Жизнь после людей
Поделись знанием:
К:Фильмы 2009 года
Ехавшие, спустившись под гору, скрылись из вида и через несколько минут опять показались. Впереди усталым галопом, погоняя нагайкой, ехал офицер – растрепанный, насквозь промокший и с взбившимися выше колен панталонами. За ним, стоя на стременах, рысил казак. Офицер этот, очень молоденький мальчик, с широким румяным лицом и быстрыми, веселыми глазами, подскакал к Денисову и подал ему промокший конверт.
– От генерала, – сказал офицер, – извините, что не совсем сухо…
Денисов, нахмурившись, взял конверт и стал распечатывать.
– Вот говорили всё, что опасно, опасно, – сказал офицер, обращаясь к эсаулу, в то время как Денисов читал поданный ему конверт. – Впрочем, мы с Комаровым, – он указал на казака, – приготовились. У нас по два писто… А это что ж? – спросил он, увидав французского барабанщика, – пленный? Вы уже в сраженье были? Можно с ним поговорить?
– Ростов! Петя! – крикнул в это время Денисов, пробежав поданный ему конверт. – Да как же ты не сказал, кто ты? – И Денисов с улыбкой, обернувшись, протянул руку офицеру.
Офицер этот был Петя Ростов.
Во всю дорогу Петя приготавливался к тому, как он, как следует большому и офицеру, не намекая на прежнее знакомство, будет держать себя с Денисовым. Но как только Денисов улыбнулся ему, Петя тотчас же просиял, покраснел от радости и, забыв приготовленную официальность, начал рассказывать о том, как он проехал мимо французов, и как он рад, что ему дано такое поручение, и что он был уже в сражении под Вязьмой, и что там отличился один гусар.
– Ну, я г'ад тебя видеть, – перебил его Денисов, и лицо его приняло опять озабоченное выражение.
– Михаил Феоклитыч, – обратился он к эсаулу, – ведь это опять от немца. Он пг'и нем состоит. – И Денисов рассказал эсаулу, что содержание бумаги, привезенной сейчас, состояло в повторенном требовании от генерала немца присоединиться для нападения на транспорт. – Ежели мы его завтг'а не возьмем, они у нас из под носа выг'вут, – заключил он.
В то время как Денисов говорил с эсаулом, Петя, сконфуженный холодным тоном Денисова и предполагая, что причиной этого тона было положение его панталон, так, чтобы никто этого не заметил, под шинелью поправлял взбившиеся панталоны, стараясь иметь вид как можно воинственнее.
– Будет какое нибудь приказание от вашего высокоблагородия? – сказал он Денисову, приставляя руку к козырьку и опять возвращаясь к игре в адъютанта и генерала, к которой он приготовился, – или должен я оставаться при вашем высокоблагородии?
– Приказания?.. – задумчиво сказал Денисов. – Да ты можешь ли остаться до завтрашнего дня?
– Ах, пожалуйста… Можно мне при вас остаться? – вскрикнул Петя.
– Да как тебе именно велено от генег'ала – сейчас вег'нуться? – спросил Денисов. Петя покраснел.
– Да он ничего не велел. Я думаю, можно? – сказал он вопросительно.
– Ну, ладно, – сказал Денисов. И, обратившись к своим подчиненным, он сделал распоряжения о том, чтоб партия шла к назначенному у караулки в лесу месту отдыха и чтобы офицер на киргизской лошади (офицер этот исполнял должность адъютанта) ехал отыскивать Долохова, узнать, где он и придет ли он вечером. Сам же Денисов с эсаулом и Петей намеревался подъехать к опушке леса, выходившей к Шамшеву, с тем, чтобы взглянуть на то место расположения французов, на которое должно было быть направлено завтрашнее нападение.
– Ну, бог'ода, – обратился он к мужику проводнику, – веди к Шамшеву.
Денисов, Петя и эсаул, сопутствуемые несколькими казаками и гусаром, который вез пленного, поехали влево через овраг, к опушке леса.
Дождик прошел, только падал туман и капли воды с веток деревьев. Денисов, эсаул и Петя молча ехали за мужиком в колпаке, который, легко и беззвучно ступая своими вывернутыми в лаптях ногами по кореньям и мокрым листьям, вел их к опушке леса.
Выйдя на изволок, мужик приостановился, огляделся и направился к редевшей стене деревьев. У большого дуба, еще не скинувшего листа, он остановился и таинственно поманил к себе рукою.
Денисов и Петя подъехали к нему. С того места, на котором остановился мужик, были видны французы. Сейчас за лесом шло вниз полубугром яровое поле. Вправо, через крутой овраг, виднелась небольшая деревушка и барский домик с разваленными крышами. В этой деревушке и в барском доме, и по всему бугру, в саду, у колодцев и пруда, и по всей дороге в гору от моста к деревне, не более как в двухстах саженях расстояния, виднелись в колеблющемся тумане толпы народа. Слышны были явственно их нерусские крики на выдиравшихся в гору лошадей в повозках и призывы друг другу.
– Пленного дайте сюда, – негромко сказал Денисоп, не спуская глаз с французов.
Казак слез с лошади, снял мальчика и вместе с ним подошел к Денисову. Денисов, указывая на французов, спрашивал, какие и какие это были войска. Мальчик, засунув свои озябшие руки в карманы и подняв брови, испуганно смотрел на Денисова и, несмотря на видимое желание сказать все, что он знал, путался в своих ответах и только подтверждал то, что спрашивал Денисов. Денисов, нахмурившись, отвернулся от него и обратился к эсаулу, сообщая ему свои соображения.
Петя, быстрыми движениями поворачивая голову, оглядывался то на барабанщика, то на Денисова, то на эсаула, то на французов в деревне и на дороге, стараясь не пропустить чего нибудь важного.
– Пг'идет, не пг'идет Долохов, надо бг'ать!.. А? – сказал Денисов, весело блеснув глазами.
– Место удобное, – сказал эсаул.
– Пехоту низом пошлем – болотами, – продолжал Денисов, – они подлезут к саду; вы заедете с казаками оттуда, – Денисов указал на лес за деревней, – а я отсюда, с своими гусаг'ами. И по выстг'елу…
– Лощиной нельзя будет – трясина, – сказал эсаул. – Коней увязишь, надо объезжать полевее…
В то время как они вполголоса говорили таким образом, внизу, в лощине от пруда, щелкнул один выстрел, забелелся дымок, другой и послышался дружный, как будто веселый крик сотен голосов французов, бывших на полугоре. В первую минуту и Денисов и эсаул подались назад. Они были так близко, что им показалось, что они были причиной этих выстрелов и криков. Но выстрелы и крики не относились к ним. Низом, по болотам, бежал человек в чем то красном. Очевидно, по нем стреляли и на него кричали французы.
– Ведь это Тихон наш, – сказал эсаул.
– Он! он и есть!
– Эка шельма, – сказал Денисов.
– Уйдет! – щуря глаза, сказал эсаул.
Человек, которого они называли Тихоном, подбежав к речке, бултыхнулся в нее так, что брызги полетели, и, скрывшись на мгновенье, весь черный от воды, выбрался на четвереньках и побежал дальше. Французы, бежавшие за ним, остановились.
– Ну ловок, – сказал эсаул.
– Экая бестия! – с тем же выражением досады проговорил Денисов. – И что он делал до сих пор?
– Это кто? – спросил Петя.
– Это наш пластун. Я его посылал языка взять.
– Ах, да, – сказал Петя с первого слова Денисова, кивая головой, как будто он все понял, хотя он решительно не понял ни одного слова.
Тихон Щербатый был один из самых нужных людей в партии. Он был мужик из Покровского под Гжатью. Когда, при начале своих действий, Денисов пришел в Покровское и, как всегда, призвав старосту, спросил о том, что им известно про французов, староста отвечал, как отвечали и все старосты, как бы защищаясь, что они ничего знать не знают, ведать не ведают. Но когда Денисов объяснил им, что его цель бить французов, и когда он спросил, не забредали ли к ним французы, то староста сказал, что мародеры бывали точно, но что у них в деревне только один Тишка Щербатый занимался этими делами. Денисов велел позвать к себе Тихона и, похвалив его за его деятельность, сказал при старосте несколько слов о той верности царю и отечеству и ненависти к французам, которую должны блюсти сыны отечества.
– Мы французам худого не делаем, – сказал Тихон, видимо оробев при этих словах Денисова. – Мы только так, значит, по охоте баловались с ребятами. Миродеров точно десятка два побили, а то мы худого не делали… – На другой день, когда Денисов, совершенно забыв про этого мужика, вышел из Покровского, ему доложили, что Тихон пристал к партии и просился, чтобы его при ней оставили. Денисов велел оставить его.
Тихон, сначала исправлявший черную работу раскладки костров, доставления воды, обдирания лошадей и т. п., скоро оказал большую охоту и способность к партизанской войне. Он по ночам уходил на добычу и всякий раз приносил с собой платье и оружие французское, а когда ему приказывали, то приводил и пленных. Денисов отставил Тихона от работ, стал брать его с собою в разъезды и зачислил в казаки.
Тихон не любил ездить верхом и всегда ходил пешком, никогда не отставая от кавалерии. Оружие его составляли мушкетон, который он носил больше для смеха, пика и топор, которым он владел, как волк владеет зубами, одинаково легко выбирая ими блох из шерсти и перекусывая толстые кости. Тихон одинаково верно, со всего размаха, раскалывал топором бревна и, взяв топор за обух, выстрагивал им тонкие колышки и вырезывал ложки. В партии Денисова Тихон занимал свое особенное, исключительное место. Когда надо было сделать что нибудь особенно трудное и гадкое – выворотить плечом в грязи повозку, за хвост вытащить из болота лошадь, ободрать ее, залезть в самую середину французов, пройти в день по пятьдесят верст, – все указывали, посмеиваясь, на Тихона.
– Что ему, черту, делается, меренина здоровенный, – говорили про него.
Один раз француз, которого брал Тихон, выстрелил в него из пистолета и попал ему в мякоть спины. Рана эта, от которой Тихон лечился только водкой, внутренне и наружно, была предметом самых веселых шуток во всем отряде и шуток, которым охотно поддавался Тихон.
– Что, брат, не будешь? Али скрючило? – смеялись ему казаки, и Тихон, нарочно скорчившись и делая рожи, притворяясь, что он сердится, самыми смешными ругательствами бранил французов. Случай этот имел на Тихона только то влияние, что после своей раны он редко приводил пленных.
Тихон был самый полезный и храбрый человек в партии. Никто больше его не открыл случаев нападения, никто больше его не побрал и не побил французов; и вследствие этого он был шут всех казаков, гусаров и сам охотно поддавался этому чину. Теперь Тихон был послан Денисовым, в ночь еще, в Шамшево для того, чтобы взять языка. Но, или потому, что он не удовлетворился одним французом, или потому, что он проспал ночь, он днем залез в кусты, в самую середину французов и, как видел с горы Денисов, был открыт ими.
Поговорив еще несколько времени с эсаулом о завтрашнем нападении, которое теперь, глядя на близость французов, Денисов, казалось, окончательно решил, он повернул лошадь и поехал назад.
– Ну, бг'ат, тепег'ь поедем обсушимся, – сказал он Пете.
Подъезжая к лесной караулке, Денисов остановился, вглядываясь в лес. По лесу, между деревьев, большими легкими шагами шел на длинных ногах, с длинными мотающимися руками, человек в куртке, лаптях и казанской шляпе, с ружьем через плечо и топором за поясом. Увидав Денисова, человек этот поспешно швырнул что то в куст и, сняв с отвисшими полями мокрую шляпу, подошел к начальнику. Это был Тихон. Изрытое оспой и морщинами лицо его с маленькими узкими глазами сияло самодовольным весельем. Он, высоко подняв голову и как будто удерживаясь от смеха, уставился на Денисова.
– Ну где пг'опадал? – сказал Денисов.
– Где пропадал? За французами ходил, – смело и поспешно отвечал Тихон хриплым, но певучим басом.
– Зачем же ты днем полез? Скотина! Ну что ж, не взял?..
– Взять то взял, – сказал Тихон.
– Где ж он?
– Да я его взял сперва наперво на зорьке еще, – продолжал Тихон, переставляя пошире плоские, вывернутые в лаптях ноги, – да и свел в лес. Вижу, не ладен. Думаю, дай схожу, другого поаккуратнее какого возьму.
– Ишь, шельма, так и есть, – сказал Денисов эсаулу. – Зачем же ты этого не пг'ивел?
– Да что ж его водить то, – сердито и поспешно перебил Тихон, – не гожающий. Разве я не знаю, каких вам надо?
– Эка бестия!.. Ну?..
– Пошел за другим, – продолжал Тихон, – подполоз я таким манером в лес, да и лег. – Тихон неожиданно и гибко лег на брюхо, представляя в лицах, как он это сделал. – Один и навернись, – продолжал он. – Я его таким манером и сграбь. – Тихон быстро, легко вскочил. – Пойдем, говорю, к полковнику. Как загалдит. А их тут четверо. Бросились на меня с шпажками. Я на них таким манером топором: что вы, мол, Христос с вами, – вскрикнул Тихон, размахнув руками и грозно хмурясь, выставляя грудь.
– То то мы с горы видели, как ты стречка задавал через лужи то, – сказал эсаул, суживая свои блестящие глаза.
Пете очень хотелось смеяться, но он видел, что все удерживались от смеха. Он быстро переводил глаза с лица Тихона на лицо эсаула и Денисова, не понимая того, что все это значило.
– Ты дуг'ака то не представляй, – сказал Денисов, сердито покашливая. – Зачем пег'вого не пг'ивел?
Тихон стал чесать одной рукой спину, другой голову, и вдруг вся рожа его растянулась в сияющую глупую улыбку, открывшую недостаток зуба (за что он и прозван Щербатый). Денисов улыбнулся, и Петя залился веселым смехом, к которому присоединился и сам Тихон.
– Да что, совсем несправный, – сказал Тихон. – Одежонка плохенькая на нем, куда же его водить то. Да и грубиян, ваше благородие. Как же, говорит, я сам анаральский сын, не пойду, говорит.
– Экая скотина! – сказал Денисов. – Мне расспросить надо…
– Да я его спрашивал, – сказал Тихон. – Он говорит: плохо зн аком. Наших, говорит, и много, да всё плохие; только, говорит, одна названия. Ахнете, говорит, хорошенько, всех заберете, – заключил Тихон, весело и решительно взглянув в глаза Денисова.
– Вот я те всыплю сотню гог'ячих, ты и будешь дуг'ака то ког'чить, – сказал Денисов строго.
– Да что же серчать то, – сказал Тихон, – что ж, я не видал французов ваших? Вот дай позатемняет, я табе каких хошь, хоть троих приведу.
– Ну, поедем, – сказал Денисов, и до самой караулки он ехал, сердито нахмурившись и молча.
Тихон зашел сзади, и Петя слышал, как смеялись с ним и над ним казаки о каких то сапогах, которые он бросил в куст.
Когда прошел тот овладевший им смех при словах и улыбке Тихона, и Петя понял на мгновенье, что Тихон этот убил человека, ему сделалось неловко. Он оглянулся на пленного барабанщика, и что то кольнуло его в сердце. Но эта неловкость продолжалась только одно мгновенье. Он почувствовал необходимость повыше поднять голову, подбодриться и расспросить эсаула с значительным видом о завтрашнем предприятии, с тем чтобы не быть недостойным того общества, в котором он находился.
Посланный офицер встретил Денисова на дороге с известием, что Долохов сам сейчас приедет и что с его стороны все благополучно.
Денисов вдруг повеселел и подозвал к себе Петю.
– Ну, г'асскажи ты мне пг'о себя, – сказал он.
Петя при выезде из Москвы, оставив своих родных, присоединился к своему полку и скоро после этого был взят ординарцем к генералу, командовавшему большим отрядом. Со времени своего производства в офицеры, и в особенности с поступления в действующую армию, где он участвовал в Вяземском сражении, Петя находился в постоянно счастливо возбужденном состоянии радости на то, что он большой, и в постоянно восторженной поспешности не пропустить какого нибудь случая настоящего геройства. Он был очень счастлив тем, что он видел и испытал в армии, но вместе с тем ему все казалось, что там, где его нет, там то теперь и совершается самое настоящее, геройское. И он торопился поспеть туда, где его не было.
Когда 21 го октября его генерал выразил желание послать кого нибудь в отряд Денисова, Петя так жалостно просил, чтобы послать его, что генерал не мог отказать. Но, отправляя его, генерал, поминая безумный поступок Пети в Вяземском сражении, где Петя, вместо того чтобы ехать дорогой туда, куда он был послан, поскакал в цепь под огонь французов и выстрелил там два раза из своего пистолета, – отправляя его, генерал именно запретил Пете участвовать в каких бы то ни было действиях Денисова. От этого то Петя покраснел и смешался, когда Денисов спросил, можно ли ему остаться. До выезда на опушку леса Петя считал, что ему надобно, строго исполняя свой долг, сейчас же вернуться. Но когда он увидал французов, увидал Тихона, узнал, что в ночь непременно атакуют, он, с быстротою переходов молодых людей от одного взгляда к другому, решил сам с собою, что генерал его, которого он до сих пор очень уважал, – дрянь, немец, что Денисов герой, и эсаул герой, и что Тихон герой, и что ему было бы стыдно уехать от них в трудную минуту.
Уже смеркалось, когда Денисов с Петей и эсаулом подъехали к караулке. В полутьме виднелись лошади в седлах, казаки, гусары, прилаживавшие шалашики на поляне и (чтобы не видели дыма французы) разводившие красневший огонь в лесном овраге. В сенях маленькой избушки казак, засучив рукава, рубил баранину. В самой избе были три офицера из партии Денисова, устроивавшие стол из двери. Петя снял, отдав сушить, свое мокрое платье и тотчас принялся содействовать офицерам в устройстве обеденного стола.
Через десять минут был готов стол, покрытый салфеткой. На столе была водка, ром в фляжке, белый хлеб и жареная баранина с солью.
Сидя вместе с офицерами за столом и разрывая руками, по которым текло сало, жирную душистую баранину, Петя находился в восторженном детском состоянии нежной любви ко всем людям и вследствие того уверенности в такой же любви к себе других людей.
– Так что же вы думаете, Василий Федорович, – обратился он к Денисову, – ничего, что я с вами останусь на денек? – И, не дожидаясь ответа, он сам отвечал себе: – Ведь мне велено узнать, ну вот я и узнаю… Только вы меня пустите в самую… в главную. Мне не нужно наград… А мне хочется… – Петя стиснул зубы и оглянулся, подергивая кверху поднятой головой и размахивая рукой.
– В самую главную… – повторил Денисов, улыбаясь.
– Только уж, пожалуйста, мне дайте команду совсем, чтобы я командовал, – продолжал Петя, – ну что вам стоит? Ах, вам ножик? – обратился он к офицеру, хотевшему отрезать баранины. И он подал свой складной ножик.
Офицер похвалил ножик.
– Возьмите, пожалуйста, себе. У меня много таких… – покраснев, сказал Петя. – Батюшки! Я и забыл совсем, – вдруг вскрикнул он. – У меня изюм чудесный, знаете, такой, без косточек. У нас маркитант новый – и такие прекрасные вещи. Я купил десять фунтов. Я привык что нибудь сладкое. Хотите?.. – И Петя побежал в сени к своему казаку, принес торбы, в которых было фунтов пять изюму. – Кушайте, господа, кушайте.
– А то не нужно ли вам кофейник? – обратился он к эсаулу. – Я у нашего маркитанта купил, чудесный! У него прекрасные вещи. И он честный очень. Это главное. Я вам пришлю непременно. А может быть еще, у вас вышли, обились кремни, – ведь это бывает. Я взял с собою, у меня вот тут… – он показал на торбы, – сто кремней. Я очень дешево купил. Возьмите, пожалуйста, сколько нужно, а то и все… – И вдруг, испугавшись, не заврался ли он, Петя остановился и покраснел.
Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких нибудь глупостей. И, перебирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание о французе барабанщике представилось ему. «Нам то отлично, а ему каково? Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» – подумал он. Но заметив, что он заврался о кремнях, он теперь боялся.
«Спросить бы можно, – думал он, – да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я спрошу? – думал Петя. – Ну, да все равно!» – и тотчас же, покраснев и испуганно глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал:
– А можно позвать этого мальчика, что взяли в плен? дать ему чего нибудь поесть… может…
– Да, жалкий мальчишка, – сказал Денисов, видимо, не найдя ничего стыдного в этом напоминании. – Позвать его сюда. Vincent Bosse его зовут. Позвать.
– Я позову, – сказал Петя.
– Позови, позови. Жалкий мальчишка, – повторил Денисов.
Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролез между офицерами и близко подошел к Денисову.
– Позвольте вас поцеловать, голубчик, – сказал он. – Ах, как отлично! как хорошо! – И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
– Bosse! Vincent! – прокричал Петя, остановясь у двери.
– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.
От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…
Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.
Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.
Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.
О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.
22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.
– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.
Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.
С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l'etat de ses troupes dans les differents corps d'annee que j'ai ete a meme d'observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l'esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l'interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu'on rallie l'armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».
[Долгом поставляю донести вашему величеству о состоянии корпусов, осмотренных мною на марше в последние три дня. Они почти в совершенном разброде. Только четвертая часть солдат остается при знаменах, прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья. Какие бы ни были ваши дальнейшие намерения, но польза службы вашего величества требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не в соразмерности с числом войск. Необходимо продовольствие и несколько дней покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие умерли на дороге и на биваках. Такое бедственное положение беспрестанно усиливается и заставляет опасаться, что, если не будут приняты быстрые меры для предотвращения зла, мы скоро не будем иметь войска в своей власти в случае сражения. 9 ноября, в 30 верстах от Смоленка.]
Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.
Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.
Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.
Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.
Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.
Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
| Жизнь на Земле после людей | |
| Life After People | |
 | |
| Жанр | |
|---|---|
| Режиссёр | |
| Длительность |
88 мин. |
| Страна | |
| Год |
2009 — 2011 |
| IMDb | |
«Жизнь после людей» (англ. Life After People) — научно-популярный фильм, снятый для канала History Channel, в котором учёные рассуждают на тему того, что произойдёт с нашей планетой, животными и растениями на ней, если человек исчезнет, а также о том, как долго после исчезновения человечества будут существовать созданные им памятники и артефакты. Показанное в фильме возможно, только если все люди на Земле одномоментно исчезли. Данный фильм основан на результатах исследования территорий, внезапно покинутых людьми, а также возможных последствий прекращения ухода за зданиями и городской инфраструктурой.
Гипотеза о покинутом мире иллюстрирована цифровыми изображениями, показывающими последующую участь таких архитектурных шедевров, как Эмпайр-стейт-билдинг, Букингемский дворец, Сирс-Тауэр, Спейс-Нидл, мост Золотые ворота, Эйфелева башня, Биг-Бен, Крайслер-билдинг, Статуя Свободы, гора Рашмор, Бурдж-Халифа, Тайбэй 101 и храм Василия Блаженного. Впрочем, многие утверждения в фильме имеют безапелляционный характер и не подкреплены авторитетными источниками. В частности, на многих опасных производственных объектах предусмотрена защитная автоматика — в ряде сюжетов это не учитывается.
Фильм был впервые показан 21 января 2008 года. В 2009 году на том же телеканале вышел одноимённый документальный сериал, повествующий о последствиях исчезновения людей для различных предметов их быта.
Следует отметить, что в 2008 году вышло два американских документальных фильма на эту тематику: «Жизнь после людей» от History Channel и «Последствия: Нулевое население» (другое название — «Земля: Жизнь без людей», англ. Aftermath: Population Zero) от National Geographic Channel. Из-за одинаковой тематики и оформления их легко перепутать. Второй из них был признан лучшим документальным фильмом 2008 года.
Хронология
В начале фильма диктор заявляет, что в фильме не сообщается о том, как, когда и почему исчезнет человечество. Речь идёт исключительно о последствиях исчезновения людей. В данной хронологии представлены последствия, описанные как в полнометражном фильме, так и в документальном сериале.
Через 1 час
- Нефтяной порт в Хьюстоне опустеет. Некому будет следить за состоянием завода. Вероятно, что в одной цистерне закончится нефть и от этого давление в реакторе повысится. Произойдёт взрыв, после которого весь нефтяной порт Хьюстона просто загорится.
Через день
- Большинство электростанций, работающих на ископаемом топливе, прекращает свою работу из-за исчерпания запасов топлива, в результате чего начнутся каскадные отключения электричества по всему миру. Ветровые турбины продолжают работать и дальше, но компьютерные системы постепенно отключают подачу тока, и без надлежащего ухода со стороны людей ветряки также вскоре выйдут из строя, когда иссякнет смазка. На Западе Америки генераторы плотины Гувера приводятся в действие потоком воды из озера Мид, поэтому она может оставаться без присмотра несколько месяцев или даже лет. Лас-Вегас, питающийся от этой электростанции, возможно, останется единственным светлым пятном, видимым из космоса. Метрополитены многих городов ограждаются от грунтовых вод системой насосов: если не будет людей, чтобы следить за такими системами, большинство метрополитенов будет затоплено в течение 36 часов. Через 48 часов, зарегистрировав снижение потребляемой энергии, атомные электростанции перейдут в безопасный режим. Почти все районы, за исключением тех, что питаются от гидроэлектростанций, будут обесточены.
- В дома всё ещё поступает природный газ, однако им уже никто не пользуется. Более того, некому будет замечать утечки газа и он станет заполнять дома, в результате будет достаточно небольшой искры для того, чтобы газ загорелся, и произошли массовые взрывы.
Через 2—3 дня
- Вымрут те виды вшей, которые паразитируют исключительно на человеке.
- В бухтах нефтеперерабатывающих заводов находятся танкеры. В них перевозят нефтяное сырьё. В отсутствие людей нефть будет поступать в танкеры бесконтрольно, так быстро, что шланги порвутся, и нефть будет вытекать прямо в океан.
- Аналогично после отключения электростанций прекратят работу все очистные сооружения, и нечистоты из канализации начнут беспрепятственно выливаться в реки и озёра.
- В пивоварнях Сент-Луиса и других городов из-за отключения электричества будут взрываться баки с бродящим пивом.
- Если за это время в Чикаго произойдёт сильная гроза, воды одноимённой реки подмоют все барьеры и затопят город.
- В Лас-Вегасе и в музее мадам Тюссо восковые фигуры растают из-за отключения кондиционеров и вентиляторов.
- На сахарных заводах концентрация сахарной пудры достигнет такого уровня, что малейшее короткое замыкание приведёт к воспламенению пудры и возникновению многочисленных взрывов и пожаров.
Через 1 неделю — 10 дней
- Пища в магазинах, ресторанах и холодильниках испортится.
- Сперва домашние животные смогут пить воду из подтаявших холодильников или питаться неубранными продуктами, но затем им придётся покинуть дома бывших хозяев или умереть от голода. Тем из питомцев, кому удастся выбраться на свободу, придётся вступить в борьбу за выживание. В новой жизни не найдётся ниши для декоративных пород кошек и собак: они погибнут первыми. Например, короткие ноги бульдогов или маленькая пасть терьеров превратятся в решающие недостатки.
- Одними из первых диких животных, которые появятся в людских домах, станут еноты.
- Навсегда остановятся часы Биг-Бена, которые некому будет заводить.
- В национальных парках Флориды популяция питонов резко вырастет, и те начнут борьбу за выживание против аллигаторов. В схватки также вступят собаки породы грейхаунд: они будут охотиться за кроликами и крысами.
- Водопроводные системы городов выйдут из строя: трубы лопнут, и вода начнёт выливаться из них. Вскоре из-за потоков воды лопнет и асфальт на дорогах городов.
- В Нью-Йорке, в комплексе Сан-Ремо, произойдёт пожар: краска, которой выкрашены стены в комнатах, без должного ухода самовоспламенится. Оба небоскрёба, из которых состоит комплекс, выгорят дотла.
- На атомных электростанциях испарится вода, охлаждающая всё оборудование, и это может привести к многочисленным взрывам и авариям, как на АЭС «Фукусима-I» и Чернобыльской АЭС.
Через 20—25 дней
- Крупнейшие аэропорты, такие как аэропорт Джона Кеннеди, Хитроу, Домодедово, О’Хара, Шоуду, Берлин-Тегель, Инчхон, Нарита, Фредерика Шопена, Пулково, Борисполь, Леннарта Мери и др., начнут зарастать густыми травами.
Через 1—2 месяца
- Пожар в Хьюстонском нефтяном порту прекратится.
- Плющ кудзу благодаря своей особенности вырастать в сутки на полтора метра покроет все пригороды Атланты.
- В лабораториях и клиниках США хранятся замороженные человеческие тела, эмбрионы, а также сперма и яйцеклетки. Когда запас жидкого азота иссякнет, тела начнут нагреваться, и начнётся неостановимый процесс гниения.
- Дамбы Роттердама придут в негодность без человечества: рано или поздно произойдёт шторм, и вода затопит город до уровня пролёта моста Эразма. Вода хлынет в музей Бойманса-ван Бёнингена, и все уникальные шедевры, хранящиеся там, будут утрачены навсегда.
- На Арлингтонском кладбище покоится Джон Кеннеди, на могиле которого находится вечный огонь. Через 2 месяца газ, подпитывающий пламя, закончится, и первые дожди погасят огонь навечно.
- В аэропорту Сиэтла к терминалам постоянно ходит автоматический подземный поезд, управляемый компьютером. Через два месяца отключится электроэнергия, и поезд навсегда остановится.
- На круизных судах Аляски будет скапливаться лёд, и вскоре они начнут переворачиваться.
- Из зоопарка Сан-Диего постепенно будут сбегать львы: оголённая проволока больше не будет наносить удары током, а для львов преграда высотой в 5,5 метров не станет помехой, поскольку они могут прыгать на 9 метров.
- Из-за повышения давления будут взрываться баки с метаном.
- После отключения гидроэлектростанции на Ниагарском водопаде уровень реки поднимется на 4 метра и смоет близстоящую пристань.
- К этому времени у всех мобильных телефонов должны разрядиться аккумуляторы.
Через 6 месяцев
- На острове Росса в Антарктике до сих пор стоят бараки Роберта Скотта и Эрнеста Шеклтона. В Антарктиде очень холодно, нет насекомых и плесени, поэтому бараки могут простоять ещё очень долго.
- Малые представители дикой природы, такие, как койоты и рыси, обычно сторонящиеся городов, начнут заселять пригородные районы, которые также станут пастбищами и для оленей. Потом появятся хищники покрупнее: пумы, волки и медведи. Крысы и мыши поглотят все съедобные запасы и покинут города.
- Собаки породы корги сбегут из Букингемского дворца, съев все припасы там.
- Чайки обживут линкор «Миссури» как новый большой остров.
- От высокой температуры в Финиксе пересохнут все озёра и реки.
Через 9 месяцев — 1 год
- Растения начнут расти в трещинах улиц, шоссе, тротуаров и зданий.
- Из-за сырости пропитанные водой деревянные конструкции начнут привлекать термитов и муравьёв-древоточцев. Они будут способствовать разрушению дерева, однако между ними начнется борьба за выживание.
- Такие деревянные корабли-музеи, как фрегат «USS Constitution» в Бостоне, начнут протекать. За год без людей гниющие от сырости доски кораблей заставят суда затонуть.
- На кораблях, которые ещё находятся на плаву, закончатся запасы продовольствия, и все крысы, проживающие на судах, начнут погибать (как от голода, так и от каннибализма). Оставшихся в живых крыс доклюют чайки.
- Ветряные турбины будут крутиться быстрее из-за сильных ветров до тех пор, пока не заржавеют или не разлетятся на куски.
- В аквариумном комплексе имени Одюбона, расположенном в Новом Орлеане, погибнут все живые существа. Останется в живых только белый аллигатор, но и он недолго проживёт.
- В озеро Мичиган проникнут азиатские карпы.
- Прототип 10000-летних часов, созданных Дэниелом Хиллисом, находится в Лондонском техническом музее (по плану, сами часы должны были располагаться в одной из пещер штата Невада). За этим прототипом надо следить каждые три месяца. Уже через год (в самом лучшем случае) часы прекратят работу и остановятся.
- В Мексике начнёт таять пещера соляных кристаллов из-за повышения температуры.
- В российские города начнут входить медведи, волки и т. д.
- В заброшенных бассейнах Лос-Анджелеса начнут размножаться комары.
Через 2 года
- Плотина Гувера перестанет вырабатывать электричество после того, как моллюски забьют охладительные трубы. Лас-Вегас в Неваде погрузится в темноту. Поток реки Колорадо временно оскудеет, так как прекратится сток воды через плотину; но после того, как уровень воды в озере Мид превысит уровень стоков плотины, река снова станет полноводной. Животные начнут замечать наше отсутствие и устремятся в города.
- Канаты фуникулёров Сан-Франциско проржавеют. Вагончики сорвутся с места и покатятся вниз по холмам, круша всё на своём пути.
- Согласно мнению учёных проекта SETI, телесигналы, путешествующие сквозь космос, в которых, как надеются многие, хранится часть культуры человеческой цивилизации, уже на расстоянии в 1-2 световых года становятся шумом.
- Механические часы надо постоянно перезаводить, но без человеческого контроля они остановятся навсегда. Электронные часы без замены батареек смогут отработать всего два-три года, после чего отключатся.
- Из-за обрыва канатов все сухогрузы покинут свои порты и отправятся в плавание. Первое же столкновение любого судна с мостом приведёт к его затоплению.
- Дрессированные овчарки покинут тренировочные лагеря и начнут охоту на койотов.
- Полностью исчезнут полярные жилища — иглу. Снег, из которого они сделаны, просто испарится.
Через 3 года
- На площади Таймс-сквер есть рекламный щит, который освещается лампочками. Лампочки получают электричество от 64 солнечных батарей и от 16 ветряных турбин. Но даже он погаснет, потому что лампочки поменять некому.
- Международная космическая станция будет постепенно снижаться. Поскольку никто не будет корректировать её орбиту, станция рано или поздно упадёт на Землю и сгорит.
Через 5 лет
- Растительным покровом из лиан, травы и ростков деревьев будет покрыта большая часть территории городов. На Красной площади в Москве образуется слой почвы и прорастут густые травы, из-за чего площадь станет совсем зелёной.
- Бейсбольный стадион Ригли Филд будет оккупирован растениями. Плющ кудзу покроет собой трибуны и ограждения, а сам стадион зарастёт крушиной.
- Пять лет без обслуживания вызовут короткое замыкание внутри самолёта президента США, в результате чего из самолёта вырвутся последние сигнальные ракеты, предназначенные для отвлечения боеголовок, нацеленных на самолёт. Ракеты подожгут произрастающую внизу траву. Оставшееся топливо для самолёта загорится, и машина взорвётся.
- Геотермальная электростанция «Гейзерс», расположенная в Калифорнии, вышла из строя сразу же после отключения электроэнергии. Однако давление в трубах будет постоянно повышаться, и в конце концов это приведёт к взрыву станции.
- Бензобаки многих автомобилей проржавеют, и оттуда начнёт вытекать топливо.
- Неуправляемые танкеры течением будут уноситься к Ниагарскому водопаду, где и потерпят крушение, попутно разрушив мосты через реку Ниагара.
- К этому времени разрядятся 99% всех аккумуляторных батарей на солевом растворе, однако литий-ионные батарейки и батарейки на чистом литии будут держать заряд до 50 лет!
Через 10—15 лет
- Многие заброшенные города за 10 лет сильно пострадают от лесных пожаров. Сильнее всего от огня пострадает Лос-Анджелес. Пламя охватит офисы Башни Банка США, уничтожит Китайский театр Граумана, однако вместе с тем поглотит произрастающие у концертного зала имени Диснея растения, защитив здание.
- Здание «Слониха Люси» в Атлантик-Сити обрушится из-за гниения дерева внутри и коррозии жести снаружи. Сначала подломится одна из ног, потом отвалится голова и всё здание рассыплется.
- Большие аэропорты, такие, как аэропорт Лос-Анджелеса, зарастут. Трава полностью поглотит взлётно-посадочные полосы. Главные терминалы быстро придут в негодность, и только «Theme Building» не пострадает. Здание вообще не скоро рухнет — оно построено так, чтобы противостоять землетрясениям, характерным для Лос-Анджелеса.
- Гигантские машины для мойки окон у небоскрёба Бурдж-Халифа быстро наполнятся песком и станут тяжёлыми для поддерживающих их тросов. В конце концов эти машины просто рухнут вниз и разобьются.
- Пещера Ласко во Франции неплохо сохранится, в то время как «Ласко II» разрушится (причиной тому станет непрочная штукатурка, из которой сделана вторая пещера). Более того, у оригинала будут все шансы сохраниться через десятки тысяч или миллионы лет без людей.
- Канаты, удерживающие линкор «Миссури» у берега, лопнут, и ржавый корабль отправится в плавание.
- Солнечные батареи, дающие электроэнергию, придут в негодность из-за скопления пыли на них. На планете больше не будет рабочих электроисточников.
- Город Сакраменто (Калифорния) будет затоплен настолько, что самолёты в аэропорту будут смыты волнами и начнут врезаться в здания, приводя к разрушению города.
- В здании Центрального вокзала Нью-Йорка будут проживать совы.
- В тоннели под Большим центральным вокзалом проникнет метан.Из-за этого метлайф билдинг пострадает от взрыва
Через 20 лет
- Руины украинского города Припять, покинутого людьми в 1986 году из-за катастрофы в Чернобыле, могут стать наглядным примером того, во что может превратиться город спустя двадцать лет после исчезновения человечества. Несмотря на высокий уровень радиации, на заброшенных территориях увеличивается численность популяций животных. Во многих домах и зданиях проросли растения.
- Самолёты в Аэрокосмическом центре обследования и обслуживания начнут разваливаться: защитный чехол каждого из них быстро придёт в негодность. Ветер скоростью 200 км/ч разбросает машины по площадке.
- Из-за лесных пожаров взорвутся склады с пиротехникой.
- Аппарат Кассини-Гюйгенс столкнётся с Энцеладом из-за неуправляемого движения в гравитационном поле Сатурна и его спутников.
Через 25 лет
- Морская вода затопит такие города, как Лондон и Амстердам: города, осушенные благодаря искусственным дренажным системам.
- Оконные рамы и стёкла в высотных домах начнут трескаться из-за циклов замерзания-оттаивания, а также из-за разрушения оконных уплотнителей.
- Опоры Парижской триумфальной арки, ворот Букингемского дворца и других объектов зарастут. Три четверти всех дорог, площадей и тротуаров также покроются растениями.
- Мумии без поддержания постоянной температуры начнут гнить. От тел египетских фараонов, Владимира Ленина и других мумий останутся только скелеты.
- Все громоотводы заржавеют. Во время непогоды молнии ударят в некоторые из них, что вызовет пожары.
- На дне Тихого океана лежат боеголовки «Р-21», оставшиеся после катастрофы подлодки «К-129». Через 25 лет через стальную оболочку боеголовок проникнут капли воды, что вызовет химические реакции с литием и приведёт к мощному взрыву. Ударная волна не будет достаточно сильной из-за огромной толщи воды, но всё живое в радиусе километра вымрет от радиации.
Через 30 лет
- Бо́льшая часть бытовых предметов будет уничтожена временем: бытовая техника от пыли и ржавчины быстро придёт в негодность, одежда и обувь истлеют, а фотографии и купюры будут разъедены микроорганизмами.
- Резко возрастёт популяция саранчи, обитающей в Скалистых горах. В XIX веке этот вид был почти полностью истреблён людьми, а остатки вида сохранились в Йеллоустоне, однако спустя три десятилетия после исчезновения людей саранча быстро расплодится.
- Ходят слухи, что в мавзолее Мао Цзэдуна лежит не тело великого кормчего, а всего лишь его восковая фигура. Если это так, то через 30 лет она всё еще останется узнаваемой.
- Через 30 лет на землю начнут падать спутники. Ведь никто не поддерживал скорость их движения и они медленно приближались на Землю. И сейчас они дождем падают на Землю.
Через 40 лет
- К этому времени многие деревянные постройки либо сгорят, либо сгниют, либо будут уничтожены термитами, однако постройки, сделанные из лиственницы, могут простоять ещё очень долго, поскольку лиственницу практически не поражают насекомые, плесень и процессы гниения. Деревья и лианы будут расти в кирпичных и каменных зданиях, поврежденных солями. Земляные дамбы начнут разрушаться из-за разрастающихся размытых участков.
- Большинство молочных коров вымрут, а выжившие коровы одичают.
- В Берлине, особенно около Бранденбургских ворот, поселятся волки, а в Париже, особенно около Эйфелевой башни, — дикие кабаны.
Через 50 лет
- На стальных конструкциях, таких как Бруклинский мост, станут заметны повреждения, возникшие из-за отсутствия должного ухода. Защитная краска начнёт отшелушиваться, начнётся коррозия конструкций.
- Деревянное табло стадиона Ригли Филд будет осаждаться с двух сторон: вес плюща усилит нагрузку на доски, которые уже будут изъедены термитами. В результате сгнившее табло рухнет.
- Во многих городах, находящихся в зоне сейсмических разломов, таких как Лос-Анджелес, произойдут землетрясения. В Лос-Анджелесе одно из таких землетрясений разрушит заржавевший знак Голливуда, мэрию Лос-Анджелеса и наружный слой Башни Банка США.
- Метеорологические спутники рано или поздно начнут сталкиваться друг с другом. Почти все из них в результате столкновения упадут обратно на Землю и сгорят в атмосфере. Большая часть низкоорбитальных спутников рухнет в воду.
- На 61-м этаже Крайслер-билдинг есть восемь орлов-гаргулий из нержавеющей стали. Из-за коррозии креплений и постоянных ветров орлы один за другим упадут вниз и разобьются.
- Во всех музеях, где есть целые скелеты вымерших животных, начнутся химические реакции, вызванные пиритом. Кости покроются слоем этого минерала и станут хрупкими. Это приведёт к разрушению скелетов.
- В городе Сан-Антонио уйдёт под воду прогулочная набережная. Это будет вызвано постоянными наводнениями на реке. Затопление набережной вызовет крен некоторых зданий в разные стороны, а от этого даже рухнет высочайшее здание города.
- Из-за сильных метелей порвутся тросы, поддерживающие радиомачту KVLY, к тому же на болтах и креплениях возникнет ледяной налёт. Он вызовет давление на крепления и заклёпки, от этого они переломятся. Постройка, распавшись на части, рухнет на землю.
- Из-за гниения и давления крыши разрушатся колонны зала Высшей Гармонии в Запретном городе в Пекине. Останутся лишь толстые большие колонны, но и они через ещё 10-20 лет рухнут от сырости. Неповреждённым может остаться золотой императорский трон.
- Сады Версаля зарастут. В некоторых частях дворца, в частности, в Зеркальном зале, провалится крыша. Вода будет ручьями стекать по зеркалам, проникая и под них и разрушая вещество, на котором они крепятся. В результате зеркала упадут и разобьются.
- В Вашингтоне, в Национальном музее авиации и космонавтики самолёт «The Spirit of St. Louis», который ещё узнаваем, будет качаться на ветру до тех пор, пока не выпадут болты из поддерживающих его тросов. Когда это произойдёт, самолёт рухнет вниз и развалится.
- Из-за повышения температуры начнут гибнуть семена в норвежском «Всемирном семенохранилище».
- Из-за коррозии разрушатся цистерны с токсичными веществами, такими как хлор, и облака этих веществ будут распространяться ветром по планете, отравляя и медленно убивая всё живое, что им попадётся. Попав в воду, хлор вступит с ней в химическую реакцию, образуя соляную кислоту. Если это будет небольшой водоём, существа, живущие в нём, обречены.
- Попугаи, запоминавшие человеческие слова 50 лет назад, всё ещё будут произносить их.
- Сапсаны совьют гнезда на вершине Спейс-Нидл, который уже начнёт разрушаться из-за коррозии.
- У статуи Христа-Искупителя в Рио-де-Жанейро отломятся кисти рук.
- Горнолыжные трассы зарастут лесом, как и все дороги. Однако там, где почва серьёзно пострадала от человеческой деятельности, эти трассы совершенно не изменятся.
- Из-за шторма разрушится пирс Санта-Моники.
Через 60 лет
- Фреска Леонардо да Винчи «Тайная вечеря», уже достаточно разрушенная во времена людей, в конце концов просто осыплется и зарастёт мхом от влаги.
- Мона Лиза, также написанная Леонардо да Винчи, защищена пуленепробиваемым стеклом. Но это не убережёт её от микроскопических насекомых, поедающих краску и прочие элементы.
- Образцом мира через 60 лет после ухода людей станет деревня Тинахэм в Великобритании, на территории которой в годы Второй мировой войны располагалась военная база.
- Ресторан «Randy’s Donuts», на крыше которого стоит железобетонный пончик, обрушится под тяжестью этого пончика, стальные детали которого успели проржаветь за 60 лет.
Через 70 лет
- В Шанхае телебашня «Восточная жемчужина» через 70 лет после исчезновения людей будет подтоплена рекой Хуанпу, из-за чего башня накренится. Шпиль тем временем будет крениться в другую сторону. Из-за этого телебашня просто переломится пополам и рухнет.
Через 75 лет
- Остров Норт-Бразер станет образцом мира без людей, оставленного 75 лет тому назад.
- Воздушный Мост между башнями Петронас рухнет под влиянием коррозии.
- Бо́льшая часть из 600 миллионов автомобилей превратится в груду металла. Те из автомобилей, что будут находиться в территориях с сухим климатом, пострадают меньше и всё еще будут узнаваемы. Спущенные много лет назад резиновые шины и покрышки не подвергнутся разложению ещё на протяжении многих веков.
- Главная реликвия, которая находится в Индепенденс-холле (Филадельфия) — это Колокол Свободы. Он держится на деревянной балке, которая за 75 лет прогниёт. Трещина, едва заметная на колоколе, расколет колокол пополам при ударе о землю.
- Символ города Сидней — это его знаменитый оперный театр. Постоянное воздействие влаги заставит рухнуть крышу театра, а сваи, поддерживающие здание над поверхностью воды, переломятся. Остатки оперного театра станут новым коралловым рифом.
- Вилла Стал-хаус в Лос-Анджелесе обрушится, несмотря на то, что находится на возвышенности. Вилла стоит на террасах, земля в которых скрепляется корнями травы. Без людей растения сгорят в большом пожаре Лос-Анджелеса, и земля будет смываться дождями. Окончательное падение Стал-хауса произойдёт во время сильного ливня.
- Гигантский Хрустальный собор под тяжестью обвивших его растений и из-за большой коррозии обрушится.
- Змеи не только расплодятся невероятными темпами, но и станут гораздо крупнее в размерах. Их основной добычей станут грызуны, расплодившиеся в первые годы после исчезновения людей.
Через 100 лет
- Большие мосты, такие как мост Золотые ворота и Бруклинский мост, обрушатся из-за коррозии несущих тросов. Многие из созданных человеком конструкций обрушатся в течение 100—300 лет. Покрытые коррозией металлические элементы моста Харбор-Бридж уже не смогут каждый день расширяться так, чтобы арка моста увеличивалась на 18 сантиметров. Это приведёт к обрушению середины моста. Рухнут даже вантовые мосты, такие как «Банкер-Хилл» в Бостоне.
- Башня Биг-Бен в Лондоне была построена так, что каждый год наклоняется на несколько миллиметров. Из-за разлившейся Темзы основание будет подмыто, и башня упадёт.
- Обрушится и отель Бурдж аль-Араб, визитная карточка города Дубай. Влага сильно повредит каркас отеля, и здание рухнет.
- Из-за того, что кольчужные сомы будут рыть норы в земляных плотинах, их попросту прорвёт, и округ Бревард во Флориде снова станет болотом.
- Космический центр Кеннеди из-за сильного увлажнения воздуха начнёт подвергаться коррозии. Затем сильные ураганы снесут многие конструкции, ослабленные ржавчиной. Сначала рухнут макеты ракет-носителей и стартовые площадки.
- Постоянные прибои будут уносить в океан тонны пляжного песка города Майами, а затем воды Атлантики проникнут внутрь города. Затопление фундамента небоскрёбов приведет к коррозии колонн, и здания рухнут в воду.
- Мона Лиза будет съедена жуками-точильщиками.
- Мост через архипелаг Флорида-Кис будет на 60 процентов разрушен штормами.
- В городе Финикс многие здания обрушатся из-за скопления грязи, которая образуется мощными песчаными бурями, регулярно засыпающими город песком. При последующем воздействии дождевой воды в небоскрёбах будут накапливаться тонны грязи, которые постепенно приведут к обрушению небоскрёбов.
- В Мексиканском заливе последняя нефтяная платформа упадёт в воду. Она обрастёт водорослями и кораллами и станет основой новой экосистемы. Просачивающаяся нефть будет превращаться в гель и таким образом не повредит новой пищевой цепи.
- Последние немецкие овчарки вымрут: большинство из них погибнут в схватках с койотами. Другие особи смешаются с дикими собаками, а их детёныши потеряют все навыки овчарок.
- Из-за коррозии и скопления песка обрушится аттракцион «Серебряная пуля».
- Кабинки канатной дороги острова Рузвельт проржавеют. Тросы, удерживающие их, тоже проржавеют и разорвутся, а кабинки упадут в воду.
- Наземная ветвь метрополитена Чикаго рухнет в воду из-за коррозии.
Через 120—125 лет
- В Москве через 125 лет после исчезновения человечества посреди Красной площади останется последнее храмовое сооружение — Храм Василия Блаженного. По прошествии почти полутора веков храм сильно обветшает от старости. Сначала упадёт центральный шатёр, обрушив при этом крышу и один из куполов, а вслед за ним — и стены собора вместе с остальными куполами.
- Курортный город Палм-Спрингс полностью исчезнет. Пересохнут все водоёмы, руины зданий будут поглощены песками пустыни. Выше, в горах, канатно-воздушный трамвай покроется коррозией. Вагончики, висящие посередине тросов между башнями, будут качаться до тех пор, пока не накопится критическая усталость металла. После этого вагончики врежутся в одну из башен, та накренится, и весь комплекс трамвая упадёт в ущелье.
- От аэропорта Лос-Анджелеса останется лишь два сооружения — диспетчерская вышка и «Theme Building». Через 125 лет без людей сейсмические толчки вызовут обрушение диспетчерской вышки, однако «Theme Building» не пострадает.
Через 150 лет
- Многие улицы, под которыми пролегали туннели метрополитена, обрушатся и превратятся в затопленные каналы. Большинство зданий будут захвачены растениями и животными, а город будет больше напоминать пейзаж дикой природы.
- Треть всех небоскрёбов мира разрушатся, в том числе и Башня Джона Хэнкока в Бостоне и Метлайф-билдинг в Нью-Йорке. Последний при обрушении может упасть на Большой центральный вокзал и разрушить его.
- В Детройте от резких перепадов температур и коррозии рухнет Ренессанс-центр. Недалеко тросы моста Амбассадор лопнут в том месте, где они соединяются с пролётом. В результате пролёт обрушится в воду, и от главного моста, некогда соединявшего Канаду и США, останутся только ржавые пилоны.
- Когда обрушится Лондонский технический музей, легендарные 10000-летние часы разобьются вдребезги. От последних механических часов в мире не останется ничего, кроме груды развалин.
- Лос-Анджелес уже будет неузнаваем: его окрестности заселят слоны, предки которых жили в зоопарках города. Главная спортивная достопримечательность — Мемориал Колизеум — обрушится после очередного мощного землетрясения.
Через 175 лет
- Крыша Белого Дома местами обрушится. Почва под строением будет переувлажнена, из-за чего образуется болото. Это вызовет обрушение фасада постройки.
- Мавзолей Гранта в Нью-Йорке зарастёт. Деревья, произрастающие рядом с усыпальницей, имеют свойство сбрасывать не только листья, но и кору, так что через 175 лет внутри мавзолея образуется очень большой слой почвы, который полностью поглотит саркофаги с телами Улисса Гранта и его жены.
- Из-за подтопления фундамента водой и коррозии рухнет штаб-квартира ООН, а купол Генеральной Ассамблеи провалится внутрь.
- Здание студии Capitol Records зарастёт мхом. Само здание рухнет от коррозии, но находящаяся глубоко под землёй звукозаписывающая студия совершенно не изменится. Возможно, она будет узнаваемой в течение ещё нескольких тысяч лет.
- Почти все атомные электростанции рано или поздно обрушатся. Однако «мёртвых зон» к тому времени уже не будет, и животные туда очень скоро вернутся.
Через 200 лет
- Из-за коррозии, бурного роста растений и повреждения фундамента грунтовыми водами начнут разрушаться высокие здания. Одним из первых обрушится Эмпайр-стейт-билдинг.
- От моста Золотые Ворота останутся только заржавевшие пилоны, которые скоро также рухнут.
- От небоскрёба JPMorgan Chase останется только каркас, который в скором времени разрушится от коррозии.
- Очертания Майами будут полностью стёрты. Все здания в городе рухнут от подтопления фундамента и большого количества влаги.
- Спейс Нидл в Сиэтле рухнет из-за проникновения в фундамент капель воды, образовавшихся в прелых листьях, лежащих у подножия постройки.
- Херст-касл в Калифорнии покроется солью, которая начнёт разрушать бетон. Постройки в конце концов будут уничтожены землетрясениями мощностью 6,5 баллов.
- Эйфелева башня покроется коррозией, и небольшой ветерок снесёт верхнюю половину башни. Но даже оставшаяся опора недолго простоит.
- В течение 200 лет лифты Сирс-Тауэр будут падать вниз, сотрясая конструкцию. Затем подземные опоры будут затоплены и начнут разрушаться. Это приведёт к полному обвалу небоскрёба.
- Один из этажей Крайслер-билдинг обрушится, и верхушка башни устремится вниз, разрушая этаж за этажом, что приведёт к полному уничтожению постройки.
- Демпфер небоскрёба «Тайбэй 101» отломится и рухнет вниз. Получится так называемое «каскадное обрушение». Дойдя до первых этажей, демпфер уничтожит весь небоскрёб — тот рухнет внутрь себя.
- Трансаляскинский нефтепровод постепенно распадётся от коррозии. Нефть, оставшаяся там, вытечет наружу. Однако из-за холодного климата остатки нефтепровода будут ещё узнаваемыми в течение ближайших двух тысяч лет и не пострадают за это время от коррозии.
- Стеклянный мост-подкова SkyWalk над Гранд-Каньоном не выдержит коррозию и отломится от основной части. «Новое чудо света» будет падать всего 15 секунд и, возможно, при падении переломится пополам о часть стены каньона.
- Пилоны моста Амбассадор, соединявшего Канаду и США, отломятся от опор и упадут из-за перепадов температур.
- Форт Аламо в Техасе рухнет из-за сильно разросшихся дубов, которые станут сильно давить на стены ветками, и из-за активной строительной деятельности барсуков прямо под зданием.
- В Денвере из-за разрушения поддерживающих колонн между этажами обрушится Wells Fargo Center.
- Усадьба Томаса Джефферсона развалится из-за износа материалов.
- Из-за сильных наводнений и ветров упадёт знак «Добро пожаловать в сказочный Лас-Вегас».
- В Лондоне от обширной коррозии обрушатся прогулочные галереи Тауэрского моста.
- Популяция собак снизится с 300 миллионов до 10 миллионов, однако они всё же выживут благодаря своему умению хорошо бегать.
- Могут вымереть последние попугаи, которые говорили человеческие слова.
- В Бронксе, затопленном районе Нью-Йорка, в многоэтажных домах будут затоплены нижние этажи, и это постепенно приведёт к обрушению всех домов.
- Триумфальная арка в Париже также разрушится. Такая же судьба ждёт Колонну Победы в Берлине и Монумент Независимости Украины в Киеве.
- К этому времени все автомобили уничтожит коррозия. Но в штате Техас есть памятник семи Кадиллакам — «Ранчо кадиллаков». Благодаря краске, которую нанесли граффитисты, эти семь машин сохранятся лучше всех остальных машин на планете. Десятисантиметровый слой краски сдержит проникновение влаги. Возможно, эти автомобили станут последними в жизни после людей.
- К этому времени последние оставшиеся деревянные постройки могут исчезнуть. Древесина лиственницы, несмотря на свою долговечность, начнёт засыхать и в ней образуются трещины: древесина потеряет свою прежнюю прочность. Усыхание древесины вдобавок сделает её уязвимой к пожарам, и через 200—300 лет без людей от таких деревянных строений ничего не останется.
Через 250 лет
- Города, построенные на болотистой местности (такие, как Вашингтон, Санкт-Петербург, Амстердам, Лондон, Архангельск, Астрахань и т. д.), постепенно начнут уходить под воду.
- Купол Капитолия в Вашингтоне сильно заржавеет. Статуя Свободы, находящаяся на вершине, станет тяжёлой для купола, и тот обрушится.
- Крыша мемориала Линкольна из-за скопления дождевой и талой воды также рухнет внутрь здания, уничтожив статую Линкольна, а сама же под водой может неплохо сохраниться, если превратится в окаменелость.
- Ротонда Национального архива также обрушится: в контейнер, где хранится Конституция США, начнёт проникать кислород, а сама бумага будет теперь подвержена воздействию ультрафиолета. В результате слова на бумаге просто выцветут и исчезнут, а бумага начнёт гнить.
- Центр Джона Хэнкока в Чикаго рухнет из-за разрушения балок почти у самой вершины постройки.
- В Дубае небоскрёб Бурдж-Халифа упадёт из-за песчаных бурь: разрушение начнётся в нижней части небоскрёба.
- Арка, символ города Сент-Луиса, лишится половины обшивки. Установленные в середине арки звенья упадут, а затем рухнет и вся конструкция.
- Статуя Христа-Искупителя обрушится из-за расслоения бетона и коррозии каркаса. Узнаваемым будет только её заросшее основание.
- Линкор «Миссури» начнёт погружаться под воду, однако полностью так и не затонет, превратившись в коралловый риф.
- Спасская башня Московского Кремля разрушится из-за сильных перепадов температуры и коррозии. Часовой колокол башни, падая, проломит пол, крыша накренится, и вся постройка просто рухнет.
- Заброшенные города Италии будут уничтожены почти полностью: вода размоет фундамент колокольни Святого Марка в Венеции, из-за чего колокольня рухнет; Пизанская башня наклонится слишком сильно и упадёт; от землетрясений и наводнений обрушится кафедральный собор во Флоренции.
Через 300 лет
- Все современные носители информации, которые будут хранить человеческую культуру — лазерные диски, фотоплёнка, бумага и тому подобное, — превратятся в прах уже через несколько десятков или сотен лет после того, как люди исчезнут. Вероятно, только документы, похожие на свитки Мёртвого моря, останутся неповреждёнными благодаря сухому климату, в зоне которого они находятся.
- В Пенсильвании под землёй расположен архив фотографий и картин имени Отто Беттманна, которым владеет компания Corbis. На этих изображениях (а их более 19 миллионов) запечатлены важнейшие моменты человеческой истории, а сами фотографии хранятся при температуре минус 20 градусов по Цельсию. Но даже при таких условиях через 300 лет фотографии начнут разъедаться микроорганизмами и гнить. Такими темпами к следующему столетию могут уцелеть не более сотни изображений.
- Статуя Свободы в Нью-Йорке сильно обветшает и зарастёт. Коррозия заставит обвалиться около 25 процентов обшивки статуи. Остров Свободы наполовину уйдёт под воду и зарастёт лесом. Факел Статуи Свободы не сможет долго держаться и отломится, потом упадёт голова, наконец вся Статуя развалится. По определённой траектории обломки погрузятся на дно. Возможно, через тысячи лет отпечаток от факела в иле будет узнаваем.
- Высочайшее здание Нового Орлеана — «One Shell Square» — разрушится из-за подтопления фундамента водами Мексиканского залива.
- Декларация независимости США, находящаяся в Филадельфии, рассыпется в пыль из-за проникновения в контейнер воздуха. Останки Колокола Свободы будут похожи на старое надгробие. Хотя колокол сделан из бронзы, он может погибнуть в случае крупного лесного пожара.
- Купол здания Библиотеки Конгресса в Вашингтоне обрушится из-за износа материалов, из которого он был построен, и похоронит под собой немногие уцелевшие бумажные документы. Находящийся неподалёку мемориал Корпуса морской пехоты США неплохо сохранится за 300 лет, хотя и зарастёт мхом.
- Сетчатая оболочка небоскрёба Мэри-Экс, которая продержалась до этого времени, несмотря на выбитые стёкла и провалившиеся этажи, обрушится от коррозии.
- Отель «Стратосфера Лас-Вегас» рухнет из-за сейсмических толчков, которые нечасто бывают в штате Невада. Тем временем на Лас-Вегас-Стрип из-за сильных дождей снова начнут расти кустарники, заново скрепляя корнями частицы песка. На территории штата прекратятся почти все песчаные бури.
- В гроб, где лежит мумия Джона Пола Джонса, начнёт протекать вода из-за наводнения. В итоге этот гроб будет затоплен полностью, а адмирал де-факто похоронен в воде (об этом он просил в своём завещании).
- Брестская крепость будет тем сооружением, которое проживёт дольше других в Белоруссии, но она тоже не сохранится. Суровые белорусские зимы и подтопление рекой Западный Буг делают крепость уязвимой. В результате она рухнет.
Через 500—600 лет
- Арматура внутри бетонных зданий разбухнет в три раза из-за ржавчины, что послужит причиной разрушения бетонных конструкций. Башни Петронас в Малайзии, подножие которых построено из тяжёлого высокомарочного бетона, простояв дольше других небоскрёбов, обрушатся.
- Фрески Сикстинской капеллы потускнеют от времени. Потолок сильно растрескается, и вся капелла развалится.
- С горизонта Ватикана исчезнет купол Собора Святого Петра. Металлические элементы купола рассыплются от коррозии, и купол рухнет внутрь собора.
- Последним городом, который уцелеет без людей за 5 веков, как ни странно, станет посёлок, уже заброшенный во времена людей, — Пирамида. Сохранность посёлка объясняется климатом, в котором он расположен — низкая температура Шпицбергена останавливает процессы, которые в умеренном климате уничтожили бы посёлок.
- Бо́льшая часть Вашингтона превратится в болотистую местность. Монумент Вашингтона постепенно будет осыпаться, его нижняя половина зарастёт. Алюминиевая пирамидка, венчающая обелиск, и расположенные вокруг неё громоотводы сильно потускнеют. Громоотводы же спустя пять веков деформируются от коррозии.
- Бо́льшая часть Лос-Анджелеса превратится в пустыню. От Башни Банка США останется только каркас первых 53 этажей, который, в свою очередь, обрушится от небольших сейсмических толчков уже через 600 лет.
- Развалится постамент Статуи Свободы.
- Останкинская телебашня, которая уже пострадала в 2000 году от пожара, обрушится от коррозии. Сначала из-за пожара рухнет шпиль, а затем упадёт и оставшаяся часть.
- Кёльнский собор, несмотря на свою долговечность, проиграет схватку с природой: через 500 лет после исчезновения людей во время грозы рухнут сначала его шпили, а затем и стены.
- Собор Святого Семейства в Барселоне тоже вступает в бой с силами природы: удар молнии вызывает сильный пожар на одном из шпилей, который, однако, продлится всего два дня.
- Сталинские высотки в Москве могут остаться единственными зданиями в России.
- Останутся также стены Тихоокеанского государственного университета в Хабаровске (перекрытия к этому времени уже рухнут).
Через 1000 лет
- Большинство современных городов будут покрыты зелёным покровом, а обрушившиеся небоскрёбы и здания станут новыми холмами. Манхэттен вернётся к своему прежнему виду — до заселения человеком — со множеством ручьёв и озёр. Доказательств существования человеческой цивилизации почти не останется. Менее всего пострадают здания и конструкции, сделанные из массивных камней или толстого бетона, например, египетские пирамиды, Великая Китайская стена, средневековые замки.
- Но землетрясения приведут к разрушению даже бетонных конструкций. Тадж-Махал построен в сейсмическом районе Индии. Через десять веков землетрясение магнитудой в 5 баллов обрушит все минареты мавзолея, а затем обрушится весь Тадж-Махал.
- Колизей, заросший изнутри, может быть разрушен любым землетрясением, поскольку скрепляющий камни вулканический пепел уже ослабеет.
- На острове Пасхи случится мощное землетрясение, которое приведёт к разрушению легендарных статуй, стоящих на острове.
- Ландшафт Ниагарских водопадов изменится до неузнаваемости. Через десять веков водопад на американской стороне пересохнет, а водопад на стороне Канады передвинется назад со своего бывшего местонахождения.
- Вашингтон практически полностью уйдет под воду. Развалины некогда узнаваемых сооружений будут лишь едва видны над поверхностью воды. О городе будет напоминать только монумент Вашингтона, который просядет на полтора метра. Сохранится даже алюминиевая пирамидка, на которой начерчены слова «Laus Deo» («Слава Богу»). Эти два слова станут последними в жизни без людей.
- Единственным сохранившимся транспортным средством может стать луноход. Три лунных автомобиля, оставшиеся на Луне со времён экспедиций «Аполлон-15», «Аполлон-16» и «Аполлон-17», прекрасно сохранятся, поскольку на Луне нет воздуха, воды и тектонических сдвигов.
- На развалинах Копенгагена единственным узнаваемым следом человеческого пребывания останется статуя Русалочки.
- От Мехико не останется и следа: полузатопленный город будет уничтожен извержением вулкана Попокатепетль.
- Анатолийские овчарки, которые были приручены человеком для охраны овец от хищников, будут и дальше верно исполнять свою службу, не скрещиваясь с собаками других пород, которых они воспринимают как чужаков.
Через 1200 лет
- На массивных скрижалях Джорджии, установленных в 1980 году, всё ещё узнаваемы 10 заповедей. Однако корни растущих рядом деревьев пробиваются между скрижалей и разрушают крепления. В конце концов скрижали упадут и разобьются вдребезги, а вскоре их остатки скроются под слоем почвы.
Через 2000 лет
- К этому моменту сохранятся только мощные каменные здания, которые держатся исключительно благодаря силе земного притяжения, например такие, как Собор Парижской Богоматери (Париж) и Ноннбергское аббатство (Зальцбург). Но даже они могут разрушиться: Собор Святого Семейства рухнет после наводнения в Барселоне.
- На месте, где когда-то стоял город влюблённых Париж, ничего не останется. Впрочем, Венера Милосская, сделанная из мрамора, сохранится ещё в течение нескольких тысяч лет. Она пролежала в земле тысячи лет, пока её не откопал фермер, а мрамор считается одним из самых прочных материалов.
- В Риме Колизей, выстроенный из камня, внешне узнаваем. Но растения и сырость ослабили его, и мощные подземные толчки наверняка разрушат главную достопримечательность Рима. Однако находящаяся рядом Юбилейная церковь уцелеет.
- Все копии «Розеттского диска», сделанные из никеля, содержат в себе микроскопические страницы с текстами Библии. Но за 2000 лет диск придёт в негодность: бактерии, скопившиеся на поверхности диска, вызовут гниение «книг» и образуют налёт, на котором в скором времени будет расти мох.
- На месте Феникса появится саванна, в которой поселятся разнообразные животные и растения.
- Комплекс NORAD, расположенный в горе Шайенн, будет всё ещё узнаваем.
- Каменная колокольня Цитглоггетурм, расположенная в Берне, благодаря холодному климату Швейцарии, не пострадает за прошедшие две тысячи лет.
Через 4000 лет
- Из продуктов, существовавших во времена человечества, прекрасно сохранятся только мёд (особенно в глиняных горшках) и масло (в деревянных бочках). Их можно будет найти в торфяных болотах Ирландии, Шотландии, Скандинавии и России.
Через 5000 лет
- «Мемориал Конфедерации», вырезанный в гранитном монолите Стоун-Маунтин, узнаваем и, возможно, будет узнаваем в будущем, ведь гранит — одна из самых прочных горных пород на земле.
- Тела всех альпинистов, которые погибли при восхождении на разные вершины (в том числе и Эверест), давно вмёрзли в лёд. Однако спустя 5 тысяч лет глобальное потепление приведёт к таянию ледников, и те куски льда, в которых были замурованы погибшие, растают. Тела прекрасно сохранятся к тому моменту, но после таяния ледников немедленно начнут разлагаться. Всего таких тел насчитывается 180 (тела 50 альпинистов не найдены до сих пор).
- Последний узнаваемый символ Берлина — Бранденбургские ворота — будет уничтожен природой. Ворота не выдержат тяжести колесницы, расположенной на самом верху, и обрушатся под её тяжестью во время урагана.
28 мая 8113 года или через 6000 лет
- Под землёй всё ещё находится необычная капсула времени — Крипта цивилизации. В тот момент капсулу должны были вскрыть люди, но так как людей не осталось, то и о склепе некому больше заботиться. Стены вокруг двери в комнату порастут мхом и пойдут трещинами. Краска на манекенах сойдёт, коррозия начнёт поглощать металлические предметы.
Через 10 000 лет
- К этому времени почти все напоминания о том, что человек некогда был венцом природы, исчезнут. Выживут лишь несколько каменных конструкций. Среди них — пирамиды в Гизе, почти полностью занесённые песком пустыни; фрагменты Великой Китайской стены. Лица, вырезанные в горе Рашмор, останутся нетронутыми на сотни тысяч лет. То же самое можно сказать о горе Стоун-Маунтин в Атланте. И только по ним наши преемники смогут определить, что на Земле до них существовала цивилизация.
- Последние обломки человеческой цивилизации всё же могут исчезнуть. Плотина Гувера обрушится из-за коррозии и аккумулирующего воздействия сейсмической активности территории. Аналогичная печальная судьба ждёт и Тауэр: башни этого замка рухнут в одночасье, а за ними последуют и стены. Наконец, стоящая на руинах Берна колокольня Цитглоггертурм тоже будет стёрта с лица земли: колонны не выдержат нагрузки.
- В Антарктиде начнётся потепление. Возможно, там появятся растения, и бараки Шеклтона и Скотта разрушатся из-за гниения древесины, спровоцированного грибками, плесенью, даже насекомыми. Через 10 000 лет без людей постройки полностью исчезнут.
- Золото, которое хранилось в Федеральном резервном банке США, уйдёт под воду на 140 метров, но благодаря своим физическим и химическим свойствам не подвергнется коррозии. Золото может храниться тысячелетиями и даже миллионами лет в первозданном виде.
- Озеро Байкал станет чистым в первозданном виде.
Через 20 000 лет
- Погибнут последние семена, которые спрятаны в норвежском «хранилище Судного дня».
- По подсчётам учёных, именно столько времени понадобится, чтобы линкор «Миссури» окончательно разрушился.
Через 25 000 лет
- Панамский канал полностью зарастёт.
Через 50 000 лет
- Предполагается, что через это время спутник KEO войдёт в атмосферу. При падении с ним будут сталкиваться различные куски космического мусора, но это не разрушит спутник. В конце концов он упадёт в воды Мирового океана.
Через 1 000 000 лет
- Потомки верблюдов, которых во времена людей держали на ранчо в Вирджиния-Сити, к этому времени, вероятно, эволюционируют. Они станут заметно меньше в размерах, из-за того, что в их рацион входит в основном скудная растительность, и более проворными, способными убежать от хищников.
- Зонд «Вояджер-2» достигнет расстояния около 0,5 световых лет от Земли. Его состояние будет критическим: частицы космической пыли сильно повредят корпус корабля, и золотая пластина, на которой находятся речевые записи и информация о расположении планеты Земля, будет сильно повреждена; её уже вряд ли кто-нибудь сможет прочитать. Такая же судьба может ожидать и другие зонды, подобные ему.
- Марсоходы «Спирит» и «Оппортьюнити» даже через миллион лет будут всё ещё узнаваемы и почти не пострадают от коррозии.
Через 2 000 000 лет
- В аппарате Кассини-Гюйгенс есть живые бактерии. После столкновения аппарата с Энцеладом бактерии начали размножаться. Через 2 миллиона лет на Энцеладе зародится жизнь, и он станет терраформированной планетой.
Через 10 000 000 лет
- Скелеты людей, погребённые на всех кладбищах нашей планеты, через десятки миллионов лет после исчезновения людей потеряют всю свою прочность и начнут превращаться в нефть. Разумеется, это произойдёт только на захоронениях, которые уйдут под воду, например, в постоянно затопляемом городе Новый Орлеан. Некоторые скелеты, которые были захоронены близ Сан-Франциско, могут превратиться в окаменелости.
Через 50 000 000 лет
- Единственными предметами, напоминающими о человеческой цивилизации, останутся пластиковые бутылки и осколки стекла под землёй.
Через 100 000 000 лет
- Почти все следы людей исчезли. О существовании людей напоминают лишь их окаменелые скелеты в горных породах и полиэтиленовые пакеты.
- Остатки космических кораблей, обломки спутников летают по космосу как единственное напоминание о человеческой цивилизации.
Примеры жизни без людей
Фильм 2008 года:
-
-
Припять — Украина. Один из самых известных городов-призраков в мире. Город был полностью заброшен после эвакуации всех его жителей, причиной стала авария на Чернобыльской АЭС.
1-я серия:
-
Остров Хасима — Япония. Некогда один из наиболее плотно заселённых городов мира. Жители покинули город на острове, когда Хасима не смогла приспособиться к переходу к добыче газа, так как город существовал исключительно благодаря добыче угля. Ныне посещение острова серьёзно ограничено из-за аварийного состояния всех его сооружений; тем не менее, остров с 2015 года является объектом Всемирного наследия ЮНЕСКО. Иллюстрирует фрагмент «35 лет после людей».
2-я серия:
-
Гэри — Штат Индиана. Родина Майкла Джексона полна заброшенных кварталов, на территории которых находятся некоторые значимые для города объекты, но в городе по-прежнему живёт большое количество людей. Иллюстрирует фрагмент «30 лет после людей».
3-я серия:
-
Ангкор — Камбоджа. Древний город был разорён сиамскими войсками более 500 лет назад, а затем, после того как его руины были открыты французом Анри Муо, были проведены работы по его консервации, а храмовый комплекс стал объектом Всемирного наследия ЮНЕСКО и одним из главных символов Камбоджи. Иллюстрирует фрагмент «600 лет после людей».
4-я серия:
-
Риолит (Невада) — Штат Невада. Городок возник во время золотой лихорадки и погиб также, как и другие подобные города на Диком Западе. «Сохранность» сооружений города настолько минимальна, что Риолит может полностью исчезнуть, возможно, в ближайшие 10-20 лет. Иллюстрирует фрагмент «90 лет после людей».
5-я серия:
-
Деревня Тайнем — Великобритания. Жители покинули эту деревню на юге Англии, так как правительство планировало использовать её как полигон во время Второй мировой войны, но, несмотря на обещания, даже после войны туда никто не вернулся. Иллюстрирует фрагмент «65 лет после людей».
6-я серия:
-
Сентрейлия — Штат Пенсильвания. Город был одним из центров угольной промышленности, но из-за халатности в заброшенных антрацитовых шахтах начался пожар. Чтобы избежать смерти от угарного газа, жителям пришлось покинуть город, предварительно уничтожив почти все свои дома. На нынешний день от города, по сути, мало что осталось. Пожар по-прежнему бушует под городом, что служит причиной использования его как прообраз Сайлент Хилла в одноимённом хорроре 2006 года. Иллюстрирует фрагмент «25 лет после людей».
7-я серия:
-
Парк развлечений «Американа» — Штат Огайо. Парк был закрыт в результате банкротства его собственника. Интересно, что в 2011 году одна из главных достопримечательностей бывшего парка, американские горки «Screechin Eagle», состояние которых подробно показано в серии, была снесена. На настоящее время, все аттракционы парка демонтированы. Иллюстрирует фрагмент «1 месяц после людей».
8-я серия:
-
Остров Норд-Бразер — Нью-Йорк. До того, как остров стал необитаемым, здесь была больница для больных вирусными заболеваниями — именно здесь, в больнице Риверсайд, прожила свои последние годы печально известная Тифозная Мэри. В середине XX века больницу переоборудовали в реабилитационный центр для наркоманов, но впоследствии она была окончательно закрыта из-за неэффективности. Иллюстрирует фрагмент «45 лет после людей».
9-я серия:
-
Завод «Packard» и другие районы Детройта. Детройт, будучи крупнейшим городом штата Мичиган, стремительно превращается в город-призрак: после двух кризисов в 1973 и 1979 годах большая часть городских предприятий закрылась; соответственно, один за другим его кварталы пустеют, в городе процветает преступность; сам город переживает серьёзные экономические проблемы. В 2013 году власти города официально объявили о его банкротстве. Так, квартал, в котором находился завод автоконцерна «Packard», был покинут жителями после банкротства предприятия. Иллюстрирует фрагмент «40 лет после людей».
10-я серия:
-
Некоторые районы Нового Орлеана, заброшенные после урагана «Катрина». После катастрофического урагана многие кварталы города так и остались заброшенными. Люди отказались возвращаться туда по моральным или финансовым причинам. Иллюстрирует фрагмент «4 года после людей».
11-я серия:
-
Колманскоп — Намибия. Голландское поселение, основанное ещё во времена колониальной Африки, было пунктом добычи алмазов, но их запасы быстро иссякли. Тяжёлые условия жизни, а также периодически накрывавшие городок песчаные бури вынудили местных жителей покинуть это место. Теперь руины Колманскопа начинают погружаться в песчаные барханы. Другая же часть города, расположенная ближе к океану, разрушается от постоянного воздействия солёного воздуха. Иллюстрирует фрагмент «50 лет после людей».
12-я серия:
-
Пичер — Штат Оклахома. Этот город был крупным промышленным центром — здесь добывали свинцовую руду. Образовавшиеся после этого горы и терриконы начали отравлять жителей Пичера, и город пришлось расселить. Из-за того, что грунтовые воды в пределах города оказались насыщенными ядовитыми веществами, а кое-где тоннели в шахтах начали обваливаться, Пичер стал полностью непригодным для жизни людей. По уровню загрязнения город ставят в один ряд с Чернобыльской зоной отчуждения; Пичер называют самым токсичным городом в США. Иллюстрирует фрагмент «40 лет после людей».
13-я серия:
-
Норуичская государственная больница — Штат Коннектикут. Эта больница считается одним из самых жутких мест в США; многие верят в то, что там могут обитать призраки. Всё из-за того, что в этой психиатрической лечебнице содержались тысячи душевнобольных, в том числе и преступники-социопаты. Здесь происходили самоубийства среди пациентов и работников больницы. С 1970-х по 1990-е годы все здания больницы были закрыты; с 1996 года больница не действует. С 1988 года больничный комплекс числится в Национальном реестре исторических мест США. Иллюстрирует фрагмент «40 лет после людей».
14-я серия:
-
Транкилль — Британская Колумбия, Канада. Фермерский городок Транкилль был основан в то время, когда в Канаде бушевала золотая лихорадка. Спустя время, здесь был создан санаторий для больных туберкулёзом, а потом — и реабилитационный центр для наркоманов. Ныне является городом-призраком. Иллюстрирует фрагмент «25 лет после людей».
15-я серия:
-
Балестрино — Италия. Небольшой городок, расположенный в итальянской Лигурии, делится на старую и новую части. Старая часть расположена в географически неблагоприятном месте — на крутых склонах гор; здесь часты землетрясения и оползни. Это и является основным фактором постепенного его запустения. Новая же часть, расположенная в более ровном месте, имеет постоянное население в 500-600 человек. Иллюстрирует фрагмент «60 лет после людей».
16-я серия:
-
/-
Пирамида — Шпицберген, Норвегия. Русский посёлок на Шпицбергене в годы СССР был ведущим центром добычи угля. Но в начале 1990-х годов добыча угля резко сократилась, и люди начали его покидать. Ныне посёлок законсервирован. Любопытно, что в серии, где показан посёлок, также показывается его возможное будущее в мире без человечества — Пирамида может сохраниться в течение 500 лет из-за здешнего климата, став последним хорошо узнаваемым поселением времён человека. Иллюстрирует фрагмент «10 лет без людей».
17-я серия:
-
Курорт Солтон-Сити — Солтон-Си, Штат Калифорния. Этот городок был одним из ведущих курортов на озере Солтон-Си. Но из-за высокой солёности озёрной воды, вперемешку с выброшенными удобрениями и химикатами, начался массовый мор рыбы. Наполненный трупными запахами воздух стал просто непригодным для жизни, что и стало причиной упадка курорта. Иллюстрирует фрагмент «20 лет после людей».
18-я серия:
-
Радарная станция «Эдгар» — Онтарио, Канада. С 1952 по 1964 годы станция работала в штатном режиме, с 1964 по 1999 годы здесь располагался реабилитационный центр для инвалидов. С 1999 года станция была заброшена, но в 2011 году её снесли. Иллюстрирует фрагмент «10 лет после людей». -
Аэропорт Берлин-Темпельхоф — Берлин, Германия. Аэропорт функционировал с 1923 по 2008 годы, был в своё время закрыт с 1975 по 1985 годы. В 1948—1949 году здесь действовал «воздушный мост» для переправки продовольствия жителям Западного Берлина во время оккупации. В 2008 году аэропорт был выведен из эксплуатации в связи со строительством нового аэропорта «Берлин-Бранденбург». Здание аэропорта находится в списке исторических памятников инженерно-архитектурного искусства Германии. Иллюстрирует фрагмент «1 год после людей».
19-я серия:
-
Шахты Бонн Терр — Штат Миссури. Иллюстрирует фрагмент «40 лет после людей».
20-я серия:
- San Francisco Naval Shipyard — Сан-Франциско. База ВМФ США, расположенная неподалёку от Сан-Франциско, была центром ядерных исследований — в своё время здесь и была собрана атомная бомба «Малыш», сброшенная на Хиросиму. После сворачивания этих операций базу постепенно очищали от радиоактивных отходов, а в 1994 году база была окончательно закрыта и пришла в запустение. Иллюстрирует фрагмент «20 лет после людей».
Объекты, показанные в сериале
Перечень объектов, продемонстрированных в сериале, будущее которых смоделировано с помощью компьютерной графики.
Полный список
- Бостон — 20 лет без людей
- Атланта — 1 месяц без людей, 50 лет без людей
- Чикаго — 3 дня без людей, 100 лет без людей
- Лондон — 25 лет без людей
- Майами — 5 лет без людей, 20 лет без людей, 100 лет без людей, 200 лет без людей
- Сиэтл — 20 лет без людей, 30 лет без людей
- Новый Орлеан — 30 лет без людей, 150 лет без людей, 1000 лет без людей, 10 миллионов лет без людей
- Сан-Антонио — 200 лет без людей
- Лос-Анджелес — 2 недели без людей, 3 года без людей, 10 лет без людей, 100 лет без людей
- Сент-Луис — 2 дня без людей
- Атлантик-Сити — 50 лет без людей
- Амстердам — 25 лет без людей
- Финикс — 10 лет без людей
- Сакраменто (Калифорния) — 3 года без людей
- Палм-Спрингс — 20 лет без людей, 120 лет без людей
- Детройт — 20 лет без людей, 80 лет без людей
- Валдиз (Аляска) — 2 дня без людей
- Сан-Паулу — 1 год без людей, 20 лет без людей, 150 лет без людей, 250 лет без людей
- Буэнос-Айрес — 2 года без людей
- Мехико — 2 года без людей, 500 лет без людей, 1000 лет без людей
- Сантьяго — 5 лет без людей
- Богота — 30 лет без людей
- Эйфелева башня — 200 лет без людей
- Статуя Свободы — 300 лет без людей
- Биг-Бен — 100 лет без людей
- Мост Золотые ворота — 25 лет без людей, 100 лет без людей, 200 лет без людей
- Эмпайр-стейт-билдинг — 2 дня без людей, 200 лет без людей
- Крайслер-билдинг — 50 лет без людей, 200 лет без людей
- Бурдж-Халифа — 10 лет без людей, 250 лет без людей
- Трансаляскинский нефтепровод — 200 лет без людей
- Бурдж аль-Араб — 50 лет без людей
- Башня Банка США — 5 лет без людей, 10 лет без людей, 40 лет без людей 50 лет без людей, 600 лет без людей
- Знак Голливуда — 10 лет без людей, 50 лет без людей
- Мавзолей Гранта — 100 лет без людей, 175 лет без людей
- Большой центральный вокзал и Метлайф-билдинг — 5 дней без людей, 10 лет без людей, 60 лет без людей, 150 лет без людей
- Капитолий — 1 год без людей, 100 лет без людей, 250 лет без людей, 600 лет без людей
- Башни Петронас — 75 лет без людей, 500 лет без людей
- Статуя Христа-Искупителя — 1 день без людей, 4 дня без людей, 50 лет без людей, 250 лет без людей, 500 лет без людей
- Плотина Гувера — 10000 лет без людей
- Гора Рашмор — 10000 лет без людей
- Стоун-Маунтин — 5000 лет без людей
- Бруклинский мост — 100 лет без людей
- Мост Куинсборо, включая канатную дорогу острова Рузвельт — 100 лет без людей
- LAX вместе с Theme Building — 10 лет без людей, 125 лет без людей
- Сирс-Тауэр — 10 лет без людей, 200 лет без людей
- Центр Джона Хэнкока — 200 лет без людей, 250 лет без людей
- Air Force One на авиабазе «Эндрюс» — 1 год без людей, 5 лет без людей
- Башня Джона Хэнкока — 150 лет без людей
- Ниагарские водопады и Международный железнодорожный мост — 1 месяц без людей, 5 лет без людей, 20 лет без людей, 60 лет без людей, 1500 лет без людей
- USS Constitution — 9 месяцев без людей
- Индепенденс-холл вместе с Колоколом Свободы и Декларацией независимости — 10 лет без людей, 75 лет без людей, 300 лет без людей
- Башня JPMorgan Chase — 20 лет без людей, 200 лет без людей
- Канатный трамвай Сан-Франциско — 2 года без людей
- Сикстинская капелла, включая потолок — 500 лет без людей
- Стратосфера Лас-Вегас — 300 лет без людей
- Колизей — 1 год без людей, 150 лет без людей, 250 лет без людей, 1000 лет без людей
- Сиднейский оперный театр — 75 лет без людей
- Собор Святого Петра — 500 лет без людей
- Храм Василия Блаженного — 5 лет без людей, 125 лет без людей
- Тайбэй 101 — 5 лет без людей, 200 лет без людей
- Небоскрёб Мэри-Экс — 100 лет без людей, 150 лет без людей, 300 лет без людей
- Голливудская аллея славы — 10 лет без людей
- Фреска «Тайная вечеря» — 20 лет без людей, 60 лет без людей
- Белый дом — 20 лет без людей, 175 лет без людей
- Ветрогенераторы — 1 год без людей, 20 лет без людей
- Китайский театр Граумана — 10 лет без людей
- Концертный зал имени Уолта Диснея — 10 лет без людей, 100 лет без людей
- Ворота Запада — 250 лет без людей
- Федеральный резервный банк Нью-Йорка — 10000 лет без людей
- Вояджер-2 — 1 миллион лет без людей
- Пещера Ласко — 10 лет без людей
- Мумии, мавзолей Ленина — 25 лет без людей
- МКС — 3 года без людей
- Релаэнт Астродом — 20 лет без людей, 100 лет без людей
- Букингемский дворец — 3 месяца без людей
- Национальный архив США — 250 лет без людей
- Мемориал Линкольна — 1 год без людей, 100 лет без людей, 250 лет без людей, 600 лет без людей
- Триумфальная арка (Париж) — 25 лет без людей
- Телебашня «Восточная жемчужина» — 70 лет без людей
- Тадж-Махал — 1000 лет без людей
- Собор Парижской Богоматери — 2000 лет без людей
- Рокфеллеровский центр — 1 год без людей, 30 лет без людей, 150 лет без людей
- Таймс-сквер — 2 дня без людей
- Мона Лиза — 100 лет без людей
- Венера Милосская — 2000 лет без людей
- Грузовые корабли — 2 года без людей
- Лас-Вегас-Стрип — 2 дня без людей, 50 лет без людей, 300 лет без людей
- Космический центр Кеннеди — 100 лет без людей
- Форт Аламо — 50 лет без людей, 200 лет без людей
- Набережная Сан-Антонио — 50 лет без людей
- USS Missouri (BB-63) — 6 месяцев без людей, 15 лет без людей, 70 лет без людей, 250 лет без людей
- Нефтяные вышки — 50 лет без людей, 110 лет без людей
- Спейс Нидл — 20 лет без людей, 50 лет без людей, 200 лет без людей
- Монумент Вашингтона — 5 лет без людей, 500 лет без людей, 600 лет без людей
- Спутники — 50 лет без людей
- Автомобили — 75 лет без людей
- Нью-йоркский метрополитен — 150 лет без людей
- Египетские пирамиды — 10000 лет без людей
- Мост Амбассадор — 150 лет без людей, 200 лет без людей
- Херст-касл — 200 лет без людей
- Гора Шайенн, место расположения подземного комплекса NORAD — 4 года без людей, 2000 лет без людей
- Баллистическая ракета «Р-21» затонувшей подлодки «К-129», находящаяся на дне Тихого океана — 25 лет без людей
- Харбор-Бридж (Сидней) — 100 лет без людей
- Хрустальный собор — 20 лет без людей, 75 лет без людей
- KVLY-TV — 50 лет без людей
- Чикагский метрополитен — 100 лет без людей
- Монтичелло — 150 лет без людей, 200 лет без людей
- Версаль (также и Зеркальная галерея) — 50 лет без людей
- Тауэрский мост — 200 лет без людей
- Обелиск в Буэнос-Айресе — 75 лет без людей
- Торре-Майор — 200 лет без людей
- Штаб-квартира ООН, включая Генеральную ассамблею — 175 лет без людей
- Туринская плащаница — 100 лет без людей
- Юбилейная церковь — 20 лет без людей, 150 лет без людей
- Теотиуакан — 20 лет без людей
- Мавзолей Мао Цзэдуна — 30 лет без людей
- Музей Бойманса-ван Бёнингена — 1 месяц без людей
- Мост Эразма — 1 месяц без людей
- Национальный музей авиации и космонавтики (в особенности самолёт «Spirit of St. Louis») — 50 лет без людей
- Розеттский диск — 2000 лет без людей
- Атомные электростанции — 10 дней без людей, 1 год без людей, 175 лет без людей
- Сахарные заводы — 2 дня без людей
- Спутник «KEO» — 50 000 лет без людей
- Круизные суда Аляски — 1 месяц без людей
- Горнолыжные курорты — 50 лет без людей
- Пиротехника — 20 лет после людей
- Кассини-Гюйгенс — 20 лет без людей
- Эверест — 35 лет без людей, 5000 лет без людей
- Главное здание Библиотеки Конгресса — 5 лет без людей, 500 лет без людей
- Энцелад — 2 миллиона лет без людей
- Река Чикаго — 3 дня без людей, 3 года без людей
- Панамериканское шоссе — 100 лет без людей
- Великая китайская стена — 10000 лет без людей
- Скелеты динозавров — 50 лет без людей
- Мемориал Корпуса морской пехоты США — 6 месяцев без людей, 300 лет без людей
- Мэрия Лос-Анджелеса — 50 лет без людей
- Рестораны, кафе, продуктовые магазины — 30 лет без людей
- Сжиженный природный газ — 1 месяц без людей
- Пещера кристаллов — 3 дня без людей, 1 год без людей
- Аэропорт Сиэтла и его подземное мини-метро — 1 час без людей, 1 месяц без людей
- Знак «Добро пожаловать в сказочный Лас-Вегас» — 100 лет без людей, 200 лет без людей
- Карлсбадские пещеры — 5 лет без людей, 50 лет без людей
- Сан-Франциско-Окленд Бэй Бридж — 2 года без людей, 100 лет без людей, 200 лет без людей
- Кафедральный собор в Мехико — 10 лет без людей
- Старая Северная церковь — 5 лет без людей, 35 лет без людей
- Крипта цивилизации — 28 мая 8113 года, или 6000 лет без людей
- Капитолий штата Калифорния — 3 года без людей, 10 лет без людей
- Стадион «Wrigley Field» — 1 год без людей, 5 лет без людей, 50 лет без людей
- Стадион «Джорджия Доум» — 50 лет без людей
- Трамп-Тадж-Махал — 50 лет без людей
- Отель-казино «Луксор Лас-Вегас» — 100 лет без людей
- Ангел независимости — 75 лет без людей
- Жилой дом «Копан» — 150 лет без людей
- Нефтеперерабатывающие заводы — 1 час без людей, 1 неделя без людей, 2 месяца без людей, 3 месяца без людей
- Метан — 5 дней без людей
- Университет Оглторпа — 10 лет без людей
- Аквариум двух Америк имени Дж. Дж. Одюбона — 1 неделя без людей
- Стальной пирс — 50 лет без людей
- Долина Лас-Вегас — 300 лет без людей
- KTAO — 15 лет без людей
- Геотермальная электростанция «The Geysers» — 1 день без людей, 6 лет без людей
- Национальный дворец в Мехико вместе со статуей Эль Сабаллито — 10 лет без людей
- Международный аэропорт Сакраменто — 3 года без людей, 10 лет без людей
- Зал Высшей Гармонии — 50 лет без людей
- «Randy’s Donuts» — 60 лет без людей
- Лос-Анджелес Мемориал Колизеум — 150 лет без людей
- Blue and Green Diamond Towers — 100 лет без людей
- Пирс Санта-Моники — 10 лет без людей, 50 лет без людей
- 10000-летние часы — 150 лет без людей
- Titanium La Portada — 20 лет без людей, 150 лет без людей
- Дамба Фолсома — 10 лет без людей
- Кооперативный городок (Ко-Оп Сити), Бронкс — 100 лет без людей
- Мост «Сан Руж Гонзалес де Санта Круз» — 100 лет без людей
- Аттракцион «Серебряная пуля» — 100 лет без людей
- Всемирный торговый центр в Мехико — 75 лет без людей
- Викторианские дома Сан-Франциско — 1 день без людей, 1 год без людей
- Тауэр-Лайф-билдинг — 50 лет без людей
- Слониха Люси — 15 лет без людей
- Мост через архипелаг Флорида-Кис — 100 лет без людей
- Здание студии «Capitol Records» — 175 лет без людей
- Воздушный трамвай Палм-Спрингс — 1 неделя без людей, 120 лет без людей
- Вилла «Стал-Хаус» — 15 лет без людей, 75 лет без людей
- Небоскрёб Сан-Ремо — 10 дней без людей
- Мост Банкер-Хилл — 100 лет без людей
- Платформа «Skywalk» — 200 лет без людей
- Штаб-квартира «Кока-Кола» — 50 лет без людей
- One Shell Square — 300 лет без людей
- Chase Tower (Финикс) — 100 лет без людей
- Ренессанс-центр — 25 лет без людей, 150 лет без людей
- Аэрокосмический центр обследования и обслуживания — 20 лет без людей
- Wells Fargo Center (Денвер) — 25 лет без людей, 200 лет без людей
- Плотина «Тринити» — 40 лет без людей
- Большой адронный коллайдер — 10 дней без людей, 125 лет без людей
Список по сериям
Фильм
- Эйфелева башня — 200 лет без людей
- Бруклинский мост — 100 лет без людей
- Мост Золотые ворота — 25 лет без людей, 100 лет без людей
- Эмпайр-стейт-билдинг — 2 дня без людей, 200 лет без людей
- Сирс-Тауэр — 10 лет без людей, 200 лет без людей
- Спейс Нидл — 200 лет без людей
- Викторианские дома Сан-Франциско — 1 день без людей, 1 год без людей
- Автомобили — 75 лет без людей
- Нью-йоркский метрополитен — 150 лет без людей
- Египетские пирамиды — 10 000 лет без людей
- Колизей — 1 год без людей
- Мемориал Линкольна — 1 год без людей
- Триумфальная арка (Париж) — 25 лет без людей
- Храм Василия Блаженного — 5 лет без людей
- Плотина Гувера — 10 000 лет без людей
- Гора Рашмор — 10 000 лет без людей
- Великая китайская стена — 10 000 лет без людей
- Тауэрский мост — 200 лет без людей
- Букингемский дворец — 5 лет без людей
- Лас-Вегас-Стрип — 1 год без людей
- Плотина «Тринити» — 40 лет без людей
1. Тела, которые мы оставили (Проект «Бессмертие»[1])
В этой серии описывается судьба простых человеческих тел, нетленность которых пытались поддерживать всеми различными способами, а также некоторых объектов, связанных с попыткой увековечить следы пребывания людей. Основные локации — Бостон и Хьюстон, частично — Нью-Йорк, Ватикан и Москва, а также Международная космическая станция.
- Бостон — 20 лет без людей
- Статуя Свободы — 300 лет без людей
- Башня Джона Хэнкока — 150 лет без людей
- USS Constitution — 9 месяцев без людей
- Башня JPMorgan Chase — 20 лет без людей, 200 лет без людей
- Сикстинская капелла, включая потолок — 500 лет без людей
- Мумии, включая мавзолей Ленина — 25 лет без людей
- МКС — 3 года без людей
- Релаэнт Астродом — 20 лет без людей, 100 лет без людей
- Мост Банкер-Хилл — 100 лет без людей
- Старая Северная церковь — 5 лет без людей, 35 лет без людей
2. Прорыв на свободу (Начало конца[1])
В этой серии рассказывается о судьбе домашних животных и диких растений, зданий и городов, которые остались без присмотра. Основные локации — Чикаго, Атланта, Лондон.
- Атланта — 1 месяц без людей, 50 лет без людей
- Чикаго — 3 дня без людей, 100 лет без людей
- Биг-Бен — 100 лет без людей
- Стоун-Маунтин — 5000 лет без людей
- Сирс-Тауэр — 10 лет без людей, 200 лет без людей
- Центр Джона Хэнкока — 200 лет без людей, 250 лет без людей
- Стадион «Wrigley Field» — 1 год без людей, 5 лет без людей, 50 лет без людей
- Стадион «Джорджия Доум» — 50 лет без людей
- Штаб-квартира «Кока-Кола» — 50 лет без людей
- Чикагский метрополитен — 100 лет без людей
- Река Чикаго — 3 дня без людей
- Букингемский дворец — 3 месяца без людей
3. Гибель столиц (Главная опасность[1])
Серия полностью посвящена описанию обезлюдевших Вашингтона и Лос-Анджелеса — двух американских столиц (юридической и символической). Тем не менее, одной из локаций в серии частично является Тихий океан.
- Лос-Анджелес — 2 недели без людей, 3 года без людей, 10 лет без людей, 100 лет без людей
- Мэрия Лос-Анджелеса — 50 лет без людей
- Монумент Вашингтона — 5 лет без людей, 500 лет без людей, 600 лет без людей
- Мемориал Линкольна — 1 год без людей, 100 лет без людей, 250 лет без людей, 600 лет без людей
- Башня Банка США — 5 лет без людей, 10 лет без людей, 40 лет без людей 50 лет без людей, 600 лет без людей
- Знак Голливуда — 10 лет без людей, 50 лет без людей
- Капитолий — 1 год без людей, 100 лет без людей, 250 лет без людей, 600 лет без людей
- Голливудская аллея славы — 10 лет без людей
- Национальный архив США — 250 лет без людей
- Китайский театр Граумана — 10 лет без людей
- Концертный зал имени Уолта Диснея — 10 лет без людей, 100 лет без людей
4. Тяжелый металл (Время против металла[1])
Серия посвящена металлическим конструкциям — мостам и стальным небоскрёбам, и рассказывает о будущем минералов и металлов. Основные локации — Сент-Луис и Нью-Йорк.
- Сент-Луис — 2 дня без людей
- Эмпайр-стейт-билдинг — 2 дня без людей, 200 лет без людей
- Крайслер-билдинг — 50 лет без людей, 200 лет без людей
- Бруклинский мост — 100 лет без людей
- Мост Куинсборо, включая канатную дорогу острова Рузвельт — 100 лет без людей
- Ворота Запада — 250 лет без людей
- Федеральный резервный банк Нью-Йорка — 10000 лет без людей
- Таймс-сквер — 2 дня без людей
- Скелеты динозавров — 50 лет без людей
5. Оккупанты (Захват территории[1])
Серия посвящена преимущественно диким животным, которые борются за выживание в новом мире и вторгаются в заброшенные города. Основные локации — Национальный парк Эверглейдс, Майами, Финикс, частично — Национальный парк Гранд-Каньон, Шанхай и Агра.
- Майами — 5 лет без людей, 20 лет без людей, 100 лет без людей, 200 лет без людей
- Финикс — 10 лет без людей
- Платформа «Skywalk» — 200 лет без людей
- Blue and Green Diamond Towers — 100 лет без людей
- Космический центр Кеннеди — 100 лет без людей
- Тадж-Махал — 1000 лет без людей
- Мост через архипелаг Флорида-Кис — 100 лет без людей
- Телебашня «Восточная жемчужина» — 70 лет без людей
- Chase Tower (Финикс) — 100 лет без людей
6. Взаперти и на привязи (Погребённые заложники[1])
Показанные в серии объекты — культурное наследие человека, которое держится только за счёт каких-либо канатов или закрыто в каких-либо тайниках. Основные локации — Сан-Франциско, Филадельфия, Париж, частично — Куала-Лумпур, архипелаг Шпицберген (Норвегия) и департамент Дордонь (Франция).
- Мост Золотые ворота — 25 лет без людей, 100 лет без людей, 200 лет без людей
- Сан-Франциско-Окленд Бэй Бридж — 2 года без людей, 100 лет без людей, 200 лет без людей
- Канатный трамвай Сан-Франциско — 2 года без людей
- Индепенденс-холл вместе с Колоколом Свободы и Декларацией независимости — 10 лет без людей, 75 лет без людей, 300 лет без людей
- Мона Лиза — 100 лет без людей
- Венера Милосская — 2000 лет без людей
- Грузовые корабли — 2 года без людей
- Башни Петронас — 75 лет без людей, 500 лет без людей
- Собор Парижской Богоматери — 2000 лет без людей
- Всемирное семенохранилище — 6 месяцев без людей, 50 лет без людей, 20 тысяч лет без людей
- Пещера Ласко — 10 лет без людей
Что интересно, показанные в серии фермовые секции моста Сан-Франциско-Окленд Бэй Бридж (фрагменты «100 лет без людей» и «200 лет без людей») на 2015 год уже не существуют: согласно проекту переноса восточного пролёта, осуществлённого в 2002-2014 годах, произведён демонтаж ныне закрытых для проезда фермовых секций пролёта; по новому, висячему пролёту моста уже открыто движение. Перенос пролёта был запланирован после значительного повреждения моста во время землетрясения Лома-Приета 1989 года.
7. Крах города грехов (Города греха[1])
Серия полностью посвящена Атлантик-Сити и Лас-Вегасу — крупнейшим в США центрам игорного бизнеса, являющегося одним из самых порочных занятий для человека. Тем не менее, одной из локаций является (частично) относительно любая часть космического пространства.
- Атлантик-Сити — 50 лет без людей
- Долина Лас-Вегас — 300 лет без людей
- Знак «Добро пожаловать в сказочный Лас-Вегас» — 100 лет без людей, 200 лет без людей
- Отель-казино «Луксор Лас-Вегас» — 100 лет без людей
- Слониха Люси — 15 лет без людей
- Стратосфера Лас-Вегас — 300 лет без людей
- Лас-Вегас-Стрип — 2 дня без людей, 50 лет без людей, 300 лет без людей
- Вояджер-2 — 1 миллион лет без людей
- Трамп-Тадж-Махал — 50 лет без людей
- Стальной пирс — 50 лет без людей
8. Вооружённые и беззащитные
В этой серии подняты две контрастирующие темы. Речь в серии идёт преимущественно о военной технике и о том, что призвано защищать, а также о довольно-таки беззащитных созданиях и сооружениях. Основные локации — Гонолулу и Денвер, частично — Тихий океан.
- Аэрокосмический центр обследования и обслуживания — 20 лет без людей
- Wells Fargo Center (Денвер) — 25 лет без людей, 200 лет без людей
- USS Missouri (BB-63) — 6 месяцев без людей, 15 лет без людей, 70 лет без людей, 250 лет без людей
- Баллистическая ракета «Р-21» затонувшей подлодки «К-129», находящаяся на дне Тихого океана — 25 лет без людей
9. Дороги в никуда
Серия посвящена мостам, дорогам, автомобилям и автопромышленным заводам — всему тому, что связано с транспортом. Основные локации — Детройт и Сан-Антонио, а также Луна.
- Сан-Антонио — 200 лет без людей
- Форт Аламо — 50 лет без людей, 200 лет без людей
- Набережная Сан-Антонио — 50 лет без людей
- Нефтеперерабатывающие заводы — 1 час без людей, 1 неделя без людей, 2 месяца без людей, 3 месяца без людей
- Ренессанс-центр — 25 лет без людей, 150 лет без людей
- Мост Амбассадор — 150 лет без людей, 200 лет без людей
- Тауэр-Лайф-билдинг — 50 лет без людей
10. Воды смерти
В серии рассказывается об объектах, исчезновение которых связано так или иначе с водой. Основные локации — Сиэтл, Новый Орлеан и Мексиканский залив, частично — Москва и Дубай, а также околоземная орбита.
- Сиэтл — 20 лет без людей, 30 лет без людей
- Новый Орлеан — 30 лет без людей, 150 лет без людей, 1000 лет без людей, 10 миллионов лет без людей
- Бурдж аль-Араб — 50 лет без людей
- One Shell Square — 300 лет без людей
- Храм Василия Блаженного — 125 лет без людей
- Нефтяные вышки — 50 лет без людей, 110 лет без людей
- Спейс Нидл — 20 лет без людей, 50 лет без людей, 200 лет без людей
- Спутники — 50 лет без людей
- Аквариум двух Америк имени Дж. Дж. Одюбона — 1 неделя без людей
11. Гнев Божий
В этой серии речь идёт о религиозных объектах: храмах и церквях, реликвиях и сооружениях, связанных с христианской религией. Основные локации — Рим и Ватикан, Рио-де-Жанейро, частично — Гарден-Гров, Лос-Анджелес и Турин.
- Статуя Христа-Искупителя — 1 день без людей, 4 дня без людей, 50 лет без людей, 250 лет без людей, 500 лет без людей
- Лос-Анджелес Мемориал Колизеум — 150 лет без людей
- Колизей — 1 год без людей, 150 лет без людей, 250 лет без людей, 1000 лет без людей
- Хрустальный собор — 25 лет без людей, 75 лет без людей
- Юбилейная церковь — 25 лет без людей, 75 лет без людей
- Собор Святого Петра — 500 лет без людей
- Туринская плащаница — 100 лет без людей
12. Токсичные мстители
Эта серия посвящена так или иначе опасным химическим, биологическим и радиоактивным веществам, и о том, как они повлияют на окружающую среду в обезлюдевшем мире. Основные локации — Ниагарские водопады и Нью-Йорк.
- Большой центральный вокзал и Метлайф-билдинг — 5 дней без людей, 10 лет без людей, 60 лет без людей, 150 лет без людей
- Ниагарские водопады и Международный железнодорожный мост — 1 месяц без людей, 5 лет без людей, 20 лет без людей, 60 лет без людей, 1500 лет без людей
- Атомные электростанции — 10 дней без людей, 1 год без людей, 175 лет без людей
- Хлор — 50 лет без людей
- Метан — 5 дней без людей
13. Наследие цивилизации
В этой серии рассказывается о некоторых капсулах времени и письмах в будущее. Имеет отсылку к 1-й серии. Основные локации (частично) — Лондон, Атланта, Вашингтон, Аннаполис, а также околоземная орбита.
- Мумия Джона Пола Джонса — 300 лет без людей
- Небоскрёб Мэри-Экс — 100 лет без людей, 150 лет без людей, 300 лет без людей
- Крипта цивилизации — 28 мая 8113 года, или 6000 лет без людей
- Спутник «KEO» — 50000 лет без людей
- Розеттский диск — 2000 лет без людей
- Мемориал Корпуса морской пехоты США — 6 месяцев без людей, 300 лет без людей
- Главное здание Библиотеки Конгресса — 5 лет без людей, 500 лет без людей
- 10000-летние часы — 150 лет без людей
- Университет Оглторпа — 10 лет без людей
14. Последняя трапеза
Серия посвящена полностью судьбе продовольственных и питьевых запасов и зданий, связанных с человеческой едой. Основные локации (частично) — Лос-Анджелес, Милан, Тайбэй.
- «Randy’s Donuts» — 60 лет без людей
- Тайбэй 101 — 5 лет без людей, 200 лет без людей
- Фреска «Тайная вечеря» — 20 лет без людей, 60 лет без людей
- Сахарные заводы — 2 дня без людей
- Рестораны, кафе, продуктовые магазины — 30 лет без людей
15. Дом, который рухнул
В серии описывается исчезновение различных жилых зданий с их интерьерами. Основные локации — Нью-Йорк, частично — штаты Пенсильвания и Калифорния, Лос-Анджелес.
- Бурдж-Халифа — 10 лет без людей, 250 лет без людей
- Херст-касл — 200 лет без людей
- Вилла «Стал-Хаус» — 15 лет без людей, 75 лет без людей
- Небоскрёб Сан-Ремо — 10 дней без людей
- Кооперативный городок (Ко-Оп Сити), Бронкс — 100 лет без людей
- Сжиженный природный газ — 1 месяц без людей
- Архив фотографий имени Отто Беттмана — 300 лет без людей
16. Волны-убийцы
Серия, развивающая тему 10-й серии. Основные локации — Сакраменто, Роттердам, Сидней, частично — Лос-Анджелес и штат Аляска, а также река Чикаго и Великие озёра.
- Сакраменто (Калифорния) — 3 года без людей
- Валдиз (Аляска) — 2 дня без людей
- Пирамида (посёлок) — 500 лет без людей
- Международный аэропорт Сакраменто — 3 года без людей, 10 лет без людей
- Дамба Фолсома — 10 лет без людей
- Капитолий штата Калифорния — 3 года без людей, 10 лет без людей
- Музей Бойманса-ван Бёнингена — 1 месяц без людей
- Мост Эразма — 1 месяц без людей
- Трансаляскинский нефтепровод — 200 лет без людей
- Харбор-Бридж (Сидней) — 4 года без людей, 100 лет без людей
- Сиднейский оперный театр — 75 лет без людей
- Река Чикаго — 3 года без людей
17. Отпуск в аду
В серии описывается судьба заброшенных развлекательных комплексов и учреждений, а также всего, что служит развлечением для человека. Основные локации — штат Калифорния и Палм-Спрингс в частности, частично — штат Аляска и Детройт.
- Палм-Спрингс — 20 лет без людей, 120 лет без людей
- Детройт — 20 лет без людей, 80 лет без людей
- Воздушный трамвай Палм-Спрингс — 1 неделя без людей, 120 лет без людей
- Аттракцион «Серебряная пуля» — 100 лет без людей
- Ветрогенераторы — 1 год без людей, 20 лет без людей
- Круизные суда Аляски — 1 месяц без людей
- Горнолыжные курорты — 50 лет без людей
- Пиротехника — 20 лет после людей
18. Бескрайнее небо
В серии показана судьба летательных аппаратов и аэродромов, а также сверхвысоких объектов, устремляющихся в небеса, и всего человеческого, что ещё осталось в воздухе и космосе. Основные локации (частично) — штаты Северная Дакота, Мэриленд и Нью-Мексико, Вашингтон, Лос-Анджелес, гора Эверест, а также спутник Сатурна Энцелад
- Air Force One на авиабазе «Эндрюс» — 1 год без людей, 5 лет без людей
- LAX вместе с Theme Building — 10 лет без людей, 125 лет без людей
- Национальный музей авиации и космонавтики (в особенности самолёт «Spirit of St. Louis») — 50 лет без людей
- KVLY-TV — 50 лет без людей
- KTAO — 15 лет без людей
- Кассини-Гюйгенс — 20 лет без людей
- Эверест — 35 лет без людей, 5000 лет без людей
- Энцелад — 2 миллиона лет без людей
19. Предел разрушения
В серии рассказывается о том, как изменятся пещеры и подземные тоннели и сооружения, оставленные людьми. Основные локации (частично) — штаты Колорадо, Нью-Мексико, Техас и Калифорния, Сиэтл и Лос-Анджелес (США), штат Чиуауа (Мексика).
- Здание студии «Capitol Records» — 175 лет без людей
- Гора Шайенн, место расположения подземного комплекса NORAD — 4 года без людей, 2000 лет без людей
- Геотермальная электростанция «The Geysers» — 1 день без людей, 6 лет без людей
- Пещера кристаллов — 3 дня без людей, 1 год без людей
- Аэропорт Сиэтла и его подземное мини-метро — 1 час без людей, 1 месяц без людей
- Карлсбадские пещеры — 5 лет без людей, 50 лет без людей
20. На краю вечности
Серия посвящена национальным памятникам и дворцам, правительственным резиденциям и мавзолеям политических деятелей, расположенным в крупнейших городах мира. Основные локации (частично) — Вашингтон, Нью-Йорк, штат Виргиния, Пекин, Версаль.
- Штаб-квартира ООН, включая Генеральную ассамблею — 175 лет без людей
- Монтичелло — 150 лет без людей, 200 лет без людей
- Версаль (также и Зеркальная галерея) — 50 лет без людей
- Белый дом — 20 лет без людей, 175 лет без людей
- Мавзолей Мао Цзэдуна — 30 лет без людей
- Мавзолей Гранта — 100 лет без людей, 175 лет без людей
- Зал Высшей Гармонии — 50 лет без людей
Спэшл. Латинская Америка после людей
Спецвыпуск, выпущенный на испанском языке. Документальный фильм, в котором показывается судьба Центральной и Южной Америки.
- Сан-Паулу — 1 год без людей, 20 лет без людей, 150 лет без людей, 250 лет без людей
- Буэнос-Айрес — 2 года без людей
- Мехико — 2 года без людей, 500 лет без людей, 1000 лет без людей
- Сантьяго — 5 лет без людей
- Богота — 30 лет без людей
- Всемирный торговый центр в Мехико — 75 лет без людей
- Кафедральный собор в Мехико — 10 лет без людей
- Ангел независимости — 75 лет без людей
- Национальный дворец в Мехико вместе со статуей Эль Сабаллито — 10 лет без людей
- Titanium La Portada — 20 лет без людей, 150 лет без людей
- Жилой дом «Копан» — 150 лет без людей
- Мост «Сан Руж Гонзалес де Санта Круз» — 100 лет без людей
- Теотиуакан — 20 лет без людей
- Обелиск в Буэнос-Айресе — 75 лет без людей
- Торре-Майор — 200 лет без людей
- Панамериканское шоссе — 100 лет без людей
- Статуя Христа-Искупителя — 100 лет без людей, 200 лет без людей, 250 лет без людей
См. также
- «Мир без нас» — книга Алана Вайсмана, который исследовал данный вопрос.
- «Последствия: Нулевое население» («Земля: Жизнь без людей», 2008) — фильм с аналогичным сюжетом.
Напишите отзыв о статье "Жизнь после людей"
Примечания
Ссылки
- [www.history.com/minisites/life_after_people/ Official website]
- [www.flight33.tv Flight 33 Productions] — Official Website of Flight 33 Productions
- [davletov.com/category/37 Аудиокнига «Жизнь после людей» на русском языке mp3]
Отрывок, характеризующий Жизнь после людей
– Едут двое – офицер и казак. Только не предположительно, чтобы был сам подполковник, – сказал эсаул, любивший употреблять неизвестные казакам слова.Ехавшие, спустившись под гору, скрылись из вида и через несколько минут опять показались. Впереди усталым галопом, погоняя нагайкой, ехал офицер – растрепанный, насквозь промокший и с взбившимися выше колен панталонами. За ним, стоя на стременах, рысил казак. Офицер этот, очень молоденький мальчик, с широким румяным лицом и быстрыми, веселыми глазами, подскакал к Денисову и подал ему промокший конверт.
– От генерала, – сказал офицер, – извините, что не совсем сухо…
Денисов, нахмурившись, взял конверт и стал распечатывать.
– Вот говорили всё, что опасно, опасно, – сказал офицер, обращаясь к эсаулу, в то время как Денисов читал поданный ему конверт. – Впрочем, мы с Комаровым, – он указал на казака, – приготовились. У нас по два писто… А это что ж? – спросил он, увидав французского барабанщика, – пленный? Вы уже в сраженье были? Можно с ним поговорить?
– Ростов! Петя! – крикнул в это время Денисов, пробежав поданный ему конверт. – Да как же ты не сказал, кто ты? – И Денисов с улыбкой, обернувшись, протянул руку офицеру.
Офицер этот был Петя Ростов.
Во всю дорогу Петя приготавливался к тому, как он, как следует большому и офицеру, не намекая на прежнее знакомство, будет держать себя с Денисовым. Но как только Денисов улыбнулся ему, Петя тотчас же просиял, покраснел от радости и, забыв приготовленную официальность, начал рассказывать о том, как он проехал мимо французов, и как он рад, что ему дано такое поручение, и что он был уже в сражении под Вязьмой, и что там отличился один гусар.
– Ну, я г'ад тебя видеть, – перебил его Денисов, и лицо его приняло опять озабоченное выражение.
– Михаил Феоклитыч, – обратился он к эсаулу, – ведь это опять от немца. Он пг'и нем состоит. – И Денисов рассказал эсаулу, что содержание бумаги, привезенной сейчас, состояло в повторенном требовании от генерала немца присоединиться для нападения на транспорт. – Ежели мы его завтг'а не возьмем, они у нас из под носа выг'вут, – заключил он.
В то время как Денисов говорил с эсаулом, Петя, сконфуженный холодным тоном Денисова и предполагая, что причиной этого тона было положение его панталон, так, чтобы никто этого не заметил, под шинелью поправлял взбившиеся панталоны, стараясь иметь вид как можно воинственнее.
– Будет какое нибудь приказание от вашего высокоблагородия? – сказал он Денисову, приставляя руку к козырьку и опять возвращаясь к игре в адъютанта и генерала, к которой он приготовился, – или должен я оставаться при вашем высокоблагородии?
– Приказания?.. – задумчиво сказал Денисов. – Да ты можешь ли остаться до завтрашнего дня?
– Ах, пожалуйста… Можно мне при вас остаться? – вскрикнул Петя.
– Да как тебе именно велено от генег'ала – сейчас вег'нуться? – спросил Денисов. Петя покраснел.
– Да он ничего не велел. Я думаю, можно? – сказал он вопросительно.
– Ну, ладно, – сказал Денисов. И, обратившись к своим подчиненным, он сделал распоряжения о том, чтоб партия шла к назначенному у караулки в лесу месту отдыха и чтобы офицер на киргизской лошади (офицер этот исполнял должность адъютанта) ехал отыскивать Долохова, узнать, где он и придет ли он вечером. Сам же Денисов с эсаулом и Петей намеревался подъехать к опушке леса, выходившей к Шамшеву, с тем, чтобы взглянуть на то место расположения французов, на которое должно было быть направлено завтрашнее нападение.
– Ну, бог'ода, – обратился он к мужику проводнику, – веди к Шамшеву.
Денисов, Петя и эсаул, сопутствуемые несколькими казаками и гусаром, который вез пленного, поехали влево через овраг, к опушке леса.
Дождик прошел, только падал туман и капли воды с веток деревьев. Денисов, эсаул и Петя молча ехали за мужиком в колпаке, который, легко и беззвучно ступая своими вывернутыми в лаптях ногами по кореньям и мокрым листьям, вел их к опушке леса.
Выйдя на изволок, мужик приостановился, огляделся и направился к редевшей стене деревьев. У большого дуба, еще не скинувшего листа, он остановился и таинственно поманил к себе рукою.
Денисов и Петя подъехали к нему. С того места, на котором остановился мужик, были видны французы. Сейчас за лесом шло вниз полубугром яровое поле. Вправо, через крутой овраг, виднелась небольшая деревушка и барский домик с разваленными крышами. В этой деревушке и в барском доме, и по всему бугру, в саду, у колодцев и пруда, и по всей дороге в гору от моста к деревне, не более как в двухстах саженях расстояния, виднелись в колеблющемся тумане толпы народа. Слышны были явственно их нерусские крики на выдиравшихся в гору лошадей в повозках и призывы друг другу.
– Пленного дайте сюда, – негромко сказал Денисоп, не спуская глаз с французов.
Казак слез с лошади, снял мальчика и вместе с ним подошел к Денисову. Денисов, указывая на французов, спрашивал, какие и какие это были войска. Мальчик, засунув свои озябшие руки в карманы и подняв брови, испуганно смотрел на Денисова и, несмотря на видимое желание сказать все, что он знал, путался в своих ответах и только подтверждал то, что спрашивал Денисов. Денисов, нахмурившись, отвернулся от него и обратился к эсаулу, сообщая ему свои соображения.
Петя, быстрыми движениями поворачивая голову, оглядывался то на барабанщика, то на Денисова, то на эсаула, то на французов в деревне и на дороге, стараясь не пропустить чего нибудь важного.
– Пг'идет, не пг'идет Долохов, надо бг'ать!.. А? – сказал Денисов, весело блеснув глазами.
– Место удобное, – сказал эсаул.
– Пехоту низом пошлем – болотами, – продолжал Денисов, – они подлезут к саду; вы заедете с казаками оттуда, – Денисов указал на лес за деревней, – а я отсюда, с своими гусаг'ами. И по выстг'елу…
– Лощиной нельзя будет – трясина, – сказал эсаул. – Коней увязишь, надо объезжать полевее…
В то время как они вполголоса говорили таким образом, внизу, в лощине от пруда, щелкнул один выстрел, забелелся дымок, другой и послышался дружный, как будто веселый крик сотен голосов французов, бывших на полугоре. В первую минуту и Денисов и эсаул подались назад. Они были так близко, что им показалось, что они были причиной этих выстрелов и криков. Но выстрелы и крики не относились к ним. Низом, по болотам, бежал человек в чем то красном. Очевидно, по нем стреляли и на него кричали французы.
– Ведь это Тихон наш, – сказал эсаул.
– Он! он и есть!
– Эка шельма, – сказал Денисов.
– Уйдет! – щуря глаза, сказал эсаул.
Человек, которого они называли Тихоном, подбежав к речке, бултыхнулся в нее так, что брызги полетели, и, скрывшись на мгновенье, весь черный от воды, выбрался на четвереньках и побежал дальше. Французы, бежавшие за ним, остановились.
– Ну ловок, – сказал эсаул.
– Экая бестия! – с тем же выражением досады проговорил Денисов. – И что он делал до сих пор?
– Это кто? – спросил Петя.
– Это наш пластун. Я его посылал языка взять.
– Ах, да, – сказал Петя с первого слова Денисова, кивая головой, как будто он все понял, хотя он решительно не понял ни одного слова.
Тихон Щербатый был один из самых нужных людей в партии. Он был мужик из Покровского под Гжатью. Когда, при начале своих действий, Денисов пришел в Покровское и, как всегда, призвав старосту, спросил о том, что им известно про французов, староста отвечал, как отвечали и все старосты, как бы защищаясь, что они ничего знать не знают, ведать не ведают. Но когда Денисов объяснил им, что его цель бить французов, и когда он спросил, не забредали ли к ним французы, то староста сказал, что мародеры бывали точно, но что у них в деревне только один Тишка Щербатый занимался этими делами. Денисов велел позвать к себе Тихона и, похвалив его за его деятельность, сказал при старосте несколько слов о той верности царю и отечеству и ненависти к французам, которую должны блюсти сыны отечества.
– Мы французам худого не делаем, – сказал Тихон, видимо оробев при этих словах Денисова. – Мы только так, значит, по охоте баловались с ребятами. Миродеров точно десятка два побили, а то мы худого не делали… – На другой день, когда Денисов, совершенно забыв про этого мужика, вышел из Покровского, ему доложили, что Тихон пристал к партии и просился, чтобы его при ней оставили. Денисов велел оставить его.
Тихон, сначала исправлявший черную работу раскладки костров, доставления воды, обдирания лошадей и т. п., скоро оказал большую охоту и способность к партизанской войне. Он по ночам уходил на добычу и всякий раз приносил с собой платье и оружие французское, а когда ему приказывали, то приводил и пленных. Денисов отставил Тихона от работ, стал брать его с собою в разъезды и зачислил в казаки.
Тихон не любил ездить верхом и всегда ходил пешком, никогда не отставая от кавалерии. Оружие его составляли мушкетон, который он носил больше для смеха, пика и топор, которым он владел, как волк владеет зубами, одинаково легко выбирая ими блох из шерсти и перекусывая толстые кости. Тихон одинаково верно, со всего размаха, раскалывал топором бревна и, взяв топор за обух, выстрагивал им тонкие колышки и вырезывал ложки. В партии Денисова Тихон занимал свое особенное, исключительное место. Когда надо было сделать что нибудь особенно трудное и гадкое – выворотить плечом в грязи повозку, за хвост вытащить из болота лошадь, ободрать ее, залезть в самую середину французов, пройти в день по пятьдесят верст, – все указывали, посмеиваясь, на Тихона.
– Что ему, черту, делается, меренина здоровенный, – говорили про него.
Один раз француз, которого брал Тихон, выстрелил в него из пистолета и попал ему в мякоть спины. Рана эта, от которой Тихон лечился только водкой, внутренне и наружно, была предметом самых веселых шуток во всем отряде и шуток, которым охотно поддавался Тихон.
– Что, брат, не будешь? Али скрючило? – смеялись ему казаки, и Тихон, нарочно скорчившись и делая рожи, притворяясь, что он сердится, самыми смешными ругательствами бранил французов. Случай этот имел на Тихона только то влияние, что после своей раны он редко приводил пленных.
Тихон был самый полезный и храбрый человек в партии. Никто больше его не открыл случаев нападения, никто больше его не побрал и не побил французов; и вследствие этого он был шут всех казаков, гусаров и сам охотно поддавался этому чину. Теперь Тихон был послан Денисовым, в ночь еще, в Шамшево для того, чтобы взять языка. Но, или потому, что он не удовлетворился одним французом, или потому, что он проспал ночь, он днем залез в кусты, в самую середину французов и, как видел с горы Денисов, был открыт ими.
Поговорив еще несколько времени с эсаулом о завтрашнем нападении, которое теперь, глядя на близость французов, Денисов, казалось, окончательно решил, он повернул лошадь и поехал назад.
– Ну, бг'ат, тепег'ь поедем обсушимся, – сказал он Пете.
Подъезжая к лесной караулке, Денисов остановился, вглядываясь в лес. По лесу, между деревьев, большими легкими шагами шел на длинных ногах, с длинными мотающимися руками, человек в куртке, лаптях и казанской шляпе, с ружьем через плечо и топором за поясом. Увидав Денисова, человек этот поспешно швырнул что то в куст и, сняв с отвисшими полями мокрую шляпу, подошел к начальнику. Это был Тихон. Изрытое оспой и морщинами лицо его с маленькими узкими глазами сияло самодовольным весельем. Он, высоко подняв голову и как будто удерживаясь от смеха, уставился на Денисова.
– Ну где пг'опадал? – сказал Денисов.
– Где пропадал? За французами ходил, – смело и поспешно отвечал Тихон хриплым, но певучим басом.
– Зачем же ты днем полез? Скотина! Ну что ж, не взял?..
– Взять то взял, – сказал Тихон.
– Где ж он?
– Да я его взял сперва наперво на зорьке еще, – продолжал Тихон, переставляя пошире плоские, вывернутые в лаптях ноги, – да и свел в лес. Вижу, не ладен. Думаю, дай схожу, другого поаккуратнее какого возьму.
– Ишь, шельма, так и есть, – сказал Денисов эсаулу. – Зачем же ты этого не пг'ивел?
– Да что ж его водить то, – сердито и поспешно перебил Тихон, – не гожающий. Разве я не знаю, каких вам надо?
– Эка бестия!.. Ну?..
– Пошел за другим, – продолжал Тихон, – подполоз я таким манером в лес, да и лег. – Тихон неожиданно и гибко лег на брюхо, представляя в лицах, как он это сделал. – Один и навернись, – продолжал он. – Я его таким манером и сграбь. – Тихон быстро, легко вскочил. – Пойдем, говорю, к полковнику. Как загалдит. А их тут четверо. Бросились на меня с шпажками. Я на них таким манером топором: что вы, мол, Христос с вами, – вскрикнул Тихон, размахнув руками и грозно хмурясь, выставляя грудь.
– То то мы с горы видели, как ты стречка задавал через лужи то, – сказал эсаул, суживая свои блестящие глаза.
Пете очень хотелось смеяться, но он видел, что все удерживались от смеха. Он быстро переводил глаза с лица Тихона на лицо эсаула и Денисова, не понимая того, что все это значило.
– Ты дуг'ака то не представляй, – сказал Денисов, сердито покашливая. – Зачем пег'вого не пг'ивел?
Тихон стал чесать одной рукой спину, другой голову, и вдруг вся рожа его растянулась в сияющую глупую улыбку, открывшую недостаток зуба (за что он и прозван Щербатый). Денисов улыбнулся, и Петя залился веселым смехом, к которому присоединился и сам Тихон.
– Да что, совсем несправный, – сказал Тихон. – Одежонка плохенькая на нем, куда же его водить то. Да и грубиян, ваше благородие. Как же, говорит, я сам анаральский сын, не пойду, говорит.
– Экая скотина! – сказал Денисов. – Мне расспросить надо…
– Да я его спрашивал, – сказал Тихон. – Он говорит: плохо зн аком. Наших, говорит, и много, да всё плохие; только, говорит, одна названия. Ахнете, говорит, хорошенько, всех заберете, – заключил Тихон, весело и решительно взглянув в глаза Денисова.
– Вот я те всыплю сотню гог'ячих, ты и будешь дуг'ака то ког'чить, – сказал Денисов строго.
– Да что же серчать то, – сказал Тихон, – что ж, я не видал французов ваших? Вот дай позатемняет, я табе каких хошь, хоть троих приведу.
– Ну, поедем, – сказал Денисов, и до самой караулки он ехал, сердито нахмурившись и молча.
Тихон зашел сзади, и Петя слышал, как смеялись с ним и над ним казаки о каких то сапогах, которые он бросил в куст.
Когда прошел тот овладевший им смех при словах и улыбке Тихона, и Петя понял на мгновенье, что Тихон этот убил человека, ему сделалось неловко. Он оглянулся на пленного барабанщика, и что то кольнуло его в сердце. Но эта неловкость продолжалась только одно мгновенье. Он почувствовал необходимость повыше поднять голову, подбодриться и расспросить эсаула с значительным видом о завтрашнем предприятии, с тем чтобы не быть недостойным того общества, в котором он находился.
Посланный офицер встретил Денисова на дороге с известием, что Долохов сам сейчас приедет и что с его стороны все благополучно.
Денисов вдруг повеселел и подозвал к себе Петю.
– Ну, г'асскажи ты мне пг'о себя, – сказал он.
Петя при выезде из Москвы, оставив своих родных, присоединился к своему полку и скоро после этого был взят ординарцем к генералу, командовавшему большим отрядом. Со времени своего производства в офицеры, и в особенности с поступления в действующую армию, где он участвовал в Вяземском сражении, Петя находился в постоянно счастливо возбужденном состоянии радости на то, что он большой, и в постоянно восторженной поспешности не пропустить какого нибудь случая настоящего геройства. Он был очень счастлив тем, что он видел и испытал в армии, но вместе с тем ему все казалось, что там, где его нет, там то теперь и совершается самое настоящее, геройское. И он торопился поспеть туда, где его не было.
Когда 21 го октября его генерал выразил желание послать кого нибудь в отряд Денисова, Петя так жалостно просил, чтобы послать его, что генерал не мог отказать. Но, отправляя его, генерал, поминая безумный поступок Пети в Вяземском сражении, где Петя, вместо того чтобы ехать дорогой туда, куда он был послан, поскакал в цепь под огонь французов и выстрелил там два раза из своего пистолета, – отправляя его, генерал именно запретил Пете участвовать в каких бы то ни было действиях Денисова. От этого то Петя покраснел и смешался, когда Денисов спросил, можно ли ему остаться. До выезда на опушку леса Петя считал, что ему надобно, строго исполняя свой долг, сейчас же вернуться. Но когда он увидал французов, увидал Тихона, узнал, что в ночь непременно атакуют, он, с быстротою переходов молодых людей от одного взгляда к другому, решил сам с собою, что генерал его, которого он до сих пор очень уважал, – дрянь, немец, что Денисов герой, и эсаул герой, и что Тихон герой, и что ему было бы стыдно уехать от них в трудную минуту.
Уже смеркалось, когда Денисов с Петей и эсаулом подъехали к караулке. В полутьме виднелись лошади в седлах, казаки, гусары, прилаживавшие шалашики на поляне и (чтобы не видели дыма французы) разводившие красневший огонь в лесном овраге. В сенях маленькой избушки казак, засучив рукава, рубил баранину. В самой избе были три офицера из партии Денисова, устроивавшие стол из двери. Петя снял, отдав сушить, свое мокрое платье и тотчас принялся содействовать офицерам в устройстве обеденного стола.
Через десять минут был готов стол, покрытый салфеткой. На столе была водка, ром в фляжке, белый хлеб и жареная баранина с солью.
Сидя вместе с офицерами за столом и разрывая руками, по которым текло сало, жирную душистую баранину, Петя находился в восторженном детском состоянии нежной любви ко всем людям и вследствие того уверенности в такой же любви к себе других людей.
– Так что же вы думаете, Василий Федорович, – обратился он к Денисову, – ничего, что я с вами останусь на денек? – И, не дожидаясь ответа, он сам отвечал себе: – Ведь мне велено узнать, ну вот я и узнаю… Только вы меня пустите в самую… в главную. Мне не нужно наград… А мне хочется… – Петя стиснул зубы и оглянулся, подергивая кверху поднятой головой и размахивая рукой.
– В самую главную… – повторил Денисов, улыбаясь.
– Только уж, пожалуйста, мне дайте команду совсем, чтобы я командовал, – продолжал Петя, – ну что вам стоит? Ах, вам ножик? – обратился он к офицеру, хотевшему отрезать баранины. И он подал свой складной ножик.
Офицер похвалил ножик.
– Возьмите, пожалуйста, себе. У меня много таких… – покраснев, сказал Петя. – Батюшки! Я и забыл совсем, – вдруг вскрикнул он. – У меня изюм чудесный, знаете, такой, без косточек. У нас маркитант новый – и такие прекрасные вещи. Я купил десять фунтов. Я привык что нибудь сладкое. Хотите?.. – И Петя побежал в сени к своему казаку, принес торбы, в которых было фунтов пять изюму. – Кушайте, господа, кушайте.
– А то не нужно ли вам кофейник? – обратился он к эсаулу. – Я у нашего маркитанта купил, чудесный! У него прекрасные вещи. И он честный очень. Это главное. Я вам пришлю непременно. А может быть еще, у вас вышли, обились кремни, – ведь это бывает. Я взял с собою, у меня вот тут… – он показал на торбы, – сто кремней. Я очень дешево купил. Возьмите, пожалуйста, сколько нужно, а то и все… – И вдруг, испугавшись, не заврался ли он, Петя остановился и покраснел.
Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких нибудь глупостей. И, перебирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание о французе барабанщике представилось ему. «Нам то отлично, а ему каково? Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» – подумал он. Но заметив, что он заврался о кремнях, он теперь боялся.
«Спросить бы можно, – думал он, – да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я спрошу? – думал Петя. – Ну, да все равно!» – и тотчас же, покраснев и испуганно глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал:
– А можно позвать этого мальчика, что взяли в плен? дать ему чего нибудь поесть… может…
– Да, жалкий мальчишка, – сказал Денисов, видимо, не найдя ничего стыдного в этом напоминании. – Позвать его сюда. Vincent Bosse его зовут. Позвать.
– Я позову, – сказал Петя.
– Позови, позови. Жалкий мальчишка, – повторил Денисов.
Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролез между офицерами и близко подошел к Денисову.
– Позвольте вас поцеловать, голубчик, – сказал он. – Ах, как отлично! как хорошо! – И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
– Bosse! Vincent! – прокричал Петя, остановясь у двери.
– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.
От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…
Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.
Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.
Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.
О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.
22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.
– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.
Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.
С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l'etat de ses troupes dans les differents corps d'annee que j'ai ete a meme d'observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l'esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l'interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu'on rallie l'armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».
[Долгом поставляю донести вашему величеству о состоянии корпусов, осмотренных мною на марше в последние три дня. Они почти в совершенном разброде. Только четвертая часть солдат остается при знаменах, прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья. Какие бы ни были ваши дальнейшие намерения, но польза службы вашего величества требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не в соразмерности с числом войск. Необходимо продовольствие и несколько дней покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие умерли на дороге и на биваках. Такое бедственное положение беспрестанно усиливается и заставляет опасаться, что, если не будут приняты быстрые меры для предотвращения зла, мы скоро не будем иметь войска в своей власти в случае сражения. 9 ноября, в 30 верстах от Смоленка.]
Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.
Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.
Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.
Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.
Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.
Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Категории:
- Фильмы по алфавиту
- Документальные фильмы США
- Научно-популярные фильмы
- Постапокалиптические фильмы
- Фильмы о Нью-Йорке
- Фильмы о Лондоне
- Фильмы о Лос-Анджелесе
- Фильмы о Лас-Вегасе
- Фильмы о Париже
- Фильмы о Детройте
- Фильмы о Риме
- Фильмы о Чикаго
- Фильмы о Москве
- Фильмы о Сан-Франциско
- Фильмы о Сиэтле
- Фильмы о Бостоне
- Фильмы о Рио-де-Жанейро
- Чернобыль в массовой культуре
- Фильмы о Сиднее
- Фильмы о Шанхае
- Фильмы о Майами
- Фильмы о Вашингтоне
- Программы телеканала History
