Жнич

Жнич (Żnicz; Знич) — по представлениям польской романтической историографии XIX века, в литовской мифологии — священный огонь, а также жрец, поддерживавший вечный огонь.

Слово происходит от древне-литовского лит. žynis и означает ведуна, шептуна, действие которого по-литовски называется жинаути лит. žinoti — ведать, знать). О мнимом алтаре Жнича, огне Жнича писали Нарбут, Крашевский, Нарушевич, Афанасьев, Ян Карлович, Антоний Мержинский.

Источником утверждений о том, что литвины и жмудины называли священный огонь znicz, явились «Kronika Polska, Litewska, Żmudzka i wszystkiej Rusi…» («Хроника польская, литовская, жмудская и всей Руси…», 1582) польского хрониста Мацея Стрыйковского (ок. 1547 — предположительно 1593) и «Kronika Sarmacyey Europskiey» («Хроника европейской Сарматии», 1611) Александра Гваньини (1538—1614), использовавшего хронику Стрыйковского. Стрыйковский название жреца zincz (то есть лит. žynis), упоминаемое в «Historiae polonicae libri XIII ab antiquissimus temporibus» («Истории Польши…») Яна Длугоша (1415—1480), понял как обозначение огня.

Появившееся по ошибке значение znicz закрепилось в польском языке, означая вечный огонь, пламя поминальных свечей, огонь олимпийский и т. п. секуляриозванные варианты священного огня.

Литература

• Теобальд (В. А. фон Роткирх). Литовско-языческие очерки. Вильна, 1890)
• Э. Э. Вольтер. Литовский катехизис Даукши 1595 г. 1886

Отрывок, характеризующий Жнич

И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:
– Очень доволен, ваше высокопревосходительство.
– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.
Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:
– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.
– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.
– Это Долохов, – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.