Жолковский, Александр Константинович

Александр Константинович Жолковский
Дата рождения:	8 сентября 1937(1937-09-08) (86 лет)
Место рождения:	Москва, СССР
Страна:	СССР, США
Научная сфера:	филология
Альма-матер:	филологический факультет МГУ

Алекса́ндр Константи́нович Жолко́вский (род. 8 сентября 1937, Москва) — советский и американский лингвист, литературовед, писатель, создавший работы по языку сомали, теоретической семантике, поэтике; художественной, мемуарной прозе и др.

Биография

Мать, музыковед Дебора Семёновна Рыбакова (1904, Киев — 1954, Москва), выпускница Московской консерватории (1930), кандидат искусствоведения, преподавала историю музыки в музыкальном училище и на рабфаке при Московской консерватории; отец, Константин Платонович Жолковский (1904—1938), погиб во время байдарочного заплыва в Белом море, когда сыну не было и года. Воспитывался отчимом — музыковедом Львом Абрамовичем Мазелем. Бабушка и дедушка со стороны матери — Семён Соломонович и Софья Ефимовна Рыбаковы — погибли в Бабьем Яре во время немецкой оккупации Киева.

Окончил романо-германское отделение филологического факультета МГУ (1959). Сотрудник Лаборатории машинного перевода МГПИИЯ (1960—1974), где принял активное участие в разработке (совместно с И. А. Мельчуком) модели «Смысл ↔ текст». Окончил заочную аспирантуру Института восточных языков при МГУ (руководитель Н. В. Охотина) и в 1969 г. защитил кандидатскую диссертацию по языку сомали, несмотря на административные препятствия, возникшие в связи с подписанием в 1968 г. письма в поддержку арестованных диссидентов А. Гинзбурга и Ю. Галанскова. На основе диссертации опубликована монография «Синтаксис сомали» (1971), выполненная в рамках идеологии модели «Смысл ↔ Текст».

В 1974 г. был уволен из МГПИИЯ, перешёл в институт «Информэлектро» (в группу Ю. Д. Апресяна), где в те годы имели возможность работать многие «неблагонадёжные» лингвисты.

В 1979 г. эмигрировал, преподавал в Амстердамском университете. С 1980 г. в США, на кафедре русской литературы Корнелльского Университета; с 1983 г. в Университете Южной Калифорнии в Лос-Анджелесе. Живёт в г. Санта-Моника.

Научная деятельность

Соавтор (с И. А. Мельчуком) цикла работ о «лексических функциях» и «Толково-комбинаторного словаря» (полностью опубликован в Вене в 1984 г.). С середины 1970-х гг. занимается структурной поэтикой; в соавторстве с Ю. К. Щегловым разрабатывал так называемую поэтику выразительности. Более поздние литературоведческие (и литературные) работы — в жанре постструктурализма, «деконструкции» и «демифологизации». Автор монографий о Бабеле (в соавторстве с М. Ямпольским) и Зощенко, книги мемуарных виньеток «Эросипед», сборника старых рассказов и новых виньеток «НРЗБ. Allegro mafioso» и др.

Член редколлегии научных журналов «Новое литературное обозрение», «Przegląd Wschodnioeuropejski» (Ольштын), «Acta Neophilologica» (Ольштын), «Зборник Матице српске за славистику» (Нови-Сад) и международного славистического журнала «Slověne = Словѣне».

Библиография

Интервью

• Пешкова Майя. [echo.msk.ru/programs/kazino/1578210-echo/ Ненапрасные совершенства: между прозой и мемуаром: [Интервью с Александром Жолковским и Ладой Пановой]]. Эхо Москвы (5 июля 2015). Проверено 29 июля 2016.

Ссылки

• [magazines.russ.ru/authors/z/zholkovskij/ Жолковский, Александр Константинович] в «Журнальном зале»
• [www.e-slovo.ru/255/12pol1.htm Интервью писателя]
• [rcf.usc.edu/~alik/alik.htm Персональный сайт]
• [ka2.ru/nauka/limonov.html Александр Жолковский: Графоманство как прием (Лебядкин, Хлебников, Лимонов и другие)]

Отрывок, характеризующий Жолковский, Александр Константинович

Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.