Житейские мелочи (спектакль)

Житейские мелочи
Жанр	драма
Основан на	рассказах, письмах, драматических произведениях
Автор	Антон Павлович Чехов
Режиссёр	Геннадий Егоров
Хореограф	Виктор Панфёров
Актёры	Наталья Антонова Нина Катрасова Виктор Зябкин Татьяна Каратаева Людмила Глебова Николай Седов Галина Белова Анатолий Устинов
Компания	Челябинский государственный театр юных зрителей
Страна	СССР СССР
Язык	русский язык
Год	1979
Награды	Шесть дипломов и две премии МК РСФСР и ВТО

«Жите́йские ме́лочи» — спектакль в жанре драмы, поставленный в 1979 году Геннадием Егоровым на сцене Челябинского государственного театра юных зрителей по рассказам, письмам и драматическим произведениям русского писателя Антона Павловича Чехова.

История создания

«Житейские мелочи» стали третьим по счёту спектаклем Геннадия Егорова в Челябинском ТЮЗе, после открытия малой сцены в 1977 году спектаклем «Допрос», а затем постановки на большой сцене спектакля «Добрый человек из Сезуана» (диплом Министерства культуры РСФСР).

Из многочисленных рассказов Антона Чехова о детях Геннадий Егоров выбрал семь, наиболее остро поднимающих нравственные и педагогические проблемы детей и родителей. Ссылаясь на название одного из рассказов Чехова «Житейская мелочь», режиссёр иронично назвал весь спектакль «Житейские мелочи». Детство, отрочество, юность – так можно определить основные части спектакля, символизирующие процесс взросления ребёнка. Режиссёр показал зрителям первые столкновения детей с окружающим миром, часто болезненные, оставляющие душевные травмы. Ребёнок впервые узнаёт, что такое ложь и предательство. Чтобы помочь зрителю понять детские переживания, Геннадий Егоров ввел в спектакль дополнительное действующее лицо куклу Соню. Она присутствует во всех рассказах, как немой свидетель происходящего, порой становясь единственным утешителем обиженного и униженного ребёнка. На протяжении всего спектакля кукла Соня является верным союзником детей. Она олицетворяет душу юного человека, помогает понять поступки ребёнка и одновременно объединяет все семь рассказов А. Чехова в единый спектакль.

Премьера спектакля «Житейские мелочи» по рассказам А. П. Чехова состоялась на сцене Челябинского государственного театра юных зрителей 01 марта 1979 года.

Нужно отметить, что основа спектакля - композиция, сделанная режиссёром Г. Егоровым, - редкая удача. Каждая из её частей несёт единицу темы, по-новому её раскрывая. Спектакль идёт по нарастающей, приобретая всё более глубокий психологический и социальный смысл. М. Литаврина

Создатели спектакля

• Инсценировка и постановка — Геннадия Егорова
• Художник — Марина Перчихина
• Режиссёр по пластике — Виктор Панферов
• Музыкальное оформление — Анна Клочева
• Ассистент режиссёра — Татьяна Каратаева
• Помощники режиссёра — Наталья Мишукова

Действующие лица и исполнители

• Соня - Наталья Антонова

ДЕТВОРА

• Варя - Татьяна Скворцова
• Алёша - Нина Катрасова
• Серёжа - Анна Попова, Галина Белова
• Федя - Людмила Глебова
• Володя - Виктор Зябкин

ОТЕЦ СЕМЕЙСТВА

• Федя - Людмила Глебова
• Степан Степанович Жилин, отец Феди - Иосиф Камышев
• Мать Феди - Ольга Маянова
• Гувернантка - Ирина Мреженова
• Марья Леонтьевна, гостья Жилиных - Наталья Сергеева

ЖИТЕЙСКАЯ МЕЛОЧЬ

• Алёша - Нина Катрасова
• Ольга Ивановна Ирнина, мать Алёши - Нина Камышева
• Николай Ильич Беляев, молодой человек - Анатолий Низовцев

ВОЛОДЯ

• Володя - Виктор Зябкин
• Марья Леонтьевна, мать Володи - Наталья Сергеева
• Отец Володи - Вадим Симонов
• Лидия Андреевна Шумихина, генеральша - Елена Лебедева
• Анна Федоровна (Нюта) - Татьяна Каратаева
• Гости Шумихиных - артисты театра

ДОМА

• Серёжа - Анна Попова, Галина Белова
• Евгений Петрович Быковский, отец Серёжи - Вадим Симонов
• Гувернантка - Ольга Маянова, Ирина Мреженова

ТЯЖЁЛЫЕ ЛЮДИ

• Петя - Сергей Белов
• Варя, сестра Пети - Татьяна Скворцова
• Евграф Иванович Ширяев, отец Пети - Альберт Гуревич
• Федосья Семёновна, мать Пети - Надежда Дворецкая

ОТЕЦ

• Боря – Анатолий Устинов
• Иван Герасимович Мусатов, отец Бори – Николай Седов, Александр Дедюхин
• Бабенция - Зинаида Румянцева
• Марья Леонтьевна, гостья Бабенции - Наталья Сергеева

Содержательность инсценировки Г. Егорова состоит, прежде всего, в его драматургической структуре, в самой композиции чеховского материала. В центре выбранных рассказов дети самых разных возрастов, от шести до шестнадцати лет, которых можно рассматривать и как взрослых, хотя эти «взрослые дети» в рассказах описаны Чеховым в ситуациях с родителями. Спектакль обращается одновременно и к тем и к другим – и ко вчерашним детям и к завтрашним родителям. Г. Холодова

Краткое содержание

Эпиграф:

Дети святы и чисты. Даже у разбойников и крокодилов – они стоят в ангельском чине. Сами мы можем лезть в какую угодно яму, но их должны окутывать в атмосферу, приличную их чину. Нельзя делать их игрушкою своего настроения: то нежно лобызать, то бешено топать на них ногами. Лучше их совсем не любить, чем любить деспотической любовью. А. Чехов

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ «Детвора»

В отсутствии взрослых дети проводят вечер дома. Они играют в азартную игру лото, договорившись между собой, что ставка будет копейка. Дети стараются копировать поведение взрослых, но периодически забывают об этом и начинают выяснять отношения, споря по-детски. В результате все засыпают на полу под игорным столом среди разбросанных карточек лото и копеек.

«Отец семейства»

Выпивоха и картёжник, Степан Степанович Жилин (И. Камышев), проиграв накануне большую сумму денег, встал утром в плохом настроении и стал искать причину учинить семейный скандал. Из взрослых никто не даёт ему повода устроить скандал. Тогда Степан Степанович публично начинает воспитывать малолетнего сына Федю (Л. Глебова). За завтраком, он потребовал от сына почитания и уважения, которого ему не хватало от присутствующих. Ведь он, - отец семейства, целыми днями работает, содержит семью. Не выдержав нравоучений, жена (О. Маянова), гостья (Н. Сергеева) и гувернантка (И. Мреженова) покидают столовую. Продолжая воспитывать Федю, Степан Степанович завершает свой завтрак и уже в хорошем расположении духа тоже уходит. За столом остаётся Федя. Его психологическая травма пройдёт не скоро.

«Житейская мелочь»

Николай Ильич Беляев (А. Низовцев), после очередных, бурно проведённых скачек, зашел к госпоже Ирниной Ольге Ивановне, с которой давно тянул длинный и скучный роман. Не застав её дома, Беляев прилёг на кушетку и принялся ждать. Заметив маленького мальчика, Беляев решает приласкать его и неожиданно узнаёт, что во время прогулок Алёша (Н. Катрасова) встречается с папой. Дав честное слово, что он не расскажет Ольге Ивановне об этих встречах, Беляев узнаёт много интересных подробностей. Оказывается, папа Алёши продолжает жалеть Ольгу Ивановну и во всём винит Беляева. Дождавшись возвращения Ольги Ивановны (Н. Камышева), Беляев устраивает сцену оскорблённого любовника и требует немедленного прекращения тайных встреч Алёши с отцом. Ольга Ивановна уходит выяснять отношения с прислугой. Алёша, заикаясь и плача, пытается узнать у Беляева, почему он нарушил честное слово и всё рассказал маме?!.

«Володя» Володя (В. Зябкин), семнадцатилетний юноша, находясь на генеральской даче, следит за игрой господ в «поцелуи». Игру сочинили для того, чтобы отвлечь безногую барыню Шумихину (Е. Лебедева) от ужасных дум о предстоящей смерти. Володе кажется, что он влюблён в кузину Нюту, смешливую барыньку, лет тридцати. Господа придумали новую игру «жмурки».Жребий пал на Нюту, ей повязали глаза, и все разбежались. Нюта (Т. Каратаева), улучив момент, схватила и стала тискать Володю. Он неуклюже взял обеими руками её за талию. Без особого усилия Нюта освободила талию и, что-то напевая, вышла. Володя не мог найти себе места. Услышав господ, которые возвращались с Нютой, он спрятался. Нюта громко рассказывала, что Володя объяснился ей в любви и даже, представьте, взял за талию. Володина мать (Н. Сергеева) засмеялась. Из укрытия появился Володя: «Виноват. Маман, поезд отходит через сорок минут. Мне пора ехать. Завтра экзамен по математике». Мать Володи засуетилась: «Поезжай, мой друг, а я останусь ночевать. Как он похож на Лермонтова!». По дороге на станцию Володя размышлял: «Досадно, что у меня не было достаточно смелости. Если бы случай повторился, то я был бы смелее и смотрел бы на вещи проще. Вернусь. Что будет, то будет». В доме все удивились, когда Володя вернулся на дачу, но мадам Шумихина успокоила всех: «Полноте, Володя встанет пораньше, успеет и к поезду, и на экзамен». Скоро все легли спать. Через некоторое время за дверью юноши раздался шёпот Нюты: «Володя, голубчик, поищите в шкафчике морфин. Наказание с этой Лили. Вечно у неё что-нибудь болит». Володя заволновался: «Сейчас, сейчас. Вот это, кажется, морфин. Извольте». Он неожиданно обнял Нюту: «Какая вы… Я вас люблю». Нюта остановила Володю: «Погодите, кажется, кто-то идёт. Нет, никого не видно». Затем Володе показалось, что комната, Нюта, рассвет и сам он – всё слилось в одно ощущение острого, необыкновенного небывалого счастья за которое можно отдать всю жизнь и пойти на вечную муку, но прошло полминуты, и всё это вдруг исчезло. «Однако, мне пора уходить», - сказала Нюта и ушла.Бой часов напомнил, что наступило утро. В комнату вбежала мать Володи: «Ты же проспал. Тебя исключат из гимназии». Володя взорвался: «Зачем вы пудритесь? Это не пристало в ваши годы! Вы наводите на себя красоту, не платите проигрыша, курите чужой табак, противно! Вы всё промотали. Мне не стыдно своей бедности, но стыдно, что у меня такая мать». Мать Володи стала оправдываться, но он остановил её: «Для чего вы рассказываете про генералов и баронесс? Всё это ложь! Ложь! Вы всё лжёте. Зачем?». Мать Володи, рыдая, вышла из комнаты. Оставшись один, Володя снял со стены ружьё и вложил дуло в рот. Что-то со страшною силой ударило его по затылку. Всё смешалось и исчезло.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ «Дома»

Евгений Петрович Быковский (В. Симонов), прокурор окружного суда, вернулся домой из заседания и узнал от гувернантки (О. Маянова), что его семилетний сын Серёжа (Г. Белова) курит. При этом табак берёт у него на столе. Быковский попросил гувернантку пригласить Серёжу для разговора. Он стал объяснять сыну, что тот уличён сразу в трёх нехороших поступках: курение, использование чужого табака и нежелание признаться в содеянном. Три вины. Но Серёжа не слушал сурового тона Евгения Петровича и продолжал играть в свои игрушки. Внезапно Серёжа предложил отцу смело пользоваться его игрушками. Быковский понял, что сын не слышит его: «Ну, хорошо, иди спать». Серёжа попросил: «Папа, расскажи сказку». Быковский вздохнул и стал рассказывать сказку о престарелом царе, у которого был единственный сын и наследник – мальчик, такой же, как Серёжа. У него был единственный недостаток – он курил. От курения царевич заболел чахоткой и умер. Некому было защищать старого царя. Пришли неприятели, убили старика и разрушили дворец. Внезапно Серёжа заплакал: «Я больше не буду курить!» и убежал.

«Тяжёлые люди»

Ширяев Евграф Иванович (А. Гуревич), мелкий землевладелец из поповичей, долго мыл руки перед обедом, а его семья: жена Федосья Семёновна (Н. Дворецкая), старший сын Пётр (С. Белов) и дочь Варвара (Т. Скворцова) - сидели за столом и ждали. Помолившись, Ширяев сел за стол. Старший сын Пётр, переглянувшись с матерью, прокашлялся и стал объяснять, что уже начались лекции и ему надо ехать в Москву. На дорогу нужны деньги.Вероятно, по приезде он не скоро найдёт заработок, поэтому деньги нужны ещё и на квартиру, и на пропитание, а также на одежду и обувь. Внезапно Ширяев швырнул на стол бумажник и закричал: «Берите всё! Душите! Выжимайте последнее!». Пётр поднялся из-за стола: «Послушайте, папаша. Прежде я мог сносить подобные сцены, но теперь я отвык. Понимаете, отвык». От гнева у Ширяева выступили слёзы: «Молчать! Ты должен слушать, что я говорю! В твои годы я деньги зарабатывал, а ты, подлец, знаешь, сколько мне стоишь?» Пётр еле себя сдержал: «Вы хоть и отец, но никто, ни бог, ни природа не дали вам права так тяжко оскорблять, унижать, срывать на слабых своё дурное расположение». Ширяев завизжал: «Молчать! Молчать тебе говорю!». Пётр медленно стал собирать свои вещи: «Не любите слушать правду? Хорошо! Я не желаю более жить в этом доме! Не желаю с вами жить!» - он поднял свой чемоданчик и вышел.

«Отец»

Иван Герасимович Мусатов (А. Дедюхин) зашёл на квартиру к своему сыну Бореньке (А. Устинов), чтобы занять рублей десять до вторника. Сына он застал погружённым в изучение анатомического строения человека. Получив деньги, Мусатов достал свою бутылочку и выпил. «Вам меня Бог на подвиг послал. Терпите уж, детки, до конца. Чти отца своего и долголетен будешь». Боренька спохватился: «Я вас провожу. Мне самому сегодня в город нужно». Они доехали на извозчике до старого покосившегося дома и стали пробираться грязным двором к квартире отца. Мусатов принял в высшей степени сконфуженный вид: «Ну, вот и моя яма, Боренька. Ты думаешь, я опустился, жалок, а по сути, эта простая жизнь гораздо нормальнее твоей жизни, молодой человек. Терпеть не могу, если какой-нибудь мальчишка глядит на меня с сожалением. Прощайте. Атандэ!».

Спектакль челябинцев властно требует: остановитесь, оглянитесь вокруг, почему вы смирились с пошлостью, грубостью, грязью? Посмотрите на мир глазами ребёнка! У спектакля чёткая сегодняшняя сверхзадача вмешаться в нашу жизнь и препятствовать духовной сытости, самоуспокоенности. Г. Холодова

Признание и награды

Закончился проходивший в Таганроге заключительный фестиваль – показ спектаклей драматических и детских театров Российской Федерации, посвященный 120-летию со дня рождения А.П.Чехова. В нём принимали участие театры Москвы: художественный академический имени Горького, имени Вахтангова, имени Маяковского; Ленинграда: имени Пушкина и Ленсовета; Ростова-на-Дону: драматический и театра кукол; театр из Элисты (на калмыцком языке); Таганрогский драмтеатр и два ТЮЗа – Горьковский и Челябинский. После смотра состоялась теоретическая конференция, вёл которую председатель жюри, кандидат искусствоведения, заместитель председателя президиума ВТО Н.А. Абалкин. На конференции выступили: главный режиссёр МХАТа О.Н. Ефремов, кандидат филологических наук В.Я. Лакшин, доктор искусствоведения М.Н. Строева и др. Были подведены предварительные итоги и отмечены спектакли четырёх театров: Челябинского ТЮЗа «Житейские мелочи», МХАТа «Три сестры», Ростовского драматического театра «Дом с мезонином» и « Лебединая песня», Калмыцкого театра (г.Элиста) «Дядя Ваня». Н. Назалёнова

Оргкомитет по проведению Всероссийского смотра спектаклей драматических и детских театров РСФСР в ознаменование 120-летия со дня рождения А.П.Чехова ПОСТАНОВЛЯЕТ:

- наградить памятным дипломом Челябинский государственный театр юного зрителя за постановку спектакля «Житейские мелочи»,

- наградить памятным дипломом и денежной премией режиссёра Егорова Геннадия Семёновича за постановку спектакля «Житейские мелочи» в Челябинском театре юного зрителя,

- наградить памятным дипломом и денежной премией актёра Седова Николая Ивановича за исполнение роли Мусатова в спектакле Челябинского театра юного зрителя «Житейские мелочи»,

- наградить памятным дипломом актрису Белову Галину Михайловну за исполнение роли Серёжи в спектакле Челябинского театра юного зрителя «Житейские мелочи»,

- наградить памятным дипломом актёра Зябкина Виктора Николаевича за исполнение роли Володи в спектакле Челябинского театра юного зрителя «Житейские мелочи»,

- наградить памятным дипломом художника Перчихину Марину Константиновну за оформление спектакля Челябинского театра юного зрителя «Житейские мелочи».

Примечания

СССР   Театр

Отрывок, характеризующий Житейские мелочи (спектакль)

– Вздог'! – закричал он так, что жилы, как веревки, надулись у него на шее и лбу. – Я тебе говог'ю, ты с ума сошел, я этого не позволю. Кошелек здесь; спущу шкуг`у с этого мег`завца, и будет здесь.
– Я знаю, кто взял, – повторил Ростов дрожащим голосом и пошел к двери.
– А я тебе говог'ю, не смей этого делать, – закричал Денисов, бросаясь к юнкеру, чтоб удержать его.
Но Ростов вырвал свою руку и с такою злобой, как будто Денисов был величайший враг его, прямо и твердо устремил на него глаза.
– Ты понимаешь ли, что говоришь? – сказал он дрожащим голосом, – кроме меня никого не было в комнате. Стало быть, ежели не то, так…
Он не мог договорить и выбежал из комнаты.
– Ах, чог'т с тобой и со всеми, – были последние слова, которые слышал Ростов.
Ростов пришел на квартиру Телянина.
– Барина дома нет, в штаб уехали, – сказал ему денщик Телянина. – Или что случилось? – прибавил денщик, удивляясь на расстроенное лицо юнкера.
– Нет, ничего.
– Немного не застали, – сказал денщик.
Штаб находился в трех верстах от Зальценека. Ростов, не заходя домой, взял лошадь и поехал в штаб. В деревне, занимаемой штабом, был трактир, посещаемый офицерами. Ростов приехал в трактир; у крыльца он увидал лошадь Телянина.
Во второй комнате трактира сидел поручик за блюдом сосисок и бутылкою вина.
– А, и вы заехали, юноша, – сказал он, улыбаясь и высоко поднимая брови.
– Да, – сказал Ростов, как будто выговорить это слово стоило большого труда, и сел за соседний стол.
Оба молчали; в комнате сидели два немца и один русский офицер. Все молчали, и слышались звуки ножей о тарелки и чавканье поручика. Когда Телянин кончил завтрак, он вынул из кармана двойной кошелек, изогнутыми кверху маленькими белыми пальцами раздвинул кольца, достал золотой и, приподняв брови, отдал деньги слуге.
– Пожалуйста, поскорее, – сказал он.
Золотой был новый. Ростов встал и подошел к Телянину.
– Позвольте посмотреть мне кошелек, – сказал он тихим, чуть слышным голосом.
С бегающими глазами, но всё поднятыми бровями Телянин подал кошелек.
– Да, хорошенький кошелек… Да… да… – сказал он и вдруг побледнел. – Посмотрите, юноша, – прибавил он.
Ростов взял в руки кошелек и посмотрел и на него, и на деньги, которые были в нем, и на Телянина. Поручик оглядывался кругом, по своей привычке и, казалось, вдруг стал очень весел.
– Коли будем в Вене, всё там оставлю, а теперь и девать некуда в этих дрянных городишках, – сказал он. – Ну, давайте, юноша, я пойду.
Ростов молчал.
– А вы что ж? тоже позавтракать? Порядочно кормят, – продолжал Телянин. – Давайте же.
Он протянул руку и взялся за кошелек. Ростов выпустил его. Телянин взял кошелек и стал опускать его в карман рейтуз, и брови его небрежно поднялись, а рот слегка раскрылся, как будто он говорил: «да, да, кладу в карман свой кошелек, и это очень просто, и никому до этого дела нет».
– Ну, что, юноша? – сказал он, вздохнув и из под приподнятых бровей взглянув в глаза Ростова. Какой то свет глаз с быстротою электрической искры перебежал из глаз Телянина в глаза Ростова и обратно, обратно и обратно, всё в одно мгновение.
– Подите сюда, – проговорил Ростов, хватая Телянина за руку. Он почти притащил его к окну. – Это деньги Денисова, вы их взяли… – прошептал он ему над ухом.
– Что?… Что?… Как вы смеете? Что?… – проговорил Телянин.
Но эти слова звучали жалобным, отчаянным криком и мольбой о прощении. Как только Ростов услыхал этот звук голоса, с души его свалился огромный камень сомнения. Он почувствовал радость и в то же мгновение ему стало жалко несчастного, стоявшего перед ним человека; но надо было до конца довести начатое дело.
– Здесь люди Бог знает что могут подумать, – бормотал Телянин, схватывая фуражку и направляясь в небольшую пустую комнату, – надо объясниться…
– Я это знаю, и я это докажу, – сказал Ростов.
– Я…
Испуганное, бледное лицо Телянина начало дрожать всеми мускулами; глаза всё так же бегали, но где то внизу, не поднимаясь до лица Ростова, и послышались всхлипыванья.
– Граф!… не губите молодого человека… вот эти несчастные деньги, возьмите их… – Он бросил их на стол. – У меня отец старик, мать!…
Ростов взял деньги, избегая взгляда Телянина, и, не говоря ни слова, пошел из комнаты. Но у двери он остановился и вернулся назад. – Боже мой, – сказал он со слезами на глазах, – как вы могли это сделать?
– Граф, – сказал Телянин, приближаясь к юнкеру.
– Не трогайте меня, – проговорил Ростов, отстраняясь. – Ежели вам нужда, возьмите эти деньги. – Он швырнул ему кошелек и выбежал из трактира.


Вечером того же дня на квартире Денисова шел оживленный разговор офицеров эскадрона.
– А я говорю вам, Ростов, что вам надо извиниться перед полковым командиром, – говорил, обращаясь к пунцово красному, взволнованному Ростову, высокий штаб ротмистр, с седеющими волосами, огромными усами и крупными чертами морщинистого лица.
Штаб ротмистр Кирстен был два раза разжалован в солдаты зa дела чести и два раза выслуживался.
– Я никому не позволю себе говорить, что я лгу! – вскрикнул Ростов. – Он сказал мне, что я лгу, а я сказал ему, что он лжет. Так с тем и останется. На дежурство может меня назначать хоть каждый день и под арест сажать, а извиняться меня никто не заставит, потому что ежели он, как полковой командир, считает недостойным себя дать мне удовлетворение, так…
– Да вы постойте, батюшка; вы послушайте меня, – перебил штаб ротмистр своим басистым голосом, спокойно разглаживая свои длинные усы. – Вы при других офицерах говорите полковому командиру, что офицер украл…
– Я не виноват, что разговор зашел при других офицерах. Может быть, не надо было говорить при них, да я не дипломат. Я затем в гусары и пошел, думал, что здесь не нужно тонкостей, а он мне говорит, что я лгу… так пусть даст мне удовлетворение…
– Это всё хорошо, никто не думает, что вы трус, да не в том дело. Спросите у Денисова, похоже это на что нибудь, чтобы юнкер требовал удовлетворения у полкового командира?
Денисов, закусив ус, с мрачным видом слушал разговор, видимо не желая вступаться в него. На вопрос штаб ротмистра он отрицательно покачал головой.
– Вы при офицерах говорите полковому командиру про эту пакость, – продолжал штаб ротмистр. – Богданыч (Богданычем называли полкового командира) вас осадил.
– Не осадил, а сказал, что я неправду говорю.
– Ну да, и вы наговорили ему глупостей, и надо извиниться.
– Ни за что! – крикнул Ростов.
– Не думал я этого от вас, – серьезно и строго сказал штаб ротмистр. – Вы не хотите извиниться, а вы, батюшка, не только перед ним, а перед всем полком, перед всеми нами, вы кругом виноваты. А вот как: кабы вы подумали да посоветовались, как обойтись с этим делом, а то вы прямо, да при офицерах, и бухнули. Что теперь делать полковому командиру? Надо отдать под суд офицера и замарать весь полк? Из за одного негодяя весь полк осрамить? Так, что ли, по вашему? А по нашему, не так. И Богданыч молодец, он вам сказал, что вы неправду говорите. Неприятно, да что делать, батюшка, сами наскочили. А теперь, как дело хотят замять, так вы из за фанаберии какой то не хотите извиниться, а хотите всё рассказать. Вам обидно, что вы подежурите, да что вам извиниться перед старым и честным офицером! Какой бы там ни был Богданыч, а всё честный и храбрый, старый полковник, так вам обидно; а замарать полк вам ничего? – Голос штаб ротмистра начинал дрожать. – Вы, батюшка, в полку без году неделя; нынче здесь, завтра перешли куда в адъютантики; вам наплевать, что говорить будут: «между павлоградскими офицерами воры!» А нам не всё равно. Так, что ли, Денисов? Не всё равно?
Денисов всё молчал и не шевелился, изредка взглядывая своими блестящими, черными глазами на Ростова.
– Вам своя фанаберия дорога, извиниться не хочется, – продолжал штаб ротмистр, – а нам, старикам, как мы выросли, да и умереть, Бог даст, приведется в полку, так нам честь полка дорога, и Богданыч это знает. Ох, как дорога, батюшка! А это нехорошо, нехорошо! Там обижайтесь или нет, а я всегда правду матку скажу. Нехорошо!
И штаб ротмистр встал и отвернулся от Ростова.
– Пг'авда, чог'т возьми! – закричал, вскакивая, Денисов. – Ну, Г'остов! Ну!
Ростов, краснея и бледнея, смотрел то на одного, то на другого офицера.
– Нет, господа, нет… вы не думайте… я очень понимаю, вы напрасно обо мне думаете так… я… для меня… я за честь полка.да что? это на деле я покажу, и для меня честь знамени…ну, всё равно, правда, я виноват!.. – Слезы стояли у него в глазах. – Я виноват, кругом виноват!… Ну, что вам еще?…
– Вот это так, граф, – поворачиваясь, крикнул штаб ротмистр, ударяя его большою рукою по плечу.
– Я тебе говог'ю, – закричал Денисов, – он малый славный.
– Так то лучше, граф, – повторил штаб ротмистр, как будто за его признание начиная величать его титулом. – Подите и извинитесь, ваше сиятельство, да с.
– Господа, всё сделаю, никто от меня слова не услышит, – умоляющим голосом проговорил Ростов, – но извиняться не могу, ей Богу, не могу, как хотите! Как я буду извиняться, точно маленький, прощенья просить?
Денисов засмеялся.
– Вам же хуже. Богданыч злопамятен, поплатитесь за упрямство, – сказал Кирстен.
– Ей Богу, не упрямство! Я не могу вам описать, какое чувство, не могу…
– Ну, ваша воля, – сказал штаб ротмистр. – Что ж, мерзавец то этот куда делся? – спросил он у Денисова.
– Сказался больным, завтг'а велено пг'иказом исключить, – проговорил Денисов.
– Это болезнь, иначе нельзя объяснить, – сказал штаб ротмистр.
– Уж там болезнь не болезнь, а не попадайся он мне на глаза – убью! – кровожадно прокричал Денисов.
В комнату вошел Жерков.
– Ты как? – обратились вдруг офицеры к вошедшему.
– Поход, господа. Мак в плен сдался и с армией, совсем.
– Врешь!
– Сам видел.
– Как? Мака живого видел? с руками, с ногами?
– Поход! Поход! Дать ему бутылку за такую новость. Ты как же сюда попал?
– Опять в полк выслали, за чорта, за Мака. Австрийской генерал пожаловался. Я его поздравил с приездом Мака…Ты что, Ростов, точно из бани?
– Тут, брат, у нас, такая каша второй день.
Вошел полковой адъютант и подтвердил известие, привезенное Жерковым. На завтра велено было выступать.
– Поход, господа!
– Ну, и слава Богу, засиделись.


Кутузов отступил к Вене, уничтожая за собой мосты на реках Инне (в Браунау) и Трауне (в Линце). 23 го октября .русские войска переходили реку Энс. Русские обозы, артиллерия и колонны войск в середине дня тянулись через город Энс, по сю и по ту сторону моста.
День был теплый, осенний и дождливый. Пространная перспектива, раскрывавшаяся с возвышения, где стояли русские батареи, защищавшие мост, то вдруг затягивалась кисейным занавесом косого дождя, то вдруг расширялась, и при свете солнца далеко и ясно становились видны предметы, точно покрытые лаком. Виднелся городок под ногами с своими белыми домами и красными крышами, собором и мостом, по обеим сторонам которого, толпясь, лилися массы русских войск. Виднелись на повороте Дуная суда, и остров, и замок с парком, окруженный водами впадения Энса в Дунай, виднелся левый скалистый и покрытый сосновым лесом берег Дуная с таинственною далью зеленых вершин и голубеющими ущельями. Виднелись башни монастыря, выдававшегося из за соснового, казавшегося нетронутым, дикого леса; далеко впереди на горе, по ту сторону Энса, виднелись разъезды неприятеля.
Между орудиями, на высоте, стояли спереди начальник ариергарда генерал с свитским офицером, рассматривая в трубу местность. Несколько позади сидел на хоботе орудия Несвицкий, посланный от главнокомандующего к ариергарду.
Казак, сопутствовавший Несвицкому, подал сумочку и фляжку, и Несвицкий угощал офицеров пирожками и настоящим доппелькюмелем. Офицеры радостно окружали его, кто на коленах, кто сидя по турецки на мокрой траве.
– Да, не дурак был этот австрийский князь, что тут замок выстроил. Славное место. Что же вы не едите, господа? – говорил Несвицкий.
– Покорно благодарю, князь, – отвечал один из офицеров, с удовольствием разговаривая с таким важным штабным чиновником. – Прекрасное место. Мы мимо самого парка проходили, двух оленей видели, и дом какой чудесный!
– Посмотрите, князь, – сказал другой, которому очень хотелось взять еще пирожок, но совестно было, и который поэтому притворялся, что он оглядывает местность, – посмотрите ка, уж забрались туда наши пехотные. Вон там, на лужку, за деревней, трое тащут что то. .Они проберут этот дворец, – сказал он с видимым одобрением.
– И то, и то, – сказал Несвицкий. – Нет, а чего бы я желал, – прибавил он, прожевывая пирожок в своем красивом влажном рте, – так это вон туда забраться.
Он указывал на монастырь с башнями, видневшийся на горе. Он улыбнулся, глаза его сузились и засветились.
– А ведь хорошо бы, господа!
Офицеры засмеялись.
– Хоть бы попугать этих монашенок. Итальянки, говорят, есть молоденькие. Право, пять лет жизни отдал бы!
– Им ведь и скучно, – смеясь, сказал офицер, который был посмелее.
Между тем свитский офицер, стоявший впереди, указывал что то генералу; генерал смотрел в зрительную трубку.
– Ну, так и есть, так и есть, – сердито сказал генерал, опуская трубку от глаз и пожимая плечами, – так и есть, станут бить по переправе. И что они там мешкают?
На той стороне простым глазом виден был неприятель и его батарея, из которой показался молочно белый дымок. Вслед за дымком раздался дальний выстрел, и видно было, как наши войска заспешили на переправе.
Несвицкий, отдуваясь, поднялся и, улыбаясь, подошел к генералу.
– Не угодно ли закусить вашему превосходительству? – сказал он.
– Нехорошо дело, – сказал генерал, не отвечая ему, – замешкались наши.
– Не съездить ли, ваше превосходительство? – сказал Несвицкий.
– Да, съездите, пожалуйста, – сказал генерал, повторяя то, что уже раз подробно было приказано, – и скажите гусарам, чтобы они последние перешли и зажгли мост, как я приказывал, да чтобы горючие материалы на мосту еще осмотреть.
– Очень хорошо, – отвечал Несвицкий.
Он кликнул казака с лошадью, велел убрать сумочку и фляжку и легко перекинул свое тяжелое тело на седло.
– Право, заеду к монашенкам, – сказал он офицерам, с улыбкою глядевшим на него, и поехал по вьющейся тропинке под гору.
– Нут ка, куда донесет, капитан, хватите ка! – сказал генерал, обращаясь к артиллеристу. – Позабавьтесь от скуки.
– Прислуга к орудиям! – скомандовал офицер.
И через минуту весело выбежали от костров артиллеристы и зарядили.
– Первое! – послышалась команда.
Бойко отскочил 1 й номер. Металлически, оглушая, зазвенело орудие, и через головы всех наших под горой, свистя, пролетела граната и, далеко не долетев до неприятеля, дымком показала место своего падения и лопнула.
Лица солдат и офицеров повеселели при этом звуке; все поднялись и занялись наблюдениями над видными, как на ладони, движениями внизу наших войск и впереди – движениями приближавшегося неприятеля. Солнце в ту же минуту совсем вышло из за туч, и этот красивый звук одинокого выстрела и блеск яркого солнца слились в одно бодрое и веселое впечатление.


Над мостом уже пролетели два неприятельские ядра, и на мосту была давка. В средине моста, слезши с лошади, прижатый своим толстым телом к перилам, стоял князь Несвицкий.
Он, смеючись, оглядывался назад на своего казака, который с двумя лошадьми в поводу стоял несколько шагов позади его.
Только что князь Несвицкий хотел двинуться вперед, как опять солдаты и повозки напирали на него и опять прижимали его к перилам, и ему ничего не оставалось, как улыбаться.
– Экой ты, братец, мой! – говорил казак фурштатскому солдату с повозкой, напиравшему на толпившуюся v самых колес и лошадей пехоту, – экой ты! Нет, чтобы подождать: видишь, генералу проехать.
Но фурштат, не обращая внимания на наименование генерала, кричал на солдат, запружавших ему дорогу: – Эй! землячки! держись влево, постой! – Но землячки, теснясь плечо с плечом, цепляясь штыками и не прерываясь, двигались по мосту одною сплошною массой. Поглядев за перила вниз, князь Несвицкий видел быстрые, шумные, невысокие волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую. Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из под киверов лица с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно усталыми выражениями и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи. Иногда между однообразными волнами солдат, как взбрызг белой пены в волнах Энса, протискивался между солдатами офицер в плаще, с своею отличною от солдат физиономией; иногда, как щепка, вьющаяся по реке, уносился по мосту волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель; иногда, как бревно, плывущее по реке, окруженная со всех сторон, проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная доверху и прикрытая кожами, повозка.
– Вишь, их, как плотину, прорвало, – безнадежно останавливаясь, говорил казак. – Много ль вас еще там?
– Мелион без одного! – подмигивая говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.
– Эк убралась как! То то черти!
– Вот бы тебе к ним стоять, Федотов.
– Видали, брат!
– Куда вы? – спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку.
Немец, закрыв глаза, показывал, что не понимает.
– Хочешь, возьми себе, – говорил офицер, подавая девушке яблоко. Девушка улыбнулась и взяла. Несвицкий, как и все, бывшие на мосту, не спускал глаз с женщин, пока они не проехали. Когда они проехали, опять шли такие же солдаты, с такими же разговорами, и, наконец, все остановились. Как это часто бывает, на выезде моста замялись лошади в ротной повозке, и вся толпа должна была ждать.
– И что становятся? Порядку то нет! – говорили солдаты. – Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера то приперли, – говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая друг друга, и всё жались вперед к выходу.
Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук, быстро приближающегося… чего то большого и чего то шлепнувшегося в воду.
– Ишь ты, куда фатает! – строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.
– Подбадривает, чтобы скорей проходили, – сказал другой неспокойно.
Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.
– Эй, казак, подавай лошадь! – сказал он. – Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!
Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу, но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.
– Несвицкий! Несвицкий! Ты, г'ожа! – послышался в это время сзади хриплый голос.
Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой двигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки накинутом на плече ментике Ваську Денисова.