Жестокий Шанхай
| Жестокий Шанхай | |
| The Shanghai Gesture | |
 | |
| Жанр | |
|---|---|
| Режиссёр | |
| Продюсер | |
| Автор сценария |
Джозеф фон Штернберг |
| В главных ролях | |
| Оператор | |
| Композитор | |
| Кинокомпания | |
| Длительность |
99 мин |
| Бюджет |
1 млн $ |
| Страна | |
| Язык | |
| Год | |
«Жестокий Шанхай» (англ. The Shanghai Gesture) — американский фильм в жанре нуар, режиссёра Джозефа фон Штернбергом, в котором снялись такие актёры, как Джин Тирни, Уолтер Хьюстон, Виктор Мэтьюр, Она Мансон. Картина основана на одноимённой бродвейской пьесе Джона Колтона (англ. John Colton), которая была адаптирована для сценария к фильму Джозефа фон Штернберга и спродюсирована Арнольдом Прессбургером для United Artists. Это был последний голливудский фильм, снятый Джозефом фон Штернбергом (в 1951 году он начал снимать фильм «Макао», но был уволен Говардом Хьюзом во время съёмок, то же самое произошло и с фильмом «Лётчик» в 1957 году).
«Жестокий Шанхай» был номинирован на премию «Оскар» за лучшую работу художника-постановщика (Борис Левен) и за лучшую музыку к фильму (Ричард Хагеман) в 1943 году[1].
Содержание
Сюжет
Жиголо «Доктор» Омар (англ. "Doctor" Omar) (Виктор Мэтьюр) даёт взятку шанхайской полиции, чтобы выпустить на свободу американскую танцовщицу Дикси Помрой (англ. Dixie Pomeroy) (Филлис Брукс). Он предлагает ей найти работу в казино, принадлежащий леди Дракону «Мамаше» Джин Слинг (англ. Dragon-lady "Mother" Gin Sling) (Она Мансон), которая является его боссом.
В казино Омар привлекает внимание красивой девушки из высшего общества (Джин Тирни), которая недавно окончила европейскую школу. Она жаждет азарта. Когда он спросили, как её зовут, то она ответила, что «Поппи» Смит (англ. "Poppy" Smith).
Тем временем, Джин Слинг была проинформирована, что она должна перевести своё заведение в менее привлекательный китайский район. Ей было дано 5-6 недель до китайского Нового года, чтобы выполнить требование. Джин Слинг уверена, что она сумеет избавиться от этой проблемы, которая угрожает её финансовому благосостоянию. Она даёт распоряжение своим миньонам, чтобы те узнали всё, что они могут, про человека, который стоит за этим — англичанин сэр Гай Чартерис (англ. Guy Charteris) (Уолтер Хьюстон), являющийся богатым предпринимателем, купивший большую территорию в Шанхае, на которой располагается азартное заведение, принадлежащее Джин Слинг. На этом фоне Дикси неожиданно становится источником информации, так как Чартерис неоднократно приглашал её на ужин, до того, как он бросил её, чтобы избежать встречи с его недавно прибывшей дочерью — Поппи, чьё настоящее имя — Виктория Чартерис. Из описаний Дикси, Джин Слинг понимает, что Чартерис — это её бывший муж.
Тем временем, Поппи влюбляется в Омара и пристращается к азартным играм и алкоголю. И хотя избалованная девушка открыто презирает владелицу казино — Джин Слинг, та ей разрешает брать в кредит, чтобы покрывать свои без конца растущие потери.
Джин Слинг приглашает Гайя Чартериса и других важных персон на вечеринку в честь китайского Нового года. Сначала Чартерис отказывается, но потом любопытство одолевает его. На ужине она раскрывает его тёмное прошлое. Чартерис, чьё имя в прошлом было как Виктор Доусон (англ. Victor Dawson), был женат на ней. В один прекрасный день он бросил её, забрав всё наследство и оставив одну без средств к существованию. Полагая, что её ребёнок умер, она была вынуждена делать всё чтобы выжить: она бродила с места на место, пока, наконец, не добралась до Шанхая. Там, Персиваль Хауэр (англ. Percival Hower), поверив в неё, поддерживал финансово и разрешил ей работать у него, что в итоге позволило ей подняться до нынешнего уровня.
К завершению своей мести она приносит Викторию. Виктория открыто показывает свою симпатию к Омару и высмеивает своего отца. Чартерис, зная свою дочь как своенравную, приватно говорит Вану Элсту, чтобы тот на следующее утро пришёл к нему в офис за чеком в 20 000 фунтов для Джин Слинг и сказал бы ей, что ценности, которые, как она говорит, он взял, лежат и всегда лежали в «Северо-китайском банке» на её имя.
Несмотря на услышанное, Виктория игнорирует это, но поругавшись потом с отцом, возвращается к себе — в казино, где уже не было гостей. Когда он пытается помириться с ней, он сталкивается с Джин Слинг. Впоследствии он рассказывает, что ребёнок был найден живым и отправлен в больницу, где Чартерис обнаружил её и увёз далеко из Китая. Виктория — собственная дочь Джин Слинг.
После этого, Джин Слинг пытается поговорить с Викторией наедине, рассказав ей, что она её мать, но когда девушка продолжает оскорблять её, Джин Слинг стреляет в неё насмерть. Сразу, отойдя на пару шагов, Хоуэр говорит Слинг: «Что будем делать? Скоро приедет полиция!», на что Слинг отвечает, что на этот раз они не будут брать взятку. В соседней комнате, после выстрела, крепкого телосложения кули с иронией говорит Чартерису: «Ну что, нравится китайский Новый год?». После чего Чартерис понимает, что произошло.
Роли
|
|
Производство фильма
В 1930-х годах было сделано несколько попыток экранизировать пьесу. Одну из них пытался сделать Сесиль Блаунт де Милль, а другую в начале 1930-х Эдвард Смолл для United Artists[2].
Необычным для того времени было показ вступительных титров со списком актёров второго плана. Читается как:
|
И большой актёрский состав "Голливудской массовки", который не ждёт упоминания в титрах, готов день и ночь делать их лучше, и который, в их лучшем - более хорош, чтобы заслужить упоминания. | 
|
Кей Люк (англ. Keye Luke) нарисовал панно, которое показано в казино.
Рецензии
Критика
Кинокритик Деннис Шварц (англ. Dennis Schwartz) дал позитивную оценку, написав, последний великий голливудский фильм «Джозефа фон Штернберга(„Распутная императрица“, „Голубой ангел“, „Дьявол — это женщина“), основанный на пьесе 1925 года Джона Колтона, которому потребовалось свыше 30 проверок, проводимых цензорами Ассоциации производителей и прокатчиков фильмов, чтобы допустить фильм на широкий экран. В одной из не вышедших цензурированных версий, приписываемую писателю Джулсу Фёртмену, „Мамаша“ Джин Слинг носит другое имя — Проклятая Мамаша (англ. Mother Goddamn) и заправляет она не казино, а борделем. То, что осталось после всех обрезок — обстановка в стиле сюрреалистического барокко. Это жест нравственному упадку человечества, который катится в недра земли. Казино сделано в стиле „Ад“ Данте. Несмотря на вынужденные изменения фильма, он, по-прежнему, остаётся безумным шедевром упадка и сексуальной развращённости, который окружает сам себя с восточными мотивами, цель которых придание мистики, а не просвещения»[3].
Награды
Номинации:
- «Оскар» — «Лучшая работа художника-постановщика», чёрно-белый, Борис Левен в 1943 году
- «Оскар» — «Лучшая музыка к фильму», музыка драмы или комедии, Ричард Хагеман в 1943 году
Напишите отзыв о статье "Жестокий Шанхай"
Ссылки
- The Shanghai Gesture (англ.) на сайте Internet Movie Database
- [www.noiroftheweek.com/2010/09/josef-von-sternberg-s-shanghai-gesture.html The Shanghai Gesture] at Film Noir of the Week by Sheila O’Malley
- [www.dvdbeaver.com/film/DVDReviews20/shanghai_gesture_dvd_review.htm The Shanghai Gesture] informational site and DVD review at DVD Beaver (includes images)
- [www.youtube.com/watch?v=sJWJzyHeEx0 The Shanghai Gesture] film clip at YouTube
- [thenedscottarchive.com/hollywood/films/the-shanghai-gesture.html Still Photos from 'the Shanghai Gesture'] by [en.wikipedia/wiki/Ned-scott Ned Scott]
Примечания
- ↑ [movies.nytimes.com/movie/44085/The-Shanghai-Gesture/details NY Times: The Shanghai Gesture]. NY Times. Проверено 14 декабря 2008.
- ↑ Prize Ring Comedy Goes Into Work at Early Date at U.A.: The Washington Post (1923—1954) [Washington, D.C] 28 May 1933: S5.
- ↑ [homepages.sover.net/~ozus/shanghaigesture.htm Schwartz, Dennis]. Ozus' World Movie Reviews, film review, February 19, 2005. Accessed: July 10, 2013.
| ||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Жестокий Шанхай
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.
На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.
После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
