Мадемуазель Жорж

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Жорж, Маргарита Жозефина»)
Перейти к: навигация, поиск
мадемуазель Жорж
m-lle George
Имя при рождении:

Маргарита-Жозефина Веймер (Weimer)

Род деятельности:

трагическая актриса

Место смерти:

Париж

Отец:

Georges Wiemer

Мать:

Marie Verteuil

Маргарита Жозефина Вейме́р (фр. Marguerite-Joséphine Weimer), известная как мадемуазель Жорж (m-lle George, а также m-me George — псевдоним по имени отца) и Жоржина (1787—1867) — французская трагическая актриса, любовница Наполеона и, по слухам, Александра I, гастролировала в России в 1808—1812 годах.





Биография

Имела примечательную внешность — высокая, темноволосая, черноглазая и с прекрасным телосложением. Её несколько протяжная и певучая дикция, унаследованная от её наставницы мадемузель де Рокур, соответствовала характеру французских классических трагедий. И в новых романтических драмах мадемуазель Жорж также имела большой успех («Лукреция Борджиа» и «Мария Тюдор» В. Гюго (первая исполнительница роли королевы Марии Тюдор), и другие).

Дочь капельмейстера в Амьене. На сцену вышла в 12 лет; сначала играла небольшие роли («Два охотника и молочница», «Поль и Виргиния», «Клятва Париса», «Два малыша-савояра»), в 14 лет стала полноценной актрисой, выступала в Амьене. В 1801 году парижская актриса Рокур проезжала провинциальный город, обратила на неё внимание и предложила переехать в столицу.

28 ноября 1802 дебютировала на сцене «Комеди Франсэз» в роли Клитемнестры в пьесе Расина «Ифигения в Авлиде», и сразу была высоко оценена. За этим последовали роли Эмили в «Цинне», Гермионы в «Андромахе» и Федры в одноименной пьесе.

В Париже её любовником стал Люсьен Бонапарт (подарил ей нессесер и 100 луидоров золотом), но он быстро был выслан братом из Парижа. Затем она вступила в связь с польским князем Сапегой, а позже с самим Наполеоном. Впрочем, этот роман длился недолго, а в своих воспоминаниях он написал: «Я порвал с ней, когда узнал, о чём она болтает».

Как уверяла она сама, герцог Веллингтон ухаживал за ней[1].

Во время романа с Бонапартом Жоржина имела возлюбленным некого террориста по имени Жан-Батист Костер, который участвовал в организации взрыва «адской машины» на улице Сан-Нике, когда погибли 40 человек.

В России

9 сентября 1807 г., сославшись на разговор с российским императором, личный представитель Наполеона генерал Савари передал в Париж, что приезд в российскую столицу нескольких французских актеров доставил бы Александру I «величайшее удовольствие»[2]. В 1808 году мадемуазель Жорж внезапно нарушает контракт с «Комеди Франсэз» (что грозит ей огромной неустойкой), и отбывает с графом Александром Христофоровичем Бенкендорфом (к этому моменту ставшим её любовником) в Петербург (по другим указаниям, он остался в Париже).

Она приехала в столицу весной, вскоре после заключения Тильзитского мира. Её приезд стал сенсационным событием, вызвавшим «всеобщее удивление». В обществе против неё существовало предубеждение, в ней видели соблазнительную шпионку Наполеона.

Вместе с м-ель Жорж в 1808 году покинули Францию и отправились в Санкт-Петербург ещё несколько французских артистов, сред них — выдающийся танцор Л.Дюпор, сразу принятый в петербургскую балетную труппу.

Её первое выступление в Павловске 24 июня 1808 года, прошедшее с большим успехом, вызвало у фаворитки Александра Марии Нарышкиной серьёзное беспокойство, как отметил французский посол Арман Луи де Коленкур. С мадемуазель Жорж сразу был заключен контракт. Император принял её, подарил ей бриллиантовые застежки и пригласил на бал в Петергоф. А. Х. Бенкендорф больше не скрывал своей связи с ней[3]:

Мы вместе жили и вместе принимали, как если бы мы были мужем и женой. Вначале в свете отвергали это, как нечто неприличное, но, в конце концов, это стало обычным делом.

Летом 1809 г. она поселилась на Каменном острове, вблизи летней резиденции царя, но, как пишет Коленкур, «напрасно устроилась»[2]. Хотя, возможно, император ненадолго воспользовался её благосклонностью, но в серьёзные отношения это не вылилось. В своих мемуарах Бенкендорф писал, что к 1810 году мадемуазель Жорж оставила его из-за нового любовника, который «был настолько ревнив, что я не мог ни повидать её, ни поговорить с нею».

Что касается театральной работы, то она дебютировала на санкт-петербургской сцене в «Федре» Расина; затем дважды (в 1809 и 1812) посетила Москву.

Её сестра Жорж-младшая — танцовщица, научилась плясать по-русски и имела в Санкт-Петербурге и Москве большой успех в дивертисментах и балетах[4].

Когда м-ль Жорж, требуя новых денежных субсидий, стала угрожать отъездом в Париж, гофмейстер Александра I Н. А. Толстой категорически ей ответил, что она правильно сделает, если уедет, и ей сразу дадут паспорт. В этот период происходит охлаждение между Александром и Наполеоном[5].

Последующая карьера

В январе 1813 года Жорж уехала из Петербурга в Швецию, потом выступала в Германии и, наконец, оказалась на родине. Жорж продолжала выступать в Комеди Франсэз, даже после Реставрации Бурбонов. Несколько лет актриса провела за границей, в 1821 году поступила в театр «Одеон», потом стала любовницей его руководителя, Шарля-Жана Ареля, и оставаясь с ним до самой его смерти в 1846 году. Когда Арель согласился руководить театром de la Porte Saint-Martin, Жорж последовала за ним. Театр разорился, в 1840-х годах Жорж отправилась в заграничное турне, посетив в том числе и Петербург, где постаревшая актриса не пользовалась прежним успехом.

27 мая 1849 г., она дала свой прощальный спектакль в Итальянском театре с участием лучших артистических сил Парижа, в том числе Полины Виардо и Рашели и покинула сцену. 17 декабря 1853 года в Комеди Франсэз в пьесе «Родогунда» она выступила ещё раз.

Погребена на кладбище Пер-Лашез, её завернули в плащ, в котором она играла в последней пьесе, подаренный ей императором Александром. Похороны были оплачены Наполеоном III.

О Жорж упоминается в «Записках» Филиппа Вигеля и Адама Глушковского, «Воспоминания о пребывании Жорж в Москве» («Литературная библиотека», 1867, № 3). Ей посвящён очерк Теофиля Готье[6].

Спекуляции

Некоторые историки утверждают, что «с помощью артистического таланта и красоты Жоржины Наполеон надеялся вывести Александра I из-под влияния его фаворитки княгини Нарышкиной». Александр Дюма также отмечает скандальные и загадочные обстоятельства, при которых она появилась в России[7]. Гертруда Кирхейзен, автор книги «Женщины вокруг Наполеона», объясняет эту поездку «русской интригой», стремлением петербургской аристократии «вырвать царя из рук прекрасной, умной и в высшей степени кокетливой княгини Нарышкиной»[2]; по другим указаниям, это было выгодней не русским дворянам, а Бонапарту.

Дети

приписывается дочь от Александра I:

В искусстве

  • Упоминается в «Войне и мире» Льва Толстого:
Vicomte рассказал очень мило о том ходившем тогда анекдоте, что герцог Энгиенский тайно ездил в Париж для свидания с m-lle George, и что там он встретился с Бонапарте, пользовавшимся тоже милостями знаменитой актрисы, и что там, встретившись с герцогом, Наполеон случайно упал в тот обморок, которому он был подвержен, и находился во власти герцога, которою герцог не воспользовался, но что Бонапарте впоследствии за это-то великодушие и отмстил смертью герцогу. Рассказ был очень мил и интересен, особенно в том месте, где соперники вдруг узнают друг друга, и дамы, казалось, были в волнении.

M-lle Georges с оголенными, с ямочками, толстыми руками, в красной шали, надетой на одно плечо, вышла в оставленное для неё пустое пространство между кресел и остановилась в ненатуральной позе. Послышался восторженный шепот. M-lle Georges строго и мрачно оглянула публику и начала говорить по-французски какие-то стихи, где речь шла о её преступной любви к своему сыну. Она местами возвышала голос, местами шептала, торжественно поднимая голову, местами останавливалась и хрипела, выкатывая глаза.
Adorable, divin, delicieux!  — слышалось со всех сторон. (…) После первого монолога все общество встало и окружило m-lle Georges, выражая ей свой восторг.

  • Э.-Э.Шмитт. Пьеса «Бульвар Преступлений», одно из действующих лиц

См. также

Напишите отзыв о статье "Мадемуазель Жорж"

Примечания

  1. [trushkovvv.narod.ru/france_major_5.htm Франция. Биографический словарь]
  2. 1 2 3 [text.newlookmedia.ru/?p=2541 М. Додолев. Мадмуазель Жорж или М. А. Нарышкина]
  3. [feb-web.ru/feb/rosarc/rai/rai-258-.htm Из мемуаров графа Бенкендорфа]
  4. [emperfavour.narod.ru/gorge.html Маргарита Жозефина Жорж фаворитка Александра I]
  5. lib.rus.ec/b/169046/read Альберт Вандаль. ОТ ТИЛЬЗИТА ДО ЭРФУРТА
  6. «The works of Theophile Gautier. In twenty-four volumes. Volume six. „Portraits of the day“». The Jenson society, MCMV
  7. [lib.ru/HIST/GONCHAROW/napoleon.txt Анатолий Гончаров. Император умрет завтра]

Ссылки

  • [archive.org/details/cu31924024337671 «A favourite of Napoleon. Memoirs of mademoiselle George».]
  • [tet-lun.com.ua/x-superjego-teofil-gote-o-mademuazel-zhorzh1 Теофиль Готье. Из книги «Портреты дня». Мадемуазель Жорж.]
  • [www.culture.gouv.fr/public/mistral/joconde_fr?ACTION=RETROUVER&FIELD_98=TOUT&VALUE_98=russie&NUMBER=97&GRP=1&REQ=%28%28russie%29%20%3aTOUT%20%29%20ET%20%28%27%24FILLED%24%27%20%3aVIDEO%29&USRNAME=nobody&USRPWD=4%24%2534P&SPEC=5&SYN=1&IMLY=CHECKED&MAX1=1&MAX2=1&MAX3=200&DOM=All Предполагаемый портрет]

Отрывок, характеризующий Мадемуазель Жорж

– Так, так, – повторила графиня и, трясясь всем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.
– Полноте смеяться, перестаньте, – закричала Наташа, – всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья… Постойте… – Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца – июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. – Мама, а он очень влюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе – он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…
– Что ты врешь! – сказала графиня.
Наташа продолжала:
– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.

На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.


31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.


Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.