Живопись

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Жи́вопись — вид изобразительного искусства, связанный с передачей зрительных образов посредством нанесения красок на жёсткую, или гибкую поверхность.

Существует пять видов живописи: станковая, монументальная, декоративная, театрально-декоративная, миниатюрная[1]. К станковой живописи относят произведения, существующие независимо от места создания. В основном это картины, созданные на мольберте (то есть на станке) художника. В станковой живописи преобладают работы, выполненные масляными красками, но могут использоваться и другие красители (темпера, акриловые краски и т. д.). Картины пишутся в основном на холсте, натянутом на раму или наклеенном на картон. В прошлом широко применялись деревянные доски, могут использоваться любые плоские материалы.

Монументальная живопись выполняется непосредственно на стенах и потолках зданий, и других сооружений. В прошлом преобладала живопись водными красками по сырой штукатурке (фреска). В Италии до начала XVI века по высохшей «чистой фреске» практиковалась прописка деталей темперой. Техника «чистой фрески» требует особого мастерства от художника, поэтому применялись и другие технологии, например, не такая устойчивая живопись по сухой штукатурке — секко, позднее росписи выполнялись мало подходящими для монументальной живописи масляными красками.

Цветные изображения на бумаге (акварель, гуашь, пастель и др.) формально (например, по месту в коллекции) относят к графике, но эти произведения часто рассматриваются и как живописные. Все другие способы цветного изображения относятся к графике, в том числе и изображения, созданные с помощью компьютерных технологий.

Наиболее распространены произведения живописи, выполненные на плоских или почти плоских поверхностях, таких как натянутый на подрамник холст, дерево, полотно, обработанные поверхности стен и т. д.

Существует также узкая трактовка термина живопись как работ, выполненных масляными красками на холсте, картоне, оргалите и других подобных материалах.





Этимология и семантика

Русское слово живопись указывает на реализм этого искусства в эпоху барокко, когда в России начали писать картины в западном стиле, преимущественно масляными красками. В иконописи употребляется глагол «писа́ть», так же как в греческом языке. В то же время «живописать» может быть понято как энергичная, своеобразная манера писать, то есть и как своего рода письменность.

В связи живописи с письменностью семиотики видят и определённую манеру создавать знаки.

История живописи развивается и блуждает именно в этих двух смыслах: в изобразительности, реалистичности и — знаковости: от иконы (образ) к абстракции.

С точки зрения техники создания изображения живопись принципиально отличается от графики. В первом приближении живопись - это работа с жидкими материалами (красители, замешанные на различных связующих), а графика - использование сухих материалов (графита, угля, сангины, мела). Однако существует и более принципиальное различие.

Графика в чистом виде использует белизну (цвет) фона для создания тональных градаций. Чем гуще слой красящего вещества, тем темнее данный участок картины или рисунка. Работа над рисунком ведется в направлении постепенного насыщения тона, использование белил не допускается.Напротив, в живописи белила составляют основу изобразительной техники, краска накладывается корпусно, плотно перекрывая фон, цвет которого не имеет значения. Живописец работает слоями краски, многократно проходя одни и те же участки картины, высветляя или утемняя их. По этой классификации в разряд графики попадает не только карандаш, сангина и уголь, но и акварель. С другой стороны пастель и гуашь оказываются чисто живописными техниками.

Техники живописи

Долгое время считалось, что история живописи маслом ведет свой отсчет с XV века, а её родоначальником был нидерландский художник Ян ван Эйк. Джорджо Вазари, автор «Жизнеописаний наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих» назвал ван Эйка изобретателем масляной живописи, позднее это утверждение повторил Карел ван Мандер. Благодаря искусствоведу И. Мериме мнение о ван Эйке, как о первооткрывателе живописи маслом, распространилось в специальной литературе. Однако неизвестно ни одного свидетельства современников художника, что именно он был изобретателем нового метода. Художники и Северной и Южной Европы работали масляными красками задолго до ван Эйка[2].

Масляная краска получается в результате соединения красящего пигмента с льняным маслом. В качестве разбавителя используется пинен, уайт-спирит и другие растворители масел. Для ускорения высыхания применяют разбавительные лаки (например, пихтовый). Красочный слой в зависимости от толщины может сохнуть от двух-трех дней до нескольких месяцев. При этом окончательная полимеризация молекул затягивается на десятки лет.

Масляная живопись требует использования специального грунта. Обычно он состоит из двух частей — нижних двух клеевых слоев (рыбий клей, желатин), предотвращающих проникновение масла в холст или дерево и последующее гниение и трех-пяти верхних слоев — для улучшения адгезии, то есть соединения краски с грунтом, в состав которых обычно входит клей, мел, глицерин. Для работы с масляной краской используют щетинные, колонковые и синтетические кисти, а также другие инструменты — мастихины, шпатели.

После высыхания масляной краски картина может быть покрыта покрывным лаком (например, фисташковым, акриловым). Это делается как для защиты красочного слоя, так и для равномерности отражающего блеска её поверхности.

  • темпера;
  • эмаль;
  • гуашь (поскольку в качестве основного материала художник использует бумагу, характерную для графических видов изобразительного искусства — классифицируется и как графика; об этом говорит и применение последней для создания монохромных произведений);
  • пастель (к этой технике справедливо замечание аналогичное тому, что высказано относительно предшествующей);
  • тушь (и в данном случае, как и в двух предыдущих — нельзя однозначно отнести к графике; на Востоке, например, каллиграфия, по большей части использующая этот материал, традиционно считается живописью, как, впрочем, и академическая китайская живопись использовала по преимуществу именно тушь — ахроматическая гамма);
  • живопись по штукатурке: фреска и а секко;
  • граттаж;
  • гризайль;
  • карнация;
  • лессировка;
  • пуантилизм;
  • сграффито;
  • сфумато;
  • клеевая живопись;
  • восковая живопись: энкаустика, восковая темпера и холодный способ (восковые краски на скипидаре);
  • живопись керамическими красками;
  • живопись силикатными красками;
  • акварельная живопись (техника акварели различна, некоторые приёмы ближе к живописи, некоторые — к графике; поэтому неслучайно в тезаурусе присутствует такой оборот: «рисовать акварелью»);
  • сухая кисть;
  • акрил;
  • смешанная техника.

Техники живописи практически неисчерпаемы. Всё, что оставляет какой-либо след на чём-то, строго говоря, является живописью: живопись создаётся природой, временем и человеком. Это уже отметил Леонардо да Винчи.

Традиционные техники живописи: энкаустика, темперная (с яйцом), настенная (известковая), клеевая и других типов. С XV века становится популярной живопись масляными красками; в XX веке появляются синтетические краски со связующим веществом из полимеров (акрилик, винилик и др.). Краски могут приготовляться из натуральных и искусственных пигментов.

гуашь, акварель, китайскую тушь и полурисовальную технику — пастель — также относят к живописи.

Живопись может быть исполнена на любой основе: на камне, штукатурке, на холсте, шёлке, на бумаге, на коже (в том числе на теле животного или человека — татуировки), на металле, на асфальте, бетоне, стекле, керамике и т. д., и т. п.

Задачи живописи как вида искусства

Живопись встречается и соседствует с пластическими искусствами, в том числе с архитектурой, скульптурой; она может участвовать в формировании искусственной и природной среды.

Живопись, как и другие изобразительные искусства, иллюзорна: она — это имитация трёхмерного пространства в плоскости, достигаемая посредством линейной и цветовой перспективы. Но её визуальный и к тому же цветовой аспект (глаз воспринимает в одно мгновение практически бесконечную информацию) обуславливает исключительное место живописи среди всех изобразительных искусств.

В то же время, развитие искусства, изобразительных методов и средств выразительности, давно вывело за пределы понимания основных своих задач — «воспроизведение реальности». Ещё Плотин говорит: «Не копировать природу, а учиться у неё»; и этим принципом руководствуются многие художники на протяжении многих веков. Поэтому задачи живописи подразумевают не только такую организацию пространства на плоскости, которая руководствуется и ограничивается воссозданием на ней трёхмерной среды, мало того, отдельные методы уже давно воспринимаются как «тупиковые» на пути развития искусства (в контексте понимания и переосмысления адекватности восприятия). Плоскость, как и цвет, имеет самостоятельную целостность и ценность, вместе они диктуют свои условия в синтезе форм и на плоскости как таковой, — и во взаимодействии с трёхмерно-временны́м пространством. Художник уже не может удовлетвориться набором иллюзорных приёмов («иллюзионизмом»), он следует потребностям нового понимания красоты, отказавшись от неактуальных методов самовыражения и воздействия на зрителя, ищет новых же форм таковых, диалектически возвращается к лучшему из отвергнутого, и таким образом приходит к пониманию и реализации новых же ценностей. Такое понимание методов и технических, выразительных задач искусства культивировали в числе других теоретиков и мастеров В. А. Фаворский и о. Павел Флоренский, а впоследствии — самостоятельно развивал сам В. А. Фаворский. Разумеется, это не единственный «верный» путь развития современного искусства и живописи, тем не менее, многие положения такого ви́дения весьма убедительны и продуктивны.

Относительно ошибочности строгого исключения живописи из пластических искусств даже теория «ортодоксального» искусствоведения также уже давно сделала переоценку. Вот что сказано не в каком-нибудь замысловатом концептуальном исследовании, а в «Популярной художественной энциклопедии»: «Искусства пластические делятся, в свою очередь, на изобразительные и неизобразительные. К первым относятся живопись, скульптура, графика, монументальное искусство… К неизобразительным — относятся архитектура, декоративно-прикладное искусство и художественное конструирование… Границы между изобразительными и неизобразительными искусствами не абсолютны…»[3]

«Функции» живописи

Как и другие виды искусства, живопись может выполнять познавательную, эстетическую, религиозную, идеологическую, философскую, социально-воспитательную или документальную функции.

Однако основное и первостепенное выразительное и содержательное значение в живописи имеет цвет, который сам по себе является носителем идеи (в том числе и в силу психологических факторов воздействия и восприятия). Это весьма убедительно разъясняет и показывает, например, теория И. Иттена. Неслучайно существует такое понятие как «литературность», когда живопись, по той или иной причине, не обладая достаточными пластическими и выразительными качествами, привлекает в свой арсенал чисто повествовательную, «литературную» составляющую.

Тем не менее, эволюционируя вместе с человеком и со всем миром, живопись приобрела и новое истолкование, и новое понимание задач. Так, изначально обладая явными признаками самостоятельных пластических характеристик (неслучайно одним из основных параметров, отделяющих живописную технику от графических, является мазок, предоставляющий большой диапазон именно пластических возможностей — в наибольшей степени, конечно, самому распространённому виду — масляной живописи, но и, конечно же, — многим новым её видам и техникам, подразумевающим синтез форм). Представление о путях и задачах живописи, как и все средства, и способы самовыражения, искусствознание и творческая среда — испытали на себе явное влияние развития общего познавательного процесса, но закономерно и сами они повлияли на него, коснувшись многих сторон мировоззрения и деятельности человека. Переосмысление функций живописи, как, впрочем, и всего творчества, прошло через отрицание целесообразности её как таковой («Только осознав, что это совершенно бессмысленно, можно начать творить» — говорит Р.-М. Рильке); — через осознание того, что «это глубинный иррациональный процесс» — в таком мнении сходятся не только тот же Р.-М. Рильке и правильно воспринятый, хорошо понятый им П. Клее, но и многие художники и философы; причём подготовило новое понимание искусства и его задач само их развитие: невозможно было уместить всю полноту быстротечной жизни, технических и технологических, наконец — общественных и нравственных преобразований — в прокрустово ложе идеологических и академических догм и штампов, жречески изолирующих искусство от самого развития жизни, сводящих именно к «хорошо понятным и давно известным» функциям сам этот глубинный творческий процесс.

Особняком стоит живопись, создаваемая людьми, в разной степени неадекватно воспринимающими окружающую действительность, в произведениях которых не наблюдается попыток сблизиться с реалистическим её отображением. В ряде случаев такие полотна создаются лицами с отклонениями психики от общепринятой нормы и, даже, пациентами медицинских учреждений.

Жанры живописи

Портрет

Портрет — изображение человека либо группы людей, существующих или существовавших в реальной действительности."На портрете изображается внешний облик (а через него и внутренний мир) конкретного, реального, существовавшего в прошлом или существующего в настоящем человека"[4].

Границы жанра портрета очень подвижны, и часто собственно портрет может сочетаться в одном произведении с элементами других жанров[5] [6].

  • Исторический портрет — изображает какого-либо деятеля прошлого и создаваемый по воспоминаниям или воображению мастера.
  • Посмертный (ретроспективный) портрет — сделан после смерти изображённых людей по их прижизненным изображениям или даже полностью сочинённый.
  • Портрет-картина — портретируемый представлен в смысловой и сюжетной взаимосвязи с окружающими его миром вещей, природой, архитектурными мотивами и другими людьми.
    • Портрет-прогулка — изображение гуляющего человека на фоне природы возникло в Англии в XVIII веке и стало популярным в эпоху сентиментализма
  • Портрет-тип — собирательный образ, структурно близкий портрету.
  • Костюмированный портрет — человек представлен в виде аллегорического, мифологического, исторического, театрального или литературного персонажа.
  • Автопортрет — принято выделять в отдельный поджанр.
  • Религиозный портрет (донаторский или ктиторский) — древняя форма портрета, когда человек, сделавший пожертвование, изображался на картине (например, рядом с Мадонной) или на одной из створок алтаря (часто коленопреклонённым).

По характеру изображения[6][7]:

  • Парадный портрет — как правило, предполагает показ человека в полный рост.
    • Полупарадный — обладает той же концепцией, что и парадный портрет, но имеет обычно поясной или поколенный срез и достаточно развитые аксессуары.
  • Камерный портрет — используется поясное, погрудное, оплечное изображение. Фигура зачастую даётся на нейтральном фоне.
    • Интимный портрет — является редкой разновидностью камерного с нейтральным фоном. Выражает доверительные отношения между художником и портретируемой особой.
    • Малоформатный и миниатюрный портреты, выполненные акварелью и тушью.

Пейзаж

Пейза́ж — жанр живописи, в котором основным предметом изображения является первозданная, либо в той или иной степени преображённая человеком природа. Существовал с древности, но утратил своё значение в Средневековье и вновь появился в эпоху Ренессанса, постепенно став одним из важнейших живописных жанров.

Марина

Марина — жанр изобразительного искусства, изображающий морской вид[8], а также сцену морского сражения или иные события, происходящие на море. Является разновидностью пейзажа. В качестве самостоятельного вида пейзажной живописи марина выделилась в начале XVII века в Голландии.

Историческая живопись

Истори́ческая жи́вопись — жанр живописи, берущий своё начало в эпоху Ренессанса и включающий в себя произведения не только на сюжеты реальных событий, но также мифологические, библейские и евангельские картины. Изображает важные для отдельного народа или всего человечества события прошлого.

Батальная живопись

Бата́льная живопись — жанр изобразительного искусства, посвящённый темам войны и военной жизни. Главное место в батальном жанре занимают сцены сухопутных, морских сражений и военных походов. Художник стремится запечатлеть особо важный или характерный момент битвы, показать героику войны, а часто и раскрыть исторический смысл военных событий.

Натюрморт

Натюрморт — изображение неодушевлённых предметов в изобразительном искусстве. Зародился в 15 — 16 веках, но как самостоятельный жанр оформился только в 17 веке в творчестве голландских и фламандских художников. С тех пор является важным жанром в живописи, в том числе и в творчестве русских художников.

Жанровая живопись

Жанровая живопись является частью бытового жанра в изобразительном искусстве. Бытовые сцены с древности были предметом живописи, однако как отдельный жанр жанровая живопись сложилась лишь в средневековье, получив особенно сильное развитие в эпоху социальных перемен Нового времени.

Архитектурная живопись

Живопись, главной темой которой был не природный, а архитектурный ландшафт. Включает в себя не только изображение архитектурных сооружений, но и изображение интерьеров.

Религиозная живопись

Анималистическая живопись

Анималистическая живопись — это живопись, главным сюжетом для которой является изображение животных. Фурри-арт это изображение антропоморфных животных.

Декоративная живопись

Монументальная живопись — это часть монументального искусства, живопись на зданиях и сооружениях.

Театрально-декорационная живопись — это декорации и эскизы костюмов для театральных спектаклей и кинофильмов; наброски отдельных мизансцен[9].

Декоративная роспись — орнаментальные и сюжетные композиции, создаваемые средствами живописи на различных частях архитектурных сооружений, а также на изделиях декоративно-прикладного искусства[10].

История живописи

Тициан, Леонардо да Винчи и др.;

  • Реформаторы:

Дюрер, Босх, Рембрандт и др.;

направление — Живопись барокко: Караваджо,

Классицизм: Пуссен (основатель Французского классицизма), Рубенс;

Сентиментализм и др;

направления —Романтизм, Реализм: Гойя, барбизонцы;

направления — Импрессионизм: Сезанн, Сёра;

Постимпрессионизм: Ван Гог, Гоген, Тулуз-Лотрек; модерн, символизм: Эдвард Мунк; примитивизм и др.;

направления — модернизм, экспрессионизм, абстракционизм, фовизм: Матисс; кубизм, футуризм, супрематизм, сюрреализм, фантастический реализм, виженари арт, поп-арт, граффити и др.

См. также

Напишите отзыв о статье "Живопись"

Примечания

  1. [books.google.ru/books?id=HkenHzfSw9kC&pg=PA78&dq=виды+живописи&hl=ru&sa=X&ei=qONkU5e7DMfw4QSVlIDACA&ved=0CDUQ6AEwAg#v=onepage&q=виды%20живописи&f=false Владимирская А., Владимирский П. Искусство для простых смертных. М.: Вильямс, 2006.]
  2. Гренберг, 2003, с. 171.
  3. Искусства пластические. // Популярная художественная энциклопедия: архитектура, живопись, скульптура, графика, декоративное искусство. — М.: Советская энциклопедия., 1986. — Т. I.
  4. Басин Е. Я. Портрет в изобразительном искусстве // Энциклопедия «Кругосвет».
  5. Портрет — статья из Большой советской энциклопедииЛ. С. Зингер.
  6. 1 2 [www.brainart.ru/vocabulary/17/portret.php Портрет] (недоступная ссылка с 22-05-2013 (3954 дня) — историякопия) Словарь по искусству и архитектуре
  7. Евангулова О. С., Карев А. А. Портретная живопись в России второй половины XVIII века. М., 1994. С.27
  8. Марина (вид живописи) // Малый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 4 т. — СПб., 1907—1909.
  9. Искусство. Современная иллюстрированная энциклопедия.» Под ред. проф. Горкина А.П.; М.: Росмэн; 2007. [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_pictures/1065/Живопись живопись]. Проверено 4 мая 2013.
  10. [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_pictures/2795/Роспись роспись декоративная]. «Популярная художественная энциклопедия.» Под ред. Полевого В.М.; М.: Издательство "Советская энциклопедия", 1986.. Проверено 4 мая 2013.

Литература

  • Гренберг Ю. От фаюмского портрета до постимпрессионизма: История технологии станковой живописи. — М.: Искусство, 2003.
  • Лактионов А., Виннер А. Заметки о технике живописи // Художник. 1961, № 3. С.38-42.
  • Яковлев Б. Цвет в живописи // Художник. 1961, № 3. С.27-31.
  • М. Баксендолл. Узоры интенции. Об историческом толковании картин. — М., 2003.
  • Соколов-Ремизов С. Н. [ec-dejavu.ru/p/Painting_finger.html Чжихуа — живопись пальцем — как отражение ряда черт китайского менталитета] // Искусство Востока. Художественная форма и традиция : Сб. статей.. — СПб, 2004. — С. 237—271.
  • Сборник статей. Замечательные полотна. — Л.: Художник РСФСР, 1962.
  • Сапаров М.А. Словесный образ и зримое изображение (живопись – фотография – слово). — Л.: Наука, 1982. — 66-92 с.
  • Вибер Ж. Живопись и её средства. — М.: Издательство Академии художеств СССР, 1961. г.

Ссылки

  • [www.tretyakovgallery.ru Государственная Третьяковская галерея].
  • [www.rah.ru Российская Академия Художеств]
  • [www.wm-painting.ru Современная и мировая живопись].
  • [tphv.ru Русская живопись 19-20 веков].
  • [www.museum-online.ru Крупнейший музей живописи в сети].

Справочники

  • [www.artchive.com/ftp_site.htm Mark Harden’s Artchive] — большой архив-справочник о художниках (на английском).
  • [www.art-catalog.ru Справочник по русской живописи]
  • Единый художественный рейтинг мастеров изобразительного искусства Российской империи, Советского Союза, Российской Федерации и республик бывшего СССР (XVIII—XXI вв.)

Отрывок, характеризующий Живопись

– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем то ненужном. Они сбираются ехать куда то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно неловко подползает к двери, это что то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.
Еще раз оно надавило оттуда. Последние, сверхъестественные усилия тщетны, и обе половинки отворились беззвучно. Оно вошло, и оно есть смерть. И князь Андрей умер.
Но в то же мгновение, как он умер, князь Андрей вспомнил, что он спит, и в то же мгновение, как он умер, он, сделав над собою усилие, проснулся.
«Да, это была смерть. Я умер – я проснулся. Да, смерть – пробуждение!» – вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нем силы и ту странную легкость, которая с тех пор не оставляла его.
Когда он, очнувшись в холодном поту, зашевелился на диване, Наташа подошла к нему и спросила, что с ним. Он не ответил ей и, не понимая ее, посмотрел на нее странным взглядом.
Это то было то, что случилось с ним за два дня до приезда княжны Марьи. С этого же дня, как говорил доктор, изнурительная лихорадка приняла дурной характер, но Наташа не интересовалась тем, что говорил доктор: она видела эти страшные, более для нее несомненные, нравственные признаки.
С этого дня началось для князя Андрея вместе с пробуждением от сна – пробуждение от жизни. И относительно продолжительности жизни оно не казалось ему более медленно, чем пробуждение от сна относительно продолжительности сновидения.

Ничего не было страшного и резкого в этом, относительно медленном, пробуждении.
Последние дни и часы его прошли обыкновенно и просто. И княжна Марья и Наташа, не отходившие от него, чувствовали это. Они не плакали, не содрогались и последнее время, сами чувствуя это, ходили уже не за ним (его уже не было, он ушел от них), а за самым близким воспоминанием о нем – за его телом. Чувства обеих были так сильны, что на них не действовала внешняя, страшная сторона смерти, и они не находили нужным растравлять свое горе. Они не плакали ни при нем, ни без него, но и никогда не говорили про него между собой. Они чувствовали, что не могли выразить словами того, что они понимали.
Они обе видели, как он глубже и глубже, медленно и спокойно, опускался от них куда то туда, и обе знали, что это так должно быть и что это хорошо.
Его исповедовали, причастили; все приходили к нему прощаться. Когда ему привели сына, он приложил к нему свои губы и отвернулся, не потому, чтобы ему было тяжело или жалко (княжна Марья и Наташа понимали это), но только потому, что он полагал, что это все, что от него требовали; но когда ему сказали, чтобы он благословил его, он исполнил требуемое и оглянулся, как будто спрашивая, не нужно ли еще что нибудь сделать.
Когда происходили последние содрогания тела, оставляемого духом, княжна Марья и Наташа были тут.
– Кончилось?! – сказала княжна Марья, после того как тело его уже несколько минут неподвижно, холодея, лежало перед ними. Наташа подошла, взглянула в мертвые глаза и поспешила закрыть их. Она закрыла их и не поцеловала их, а приложилась к тому, что было ближайшим воспоминанием о нем.
«Куда он ушел? Где он теперь?..»

Когда одетое, обмытое тело лежало в гробу на столе, все подходили к нему прощаться, и все плакали.
Николушка плакал от страдальческого недоумения, разрывавшего его сердце. Графиня и Соня плакали от жалости к Наташе и о том, что его нет больше. Старый граф плакал о том, что скоро, он чувствовал, и ему предстояло сделать тот же страшный шаг.
Наташа и княжна Марья плакали тоже теперь, но они плакали не от своего личного горя; они плакали от благоговейного умиления, охватившего их души перед сознанием простого и торжественного таинства смерти, совершившегося перед ними.



Для человеческого ума недоступна совокупность причин явлений. Но потребность отыскивать причины вложена в душу человека. И человеческий ум, не вникнувши в бесчисленность и сложность условий явлений, из которых каждое отдельно может представляться причиною, хватается за первое, самое понятное сближение и говорит: вот причина. В исторических событиях (где предметом наблюдения суть действия людей) самым первобытным сближением представляется воля богов, потом воля тех людей, которые стоят на самом видном историческом месте, – исторических героев. Но стоит только вникнуть в сущность каждого исторического события, то есть в деятельность всей массы людей, участвовавших в событии, чтобы убедиться, что воля исторического героя не только не руководит действиями масс, но сама постоянно руководима. Казалось бы, все равно понимать значение исторического события так или иначе. Но между человеком, который говорит, что народы Запада пошли на Восток, потому что Наполеон захотел этого, и человеком, который говорит, что это совершилось, потому что должно было совершиться, существует то же различие, которое существовало между людьми, утверждавшими, что земля стоит твердо и планеты движутся вокруг нее, и теми, которые говорили, что они не знают, на чем держится земля, но знают, что есть законы, управляющие движением и ее, и других планет. Причин исторического события – нет и не может быть, кроме единственной причины всех причин. Но есть законы, управляющие событиями, отчасти неизвестные, отчасти нащупываемые нами. Открытие этих законов возможно только тогда, когда мы вполне отрешимся от отыскиванья причин в воле одного человека, точно так же, как открытие законов движения планет стало возможно только тогда, когда люди отрешились от представления утвержденности земли.

После Бородинского сражения, занятия неприятелем Москвы и сожжения ее, важнейшим эпизодом войны 1812 года историки признают движение русской армии с Рязанской на Калужскую дорогу и к Тарутинскому лагерю – так называемый фланговый марш за Красной Пахрой. Историки приписывают славу этого гениального подвига различным лицам и спорят о том, кому, собственно, она принадлежит. Даже иностранные, даже французские историки признают гениальность русских полководцев, говоря об этом фланговом марше. Но почему военные писатели, а за ними и все, полагают, что этот фланговый марш есть весьма глубокомысленное изобретение какого нибудь одного лица, спасшее Россию и погубившее Наполеона, – весьма трудно понять. Во первых, трудно понять, в чем состоит глубокомыслие и гениальность этого движения; ибо для того, чтобы догадаться, что самое лучшее положение армии (когда ее не атакуют) находиться там, где больше продовольствия, – не нужно большого умственного напряжения. И каждый, даже глупый тринадцатилетний мальчик, без труда мог догадаться, что в 1812 году самое выгодное положение армии, после отступления от Москвы, было на Калужской дороге. Итак, нельзя понять, во первых, какими умозаключениями доходят историки до того, чтобы видеть что то глубокомысленное в этом маневре. Во вторых, еще труднее понять, в чем именно историки видят спасительность этого маневра для русских и пагубность его для французов; ибо фланговый марш этот, при других, предшествующих, сопутствовавших и последовавших обстоятельствах, мог быть пагубным для русского и спасительным для французского войска. Если с того времени, как совершилось это движение, положение русского войска стало улучшаться, то из этого никак не следует, чтобы это движение было тому причиною.
Этот фланговый марш не только не мог бы принести какие нибудь выгоды, но мог бы погубить русскую армию, ежели бы при том не было совпадения других условий. Что бы было, если бы не сгорела Москва? Если бы Мюрат не потерял из виду русских? Если бы Наполеон не находился в бездействии? Если бы под Красной Пахрой русская армия, по совету Бенигсена и Барклая, дала бы сражение? Что бы было, если бы французы атаковали русских, когда они шли за Пахрой? Что бы было, если бы впоследствии Наполеон, подойдя к Тарутину, атаковал бы русских хотя бы с одной десятой долей той энергии, с которой он атаковал в Смоленске? Что бы было, если бы французы пошли на Петербург?.. При всех этих предположениях спасительность флангового марша могла перейти в пагубность.
В третьих, и самое непонятное, состоит в том, что люди, изучающие историю, умышленно не хотят видеть того, что фланговый марш нельзя приписывать никакому одному человеку, что никто никогда его не предвидел, что маневр этот, точно так же как и отступление в Филях, в настоящем никогда никому не представлялся в его цельности, а шаг за шагом, событие за событием, мгновение за мгновением вытекал из бесчисленного количества самых разнообразных условий, и только тогда представился во всей своей цельности, когда он совершился и стал прошедшим.
На совете в Филях у русского начальства преобладающею мыслью было само собой разумевшееся отступление по прямому направлению назад, то есть по Нижегородской дороге. Доказательствами тому служит то, что большинство голосов на совете было подано в этом смысле, и, главное, известный разговор после совета главнокомандующего с Ланским, заведовавшим провиантскою частью. Ланской донес главнокомандующему, что продовольствие для армии собрано преимущественно по Оке, в Тульской и Калужской губерниях и что в случае отступления на Нижний запасы провианта будут отделены от армии большою рекою Окой, через которую перевоз в первозимье бывает невозможен. Это был первый признак необходимости уклонения от прежде представлявшегося самым естественным прямого направления на Нижний. Армия подержалась южнее, по Рязанской дороге, и ближе к запасам. Впоследствии бездействие французов, потерявших даже из виду русскую армию, заботы о защите Тульского завода и, главное, выгоды приближения к своим запасам заставили армию отклониться еще южнее, на Тульскую дорогу. Перейдя отчаянным движением за Пахрой на Тульскую дорогу, военачальники русской армии думали оставаться у Подольска, и не было мысли о Тарутинской позиции; но бесчисленное количество обстоятельств и появление опять французских войск, прежде потерявших из виду русских, и проекты сражения, и, главное, обилие провианта в Калуге заставили нашу армию еще более отклониться к югу и перейти в середину путей своего продовольствия, с Тульской на Калужскую дорогу, к Тарутину. Точно так же, как нельзя отвечать на тот вопрос, когда оставлена была Москва, нельзя отвечать и на то, когда именно и кем решено было перейти к Тарутину. Только тогда, когда войска пришли уже к Тарутину вследствие бесчисленных дифференциальных сил, тогда только стали люди уверять себя, что они этого хотели и давно предвидели.


Знаменитый фланговый марш состоял только в том, что русское войско, отступая все прямо назад по обратному направлению наступления, после того как наступление французов прекратилось, отклонилось от принятого сначала прямого направления и, не видя за собой преследования, естественно подалось в ту сторону, куда его влекло обилие продовольствия.
Если бы представить себе не гениальных полководцев во главе русской армии, но просто одну армию без начальников, то и эта армия не могла бы сделать ничего другого, кроме обратного движения к Москве, описывая дугу с той стороны, с которой было больше продовольствия и край был обильнее.
Передвижение это с Нижегородской на Рязанскую, Тульскую и Калужскую дороги было до такой степени естественно, что в этом самом направлении отбегали мародеры русской армии и что в этом самом направлении требовалось из Петербурга, чтобы Кутузов перевел свою армию. В Тарутине Кутузов получил почти выговор от государя за то, что он отвел армию на Рязанскую дорогу, и ему указывалось то самое положение против Калуги, в котором он уже находился в то время, как получил письмо государя.