, как с больною или с ребенком. Я всё вижу. Разве ты такой был полгода назад?
– Lise, я прошу вас перестать, – сказал князь Андрей еще выразительнее.
Пьер, всё более и более приходивший в волнение во время этого разговора, встал и подошел к княгине. Он, казалось, не мог переносить вида слез и сам готов был заплакать.
– Успокойтесь, княгиня. Вам это так кажется, потому что я вас уверяю, я сам испытал… отчего… потому что… Нет, извините, чужой тут лишний… Нет, успокойтесь… Прощайте…
Князь Андрей остановил его за руку.
– Нет, постой, Пьер. Княгиня так добра, что не захочет лишить меня удовольствия провести с тобою вечер.
– Нет, он только о себе думает, – проговорила княгиня, не удерживая сердитых слез.
– Lise, – сказал сухо князь Андрей, поднимая тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено.
Вдруг сердитое беличье выражение красивого личика княгини заменилось привлекательным и возбуждающим сострадание выражением страха; она исподлобья взглянула своими прекрасными глазками на мужа, и на лице ее показалось то робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом.
– Mon Dieu, mon Dieu! [Боже мой, Боже мой!] – проговорила княгиня и, подобрав одною рукой складку платья, подошла к мужу и поцеловала его в лоб.
– Bonsoir, Lise, [Доброй ночи, Лиза,] – сказал князь Андрей, вставая и учтиво, как у посторонней, целуя руку.


Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою рукой.
– Пойдем ужинать, – сказал он со вздохом, вставая и направляясь к двери.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить:
– Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда негодным… А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Да что!…
Он энергически махнул рукой.
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.
– Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.
– Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей.
– Мне смешно, – сказал Пьер, – что вы себя, вы себя считаете неспособным, свою жизнь – испорченною жизнью. У вас всё, всё впереди. И вы…
Он не сказал, что вы , но уже тон его показывал, как высоко ценит он друга и как много ждет от него в будущем.
«Как он может это говорить!» думал Пьер. Пьер считал князя Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего можно выразить понятием – силы воли. Пьер всегда удивлялся способности князя Андрея спокойного обращения со всякого рода людьми, его необыкновенной памяти, начитанности (он всё читал, всё знал, обо всем имел понятие) и больше всего его способности работать и учиться. Ежели часто Пьера поражало в Андрее отсутствие способности мечтательного философствования (к чему особенно был склонен Пьер), то и в этом он видел не недостаток, а силу.
В самых лучших, дружеских и простых отношениях лесть или похвала необходимы, как подмазка необходима для колес, чтоб они ехали.
– Je suis un homme fini, [Я человек конченный,] – сказал князь Андрей. – Что обо мне говорить? Давай говорить о тебе, – сказал он, помолчав и улыбнувшись своим утешительным мыслям.
Улыбка эта в то же мгновение отразилась на лице Пьера.
– А обо мне что говорить? – сказал Пьер, распуская свой рот в беззаботную, веселую улыбку. – Что я такое? Je suis un batard [Я незаконный сын!] – И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал большое усилие, чтобы сказать это. – Sans nom, sans fortune… [Без имени, без состояния…] И что ж, право… – Но он не сказал, что право . – Я cвободен пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что мне начать. Я хотел серьезно посоветоваться с вами.
Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него. Но во взгляде его, дружеском, ласковом, всё таки выражалось сознание своего превосходства.
– Ты мне дорог, особенно потому, что ты один живой человек среди всего нашего света. Тебе хорошо. Выбери, что хочешь; это всё равно. Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и всё…
– Que voulez vous, mon cher, – сказал Пьер, пожимая плечами, – les femmes, mon cher, les femmes! [Что вы хотите, дорогой мой, женщины, дорогой мой, женщины!]
– Не понимаю, – отвечал Андрей. – Les femmes comme il faut, [Порядочные женщины,] это другое дело; но les femmes Курагина, les femmes et le vin, [женщины Курагина, женщины и вино,] не понимаю!
Пьер жил y князя Василия Курагина и участвовал в разгульной жизни его сына Анатоля, того самого, которого для исправления собирались женить на сестре князя Андрея.
– Знаете что, – сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, – серьезно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду.
– Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?
– Честное слово!


Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел oт своего друга. Ночь была июньская, петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в извозчичью коляску с намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем более он чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер или на утро. Далеко было видно по пустым улицам. Дорогой Пьер вспомнил, что у Анатоля Курагина нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество, после которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений Пьера.