Жигмонд Батори

Жигмонд Батори Zsigmond Báthory<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Князь Трансильвании
1581 — 1599
Предшественник:	Криштоф Батори
Преемник:	Андраш Батори
Князь Трансильвании
1601 — 1602
Предшественник:	Михай Храбрый
Преемник:	наместник Рудольфа II
Рождение:	20 марта 1572(1572-03-20) Трансильвания
Смерть:	27 марта 1613(1613-03-27) (41 год) Прага
Род:	Батори
Отец:	Криштоф Батори
Мать:	Эржебет Бочкаи
Супруга:	Мария Кристина

Жигмонд Батори или Сигизмунд Баторий (венг. Báthory Zsigmond, рум. Sigismund Bathory, польск. Zygmunt Batory; 20 марта 1572 — 27 марта 1613) — князь Трансильвании, сын Криштофа Батори и Эржебет Бочкаи, племянник короля Польши и великого князя Литовского Стефана Батори.

Биография

Жигмонд родился в 1572 году в семье Криштофа Батори, князя Трансильвании, принадлежащего влиятельному трансильванскому роду Батори, и Эржебеты Бочкаи, дочери Дьердя Бочкаи и Кисмаржи. Всего в семье Криштофа и Эржебеты было четверо детей или пятеро. Криштоф покровительствовал иезуитам и поручил им воспитание своего сына, который уже при жизни отца был назначен преемником княжеского трона. Когда 27 мая 1581 года Криштоф Батори умер (Эржебет умерла в феврале того же года), князем Трансильвании стал Жигмонд, но так как он был ещё слишком молод, при нём был назначен регент.

В 1588 году Жигмонд достиг совершеннолетия и почти сразу же выказал желание вступить в союз с христианскими правителями против турок, несмотря на то, что Трансильвания являлась вассалом Османской империи. Такая резкая смена курса вызвала недовольство и трансильванский сейм в Турде даже затребовал, чтобы Жигмонд повторно присягнул на княжеский трон. Батори отказался и, несмотря на угрозы и столкновения, подавил начавшееся было восстание, казнив всех, кто попал к нему в руки.

В 1594 году Жигмонд заключил союз с Михаем Храбрым, господарем и правителем Валахии, и Ароном Тираном, господарем и правителем Молдавского княжества, против Османской империи. На тот момент все три княжества являлись вассалами турок, но собирались выступить на стороне Габсбургов. В 1595 году Жигмонд пригласил Михая и Арона в Алба-Юлию для заключения договора, согласно которому Валахия и Молдавское княжество станут вассалами Трансильвании в обмен на военную помощь. Арон отказался ехать, поэтому Жигмонд подговорил одного из молдавских военачальников, гетмана Стефана Развана, устроить переворот. В результате восстания Арон был пленён в мае 1595 года (позже отправлен в крепость Винц и отравлен в 1597 году). Посольство же Михая, превысив свои полномочия, подписало данное соглашение 20 мая 1595 года. 3 июня этот договор был подписан послами нового князя Молдавии Стефана VIII Развана.

Немаловажную роль в этой кампании сыграли секеи. Пообещав им пересмотреть их права (на тот момент секеи составляли венгерское национальное меньшинство), Жигмонд добился того, что около 23 тысяч секейских воинов вступили в Трансильванскую армию. Однако уже через год Жигмонд отказался от своих обещаний и жестоко подавил возникшее было восстание (считается, что именно поэтому в октябре 1598 года секеи выступили против Трансильвании на стороне Михая Храброго).

Политика Габсбургов

В 1595 году, в знак союзных отношений между Трансильванией и империей Габсбургов, Рудольф II, император Священной Римской империи и король Венгрии, подписал договор, по которому доминия Мукачевского замка (Паланок), все Березовский, Угочанский и Мараморожский комитаты были переданы под власть Трансильвании. Чтобы закрепить этот альянс, Жигмонд женился на Марии Кристине Австрийской (1574 — 1621), дочери эрцгерцога Австрии Карла II и Марии Анны Баварской. Однако, спустя всего четыре года, Жигмонд публично потребовал расторжения брака.

Тем временем валашский господарь Михай Храбрый поставил своей целью освободить от турецкого господства Молдавию и Трансильванию и в дальнейшем объединить их под своей властью. Когда Михай освободил от турок родную Валахию, турецкое правительство, опасаясь, что это может вызвать выступления других вассалов, пошло на заключение мира с Михаем Храбрым, признав его валашским господарем. Несмотря на заключенный с Османской империей мир, Михай продолжил борьбу за освобождение от турецкий зависимости. В интересах этой борьбы он даже был вынужден согласиться на сюзеренитет австрийского императора Рудольфа II, и в период между 1598 и 1599 годами подчинил под своей властью Молдавию и Трансильванию, благодаря чему некоторое время с 1600 года Михай именовался «господарем Валахии, Трансильвании и всей Молдавской земли».

23 декабря 1597 года Жигмонд Батори, оказавшийся зажатым между стремящимися подчинить себе Трансильванию турками и Габсбургами, заключил с Рудольфом II новый договор, согласно которому Жигмонд отрекался от княжества Трансильванского в пользу Рудольфа в обмен (в качестве компенсации) на Опольское княжество (герцогство) в Силезии. При этом Батори, как герцог Ополе, становился принцем Священной Римской империи). 10 апреля 1598 года Жигмонд передал власть представителям императора, однако Рудольф не выполнил свою часть договора. 20 августа 1598 года Жигмонд тайно возвратился, изгнал представителей Габсбургов, и успешно выдержал ряд турецких осад.

29 марта 1599 года Жигмонд передал власть своему двоюродному брату Андрашу Батори, сыну Анджея VII, венгерскому кардиналу, князю-епископу Вармийский и гранд-мастеру Ордена Дракона. То что Андраш стал князем Трансильвании было одобрено и принято как Речью Посполитой, так и Османской империей, но вызвало недовольство в стане антитурецкой коалиции, в результате чего Габсбургами и Михаем Храбрым было предпринято совместное нападение на Трансильванию. Их объединённые войска под командованием генерала Джорджио Баста одержали сокрушительную победу над армией Андраша 28 октября 1599 года. Сам Андраш был убит 3 ноября, во время отступления в районе Сандомика, на секейской земле в районе жудеца Харгита. Таким образом, князем Трансильвании стал Михай Храбрый.

В 1600 году Жигмонд Батори во главе армии поляков и казаков попытался вернуть себе трон, но был разгромлен под Сучавой. В то же время управление Михая начало вызывать открытое недовольство среди трансильванских феодалов, которые опасались, что объединение под главенством Валахии приведёт к усилению власти валашского боярства и к уменьшению их собственного влияния. При поддержке дворян Молдавского княжества был устроен переворот, трансильванская знать изгнала представителей Михая и 4 февраля 1601 года князем вновь был избран Жигмонд Батори, который к этому времени собирал новое войско под Коложваром.

Враждебная позиция Жигмонда по отношению к Габсбургам, заставила Рудольфа II пойти на союз с Михаем. Получивший свежих наемников и корпус генерала Басты, Михай нанёс очередное поражение войску Жигмонда 3 августа 1601 года. Однако насладиться победой Михай Храбрый не успел. Возможно, с одобрения императора, Джорджио Баста организовал против Михая заговор, в результате которого тот был убит недалеко от Турды 9 августа 1601 года, что позволило Жигмонду вернуться в Трансильванию. 26 июля 1602 года Жигмонд Батори навсегда покинул Трансильванию, передав власть Басте, как представителю Габсбургов. Жигмонд умер в Праге 27 марта 1613 года.

Семья

С 1595 года Жигмонд Батори был женат на Марии Кристине (1574 — 1621), дочери эрцгерцога Австрии Карла II и Марии Анны Баварской. Однако через некоторое время Жигмонд публично потребовал развод. Развод Жигмонд получил только в 1599 году, когда его отношения с Габсбургами испортились окончательно.

Существует легенда, что известный разбойник Кудеяр, промышлявший на Волге в XVI веке, являлся представителем рода Батори, а именно сыном Жигмонда Батори и некой знатной литвинки (предположительно, дочери Криштофа Косинского). Перед свадьбой с Марией Австрийской, Жигмонд отослал сына к казакам, на Украину. Однако, эта легенда фактически ничем не обоснована.

Литература

• [www.britannica.com/EBchecked/topic/55951 Sigismund Báthory] (англ.). — статья из Encyclopædia Britannica Online. Проверено 26 июня 2014.

• Kurt W. Treptow, Ioan Bolovan. A History of Romania. — Center for Romanian Studies, 1997. — 740 p. — ISBN 9739809103.

Ссылки

• Libor Vykoupil. [www.rozhlas.cz/brno/upozornujeme/_zprava/438634 Zikmund Báthory] (чешск.). [www.rozhlas.cz/brno/portal/ Brno] (28 марта 2008). Проверено 26 июня 2014.
• [ru.rodovid.org/wk/Запись:418978 Жигмонд Батори] на «Родоводе». Дерево предков и потомков

Отрывок, характеризующий Жигмонд Батори

По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.