Жувене, Жан

Жувене, Жан
Автопортрет
Гражданство:	Франция Франция

Жан Жувене (фр. Jean Jouvenet; 1644 — 5 апреля 1717) — исторический живописец, сын и ученик Лорана Жувене Младшего (1609-1681), двоюродный брат Франсуа Жувене.

Биография

Родившись и воспитываясь в художественной семье, он уже в детстве демонстрировал блестящие художественные способности и в 17 лет был отправлен отцом в Париж, где быстро совершенствовался в живописи через изучение произведений Н. Пуссена. Уже написанная им в 1673 г. картина «Христос исцеляет расслабленного» была замечена. В том же 1673 Жувене получил 2-ю премию от Парижской академии художеств, через два года был избран в её члены, в 1681 стал её профессором и в 1707 ректором.

Рисунок Жувене несколько манерен, но не лишен размаха и благородства; колорит же рисунка вообще впадает в неприятный светло-жёлтый тон, но светотень прекрасна, а распределение освещения — живописно. Не будучи силён в линейной перспективе, он пользовался при её исполнении в своих картинах помощью других художников. Большинство произведений Жувене находится в парижских церквях и в Лувре.

К числу лучших принадлежат изображения двенадцати апостолов в церкви Дома Инвалидов, «Христос в доме Марфы в Марии», «Христос исцеляет недужных», «Снятие со креста», «Вознесение Господне» и «Таинство елеосвящения», хранящиеся в настоящее время в Лувре, в котором можно также видеть ещё четыре огромных полотна: «Христос у Симона Фарисея», «Изгнание торговцев из Иерусалимского храма», «Чудесный лов рыбы» и «Воскрешение Лазаря». По ним, по повелению Людовика XIII, были вытканы на Гобеленовской мануфактуре великолепные ковры, подаренные Петру Великому.

В конце жизни Жувене, лишившись из-за паралича способности управлять правой рукой, работал левой.

Источники

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Жувене, Жан

– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.