Жуан VI

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Жуан VI (король Португалии)»)
Перейти к: навигация, поиск
Жуан VI
João VI «o Clemente»<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

Король Соединённого королевства Португалии, Бразилии и Алгарве
20 марта 1816 — 10 марта 1826
Предшественник: Мария I Безумная
Преемник: Педру IV
 
Рождение: 13 мая 1767(1767-05-13)
Лиссабон
Смерть: 26 марта 1826(1826-03-26) (58 лет)
Лиссабон
Место погребения: Пантеон дома Браганса, Лиссабон
Род: Династия Браганса
Отец: Педру III
Мать: Мария I
Супруга: Карлота Жоакина Испанская
 
Награды:

Жуан (Иоанн) VI (порт. João VI o Clemente; 13 мая 1767, Лиссабон10 марта 1826, Лиссабон) — король Соединённого королевства Португалии, Бразилии и Алгарве с 20 марта 1816 по 10 марта 1826 года (до 3 июня 1821 года находился в Бразилии), внук Жуана (Иоанна) V, сын Педру III и Марии I, дочери короля Жозе I Португальского. Имя при рождении - Жуан Мария Жозе Франсишку Шавьер де Паула Луиш Антониу Домингуш Рафаэл де Браганса (João Maria José Francisco Xavier de Paula Luís António Domingos Rafael de Bragança).



Политика

Рожденный в очень близкородственном браке (фактически родившийся в результате инбридинга), Жуан не отличался здоровьем и внешней привлекательностью — у него довольно рано развилась глухота, он имел ряд отталкивающих внешних физических черт, не всегда объективно отмечавшаяся английскими и французскими дипломатами, которые усугубляла его расположенность к полноте. При этом сам Жуан по своему характеру был приветливым, добродушным, любознательным, но ленивым человеком. Воспитанием инфанта занимались священнослужители, среди которых особенно выделялись святые отцы Мануэль Кенасуло, Антонио Домингес и Мигель Францини; его преследователями музыки были органист Жоао да Силва Кордейру и композитор Жоао Соуза де Карвальо. Жуан обожал слушать церковную музыку, любил чтение, особенно интересуясь историей и искусством. Присущей его матери и деду истовой религиозности он не питал, соблюдая внешнее благочестие, больше времени проводил в церковных трапезных, чем в молитве. Время от времени инфант испытывал приступы депрессии, и мог часами сидеть в кресле с книгой, или в задумчивости любоваться видом из окна. Выросший в стороне от королевского двора, в своих привычках и повседневной жизни инфант проявлял простоту и непритязательность. Уже будучи королём он привык совершать длительные прогулки на свежем воздухе, часто ездил на охоту, при этом спал в палатках, и просто под деревьями, стойко не обращая внимания на тропическую жару и тучи комаров.

Так как его мать страдала душевной болезнью, в 1792 году стал регентом. Не будучи достаточно компетентным в вопросах государственного управления, Жуан умел подбирать помощников. Спасаясь от французов, в 1807 году он под прикрытием британского флота отправился вместе с семьей и двором в Бразилию, предоставив управление Португалией нелюбимому народом англичанину Бересфорду. Английские военные и дипломаты не испытывали уважения к португальскому монарху, во многом поспособствовав формированию его медийного образа как ленивого, глупого, неуклюжего человека, носящего старый штопаный сюртук, в карманах которого он носил жаренную курицу, чтобы в любой момент перекусить. При этом сам Жуан очень много сделал для улучшения условий жизни Бразилии, в дипломатии проводил дальновидную и умеренную линию направленную на упрочение международного положения страны в послевоенном будущем. Став после смерти матери в 1816 году королём, Жуан оставался в Бразилии, изменив статус страны на Соединенное Королевство Португалии, Бразилии и Альгарвы. Либеральная революция заставила его передать управление Бразилией сыну дону Педру, а сам Жуан в 1821 году поспешно вернулся в Лиссабон и признал принятую кортесами испанскую конституцию 1812 года. Однако усилия Жуана по сохранению империи оказались тщетными — оппозиция абсолютистов, угрожавшая отменить конституцию вовсе, брожения патриотов в Бразилии вынудили его старшего сына дон Педру для сохранения власти в американских владениях 7 сентября 1822 года провозгласить независимость Бразилии.

24 ноября 1823 года был награждён орденом Св. Андрея Первозванного[1].

Отменив конституцию в 1823 году, Жуану, однако, не удалось удовлетворить требований абсолютиств, во главе которых стояли королева Карлота и его младший сын дон Мигел. Мигел собирался устранить отца, но его замыслу не удалось осуществиться и он был изгнан, после чего снова была введена конституция. 13 мая 1825 году Жуан вынужден был признать независимость Бразилии под властью своего сына дона Педру (император Педру I Бразильский) и отказаться от прав на бразильский престол, хотя пользовался формальным титулом монарха соединенного королевства.

Семья

С 1790 года Жуан был женат на Испанской инфанте Карлоте Жоакине (17751830), дочери Карла IV. Отношения между супругами были натянутыми, и в целом союз вышел несчастливым - последние 20 лет жизни Жуан жил отдельно от супруги, которая начала плести против него интриги, намереваясь восстановить в Португалии абсолютизм. Однако при этом в браке родилось девять детей, отцовство Жуана некоторых из них историками иногда подвергалось сомнению:

Источники

  1. Карабанов П. Ф. Списки замечательных лиц русских / [Доп.: П. В. Долгоруков]. — М.: Унив. тип., 1860. — 112 с. — (Из 1-й кн. «Чтений в О-ве истории и древностей рос. при Моск. ун-те. 1860»)


Предшественник:
Мария I
Король Португалии
18161826
Преемник:
Педру IV

Напишите отзыв о статье "Жуан VI"

Отрывок, характеризующий Жуан VI

Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.


На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.