Журден, Анри

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Анри Журден
Henri Jourdain
Гражданство:

Франция Франция

Жанр:

пейзажист

Стиль:

импрессионизм

Покровители:

Жорж Пети

Анри Журден (фр. Henri Jourdain; 30 ноября 1864, Париж — 5 августа 1931, Париж) — французский художник, скульптор, дизайнер и иллюстратор.





Биография

В раннем детстве у юного Анри Журдена проявились незаурядные художественные наклонности и необычайный талант с каллиграфической точностью воспроизводить окружающую действительность. В конце XIX века, будучи совсем молодым начинающим художником, начал участвовать в различных художественных выставках, устраиваемых парижским бомондом. Анри Журден — участник Национального Салона изящных искусств и Салона французских художников в Париже, на которых он выставлял свои живописные и скульптурные работы. Именно на этих выставках Анри Журдену удалось обзавестись необходимыми связями, сыгравшим в дальнейшем важную роль в карьере художника.

На становление и развитие творчества художника заметное влияние оказало знакомство с участниками группы Четыре кота (Пикассо Пабло, Рикардо Описсо, Мария Долорес и другими представителями «прекрасной эпохи») после того как они перебрались из Барселоны в Париж. Пожалуй, самым значительным событием в жизни Анри Журдена стало его знакомство с известным меценатом и поклонником импрессионизма Жоржем Пети, обратившем своё внимание на молодое дарование. В дальнейшем в течение почти 20 лет Анри будет выполнять его многочисленные заказы.

Следующая веха жизни художника по праву считается его появление в конце 1920-х годов в Парижском Обществе офорта. Общество существовало с 1928 по 1950 годы. Оно было создано североамериканским предпринимателем и любителем искусства Сидни Лукасом (Sidney Z. Lucas), прибывшим во Францию в поисках талантливых художников для изготовления офортов. Одним из них и стал Анри Журден. Работы, выполненные по заказу этого общества, помечались номограммой «SZL». Анри Журден скончался в возрасте 66 лет, оставив значительное художественное наследие. После смерти некоторые работы хранились в семье Рикардо Описсо, с которым его связывали дружеские отношения.

Художник

Известность как художнику принесли его акварели и рисунки, большинство из которых — мастерски выполненные осенние пейзажи. Менее известны его скульптурные произведения, которые он выполнял, как правило, по частным заказам. В своих работах художник умело использовал смешанные техники рисования. В одной работе сочетались элементы, выполненные акварелью, карандашом, тушью и т. д. Произведения художника отличаются тщательной прорисовкой деталей, что особенно заметно в его художественных миниатюрах выполненных на холсте. Анри Журден считается признанным мастером речного пейзажа.

Это была его излюбленная художественная тема, которую он разрабатывал в течение всей своей жизни. Художнику было свойственно многократное изображение одного и того же сюжета. Он пытался передать все нюансы настроения, присущие различным временам года. Наиболее распространены в его работах осенние речные пейзажи. Приглушенные тона, характерные для его работ, точно воссоздают эмоции осеннего сентиментального настроения.

Иллюстратор

Мастерство Анри Журдена как иллюстратора привлекло внимание французских издателей художественной литературы. Одним из первых опытов книжной иллюстрации был заказ «Обществом книги и искусства» на художественное оформление популярного романа французской писательницы Marcelle Tinayre «Дом Греха»[1]. Книга была отпечатана национальной типографией в 1909 году.

Вероятно, заказ был получен не без посредничества Жоржа Пети. Это был не рядовой серийный, выпуск очередного художественного произведения, а роскошно иллюстрированное, подарочное эксклюзивное издание тиражом всего 150 экземпляров. Без высокого покровительства такое едва ли могло случиться. Тем не менее, Анри блестяще выполнил свою работу. В настоящее время известно всего о 99 сохранившихся экземплярах этого издания.

Первая мировая война негативно сказалась на культурной жизни Франции, да и всей Европы в целом. Как следствие — застой в творчестве самого Анри Журдена как иллюстратора художественной литературы. Лишь в 20-е годы он возобновил своё сотрудничество с французскими издательствами.

Среди прочего, ему принадлежат иллюстрации к произведениям Рене Шатобриана, в частности «Monsieur de Lourdines»[2], роману «Мадам Бовари» Густава Флобера (Анри Журден выполнил 53 оригинальных цветных офорта),[3]. и «Lettres de mon moulin» Альфонса Доде.[4].

Заметным событием в культурной жизни Франции и в жизни самого Журдена стал заказ на создание иллюстраций к популярному роману Доминик (Dominique) французского писателя — романтика и художника Эжена Фромантена[5]. Книга, иллюстрированная Анри Журденом, вышла в свет в 1931 году в парижском издательстве «L. CARTERET EDITEUR». Для него художник выполнил 38 иллюстраций — оригинальных цветных офорта на дорогой бумаге, а также один фронтиспис. Роскошно оформленное (для некоторых листов использовался пергамент), в дорогом футляре, к тому же выпущенное ограниченным тиражом в 200 экземпляров данное издание было по заслугам оценено французскими художественными критиками. Судьба сложилась так, что выход в свет этого издания совпал со смертью художника.

В последнее время наблюдается всплеск интереса к творчеству Анри Журдена, о чем свидетельствует рост количества и стоимость его работ, выставляемых на различных художественных аукционах.

Галерея

Напишите отзыв о статье "Журден, Анри"

Литература

  • Dictionnaire des illustrateurs, 1890—1945. Sous la direction de Marcus Osterwalder. Éditions Ides et Calendes, 2001. p. 576

Примечания

  1. Monsieur de Lourdines, Marcelle Tinayre, MARCELLE TYNAIRE — HENRI JOURDAIN.La maison du péché.1909.
  2. Monsieur de Lourdines, d’Alphonse de Chateaubriant, Paris, Devambez, 1929
  3. Par les champs et par les grèves, de Gustave Flaubert, Paris, Carteret, 1931
  4. Les Lettres de mon moulin d’Alphonse Daudet, Paris, Piazza, 1933
  5. Dominiqueen (couleurs DE HENRI JOURDAIN) Eugène Fromentin,Paris, «L. CARTERET EDITEUR»1931

Ссылки

  • [librairie-ancienne-lautre-monde.blogspot.ru/2012/09/marcelle-tynaire-henri-jourdain-la.html «Дом греха» в фотографиях]

Отрывок, характеризующий Журден, Анри

– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.


После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.