Житие Феодосия Печерского

Житие Феодосия Печерского — памятник древнерусской литературы, написанный преподобным Нестором Летописцем. Существуют различные датировки написания Жития: 1080-е годы (исходя из описания ряда событий произведение было написано не позднее 1088 года) или начало XII века. Памятник рассказывает о жизни игумена Киево-Печерского монастыря преподобного Феодосия, начиная от его рождения, прихода в монастырь до игуменства и смерти.

По мнению филолога-медиевиста Творогова О. В.:

«Житие Феодосия Печерского» — типичное монашеское житие, рассказ о благочестивом, кротком, трудолюбивом праведнике, вся жизнь которого — непрерывный подвиг. В нём множество бытовых коллизий: сцен общения святого с иноками, мирянами, князьями, грешниками; кроме того, в житиях этого типа обязательным компонентом являются чудеса, которые творит святой…

Ряд сюжетных мотивов «Жития» заимствованы Нестором из переводных агиографических памятников (патерики, Жития Евфимия Великого и Жития Саввы Освященного), но отмечают лишь сходство ситуаций, так как повествование Нестора не является агиографически шаблонным. Написанное им «Житие» имеет динамичный сюжет и лишено традиционных для данного жанра риторических рассуждений. Мать Феодосия у Нестора выступает как орудие дьявола. Летописец приводит рассказ, как она сопротивлялась аскетизму и благочестию сына: избивает его, сажает на цепь, срывает с него вериги, объявляет награду за его розыск, когда Феодосий уходит в монастырь. Образ Феодосия характеризуют любовь и милостивость к ближним. Он тихий, ласковый, смиренный, раздаёт все, что у него ни попросят. Феодосий впервые упорядочил монашескую жизнь. При нём монастырь стал очень богатым, так как «всё, что ни отдаёт Феодосий, возвращается сторицей» (то есть в стократном размере). Феодосий забрасывает Святослава обличительными грамотами, но потом переходит к уговорам, и князь сам едет в монастырь мириться с Феодосием.

Житие описывает также быт раннего периода существования Киево-Печерского монастыря, при этом монахи показаны вполне земными людьми: им порой трудно жить с суровым монастырским уставом, некоторые уступают своему игумену в трудолюбии, смирении и благочестии.

Житие вошло в Киево-Печерский патерик и получило начиная с XV века в его составе широкое распространение в древнерусской книжности. Отдельных списков Жития сохранилось немного, древнейший находится в составе Успенского сборника XII—XIII веков (хранится в собрании Государственного исторического музея).

Ссылки

• [lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=4872 Житие Феодосия Печерского]. Институт русской литературы (Пушкинский Дом) РАН. Проверено 20 декабря 2009. [www.webcitation.org/66suz6iS9 Архивировано из первоисточника 13 апреля 2012].
• Творогов О. В. [ppf.asf.ru/drl/tv4_1.html Литература Древней Руси]. Проверено 20 декабря 2009. [www.webcitation.org/66eFBGHlL Архивировано из первоисточника 3 апреля 2012].

Отрывок, характеризующий Житие Феодосия Печерского

«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.


Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.