Салданья, Жоан

Жоан Салданья
Общая информация
Полное имя	Жоан Алвес Жобин Салданья
Прозвище	Бесстрашный Жоан (João Sem Medo)
Родился	3 июля 1917(1917-07-03) Алегрети, Риу-Гранди-ду-Сул, Бразилия
Умер	12 июля 1990(1990-07-12) (73 года) Рим, Италия
Гражданство	Бразилия
Карьера
Клубная карьера*
	Ботафого
Тренерская карьера
1957—1959	Ботафого
1968—1970	Бразилия
* Количество игр и голов за профессиональный клуб считается только для различных лиг национальных чемпионатов.

Жоан Алвес Жобин Салданья (порт. João Alves Jobin Saldanha; 3 июля 1917, Алегрети, штат Риу-Гранди-ду-Сул — 12 июля 1990, Рим) — бразильский футболист, футбольный тренер и журналист. Был тренером, который вывел сборную в финальную часть чемпионата мира 1970, выигранного бразильцами. При нём сборная выиграла в последних 12-ти проведённых матчах.

Биография

Жоан Салданья родился в городе Алегрети, в штате Риу-Гранди-ду-Сул в семье фермеров, получивших надел в 1912 году, по другим данным он был сыном адвоката Варгаса. В возрасте 6-ти лет он начал контрабандно перевозить оружие через границу между Бразилией и Парагваем. В возрасте 14-ти лет он переехал в Рио-де-Жанейро. В 20-летнем возрасте он стал лидером студентов Коммунистической партии, в которой состоял до конца своей жизни. Салданья получил образование нотариуса.

Футбольную карьеру он начал играя на пляжах Копакабана и Ипанема, затем выступал в клубе «Ботафого», где сыграл несколько сезонов, вместе с этим Салданья играл и в баскетбол. Позже он стал спортивным журналистом, в чём прославился, став одним из самых знаменитых пишущих журналистов Бразилии, а затем проявив себя в роли теле- и радиокомментатора. Он давал часто резкие, но всегда взвешенные критические отзывы о игроках, тренерах и командах в бразильском футболе. Салданья принял участие, в качестве хрониста, в великом походе китайских коммунистов и Нормандской операции. Попасть за границу Салданья смог только по поддельным документам.

«Тот, кто не самый сильный, тот должен быть самый лучший». Лозунг Салданьи, придуманный им для чемпионата штата Рио-де-Жанейро 1957 года.

В 1957 году футбольный клуб «Ботафого», находящийся в то время в кризисе, предложил ему пост главного тренера команды, несмотря на отсутствие у него опыта. Причиной этого стала то, что у клуба из-за отсутствия тренера срывалась финансово выгодная поездка, а Салданья был рядом с командой, подрабатывая в ней переводчиком, администратором и советником по тактике (с 1955 года). На первой тренировке Салданья сказал:

«Вы видите, парни, эту правую полосу поля — от нашей штрафной площадки до ворот противника? Сюда, на правый фланг, никому из вас я не разрешаю совать нос. Это — коридор Манэ Гарринчи. Все остальные должны играть в центре и слева. К Манэ и близко подходить не смейте. Пусть делает здесь что захочет, а ваше дело ждать от него пас и бить по воротам…».

В том же году клуб выиграл чемпионат штата, единственный трофей, завоёванный «Ботафого» в период тренерства Салданьи. Одним из самых главных нововведений Салданьи стало неформальное отношение к игрокам, он говорил:

«Если вы в ходе матча почувствуете, что моя установка не даёт результатов, меняйте игру, не оглядываясь на меня…».

В 1959 году он покинул клуб в знак протеста против продажи клубом Диди и Пауло Валентима, хотя само его положение было шатким из-за конфликтов с игроками и руководством клуба. После увольнения Салданья вновь занялся журналистикой

В 1968 году президент Бразильской конфедерации футбола Жоао Авеланж предложил Салданье пост тренера сборной в надежде, что журналисты, постоянно критикующие команду, снизят огонь «критики» из-за того, что командой бы управлял один из них. На пресс-конференции, по случаю назначения, Салданья перечислил список из 11 игроков основного состава и 11-ти дублёров, с которыми он намеревался выйти в финальную часть чемпионата мира 1970 в Мексике, а затем выиграть турнир: «Наша бразильская сборная должна быть для нас как любимая самба: каждый бразилец должен знать припев…». До этого момента ни один тренер сборной так рано не оговаривал список игроков футболистов, которые составляли состав команды. На той же пресс-конференции он сказал:

«В Бразилии живет 80 миллионов человек, которые могут предложить мне 80 миллионов вариантов сборной команды… Но на поле выйдет моя команда. Та, которую я предложу».

Бразильская футбольная общественность была очень недовольна выступлением команды на чемпионате мира в Англии, где сборная не смогла преодолеть групповой этап. Одним из главных причин неудачной игры было, по мнению многих, отсутствие системообразующей команды, вокруг игроков которой могла бы строиться сборная Бразилии. Салданья решил эту проблему путём привлечения в сборную игроков «Сантоса». Игровую схему Салданья использовал 4-2-4, для того, чтобы иметь возможность использовать 5 игроков, Пеле, Дирсеу Лопеса, Жерсона, Тостао и Жаирзиньо. Салданья назвал эту группу игроков — «Хищники», а вся команда стала называться «Хищники Салданьи».

В 1969 году команда сыграла 6 матчей и во всех 6-ти одержала победу с разницей мячей 23:0. Но несмотря на удачные результаты, Салданья был публично раскритикован главным тренером «Фламенго», Доривалом Устричем, который в тот же период проработал 1 матч главным тренером команды. Дошло до того, что Салданья даже размахивал перед Устричем пистолетом и стрелял в воздух. Также он поступил с голкипером сборной, Мангой, обвинённым в «сдаче» матчей. Это поведение Салданьи вызвало одобрение торсиды; он был поддержан в качестве тренера сборной 78% населения Рио и 68% населения Сан-Паулу. Также Салданья смог со сборной победить чемпионов мира, англичан на Маракане со счётом 2:1. В целом, в первых 13 играх команда Салданьи одерживала только победы, общая разница мячей составляла 50:9.

«Главное, мы должны всегда иметь в защите на одного больше. Когда соперник атакует вдвоём, мы защищаемся втроём; когда подключается к атаке третий, четвертый, пятый нападающие противника, мы оттягиваем в оборону четвёртого, пятого, шестого игрока. Один у нас всегда должен быть свободным…».

Однако отношение с руководством Конфедерации футбола Бразилии начало ухудшаться. Салданья был ярым коммунистом, а Бразилия управлялась профашистским режимом, который поддерживал президент страны, Эмилиу Гаррастазу. Из-за этого он начал критиковаться Жарбасом Пассаринью, министром образования. К тому же Гаррастузу начал навязывать Салданье игроков, главным образом, игрока «Атлетико Минейро», Дада Маравилью. На это Салданья сказал:

«Игроков выбираю я. Когда президент выбирал себе министров, он не спросил моего мнения».

Ко всему Салданья выбирал игроков всех цветов кожи, не делая предпочтений для светлокожих футболистов, что не нравилось руководству страны. Ещё одной проблемой являлось участие Пеле, которому он не мог подобрать правильное место на поле, и то обстоятельство, что из-за проблем со зрением Пеле не мог играть в полную силу, что делало возможным неучастие в турнире «Короля футбола». Вскоре начались конфликты с ассистентом Салданьи, который покинул тренерский штаб сборной. 17 марта 1970 года Жоао Авеланж освободил Салданью с поста тренера сборной Бразилии. Он проработал с национальной командой 406 дней. Сначала сборная была предложена Дино Сани, но тот отказал, после чего команду возглавил Марио Загалло, двукратный чемпион мира.

После сборной Салданья возвратился в журналистику, работал в журнале Placar. Он умер в 1990 году, в возрасте 75-ти лет в Риме, где находился для того, чтобы комментировать чемпионат мира. Причиной смерти стала лёгочная эмфизема из-за табакокурения, которым страдал Салданья.

21 декабря 2009 года в честь Салданьи была установлена бронзовая статуя на аллее славы Мараканы.

Достижения

• Чемпион штата Рио-де-Жанейро: 1957

Отрывок, характеризующий Салданья, Жоан

Когда офицеры выпили и разбили свои стаканы, Кирстен налил другие и, в одной рубашке и рейтузах, с стаканом в руке подошел к солдатским кострам и в величественной позе взмахнув кверху рукой, с своими длинными седыми усами и белой грудью, видневшейся из за распахнувшейся рубашки, остановился в свете костра.
– Ребята, за здоровье государя императора, за победу над врагами, урра! – крикнул он своим молодецким, старческим, гусарским баритоном.
Гусары столпились и дружно отвечали громким криком.
Поздно ночью, когда все разошлись, Денисов потрепал своей коротенькой рукой по плечу своего любимца Ростова.
– Вот на походе не в кого влюбиться, так он в ца'я влюбился, – сказал он.
– Денисов, ты этим не шути, – крикнул Ростов, – это такое высокое, такое прекрасное чувство, такое…
– Ве'ю, ве'ю, д'ужок, и 'азделяю и одоб'яю…
– Нет, не понимаешь!
И Ростов встал и пошел бродить между костров, мечтая о том, какое было бы счастие умереть, не спасая жизнь (об этом он и не смел мечтать), а просто умереть в глазах государя. Он действительно был влюблен и в царя, и в славу русского оружия, и в надежду будущего торжества. И не он один испытывал это чувство в те памятные дни, предшествующие Аустерлицкому сражению: девять десятых людей русской армии в то время были влюблены, хотя и менее восторженно, в своего царя и в славу русского оружия.


На следующий день государь остановился в Вишау. Лейб медик Вилье несколько раз был призываем к нему. В главной квартире и в ближайших войсках распространилось известие, что государь был нездоров. Он ничего не ел и дурно спал эту ночь, как говорили приближенные. Причина этого нездоровья заключалась в сильном впечатлении, произведенном на чувствительную душу государя видом раненых и убитых.
На заре 17 го числа в Вишау был препровожден с аванпостов французский офицер, приехавший под парламентерским флагом, требуя свидания с русским императором. Офицер этот был Савари. Государь только что заснул, и потому Савари должен был дожидаться. В полдень он был допущен к государю и через час поехал вместе с князем Долгоруковым на аванпосты французской армии.
Как слышно было, цель присылки Савари состояла в предложении свидания императора Александра с Наполеоном. В личном свидании, к радости и гордости всей армии, было отказано, и вместо государя князь Долгоруков, победитель при Вишау, был отправлен вместе с Савари для переговоров с Наполеоном, ежели переговоры эти, против чаяния, имели целью действительное желание мира.
Ввечеру вернулся Долгоруков, прошел прямо к государю и долго пробыл у него наедине.
18 и 19 ноября войска прошли еще два перехода вперед, и неприятельские аванпосты после коротких перестрелок отступали. В высших сферах армии с полдня 19 го числа началось сильное хлопотливо возбужденное движение, продолжавшееся до утра следующего дня, 20 го ноября, в который дано было столь памятное Аустерлицкое сражение.
До полудня 19 числа движение, оживленные разговоры, беготня, посылки адъютантов ограничивались одной главной квартирой императоров; после полудня того же дня движение передалось в главную квартиру Кутузова и в штабы колонных начальников. Вечером через адъютантов разнеслось это движение по всем концам и частям армии, и в ночь с 19 на 20 поднялась с ночлегов, загудела говором и заколыхалась и тронулась громадным девятиверстным холстом 80 титысячная масса союзного войска.
Сосредоточенное движение, начавшееся поутру в главной квартире императоров и давшее толчок всему дальнейшему движению, было похоже на первое движение серединного колеса больших башенных часов. Медленно двинулось одно колесо, повернулось другое, третье, и всё быстрее и быстрее пошли вертеться колеса, блоки, шестерни, начали играть куранты, выскакивать фигуры, и мерно стали подвигаться стрелки, показывая результат движения.
Как в механизме часов, так и в механизме военного дела, так же неудержимо до последнего результата раз данное движение, и так же безучастно неподвижны, за момент до передачи движения, части механизма, до которых еще не дошло дело. Свистят на осях колеса, цепляясь зубьями, шипят от быстроты вертящиеся блоки, а соседнее колесо так же спокойно и неподвижно, как будто оно сотни лет готово простоять этою неподвижностью; но пришел момент – зацепил рычаг, и, покоряясь движению, трещит, поворачиваясь, колесо и сливается в одно действие, результат и цель которого ему непонятны.
Как в часах результат сложного движения бесчисленных различных колес и блоков есть только медленное и уравномеренное движение стрелки, указывающей время, так и результатом всех сложных человеческих движений этих 1000 русских и французов – всех страстей, желаний, раскаяний, унижений, страданий, порывов гордости, страха, восторга этих людей – был только проигрыш Аустерлицкого сражения, так называемого сражения трех императоров, т. е. медленное передвижение всемирно исторической стрелки на циферблате истории человечества.
Князь Андрей был в этот день дежурным и неотлучно при главнокомандующем.
В 6 м часу вечера Кутузов приехал в главную квартиру императоров и, недолго пробыв у государя, пошел к обер гофмаршалу графу Толстому.
Болконский воспользовался этим временем, чтобы зайти к Долгорукову узнать о подробностях дела. Князь Андрей чувствовал, что Кутузов чем то расстроен и недоволен, и что им недовольны в главной квартире, и что все лица императорской главной квартиры имеют с ним тон людей, знающих что то такое, чего другие не знают; и поэтому ему хотелось поговорить с Долгоруковым.
– Ну, здравствуйте, mon cher, – сказал Долгоруков, сидевший с Билибиным за чаем. – Праздник на завтра. Что ваш старик? не в духе?
– Не скажу, чтобы был не в духе, но ему, кажется, хотелось бы, чтоб его выслушали.
– Да его слушали на военном совете и будут слушать, когда он будет говорить дело; но медлить и ждать чего то теперь, когда Бонапарт боится более всего генерального сражения, – невозможно.
– Да вы его видели? – сказал князь Андрей. – Ну, что Бонапарт? Какое впечатление он произвел на вас?
– Да, видел и убедился, что он боится генерального сражения более всего на свете, – повторил Долгоруков, видимо, дорожа этим общим выводом, сделанным им из его свидания с Наполеоном. – Ежели бы он не боялся сражения, для чего бы ему было требовать этого свидания, вести переговоры и, главное, отступать, тогда как отступление так противно всей его методе ведения войны? Поверьте мне: он боится, боится генерального сражения, его час настал. Это я вам говорю.
– Но расскажите, как он, что? – еще спросил князь Андрей.
– Он человек в сером сюртуке, очень желавший, чтобы я ему говорил «ваше величество», но, к огорчению своему, не получивший от меня никакого титула. Вот это какой человек, и больше ничего, – отвечал Долгоруков, оглядываясь с улыбкой на Билибина.
– Несмотря на мое полное уважение к старому Кутузову, – продолжал он, – хороши мы были бы все, ожидая чего то и тем давая ему случай уйти или обмануть нас, тогда как теперь он верно в наших руках. Нет, не надобно забывать Суворова и его правила: не ставить себя в положение атакованного, а атаковать самому. Поверьте, на войне энергия молодых людей часто вернее указывает путь, чем вся опытность старых кунктаторов.
– Но в какой же позиции мы атакуем его? Я был на аванпостах нынче, и нельзя решить, где он именно стоит с главными силами, – сказал князь Андрей.
Ему хотелось высказать Долгорукову свой, составленный им, план атаки.
– Ах, это совершенно всё равно, – быстро заговорил Долгоруков, вставая и раскрывая карту на столе. – Все случаи предвидены: ежели он стоит у Брюнна…
И князь Долгоруков быстро и неясно рассказал план флангового движения Вейротера.
Князь Андрей стал возражать и доказывать свой план, который мог быть одинаково хорош с планом Вейротера, но имел тот недостаток, что план Вейротера уже был одобрен. Как только князь Андрей стал доказывать невыгоды того и выгоды своего, князь Долгоруков перестал его слушать и рассеянно смотрел не на карту, а на лицо князя Андрея.
– Впрочем, у Кутузова будет нынче военный совет: вы там можете всё это высказать, – сказал Долгоруков.
– Я это и сделаю, – сказал князь Андрей, отходя от карты.
– И о чем вы заботитесь, господа? – сказал Билибин, до сих пор с веселой улыбкой слушавший их разговор и теперь, видимо, собираясь пошутить. – Будет ли завтра победа или поражение, слава русского оружия застрахована. Кроме вашего Кутузова, нет ни одного русского начальника колонн. Начальники: Неrr general Wimpfen, le comte de Langeron, le prince de Lichtenstein, le prince de Hohenloe et enfin Prsch… prsch… et ainsi de suite, comme tous les noms polonais. [Вимпфен, граф Ланжерон, князь Лихтенштейн, Гогенлое и еще Пришпршипрш, как все польские имена.]
– Taisez vous, mauvaise langue, [Удержите ваше злоязычие.] – сказал Долгоруков. – Неправда, теперь уже два русских: Милорадович и Дохтуров, и был бы 3 й, граф Аракчеев, но у него нервы слабы.
– Однако Михаил Иларионович, я думаю, вышел, – сказал князь Андрей. – Желаю счастия и успеха, господа, – прибавил он и вышел, пожав руки Долгорукову и Бибилину.
Возвращаясь домой, князь Андрей не мог удержаться, чтобы не спросить молчаливо сидевшего подле него Кутузова, о том, что он думает о завтрашнем сражении?
Кутузов строго посмотрел на своего адъютанта и, помолчав, ответил:
– Я думаю, что сражение будет проиграно, и я так сказал графу Толстому и просил его передать это государю. Что же, ты думаешь, он мне ответил? Eh, mon cher general, je me mele de riz et des et cotelettes, melez vous des affaires de la guerre. [И, любезный генерал! Я занят рисом и котлетами, а вы занимайтесь военными делами.] Да… Вот что мне отвечали!


В 10 м часу вечера Вейротер с своими планами переехал на квартиру Кутузова, где и был назначен военный совет. Все начальники колонн были потребованы к главнокомандующему, и, за исключением князя Багратиона, который отказался приехать, все явились к назначенному часу.
Вейротер, бывший полным распорядителем предполагаемого сражения, представлял своею оживленностью и торопливостью резкую противоположность с недовольным и сонным Кутузовым, неохотно игравшим роль председателя и руководителя военного совета. Вейротер, очевидно, чувствовал себя во главе.движения, которое стало уже неудержимо. Он был, как запряженная лошадь, разбежавшаяся с возом под гору. Он ли вез, или его гнало, он не знал; но он несся во всю возможную быстроту, не имея времени уже обсуждать того, к чему поведет это движение. Вейротер в этот вечер был два раза для личного осмотра в цепи неприятеля и два раза у государей, русского и австрийского, для доклада и объяснений, и в своей канцелярии, где он диктовал немецкую диспозицию. Он, измученный, приехал теперь к Кутузову.