Жмайель, Башир

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Жмайель Б.»)
Перейти к: навигация, поиск
Башир Пьер Жмайель
بشير الجميّل
Дата рождения:

10 ноября 1947(1947-11-10)

Место рождения:

Бикфайя, Ливан

Дата смерти:

14 сентября 1982(1982-09-14) (34 года)

Место смерти:

Бейрут, Ливан

Гражданство:

Ливан Ливан

Вероисповедание:

христианин-маронит

Партия:

Катаиб

Отец:

Пьер Жмайель

Мать:

Женевьева Жмайель

Супруг:

Соландж Жмайель

Дети:

Майя Жмайель (1978-1980)
Юмна Жмайель
Надим Жмайель

Баши́р Пьер Жма́йель (араб. بشير الجميّل‎ ‎, фр. Bachir Gemayel; 10 ноября 1947 года, Бикфайя — 14 сентября 1982 года, Бейрут, Ливан) — видный ливанский политический и государственный деятель. В 1982 году был избран президентом Ливана, но убит до вступления в президентские полномочия.





Биография

Происхождение

Башир Пьер Жмайель родился в Бейруте 10 ноября 1947 года в семье одного из наиболее выдающихся политических деятелей Ливана шейха Пьера Жмайеля, основателя и многолетнего руководителя ведущей христианской партии «Катаиб» («Ливанские фаланги»). Родовое имение клана Жмайелей находится в городе Бикфайя в области Метн на северо-восток от Бейрута.

Годы учёбы

В 1962 году Башир Жмайель стал членом партии Катаиб, войдя в состав студенческой организации этой партии. В 1968 году принял участие в студенческом коллоквиуме, организованном газетой «Orient» по ситуации, сложившейся в ливанских университетах в связи с разделением студентов на сторонников палестинских арабов и сторонников самостоятельного пути Ливана. В 1970 году в Каире он встретился с президентом Египта Гамалем Абдель Насером по предложению его сына, с которым Башир дружил. Позднее в интервью американской журналистке Барбаре Ньюмен он вспоминал:

Я беседовал с египетским президентом. Насер олицетворял линию, с которой я борюсь: панарабизм, тирания мусульманского большинства. Но я уважал его как великого патриота. Насер пожал мне руку, долго смотрел мне в глаза, потом сказал: «Тебе судьбой предназначено привести Ливан к свободе»[1].

В 1970 году палестинские боевики похитили Башира Жмайеля в бейрутском районе Дикване, избили и вывезли в палестинский лагерь Тель-Заатар и по прошествии 8 часов освободили. Причиной освобождения стало то, что палестинские лидеры узнали, кто был похищен. Этот инцидент во многом повлиял на позицию Башира по отношению к палестинцам. Позднее Жмайель говорил:

Я позвонил отцу, он был тогда министром. Мне ответили. что он на срочном совещании у президента. Я позвонил во дворец. Меня не хотели соединять: «Неужели вы не знаете, что пропал его сын?» ... Я испытал величайшее унижение. Унижен был весь наш народ тем, что иностранцы хозяйничали в Ливане. Я заперся дома и неделю ни с кем не разговаривал. Я понял, что со мной произошло[1]. Я потерял суверенитет над своим телом. Это было что-то вроде изнасилования[2].

Получил диплом юриста в 1971 году и диплом по политическим наукам в 1973 году в университете Св. Иосифа в Бейруте. В 1972 году он провёл несколько месяцев в Хьюстоне (США), изучал там право, практиковался в юридической фирме в Вашингтоне[2].Одновременно с учёбой в университете проходил курс по гражданскому образованию (Civil Education) в Ливанском Современном институте (Lebanese Modern Institute).

Война

В 1971 году он был назначен инспектором военизированного крыла партии «Катаиб». В 1973 Башир Жмайель стал заместителем председателя отделения партии Катаиб в бейрутском районе Ашрафия.

В 1974 организовал отряд «BG», который составляли в основном студенты ливанских университетов, для противостояния угрозе со стороны палестинских террористических организаций, подвергавших ливанских граждан нападениям, похищениям и убийствам.

После начала 13 апреля 1975 года спровоцированной палестинскими боевиками гражданской войны в Ливане, Башир Жмайель принимает активное участие в боевых действиях в составе отрядов проправительственной партии Катаиб, которыми командовал Уильям Хави. В 1976 году назначен вице-президентом Военного Совета Катаиб, затем после гибели Уильяма Хави в июле 1976 года при осаде палестинского лагеря Тель-Заатар Башир Жмайель возглавил вооруженные силы проправительственной группировки Ливанский Фронт, состоявшей в основном, из христианских партий Катаиб, Национал-Либеральной партии Ливана, движения Стражи кедров, организации «Танзим» и др. 30 августа 1976 года был назначен главой объединенного командования Ливанских Сил — военного крыла Ливанский Фронт. В союзе с вошедшими в Ливан силами сирийского миротворческого контингента Ливанские Силы разгромили альянс т. н. Национально-патриотических сил Ливана (состоявший из мусульманских и левацких милиций) и палестинских террористических организаций, имевший целью свержение законного правительства Ливана, изменение государственной структуры страны и истребление или депортацию большей части её христианского населения.

Политическая и военная деятельность

В 1978 году отношения ливанских христиан и сирийского контингента ухудшились. Христиане обвиняли сирийцев в том, что сирийский миротворческий контингент стал оккупационным, и требовали его немедленного вывода. Часть христианских политиков во главе с бывшим президентом Ливана Сулейманом Франжье, тем не менее, поддерживала сирийскую сторону, преследуя личную выгоду. На севере Ливана произошли столкновения членов партии Катаиб с членами партии Франжье «Марада», что привело к расколу в христианской коалиции Ливанский Фронт. В результате убийства Тони Франжье, сына Сулеймана Франжье и командира христианской милиции Армия освобождения Згорты, в котором обвинили Башира Жмайеля, клан Франжье перешёл на сторону сирийцев. Ливанские Силы вступили в столкновения с Армией освобождения Згорты и сирийскими войсками на севере Ливана, но во избежание большого числа жертв среди гражданского населения, Башир Жмайель отказался от конфронтации и дал приказ подчиненным ему войскам отступить из районов Згорта и Кура.

В октябре того же года вооруженные отряды Ливанских Сил нанесли поражение сирийским войскам в т. н. «стодневной войне» и выбили их из восточной, христианской, части Бейрута и христианских районов Горного Ливана.

В 1980 году верные Баширу Жмайелю отряды насильно разоружили боевиков Национал-Либеральной партии Ливана, возглавляемых Дани Шамуном, сыном бывшего президента Ливана Камиля Шамуна и включили их в состав Ливанских Сил, которые к этому времени стали хорошо вооруженной и организованной 30-тысячной армией.

В январе 1981 года Башир Жмайель занял пост главы Совета Безопасности партии Катаиб и члена Политбюро этой партии. В этом же году Башир посылает отряд спецназа Ливанских Сил на защиту города Захле, подвергшегося нападению сирийских войск. Благодаря стойкости и отваге городского ополчения и бойцов Ливанских Сил город удалось отстоять. Одним из факторов победы явилось то, что Башир сумел вовлечь в конфликт на стороне христиан Израиль, авиация которого вступила в схватку с сирийскими ВВС.

Являясь фактическим главой христианского (в основном маронитского) анклава, занимавшего территорию Восточного Бейрута и областей Кесруан, Джубейль и Метн, Башир прилагал большие усилия по благоустройству этих районов. Им были организованы многие структуры гражданского и военного управления, что дало возможность христианскому сектору процветать в тяжелые годы войны, в частности, действовала система общественного транспорта, функционировал Народный комитет, обеспечивавший нужды населения анклава в водоснабжении, электричестве, дорожных работах, уборке мусора, соцобеспечении. На христианской территории функционировали две радио- и одна телестанция и небольшой аэропорт. Он говорил:

Мои войска вынуждены были заменить государство, которое палестинцы разрушили вместе с сирийцами. Мы создали госпитали, суды, молодёжные центры, детские дома, радиостанции. Мы восстановим Ливан, когда удастся выбить из страны сирийцев и палестинцев[2].


В июне 1982 года Башир Жмайель стал членом Совета национального Спасения, организованного президентом Ливана Элиасом Саркисом, в который вошли многие влиятельные христианские и мусульманские деятели Ливана. Целью этого Совета было принятие мер для окончания тянувшейся уже 7 лет гражданской войны.

Башир Жмайель вел также и активную дипломатическую деятельность. Несколько раз он посещал США, где проводил консультации с представителями Госдепартамента США; в июле 1982 года он нанес визит королю Саудовской Аравии Фахду, кроме того он неоднократно встречался с парламентскими группами европейских христианских демократов и многочисленными посланниками европейских и арабских стран.

Убийство

24 июля 1982 года Башир Жмайель выдвинул свою кандидатуру на пост президента Ливана и 23 августа 1982 года был избран президентом на сессии парламента во втором голосовании получив 57 голосов при 5 воздержавшихся. Но 14 сентября 1982 года он и ещё 26 человек были убиты взрывом бомбы в штаб-квартире партии Катаиб. Исполнителем убийства стал член Сирийской Социал-Националистической партии Ливана Хабиб Шартуни, являвшийся агентом сирийских спецслужб. Шартуни жил с семьёй в небольшой квартире на верхнем этаже штаб-квартиры партии Катаиб, его дядя был охранником Башира, а сестра подругой одного из помощников избранного президента. Узнав о том, что 14 сентября Жмайель выступит в штаб-квартире с прощальной речью, так как покинет партийный пост перед вступлением в должность, Шартуни ночью установил в комнате на втором этаже мощное взрывное устройство. Оно было снабжено взрывателем японского производства, позволявшим детонировать заряд с расстояния в несколько километров. Когда Башир Жмайель поднялся в конференц-зал, Шартуни сел в автомобиль и выехал в направлении Восточного Бейрута. Но тут он вспомнил, что его сестра осталась в здании и предупредил её. За несколько минут до взрыва та с криком выбежала из здания, что и дало возможность быстро разоблачить её брата. Выступление будущего президента началось в 16:00, а в 16:10 Шартуни в автомобиле нажал на кнопку дистанционного управления и трёхэтажное здание штаб-квартиры поднялось в воздух и обрушилось. Опознать тело Жмайеля сразу не удалось, только на следующий день его идентифицировали по кольцу и письму сестры, которое лежало в кармане. Шартуни арестовали и он заявил, что считал Жмайеля предателем из-за его дружбы с Израилем[3]. После гибели Башира президентом Ливана стал его старший брат — Амин, а Ливанские Силы возглавил заместитель Башира — Фади Фрем. Через четыре дня после убийства христианские формирования уничтожили палестинские лагеря Сабра и Шатила[4].

Личная жизнь

В 1977 году Башир Жмайель вступил в брак с Соландж Тутунджи. У них родилось трое детей — дочери Майя и Юмна и сын Надим. Майя Жмайель была убита в 1980 году в результате взрыва машины, предназначавшегося Баширу Жмайелю.

Экранизация

Портретный образ Башира, как сопутствующий событиям в Сабре и Шатиле, фигурирует в полнометражном анимационном фильме «Вальс с Баширом» (2008, Израиль).

Напишите отзыв о статье "Жмайель, Башир"

Примечания

Литература

Ссылки

  • www.presidency.gov.lb/English/PresidentoftheRepublic/FormerPresidents/Pages/CheikhBachirGemayel.aspx
  • www.phalange.com/bashir.htm
  • www.bachirgemayel.org/gallery/albums.php
  • www.youtube.com/watch?v=uVEn5sNd-VU
  • www.dailystar.com.lb/News/Politics/2011/Sep-14/148744-syria-behind-assassination-of-lebanons-former-president-kataeb-mp.ashx
  • www.myspace.com/lebanesechristianresistance
  • www.kataebonline.org/BASHIR_GEMAYEL.html

Отрывок, характеризующий Жмайель, Башир

«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.

В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.