Живая плоть
| Живая плоть | |
| исп. Carne Trémula | |
 | |
| Жанр | |
|---|---|
| Режиссёр | |
| Продюсер | |
| Автор сценария |
Рут Ренделл (роман) |
| В главных ролях | |
| Композитор | |
| Длительность |
103 минуты |
| Страна | |
| Язык | |
| Год | |
| IMDb | |
«Живая плоть» (также «Трепетная плоть»; исп. Carne Trémula) — мелодрама испанского режиссёра Педро Альмодовара, снятая в 1997 году по мотивам одноимённого детективного романа Рут Ренделл. Из первой главы того же романа родился сценарий фильма «Кика» (1993).
Содержание
Сюжет
Фильм начинается и заканчивается сценами родов. В начале фильма показан Мадрид 1970 года. В ходе преждевременных родов в городском автобусе появляется на свет мальчик по имени Виктор. Событие получило известность городского масштаба, молодую мать в больнице навещает мэр города и директор городского автотранспорта, который вручает матери и сыну пожизненный проездной.
Далее действие фильма продолжается 20 лет спустя. Виктор проникает в квартиру к Елене, с которой приобрел первый сексуальный опыт. Увидев нежданного гостя, она пытается выгнать его, но парень не хочет уходить, тогда девушка достаёт пистолет своего отца, чтобы его припугнуть. В завязавшейся потасовке происходит случайный выстрел. Двое полицейских (Давид и Санчо), дежуривших неподалёку, получив вызов, едут в эту квартиру. Увидев полицию Виктор испугался и приставил пистолет к голове Елены, Санчо пытается вырвать пистолет из рук Виктора, девушка прячется за спиной Давида и раздаётся выстрел. Давид получает ранение, а Виктор отправляется в тюрьму. Через шесть лет его досрочно освобождают. Во время пребывания Виктора в тюрьме его мать умирает от рака, оставив сыну в наследство обветшалый дом и 150 тысяч песет. Придя на кладбище, он видит Елену и её мужа Давида, который передвигается на инвалидном кресле после ранения.
После той встречи Виктор начинает преследовать Елену. Давид узнает об этом и угрожает Виктору. Виктор параллельно встречается с Кларой, женой Санчо. Случайно увидев их вместе, Давид фотографирует любовников. Виктор устраивается на работу в приют для детей, в котором работает Елена. Туда приходит Давид, между ним и Виктором происходит разговор и выясняется, что стрелял Санчо, зная о связи Давида с Кларой. Через некоторое время между Виктором и Еленой происходит интимная связь, Елена признается мужу в этом. Разозлённый Давид показывает фотографии с Кларой и Виктором своему другу Санчо. Санчо едет в дом Виктора, в котором находится Клара. Санчо и Клара одновременно стреляют друг в друга, в дом вбегает Виктор и видит убитую Клару и умирающего Санчо, который стреляет себе в голову и погибает.
В финале фильма мы видим Виктора и беременную от него Елену. Так же, как и в начале фильма, посреди оживлённой улицы у Елены начинаются роды, с ней рядом любимый Виктор, они направляются к больнице.
Сценарий
В фильме пять главных героев, судьбы которых сложно переплетаются: главный герой Виктор, двое его антагонистов-полицейских и жёны этих полицейских, которые вступают в любовную связь с Виктором. Альмодовар отмечает, что женские персонажи были замыслены как фигуры матери по отношению к Виктору. Например, Клару он встречает на могиле матери, с которой она обладает и некоторым внешним сходством[1]. До встречи с Виктором Елена реализует свои материнские инстинкты, работая в детском саду и нянчась с мужем-инвалидом. Режиссёр вспоминает, что сценарий фильма писался очень долго. Сложность была в том, что малейшее развитие событий вносило динамику в отношения пяти главных персонажей[1]. Чтобы не затягивать фильм, пришлось прибегать к недоговорённостям. В начале 1990-х Альмодовар описывал замысел «Живой плоти» следующим образом:
Фильм будет своеобразным танцем желания для пяти героев. Желания струятся от одного к другому, иногда получая отклик, иногда — нет; это очень подвижная ситуация. Елена — одна из тех, кто призван творить добро. Она не может иначе. Она способна выразить себя только в отношениях с тем, чьи возможности ограничены. Елена и Давид очень любят друг друга. Он наделён волшебными руками и языком. Всё остальное у него не работает. Виктор тоже не вполне полноценен, правда не физическом, а в психологическом плане.[1]
«После выхода Виктора из тюрьмы мне нужно было, чтобы пути всех пятерых как можно скорее пересеклись, и притом в правдоподобной манере, — вспоминает Альмодовар. — Не можете себе представить сколько времени было потеряно до того, как родилась идея собрать их всех на кладбище! Мне не хотелось делить экран на сегменты, как поступали в 1970-е, равно как и постоянно переключаться от одной пары к другой. Сценарии с одним главным героем пишутся куда быстрее»[1].
Актёры
- Либерто Рабаль — Виктор
- Франческа Нери — Елена
- Хавьер Бардем — Давид
- Анхела Молина — Клара
- Хосе Санчо — Санчо
- Пилар Бардем — женщина в автобусе
- Пенелопа Крус — мать Виктора
- Мариола Фуэнтес — Клементина
Работа над фильмом
Первоначально планировалось фильм снимать в Лондоне, где происходит действие романа Ренделл. В итоге «Живая плоть», как и другие фильмы Альмодовара, снималась в Мадриде. В фильме много кадров с видами городских достопримечательностей. Режиссёру было важно показать, как Мадрид всё больше теряет свою идентичность, становясь одним из безликих городов современности.
Все занятые в фильме актёры никогда ранее не работали с Альмодоваром. Пенелопа Крус в небольшой роли матери Виктора настолько впечатлила режиссёра, что вместе они сделали ещё четыре фильма. Женщину, которая принимает роды в автобусе, сыграла мать Хавьера Бардема — Пилар. Особую сложность представлял выбор актёра на роль Виктора. Режиссёр хотел, чтобы это был второй Бандерас — актёр молодой, раскованный, привлекательный и в то же время со зловещей жилкой[1]. Либерто Рабаль — внук любимого Бунюэлем актёра Пако Рабаля — заменил актёра, первоначально утверждённого на эту роль, через неделю после начала съёмок[2] .
Фильм был благосклонно воспринят прессой как начало более зрелого периода в творчестве Альмодовара[3]. Обращалось внимание на тщательную продуманность образного ряда. Когда Виктор занимается любовью с Еленой, их бёдра образуют две почти одинаковые половинки одного плода. Этот кадр был вынесен на афиши фильма и обложки DVD. Во время разрыва Давида с Еленой показано, как она разрезает на две равные половинки апельсин[1].
Награды и конкурсы
 |
Этот раздел должен быть полностью переписан. На странице обсуждения могут быть пояснения.
|
- BAFTA (1999) — номинирован как лучший фильм не на английском языке;
- British Independent Film Awards (1998) — номинирован как лучший иностранный фильм;
- European Film Awards (1998) — номинация как лучший фильм, а также номинация на звание лучшего актера Хавьер Бардем;
- Film Critics Circle of Australia Awards (1999) — номинирован как лучший иноязычный фильм;
- Fotogramas de Plata (1998) — победители в номинации лучшие киноактер Хавьер Бардем и киноактриса и Анхела Молина;
- Кинопремия Гойя (1998) — победитель в номинации лучшая мужская роль второго плана Хосе Санчо;
- Italian National Syndicate of Film Journalists — Франческа Нери выиграла серебряную ленту (Silver Ribbon) в номинации лучшая актриса, победа в номинации лучший режиссёр — Педро Альмодовар;
- Popcorn Film Festival (1998) — Audience Award to Pedro Almodóvar;
- Satellite Awards (1998) — Nominated to Golden Satellite Award as Best Motion Picture — Foreign Language;
- Spanish Actors Union (1998) — Пилар Бардем выиграла в номинации лучшая второстепенная роль, Пенелопа Крус номинирована в аналогичной номинации;
- São Paulo International Film Festival (1998) — второе место за лучший фильм.
Напишите отзыв о статье "Живая плоть"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Almodóvar on Almodóvar. ISBN 9780571231928. Pages 146, 168—169, 176.
- ↑ В фильме присутствуют и другие отсылки к режиссёру-классику. Анхела Молина сыграла у Бунюэля свою первую крупную роль. Выстрелу в Давида предшествуют кадры из фильма Бунюэля «Попытка преступления» (1955).
- ↑ См., напр., [www.observer.com/node/40118 рецензию] Э. Сарриса.
Ссылки
- «Живая плоть» (англ.) на сайте Internet Movie Database
- [www.allmovie.com/movie/v158907 Живая плоть] (англ.) на сайте allmovie
|
||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Живая плоть
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.
Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
