Сигизмунд II Август

Сигизмунд II Август польск. Zygmunt II August<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Портрет кисти Лукаса Кранаха Младшего, около 1553</td></tr>
великий князь литовский
1544 (1548) — 1572
Предшественник:	Сигизмунд I
Преемник:	Генрих Валуа
король польский
1548 — 1572
Предшественник:	Сигизмунд I
Преемник:	Генрих Валуа
Рождение:	1 августа 1520(1520-08-01) Краков
Смерть:	7 июля 1572(1572-07-07) (51 год) Кнышин Подляское воеводство Польша
Место погребения:	Собор Святых Станислава и Вацлава, Краков, Польша
Род:	Ягеллоны
Отец:	Сигизмунд I
Мать:	Бона Сфорца
Супруга:	Елизавета Габсбург Барбара Радзивилл Екатерина Габсбург
Дети:	нет
Автограф:

Сигизму́нд II А́вгуст (польск. Zygmunt II August; 1 июля или 1 августа 1520 — 7 июля 1572) — великий князь литовский с 18 октября 1529 года, король польский с 20 февраля 1530. До 1548 года правил совместно со своим отцом Сигизмундом I. В его правление, в 1569 году, была принята Люблинская уния, по которой Великое княжество Литовское и Королевство Польское объединялись в конфедеративное государство — Речь Посполитую, правителем которой с титулом короля польского и великого князя литовского и стал Сигизмунд Август. Был последним представителем династии Ягеллонов на троне Великого княжества Литовского и Королевства Польского.

Внешняя политика

В делах внешних Сигизмунд Август старался поддерживать мир, оставался в хороших отношениях с Австрией и Турцией, но не мог избежать войны с Иоанном Грозным вследствие притязаний последнего на некоторые части Ливонии, с которой Сигизмунд Август заключил оборонительный и наступательный союз. Долгие переговоры о перемирии с Москвой и о браке Иоанна с сестрой великого князя литовского Екатериной не увенчались успехом, и после присоединения Лифляндии к Литве (1561) началась русско-литовская война (1561—1570), окончившаяся для Литвы временной утратой Полоцка. После подписания Люблинской унии (1569) Русскому государству пришлось воевать с силами уже не только ВКЛ, но и Польши; к тому же, в 1569 году турецко-татарские войска совершили поход на Астрахань. Однако ВКЛ к тому времени было слишком истощено затянувшейся войной, поэтому в конце 1569 года в Москву выехало новое «великое посольство», — на этот раз от Речи Посполитой. Согласно условиям 3-летнего перемирия (1570), к Москве отходили Полоцк, Ситно, Езерище, Усвяты и еще несколько замков.

Преобразования

Между тем общественные дела требовали от короля самого напряженного влияния. Реформационное движение достигло своего зенита и стало предметом государственного обсуждения на целом ряде сеймов, начиная с петроковского (в мае 1550). В борьбе католичества и протестантства король не принимал активного участия и даже не становился решительно на сторону той или другой группы. Когда Рим завязал сношения с Иоанном Грозным, Сигизмунд Август счёл себя почему-то обиженным, а курию — неблагодарной, и склонялся к покровительству протестантам; но эта минутная вспышка не имела серьёзных последствий. Когда началась католическая реакция, руководителями внутренней политики были папские нунции, а не король. Гораздо больше внимания уделил Сигизмунд Август законодательным работам ряда сеймов, обнимавшим самые разнообразные вопросы внутреннего государственного строя («naprawa Rreczy pospolitej»). На сеймах варшавском (1563—1564) и петроковском (1567) решен был вопрос о коронных имениях, которые разделены были на две категории: одни (dobra stołowe) всецело предназначены были на содержание двора, другие розданы в пожизненное владение шляхте, причем четвёртая часть дохода с них назначена на содержание войска (wojsko kwarciane). Затем король почти единолично вынес на своих плечах все дело Люблинской унии.

7 июня 1563 Сигизмунд II Август подписал новый привилей об уравнении в правах православных и католиков (текст привилея включен в качестве преамбулы в Статут Великого княжества Литовского 1566 года).

Время правления Сигизмунда Августа составляет эпоху наивысшего расцвета шляхетского сословия в смысле развития в нём государственного самосознания; желая идти об руку с королевской властью, шляхта предложила весьма разумный проект учреждения в каждом повете королевских прокуроров (instygator), которые наблюдали бы за действиями других чинов, докладывали бы королю о всех злоупотреблениях их и в то же время поддерживали бы все королевские распоряжения военной силой. Проект этот не был принят.

Сигизмунд Август был любителем и покровителем изящных искусств, науки и литературы, достигших при нём, главным образом под влиянием реформации, цветущего состояния.

Семейная жизнь

Сын Сигизмунда I и Боны Сфорца. Ещё в 1529 был избран великим князем литовским, потом королём польским и коронован в Кракове в 1530. Воспитание под руководством матери ослабило его душевные силы и развило в нём мечтательность и нерешительность.

Сигизмунд Август был женат три раза и ни в одном из браков не имел детей. В 1543 он женился на Елизавете Австрийской (1526—1545), дочери императора Фердинанда I. Опасаясь влияния её на сына, Бона постаралась разлучить молодых супругов и, оставив невестку при себе, отправила Сигизмунда Августа в Литовское княжество, которым он и управлял с 1544 года.

После скоропостижной смерти Елизаветы в июне 1545, отравленной, как полагают, Боной, Сигизмунд Август тайно женился на Барбаре Радзивилл (вдове Гаштольда), чем навлек на себя страшный гнев Боны. Вопрос об этом супружестве поставлен был на первом же сейме (петроковском), созванном после вступления Сигизмунда Августа на престол (1548). Почти все земские послы требовали, чтобы король расторгнул оскорбительное для его сана супружество, заключенное притом без ведома государственных чинов. Примас Дзежговский обещал дать ему отпущение грехов, а вину преступления брачной клятвы возложить на совесть всех граждан. Король, однако, остался непреклонным и впоследствии (1550), хотя и без согласия сейма, торжественно короновал Барбару в Кракове.

Однако год спустя Барбара умерла, тоже, как полагают некоторые, будучи отравленной по наущению Боны. В 1553 году Сигизмунд Август вступил в третий брак с Екатериной Австрийской (1533—1572), родной сестрой его первой жены. С ней он вскоре навсегда расстался и даже начал хлопоты о разводе. Несчастливый в семейной жизни, отчаявшись оставить после себя законного наследника, король отдался беспорядочной жизни и окружил себя колдуньями, надеясь, что они восстановят его разрушавшееся от невоздержанности здоровье.

Смерть

Умер в 1572 в Кнышине; с ним прекратилась династия Ягеллонов. Предвидя раздоры и смуту бескоролевья, Сигизмунд Август в духовном завещании убеждал подданных хранить мир и согласие и призывал проклятие на тех, кто начнет ссору и посеет общественную распрю.

Ссылки

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Сигизмунд II Август

На другой день после приема в ложу, Пьер сидел дома, читая книгу и стараясь вникнуть в значение квадрата, изображавшего одной своей стороною Бога, другою нравственное, третьею физическое и четвертою смешанное. Изредка он отрывался от книги и квадрата и в воображении своем составлял себе новый план жизни. Вчера в ложе ему сказали, что до сведения государя дошел слух о дуэли, и что Пьеру благоразумнее бы было удалиться из Петербурга. Пьер предполагал ехать в свои южные имения и заняться там своими крестьянами. Он радостно обдумывал эту новую жизнь, когда неожиданно в комнату вошел князь Василий.
– Мой друг, что ты наделал в Москве? За что ты поссорился с Лёлей, mon сher? [дорогой мoй?] Ты в заблуждении, – сказал князь Василий, входя в комнату. – Я всё узнал, я могу тебе сказать верно, что Элен невинна перед тобой, как Христос перед жидами. – Пьер хотел отвечать, но он перебил его. – И зачем ты не обратился прямо и просто ко мне, как к другу? Я всё знаю, я всё понимаю, – сказал он, – ты вел себя, как прилично человеку, дорожащему своей честью; может быть слишком поспешно, но об этом мы не будем судить. Одно ты помни, в какое положение ты ставишь ее и меня в глазах всего общества и даже двора, – прибавил он, понизив голос. – Она живет в Москве, ты здесь. Помни, мой милый, – он потянул его вниз за руку, – здесь одно недоразуменье; ты сам, я думаю, чувствуешь. Напиши сейчас со мною письмо, и она приедет сюда, всё объяснится, а то я тебе скажу, ты очень легко можешь пострадать, мой милый.
Князь Василий внушительно взглянул на Пьера. – Мне из хороших источников известно, что вдовствующая императрица принимает живой интерес во всем этом деле. Ты знаешь, она очень милостива к Элен.
Несколько раз Пьер собирался говорить, но с одной стороны князь Василий не допускал его до этого, с другой стороны сам Пьер боялся начать говорить в том тоне решительного отказа и несогласия, в котором он твердо решился отвечать своему тестю. Кроме того слова масонского устава: «буди ласков и приветлив» вспоминались ему. Он морщился, краснел, вставал и опускался, работая над собою в самом трудном для него в жизни деле – сказать неприятное в глаза человеку, сказать не то, чего ожидал этот человек, кто бы он ни был. Он так привык повиноваться этому тону небрежной самоуверенности князя Василия, что и теперь он чувствовал, что не в силах будет противостоять ей; но он чувствовал, что от того, что он скажет сейчас, будет зависеть вся дальнейшая судьба его: пойдет ли он по старой, прежней дороге, или по той новой, которая так привлекательно была указана ему масонами, и на которой он твердо верил, что найдет возрождение к новой жизни.
– Ну, мой милый, – шутливо сказал князь Василий, – скажи же мне: «да», и я от себя напишу ей, и мы убьем жирного тельца. – Но князь Василий не успел договорить своей шутки, как Пьер с бешенством в лице, которое напоминало его отца, не глядя в глаза собеседнику, проговорил шопотом:
– Князь, я вас не звал к себе, идите, пожалуйста, идите! – Он вскочил и отворил ему дверь.
– Идите же, – повторил он, сам себе не веря и радуясь выражению смущенности и страха, показавшемуся на лице князя Василия.
– Что с тобой? Ты болен?
– Идите! – еще раз проговорил дрожащий голос. И князь Василий должен был уехать, не получив никакого объяснения.
Через неделю Пьер, простившись с новыми друзьями масонами и оставив им большие суммы на милостыни, уехал в свои именья. Его новые братья дали ему письма в Киев и Одессу, к тамошним масонам, и обещали писать ему и руководить его в его новой деятельности.


Дело Пьера с Долоховым было замято, и, несмотря на тогдашнюю строгость государя в отношении дуэлей, ни оба противника, ни их секунданты не пострадали. Но история дуэли, подтвержденная разрывом Пьера с женой, разгласилась в обществе. Пьер, на которого смотрели снисходительно, покровительственно, когда он был незаконным сыном, которого ласкали и прославляли, когда он был лучшим женихом Российской империи, после своей женитьбы, когда невестам и матерям нечего было ожидать от него, сильно потерял во мнении общества, тем более, что он не умел и не желал заискивать общественного благоволения. Теперь его одного обвиняли в происшедшем, говорили, что он бестолковый ревнивец, подверженный таким же припадкам кровожадного бешенства, как и его отец. И когда, после отъезда Пьера, Элен вернулась в Петербург, она была не только радушно, но с оттенком почтительности, относившейся к ее несчастию, принята всеми своими знакомыми. Когда разговор заходил о ее муже, Элен принимала достойное выражение, которое она – хотя и не понимая его значения – по свойственному ей такту, усвоила себе. Выражение это говорило, что она решилась, не жалуясь, переносить свое несчастие, и что ее муж есть крест, посланный ей от Бога. Князь Василий откровеннее высказывал свое мнение. Он пожимал плечами, когда разговор заходил о Пьере, и, указывая на лоб, говорил:
– Un cerveau fele – je le disais toujours. [Полусумасшедший – я всегда это говорил.]
– Я вперед сказала, – говорила Анна Павловна о Пьере, – я тогда же сейчас сказала, и прежде всех (она настаивала на своем первенстве), что это безумный молодой человек, испорченный развратными идеями века. Я тогда еще сказала это, когда все восхищались им и он только приехал из за границы, и помните, у меня как то вечером представлял из себя какого то Марата. Чем же кончилось? Я тогда еще не желала этой свадьбы и предсказала всё, что случится.
Анна Павловна по прежнему давала у себя в свободные дни такие вечера, как и прежде, и такие, какие она одна имела дар устроивать, вечера, на которых собиралась, во первых, la creme de la veritable bonne societe, la fine fleur de l'essence intellectuelle de la societe de Petersbourg, [сливки настоящего хорошего общества, цвет интеллектуальной эссенции петербургского общества,] как говорила сама Анна Павловна. Кроме этого утонченного выбора общества, вечера Анны Павловны отличались еще тем, что всякий раз на своем вечере Анна Павловна подавала своему обществу какое нибудь новое, интересное лицо, и что нигде, как на этих вечерах, не высказывался так очевидно и твердо градус политического термометра, на котором стояло настроение придворного легитимистского петербургского общества.
В конце 1806 года, когда получены были уже все печальные подробности об уничтожении Наполеоном прусской армии под Иеной и Ауерштетом и о сдаче большей части прусских крепостей, когда войска наши уж вступили в Пруссию, и началась наша вторая война с Наполеоном, Анна Павловна собрала у себя вечер. La creme de la veritable bonne societe [Сливки настоящего хорошего общества] состояла из обворожительной и несчастной, покинутой мужем, Элен, из MorteMariet'a, обворожительного князя Ипполита, только что приехавшего из Вены, двух дипломатов, тетушки, одного молодого человека, пользовавшегося в гостиной наименованием просто d'un homme de beaucoup de merite, [весьма достойный человек,] одной вновь пожалованной фрейлины с матерью и некоторых других менее заметных особ.
Лицо, которым как новинкой угащивала в этот вечер Анна Павловна своих гостей, был Борис Друбецкой, только что приехавший курьером из прусской армии и находившийся адъютантом у очень важного лица.
Градус политического термометра, указанный на этом вечере обществу, был следующий: сколько бы все европейские государи и полководцы ни старались потворствовать Бонапартию, для того чтобы сделать мне и вообще нам эти неприятности и огорчения, мнение наше на счет Бонапартия не может измениться. Мы не перестанем высказывать свой непритворный на этот счет образ мыслей, и можем сказать только прусскому королю и другим: тем хуже для вас. Tu l'as voulu, George Dandin, [Ты этого хотел, Жорж Дандэн,] вот всё, что мы можем сказать. Вот что указывал политический термометр на вечере Анны Павловны. Когда Борис, который должен был быть поднесен гостям, вошел в гостиную, уже почти всё общество было в сборе, и разговор, руководимый Анной Павловной, шел о наших дипломатических сношениях с Австрией и о надежде на союз с нею.