Буланже, Жорж

Жорж Эрнест Жан Мари Буланже
Georges Ernest Jean Marie Boulanger
Дата рождения	29 апреля 1837(1837-04-29)
Место рождения	Ренн
Дата смерти	30 сентября 1891(1891-09-30) (54 года)
Место смерти	Брюссель
Принадлежность	Франция Франция
Род войск	пехота
Звание	дивизионный генерал, военный министр
Командовал	батальон
Сражения/войны	Африканская экспедициия, Итальянская война, Франко-Прусская война 1870 года
Награды и премии
Автограф

Жорж Эрнест Жан Мари Буланже (фр. Georges Ernest Jean Marie Boulanger; 29 апреля 1837, Ренн — 30 сентября 1891, Брюссель) — французский генерал, политический деятель и вождь реваншистско-антиреспубликанского движения, известного как буланжизм.

Военная карьера

Буланже закончил Нантский лицей, в 1855 году поступил в военную школу Сен-Сир, в 1856 году был произведён в подпоручики.

Женился на набожной янсенистке и вскоре расстался с ней. Появившись в высшем парижском обществе, Буланже сразу снискал успех, особенно у женщин. Привязанность одной из них, Маргерит Боннемен, имела большое значение для всей его жизни.

Буланже участвовал в Африканской экспедиции, в Итальянской войне, в походе в Индокитай и наконец во Франко-прусской войне. Последнюю он начал командиром батальона; защищал Париж в чине подполковника. Был ранен и получил офицерский крест Почётного легиона.

После капитуляции Парижа Буланже возглавил часть дивизии (12 тысяч человек) и отправился на защиту южных провинций. Участвовал в разгроме Парижской Коммуны. В 1874 году Буланже стал полковником. В 1882 году он подготовил проекты ряда военных реформ. В это же время он побывал в США с дипломатическим поручением. Это положило начало его политической деятельности.

Политическая деятельность

В феврале 1884 году Буланже стал дивизионным генералом, а 7 января 1886 года при правительстве умеренных республиканцев занял пост военного министра в кабинете Шарля Фрейсине. В это время он сосредоточил все своё внимание на нововведениях в своём министерстве: удачно решил проблему с унтер-офицерами, изменил дислокацию армии, упростил условия для мобилизации, принял на вооружение лебелевскую винтовку, ввёл снаряды с меленитом, укрепил границы, позаботился об образовании войска, об его материальном положении, отменил воскресные смотры и т. п. Пользуясь популярностью в армии, Буланже не потерял её как министр. Сам он не был политическим деятелем — для этого у него недоставало выдержки; но, втянутый в партию, получившую название «буланжистской», он создал целое течение, известное под именем «буланжизма».

Популярность Буланже в период вступления его в министерство дала повод возложить на него надежды, как на предводителя партии. Вокруг Буланже образуется своеобразная партия «демократов», которая в основу программы своей деятельности поставила борьбу с существующим порядком, но с таким оттенком, что в решительную минуту можно было ожидать присоединения к ней всех революционеров крайней левой стороны. В самом начале вступления Буланже в министерство его уговаривали произвести переворот при помощи верной ему армии; но сам Буланже отклонил какой бы то ни было решительный шаг, опасаясь в случае неудачи больших бедствий для Франции. В передвижениях, сделанных им в 9 и 10 бригадах, его противники увидали какой-то политический манёвр и потребовали от него объяснений. Объяснения Буланже перед палатой только увеличили его популярность; он заявил, что считает невозможным вмешивать армию в политические вопросы и подрывать таким образом дисциплину в ней, борцом за которую он всегда был.

Промежуток между министерством Шарля Фрейсине и следующим за ним Рене Гобле послужил на пользу Буланже. В это время его прочат в диктаторы, но опять он сам боится решительных мер. Приверженцы Буланже, так называемые «буланжисты», не щадят никаких средств для увеличения его популярности; брошюры в этом направлении, портреты генерала распространяются повсюду, особенно в провинции. Появляется много стихотворений, где он прославляется, как храбрый генерал, как любезный и блестящий рыцарь. К этому времени Буланже удаётся достигнуть популярности и в парламенте. Значение это, однако, продолжается недолго: с распадением министерства Гобле, вследствие разных бюджетных вопросов, колеблется и значение Буланже - он должен подать в отставку.

Сношения с монархистами

Роялисты, видя Буланже оставленным его друзьями и самого его в нерешительности, уговаривают его сделаться их союзником. Буланже поддаётся, тем более, что, боясь торжества монархистов, он предвидит опасность гражданской войны, а потому готов на все, «лишь бы только не дать восторжествовать Ферри», выставившего свою кандидатуру в президенты республики. С этого момента начинаются тайные сношения Буланже с роялистами и с жившим во Великобритании внуком Луи-Филиппа I графом Парижским, которые ставят его в двуличное положение относительно радикальной партии, некоторые сторонники которой остаются ещё его друзьями. Им Буланже не смеет сознаться, что он в сношении с правой стороной, которую он намерен, в случае надобности, обмануть. Диллон служит тайным посредником между Буланже и графом Парижским.

Популярностью Буланже хотят воспользоваться монархисты: он должен сделать воззвание и с помощью преданного ему войска покончить с республикой. Его утешают, что новая форма правления будет та же республика, только с полновластным лицом во главе, и этим лицом должен был быть граф Парижский, согласие которого уже имелось. После переворота генерал Буланже должен был сделаться главным начальником войска.

Партия радикальная, видя, что монархическая партия грозит восторжествовать, решается пожертвовать своим кандидатом в президенты Фрейсине и выставляет нового — Сади Карно, который и получает большинство голосов. Буланже не удаётся стать во главе военного министерства — и с этого момента усиливаются интриги роялистов, отыскиваются деньги для подкупов (деньги эти даёт герцогиня Исез, верившая в спасение Франции через восстановление монархии и горячо преданная генералу Буланже). Образована была целая комиссия по расходованию денег в местностях, где должны были выбирать Буланже депутатом. Комиссия эта известна была под именем «Комитета кошелька герцогини». И действительно, Буланже избирается депутатом в нескольких департаментах. Он был в это время в Клермон-Ферране, куда его назначили командиром 13 корпуса.

Арест и увольнение

Парламент, видя всё продолжающиеся волнения в пользу Буланже, опасается с его стороны какого-нибудь решительного шага. При посредстве военного министра генерала Феррона он приговаривается к трёхдневному аресту за нарушение дисциплины, а именно за то, что он переодетым явился в Париж, когда должен был быть на месте службы. Эта отлучка имела не столько политический характер, сколько романтический, так как Буланже приезжал в Париж на свидание с госпожою Боннемен, женщиной, которой он был верен и которая сама питала к нему неограниченную страсть; любовь к этой женщине оказалась в Буланже сильнее его политического тщеславия, как это и доказала его трагическая смерть.

Арест Буланже увеличил его популярность. Образуются органы буланжистского направления, напр. «Cocarde» (La Cocarde). Овации, которые были сделаны Буланже на вокзале, при его возвращении в Клермон-Ферран, показали, что партия его сильна.

Образовавшаяся партия — под названием «Республиканского комитета национального протеста» — объявила, что будет всеми силами поддерживать кандидатуру Буланже. А это, в свою очередь, вызвало образование совета, с генералом Феврие во главе, для расследования дела Буланже, и 27 марта 1888 года президентом республики было подписано официальное увольнение его со службы, причём пунктами обвинения были выставлены: самовольные отлучки со службы и предание гласности своего письма к военному министру, в котором он оправдывался во взводимых на него обвинениях.

Выбранный несколькими департаментами, он 19 апреля появляется в палате, что снова вызвало большие беспорядки. Последовал ряд избраний Буланже в провинциях. В это время слава Буланже достигла апогея: надежды, возлагавшиеся на его диктатуру, были очень велики. По замыслу, он должен был совершить военный переворот, удалить Карно и призвать графа Парижского. Что касается министерских портфелей, то они заранее были распределены, и все надеялись, что Буланже исполнит своё слово. Радикальная партия, зная о больших денежных сборах, которые производились в пользу Буланже, но не знала их источника; некоторые её члены рассчитывали на Буланже.

На выборах 27 января 1889 года Буланже был избран депутатом от департамента Сены, получив 244 000 голосов, тогда как его противник — 160 000. Но министр внутренних дел Эрнест Констан с большой энергией повёл кампанию против генерала: чиновники, обнаруживавшие малейшую склонность к буланжизму, увольнялись, сходки буланжистов разгонялись полицией, основатели «Лиги патриотов» (Лягерр и др.) были отданы под суд; та же участь постигла и самого Буланже, решение об его аресте было принято в марте.

Бегство и самоубийство

Друзья его разделились: радикалы советовали ему не уезжать и не избегать суда, монархисты же советовали уехать. Есть основание предполагать, что само правительство хотело, чтобы Буланже уехал из Франции и избег суда, так как веских обвинений против него оно не могло привести. Есть также основание думать, что на его решение уехать повлияла болезнь его возлюбленной Маргерит Боннемен (Крузе). 14 марта Буланже в Париже не оказалось; чтобы оправдать себя перед своими сторонниками, он запасся письмами от некоторых лиц, которые будто бы советовали ему удалиться из Франции. 1 апреля 1889 года Буланже окончательно исчез из Парижа. Поддерживаемый любимой женщиной, которая ни за что не хотела его видеть арестованным, запутавшись в двойной игре обмана двух противоположных партий, одинаково возлагавших на него надежды, предвидя близость развязки, с которой он не чувствовал силы справиться, он решил послушаться только голоса сердца и удалиться от всех интриг, в уединение. Друзья его узнали только вечером 1-го апреля, что он, переодетый, в сопровождении дамы уехал по направлению к Брюсселю.

В июле 1891 года умирает Маргерит Боннемен. На плите на её могиле по указанию Буланже было выбито: «À bientôt» («До скорого»). 30 сентября того же года стало известно, что Буланже совершил самоубийство на могиле Боннемен. Он был похоронен в той же могиле, а к уже выбитым на плите словам по его завещанию была добавлена фраза: «Неужели я смог прожить два с половиной месяца без тебя?» (фр. Ai-je bien pu vivre deux mois et demi sans toi?).

Характеристика

Самоубийство Буланже завершает целый цикл событий, стремлений и помыслов, которые долго играли важную роль не только во Франции, но и в политических отношениях всей Европы. Если не сам Буланже, то известное политическое течение, окрещённое именем «буланжизма», имело одно время довольно сильные корни во внутреннем положении Франции и поддерживалось отчасти настроением, заявлявшим о себе далеко за пределами этой страны. Мало того, даже в 1889—1891, после разоблачения и падения Буланже, сосредоточившиеся около его имени стремления и надежды не были устранены окончательно и поддерживали существование известной «буланжистской партии», которая ждала только случая, чтобы возобновить свою агитацию. Самоубийство Буланже нанесло расчётам этой партии окончательный и непоправимый удар.

См. также

• Инцидент Шнебеле

Литература

• Д. Б. Буланже и Буланжизм // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• [borisakunin.livejournal.com/71275.html Пост про Жоржа Буланже в блоге Бориса Акунина]

Отрывок, характеризующий Буланже, Жорж

– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…
Более недели готовились, писались брульоны и переписывались набело письма к Николушке от всего дома; под наблюдением графини и заботливостью графа собирались нужные вещицы и деньги для обмундирования и обзаведения вновь произведенного офицера. Анна Михайловна, практическая женщина, сумела устроить себе и своему сыну протекцию в армии даже и для переписки. Она имела случай посылать свои письма к великому князю Константину Павловичу, который командовал гвардией. Ростовы предполагали, что русская гвардия за границей , есть совершенно определительный адрес, и что ежели письмо дойдет до великого князя, командовавшего гвардией, то нет причины, чтобы оно не дошло до Павлоградского полка, который должен быть там же поблизости; и потому решено было отослать письма и деньги через курьера великого князя к Борису, и Борис уже должен был доставить их к Николушке. Письма были от старого графа, от графини, от Пети, от Веры, от Наташи, от Сони и, наконец, 6 000 денег на обмундировку и различные вещи, которые граф посылал сыну.


12 го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров – русского и австрийского. Гвардия, только что подошедшая из России, ночевала в 15 ти верстах от Ольмюца и на другой день прямо на смотр, к 10 ти часам утра, вступала на ольмюцкое поле.
Николай Ростов в этот день получил от Бориса записку, извещавшую его, что Измайловский полк ночует в 15 ти верстах не доходя Ольмюца, и что он ждет его, чтобы передать письмо и деньги. Деньги были особенно нужны Ростову теперь, когда, вернувшись из похода, войска остановились под Ольмюцом, и хорошо снабженные маркитанты и австрийские жиды, предлагая всякого рода соблазны, наполняли лагерь. У павлоградцев шли пиры за пирами, празднования полученных за поход наград и поездки в Ольмюц к вновь прибывшей туда Каролине Венгерке, открывшей там трактир с женской прислугой. Ростов недавно отпраздновал свое вышедшее производство в корнеты, купил Бедуина, лошадь Денисова, и был кругом должен товарищам и маркитантам. Получив записку Бориса, Ростов с товарищем поехал до Ольмюца, там пообедал, выпил бутылку вина и один поехал в гвардейский лагерь отыскивать своего товарища детства. Ростов еще не успел обмундироваться. На нем была затасканная юнкерская куртка с солдатским крестом, такие же, подбитые затертой кожей, рейтузы и офицерская с темляком сабля; лошадь, на которой он ехал, была донская, купленная походом у казака; гусарская измятая шапочка была ухарски надета назад и набок. Подъезжая к лагерю Измайловского полка, он думал о том, как он поразит Бориса и всех его товарищей гвардейцев своим обстреленным боевым гусарским видом.
Гвардия весь поход прошла, как на гуляньи, щеголяя своей чистотой и дисциплиной. Переходы были малые, ранцы везли на подводах, офицерам австрийское начальство готовило на всех переходах прекрасные обеды. Полки вступали и выступали из городов с музыкой, и весь поход (чем гордились гвардейцы), по приказанию великого князя, люди шли в ногу, а офицеры пешком на своих местах. Борис всё время похода шел и стоял с Бергом, теперь уже ротным командиром. Берг, во время похода получив роту, успел своей исполнительностью и аккуратностью заслужить доверие начальства и устроил весьма выгодно свои экономические дела; Борис во время похода сделал много знакомств с людьми, которые могли быть ему полезными, и через рекомендательное письмо, привезенное им от Пьера, познакомился с князем Андреем Болконским, через которого он надеялся получить место в штабе главнокомандующего. Берг и Борис, чисто и аккуратно одетые, отдохнув после последнего дневного перехода, сидели в чистой отведенной им квартире перед круглым столом и играли в шахматы. Берг держал между колен курящуюся трубочку. Борис, с свойственной ему аккуратностью, белыми тонкими руками пирамидкой уставлял шашки, ожидая хода Берга, и глядел на лицо своего партнера, видимо думая об игре, как он и всегда думал только о том, чем он был занят.
– Ну ка, как вы из этого выйдете? – сказал он.
– Будем стараться, – отвечал Берг, дотрогиваясь до пешки и опять опуская руку.
В это время дверь отворилась.
– Вот он, наконец, – закричал Ростов. – И Берг тут! Ах ты, петизанфан, але куше дормир , [Дети, идите ложиться спать,] – закричал он, повторяя слова няньки, над которыми они смеивались когда то вместе с Борисом.
– Батюшки! как ты переменился! – Борис встал навстречу Ростову, но, вставая, не забыл поддержать и поставить на место падавшие шахматы и хотел обнять своего друга, но Николай отсторонился от него. С тем особенным чувством молодости, которая боится битых дорог, хочет, не подражая другим, по новому, по своему выражать свои чувства, только бы не так, как выражают это, часто притворно, старшие, Николай хотел что нибудь особенное сделать при свидании с другом: он хотел как нибудь ущипнуть, толкнуть Бориса, но только никак не поцеловаться, как это делали все. Борис же, напротив, спокойно и дружелюбно обнял и три раза поцеловал Ростова.
Они полгода не видались почти; и в том возрасте, когда молодые люди делают первые шаги на пути жизни, оба нашли друг в друге огромные перемены, совершенно новые отражения тех обществ, в которых они сделали свои первые шаги жизни. Оба много переменились с своего последнего свидания и оба хотели поскорее выказать друг другу происшедшие в них перемены.
– Ах вы, полотеры проклятые! Чистенькие, свеженькие, точно с гулянья, не то, что мы грешные, армейщина, – говорил Ростов с новыми для Бориса баритонными звуками в голосе и армейскими ухватками, указывая на свои забрызганные грязью рейтузы.
Хозяйка немка высунулась из двери на громкий голос Ростова.
– Что, хорошенькая? – сказал он, подмигнув.
– Что ты так кричишь! Ты их напугаешь, – сказал Борис. – А я тебя не ждал нынче, – прибавил он. – Я вчера, только отдал тебе записку через одного знакомого адъютанта Кутузовского – Болконского. Я не думал, что он так скоро тебе доставит… Ну, что ты, как? Уже обстрелен? – спросил Борис.
Ростов, не отвечая, тряхнул по солдатскому Георгиевскому кресту, висевшему на снурках мундира, и, указывая на свою подвязанную руку, улыбаясь, взглянул на Берга.
– Как видишь, – сказал он.
– Вот как, да, да! – улыбаясь, сказал Борис, – а мы тоже славный поход сделали. Ведь ты знаешь, его высочество постоянно ехал при нашем полку, так что у нас были все удобства и все выгоды. В Польше что за приемы были, что за обеды, балы – я не могу тебе рассказать. И цесаревич очень милостив был ко всем нашим офицерам.
И оба приятеля рассказывали друг другу – один о своих гусарских кутежах и боевой жизни, другой о приятности и выгодах службы под командою высокопоставленных лиц и т. п.
– О гвардия! – сказал Ростов. – А вот что, пошли ка за вином.
Борис поморщился.
– Ежели непременно хочешь, – сказал он.
И, подойдя к кровати, из под чистых подушек достал кошелек и велел принести вина.
– Да, и тебе отдать деньги и письмо, – прибавил он.
Ростов взял письмо и, бросив на диван деньги, облокотился обеими руками на стол и стал читать. Он прочел несколько строк и злобно взглянул на Берга. Встретив его взгляд, Ростов закрыл лицо письмом.
– Однако денег вам порядочно прислали, – сказал Берг, глядя на тяжелый, вдавившийся в диван кошелек. – Вот мы так и жалованьем, граф, пробиваемся. Я вам скажу про себя…