Жиделёв, Николай Андреевич

Николай Андреевич Жиделёв
Дата рождения:	2 (14) мая 1880(1880-05-14)
Место рождения:	с. Логиново, Пелгусовской волости, Шуйский уезд, Владимирская губерния, Российская империя
Гражданство:	Российская империя Российская империя СССР СССР
Дата смерти:	7 августа 1950(1950-08-07) (70 лет)
Место смерти:	Москва, СССР

Жиделёв Николай Андреевич (2 (14) мая 1880 — 7 августа 1950) — участник революционного движения, партийный и государственный деятель, депутат 2-й Государственной думы от рабочих Владимирской губернии.

Биография

Родился в крестьянской семье в деревне Логиново Пелгусовской волости, Шуйского уезда, Владимирской губернии (в настоящее время Тейковский район Ивановской области). С двенадцати лет работал на текстильной фабрике Каретниковой, был свидетелем и участником стачки тейковских ткачей 1895 года. Обладая «непокорным нравом», был вынужден часто менять место работы.

В 1898 году Жиделёв устроился ткачом на фабрику Ивана Матвеевича Гарелина, где стал посещать вечернюю воскресную школу. Там он впервые познакомился с марксистами. В мае 1903 года вступил в члены РСДРП, в 1904 году, по поручению фабричной партийной ячейки, вёл занятия в рабочем кружке.

В 1905 году Жиделёв являлся одним из руководителей летней стачки текстильщиков, от рабочих фабрики был избран депутатом Совета.

После окончания забастовки Николаю Жиделёву и Павлу Постышеву поручили руководство подпольной типографией. В начале 1907 года Жиделёв был избран депутатом от рабочих Владимирской губернии во II Государственную думу.

В марте 1907 года Иваново-Вознесенская организация РСДРП опубликовала два письма Николая Андреевича к избирателям, в которых излагалась позиция депутатов-большевиков по таким важнейшим вопросам, как помощь голодающим, отмена военно-полевых судов, думская и внедумская деятельность. В этот период Н. А. Жиделев неоднократно выступал на рабочих собраниях в Москве, Иваново-Вознесенске, Владимире, Шуе.

1 мая 1907 года на митинге в Санкт-Петербурге Жиделёв был арестован за то, что произнес революционную речь. После освобождения нелегально жил в Вологде. 31 октября 1907 года в связи с роспуском II Государственной думы и арестом её социал-демократической фракции Николая Андреевича вновь привлекли к дознанию. После предварительного заключения он отбывал пять лет каторги в петербургской тюрьме «Кресты».

В марте 1913 году был отправлен на поселение в Восточную Сибирь в село Манзурка Верхоленского округа Иркутской губернии. Там он встретился с Михаилом Фрунзе. Во время поселения принимает участие в политической работе ссыльных революционеров.

В апреле 1917 года возвращается в Иваново-Вознесенск, где был избран в Совет рабочих и солдатских депутатов, а вскоре становится его председателем.

В августе 1917 года Жиделёва избрали в городскую думу, а в октябре — в состав горкома РСДРП(б). После создания Народного комиссариата внутренних дел Жиделёв переезжает в Петроград, где его назначают секретарем коллегии наркомата и членом комиссии ВЧК.

В январе 1918 года он возвращается в Иваново-Вознесенск и в феврале избирается членом горкома партии и губисполкома, а через месяц становится председателем городского Совета. В июле 1918 года в связи с продовольственными трудностями по заданию партийных органов Н. А. Жиделёв выехал в качестве чрезвычайного уполномоченного по заготовке зерна для текстильщиков в Уфимскую губернию. В августе 1918 году в Сарапуле попадает в плен к белочехам. Как заложника его отправили в Уфу. С помощью местных большевиков Жиделёву удалось совершить побег из-под стражи.

Находясь в подполье, он включился в работу по организации вооруженного восстания в тылу у белых частей. С приходом Красной Армии в Уфу Николая Андреевича назначают членом ревкома и губернским продовольственным комиссаром, а в июле 1919 года — уполномоченным Совета Труда и Обороны по снабжению Красной Армии и голодающих губернского центра.

В августе 1919 участвовал в подавлении белогвардейского мятежа в Дуванском кантоне, принимал участие в создании Башкирской республики.

В 1920 году возвращается в Иваново-Вознесенск, где избирается членом губкома партии, работает заместителем председателя губисполкома и председателем губернского революционного трибунала. В 1921 года по решению ЦК РКП(б) Николая Андреевича направили в Москву, где он выполнял особые поручения Малого Совнаркома, работал в управлении делами Совета Народных Комиссаров РСФСР, затем управделами ВЦИК.

С 1926 года был на руководящей работе в органах заготовки и сбыта пушнины. С 1937 года заведовал отделом персональных пенсий Наркомсобеса.

Во время Великой Отечественной войны возглавлял разведывательно-диверсионную группу московского подполья, которая располагалась в Москве при подходе германских войск осенью 1941 года.

Скончался 7 августа 1950 года в Москве.

В Иванове его именем названы улица (Улица Жиделёва) и одно из текстильных предприятий — Фабрика имени Н. А. Жиделёва (ныне АО «НИМ»). Рядом с проходной АО «НИМ» установлена урна с прахом Николая Жиделёва. В Мемориальном комплексе «Красная Талка» установлен бюст революционера.

Ссылки

• [pervyisovet.ru/biografii/deputaty_15.html Биография]

Отрывок, характеризующий Жиделёв, Николай Андреевич

– Да и лучше не играй, – прибавил он, и треснув разорванной колодой, прибавил: – Банк, господа!
Придвинув вперед деньги, Долохов приготовился метать. Ростов сел подле него и сначала не играл. Долохов взглядывал на него.
– Что ж не играешь? – сказал Долохов. И странно, Николай почувствовал необходимость взять карту, поставить на нее незначительный куш и начать игру.
– Со мной денег нет, – сказал Ростов.
– Поверю!
Ростов поставил 5 рублей на карту и проиграл, поставил еще и опять проиграл. Долохов убил, т. е. выиграл десять карт сряду у Ростова.
– Господа, – сказал он, прометав несколько времени, – прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.