Бай Ци
| Бай Ци | |
| 白起 | |
 Портрет Бай Ци времен династии Мин | |
| Прозвище |
Жэньту (Мясник по человечине) |
|---|---|
| Место рождения |
Мэй, ныне провинция Шэньси |
| Дата смерти | |
| Место смерти |
Дую |
| Принадлежность | |
| Командовал |
циньскими войсками в Период Сражающихся царств |
| Сражения/войны |
Битва при Ицюэ, |
Бай Ци (кит. трад. 白起, пиньинь: Bái Qǐ) — выдающийся китайский полководец царства Цинь в Период Сражающихся царств (Чжаньго). Командовал циньскими войсками на протяжении более 30 лет, предпринимал осады городов 70 раз. По его приказу было убито около миллиона человек, за что он получил прозвище Жэньту (кит. трад. 人屠, пиньинь: réntú) — Мясник по человечине. Ему был пожалован титул Уань-цзюнь (кит. трад. 武安君, пиньинь: Wǔ Ānjūn). Под его началом циньские войска разгромили войска царства Чжао в битве при Чанпине — самом кровопролитном сражении до нашей эры. В «Тысячесловии», вместе с Ван Цзянем, Лянь По и Ли Му, назван одним из Четырех Величайших Генералов Периода Сражающихся царств.
Карьера
Бай Ци был из циньского города Мэй, который находился на левом берегу р. Вэйхэ, примерно в 100 км к западу от Сяньяна[1]. Он служил в войске циньского правителя Чжаосян-вана и благодаря постоянно одерживаемым победам рос в рангах знатности. На 13-м году [правления] Чжаосян-вана (294 до н. э.) Бай Ци стал цзошучжаном, что означало 10-й ранг знатности.
На следующий год, в 293 до н. э., Бай Ци командовал циньской армией в крупной битве при Ицюэ (англ.), где против Цинь сражались союзные армии царств Хань (韩) и Вэй (魏). Хотя антициньская коалиция численно превосходила противника в два раза, Бай Ци, воспользовавшись нескоординированными действиями союзников, разгромил союзников наголову. Он обезглавил 240 тысяч воинов противника, захватил в плен военачальника Гунсунь Си и занял пять городов. После этого Бай Ци был переведен на должность командующего войсками (говэй). После этой победы циньская армия переправилась через Хуанхэ и стала захватывать вэйские земли на её восточном берегу.
На следующий год Бай Ци стал далянцзао (16-й ранг знатности). Он напал на Вэй и захватил значительную часть его земель, в том числе 61 большой и малый город.
На следующий год Бай Ци, действуя совместно с генералом Сыма Цо, напал на вэйский Юаньчэн и захватил его.
Еще через пять лет Бай Ци напал на царство Чжао и занял Гуанхэньчэн.
Еще через семь лет, в 279 до н. э. Бай Ци напал на царство Чу, захватил пять городов, в том числе Янь и Дэн.
Через год, в 278 до н. э., Бай Ци возглавил новое крупное вторжение циньцев на царство Чу, захватил чускую столицу Ин, сжег город Илин, затем продвинулся на восток до Цзинлина. Потерпев полное поражение от циньцев и их союзников, царство Чу оказалось не в состоянии продолжить войну и было вынуждено отдать Цинь значительную часть своих земель, где Цинь создало новую область Наньцзюнь.
В награду за эту и другие одержанные им победы Бай Ци было пожаловано звание Уань-цзюнь ( "правитель, умиротворяющий оружием" ). Это исключительно высокое звание присваивалось крайне редко, лишь за чрезвычайные заслуги, и приблизительно соответствует современному званию фельдмаршала или генералиссимуса.
На 34-м году Чжао-вана (273 до н. э.) Бай Ци напал на Вэй, захватил город Хуаян, обратил в бегство военачальника Ман Мао, взял в плен военачальников княжеств Хань, Вэй и Чжао, обезглавил 130 тысяч воинов. Затем, вступив в сражение с чжаоским военачальником Гу Янем, он утопил в водах Хуанхэ 20 тысяч его солдат.
Постоянно одерживая победы, Бай Ци сделал основой своей стратегии истребление живой силы противника и после каждой битвы беспощадно казнил всех захваченных пленных. За это он еще в древнем Китае приобрел страшное прозвище «Жэньту» — мясник по человечине.
Вершиной его полководческого искусства, как и его жестокости, стала битва при Чанпине. В 265 до н. э. циньские войска напали на принадлежавшую царству Хань область Шандан, жители которой, не желая переходить под власть Цинь, передались царству Чжао (趙). В 260 до н. э. Бай Ци, назначенный главнокомандующим циньского войска, заманил в ущелье и окружил огромную армию чжаосцев, которая после 46-дневной голодной блокады была вынуждена сдаться под обещание циньцев сохранить пленным жизнь. Но после капитуляции чжаосцев Бай Ци, вопреки собственному обещанию, приказал казнить все 400 тысяч сдавшихся воинов, закопав их заживо в землю. Он велел отпустив домой только 240 самых молодых солдат, но не из жалости к ним, а лишь для того, чтобы таким образом донести в царство Чжао страшную весть о гибели всей чжаоской молодежи и тем самым навести леденящий ужас на чжаосцев. Это ему удалось — согласно Историческим запискам Сыма Цяня, «чжаосцы были потрясены».
Закат карьеры и гибель
После битвы при Чанпине царство Чжао, лишившись почти всех солдат, стояло на краю гибели. Бай Ци тогда настаивал на продолжении наступления, которое имело все шансы на успех. Но в этот критический момент правители Хань и Чжао по совету дипломата Су Дая собрали несметные сокровища и подкупили ими циньского первого министра Фань Суя, который под предлогом крайнего переутомления циньского войска порекомендовал правителю остановить наступление. Чжаосян-ван, поверив Фань Сую, заключил мир с Хань и Чжао, вернув им несколько захваченных городов.[1] Эта передышка позволила Чжао в значительной степени восстановить вооруженные силы и спасла на время чжаоское государство.
Когда Бай Ци узнал об интригах Фань Суя, между циньским гением войны и первым министром возникла роковая вражда.
В 258 году до н. э. войска Цинь осадили столицу Чжао Ханьдань. Из-за болезни вместо Бай Ци правитель Цинь Чжаосян-ван назначил во главе войск другого военачальника по имени Ван Лин, который впоследствии проиграл сражение.
Через четыре месяца, когда Бай Ци выздоровел, Чжаосян-ван предложил ему вернуться на пост главнокомандующего. Однако тот заявил, что Цинь, хотя и одержало крупную победу над Чжао, но понесло при этом большие потери. Поэтому, считал Бай Ци, у Цинь теперь уже нет больше сил для ведения полномасштабной войны против коалиции царств и что скоро другие царства могут, воспользовавшись ослаблением Цинь, напасть на него, и тогда разгром циньской армии будет неизбежен. Ввиду этого он отказался от поста под предлогом болезни, несмотря на настойчивые попытки вана уговорить его. Это была традиционная в древнем Китае форма подачи в отставку, когда полководец, не согласный со стратегией, предложенной правителем, не желал исполнять его приказов.
Согласно трактовке Чжаньго цэ ( англ. ), категорический отказ Бай Ци возглавить циньское войско был вызван опасением потерпеть хотя бы одно-единственное поражение после своей долгой безупречной карьеры, состоявшей из одних побед. В сложившихся обстоятельствах, когда циньской армии приходилось сражаться с намного превосходящими силами антициньской коалиции, Бай Ци был готов на все, даже быть казненным по приказу повелителя, но сохранить любой ценой свою репутацию непобедимого полководца.
Поскольку Бай Ци не желал занять пост главнокомандующего, потерпевший поражение Ван Лин был заменен на другого генерала, Ван Хэ. Однако новый главнокомандующий также не смог добиться успеха и очередная попытка циньских войск взять Ханьдань провалилась. Осажденная чжаоская столица была доведена голодом до людоедства, но, несмотря на своё отчаянно тяжелое положение, все еще держалась[2]. Затем произошло именно то, что предсказывал Бай Ци: в 257 г. до н. э., опасаясь чрезмерного усиления Цинь, правитель царства Чу Каоле-ван послал большое войско на помощь Чжао[3]. На помощь осажденному Ханьданю также привёл 80-тысячную армию вэйский принц У-цзи[4]. В результате циньцам пришлось снять осаду Ханьданя и, понеся значительные потери, отступить. Бай Ци высказал мнение, что это произошло из-за того, что Чжаосян-ван не прислушался к его советам. Циньский правитель снова приказал Бай Ци возглавить армию, но генерал отказался под предлогом, что его болезнь усилилась. При этом Бай Ци продолжал критиковать циньскую стратегию войны, говоря, что «так действовать нельзя». Узнав об этом, разгневанный правитель лишил его всех званий и разжаловал до рядового солдата.
После этого разгневанный Чжаосян-ван приказал Бай Ци покинуть циньскую столицу Сяньян и выслал в провинциальный город Иньми. Но Бай Ци был настолько болен, что не смог туда поехать.
Прошло три месяца. Антициньская коалиция перешла в решительное наступление, циньцы терпели поражение за поражением и отступали, гонцы с вестями об этом прибывали в столицу каждый день. Тогда циньский ван послал своих чиновников, чтобы они выгнали Бай Ци из Сяньяна и тогда старому генералу пришлось отправиться в путь.
Но циньский правитель все еще был раздражен дерзким поведением полководца. Под влиянием первого советника Фань Суя, утверждавшего, что Бай Ци может уйти на службу к другому царству и, возглавив чужую армию, с его талантом полководца стать величайшей угрозой для Цинь, правитель приказал Бай Ци совершить самоубийство. Гонец с приказом правителя догнал изгнанника в Дую, недалеко от Сяньяна.
|
Отражение в культуре
Хотя Бай Ци одержал множество блестящих побед и не потерпел ни единого поражения, в китайской истории Бай Ци остался известен не полководческим талантом, а своей жестокостью и чудовищными злодеяниями, совершенными по его приказу. В Гаопине (современное название Чанпина) есть традиционное блюдо из тофу, называемое «мясом Бай Ци» (байци-жоу или, в другом произношении, байци-дуфу (白起豆腐))[5], представляющее собой белый бобовый творог, порезанный на части. Оно символизирует собой глубокую ненависть местных жителей к Бай Ци вплоть до того, что они готовы порезать его на куски и съесть.
Напишите отзыв о статье "Бай Ци"
Примечания
- ↑ 1 2 [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/China/I/Syma_Tsjan/Tom_VII/text73.phtml Ши цзи Глава 73 — Жизнеописание Бай Ци и Ван Цзяня]
- ↑ [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/China/I/Syma_Tsjan/Tom_VII/text76.phtml Ши цзи Глава 76 - Пинъюань-цзюнь, Юй Цин ле чжуань-Жизнеописание Пинъюань-цзюня и Юй Цина]
- ↑ [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/China/I/Syma_Tsjan/Tom_VI/frametext43.htm Ши цзи Глава 43 - Чжао Ши Цзя — Наследственный дом княжества Чжао]
- ↑ [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/China/I/Syma_Tsjan/Tom_VII/text77.phtml Ши цзи Глава 77 - Вэй-гунцзы ле чжуань-Жизнеописание княжича Вэя]
- ↑ [blog.sina.com.cn/s/blog_499a195d0100cadw.html 就是俺们这里的：高平烧豆腐]
Отрывок, характеризующий Бай Ци
– Федор, а ты мелу мне достань.Проходя мимо буфета, она велела подавать самовар, хотя это было вовсе не время.
Буфетчик Фока был самый сердитый человек из всего дома. Наташа над ним любила пробовать свою власть. Он не поверил ей и пошел спросить, правда ли?
– Уж эта барышня! – сказал Фока, притворно хмурясь на Наташу.
Никто в доме не рассылал столько людей и не давал им столько работы, как Наташа. Она не могла равнодушно видеть людей, чтобы не послать их куда нибудь. Она как будто пробовала, не рассердится ли, не надуется ли на нее кто из них, но ничьих приказаний люди не любили так исполнять, как Наташиных. «Что бы мне сделать? Куда бы мне пойти?» думала Наташа, медленно идя по коридору.
– Настасья Ивановна, что от меня родится? – спросила она шута, который в своей куцавейке шел навстречу ей.
– От тебя блохи, стрекозы, кузнецы, – отвечал шут.
– Боже мой, Боже мой, всё одно и то же. Ах, куда бы мне деваться? Что бы мне с собой сделать? – И она быстро, застучав ногами, побежала по лестнице к Фогелю, который с женой жил в верхнем этаже. У Фогеля сидели две гувернантки, на столе стояли тарелки с изюмом, грецкими и миндальными орехами. Гувернантки разговаривали о том, где дешевле жить, в Москве или в Одессе. Наташа присела, послушала их разговор с серьезным задумчивым лицом и встала. – Остров Мадагаскар, – проговорила она. – Ма да гас кар, – повторила она отчетливо каждый слог и не отвечая на вопросы m me Schoss о том, что она говорит, вышла из комнаты. Петя, брат ее, был тоже наверху: он с своим дядькой устраивал фейерверк, который намеревался пустить ночью. – Петя! Петька! – закричала она ему, – вези меня вниз. с – Петя подбежал к ней и подставил спину. Она вскочила на него, обхватив его шею руками и он подпрыгивая побежал с ней. – Нет не надо – остров Мадагаскар, – проговорила она и, соскочив с него, пошла вниз.
Как будто обойдя свое царство, испытав свою власть и убедившись, что все покорны, но что всё таки скучно, Наташа пошла в залу, взяла гитару, села в темный угол за шкапчик и стала в басу перебирать струны, выделывая фразу, которую она запомнила из одной оперы, слышанной в Петербурге вместе с князем Андреем. Для посторонних слушателей у ней на гитаре выходило что то, не имевшее никакого смысла, но в ее воображении из за этих звуков воскресал целый ряд воспоминаний. Она сидела за шкапчиком, устремив глаза на полосу света, падавшую из буфетной двери, слушала себя и вспоминала. Она находилась в состоянии воспоминания.
Соня прошла в буфет с рюмкой через залу. Наташа взглянула на нее, на щель в буфетной двери и ей показалось, что она вспоминает то, что из буфетной двери в щель падал свет и что Соня прошла с рюмкой. «Да и это было точь в точь также», подумала Наташа. – Соня, что это? – крикнула Наташа, перебирая пальцами на толстой струне.
– Ах, ты тут! – вздрогнув, сказала Соня, подошла и прислушалась. – Не знаю. Буря? – сказала она робко, боясь ошибиться.
«Ну вот точно так же она вздрогнула, точно так же подошла и робко улыбнулась тогда, когда это уж было», подумала Наташа, «и точно так же… я подумала, что в ней чего то недостает».
– Нет, это хор из Водоноса, слышишь! – И Наташа допела мотив хора, чтобы дать его понять Соне.
– Ты куда ходила? – спросила Наташа.
– Воду в рюмке переменить. Я сейчас дорисую узор.
– Ты всегда занята, а я вот не умею, – сказала Наташа. – А Николай где?
– Спит, кажется.
– Соня, ты поди разбуди его, – сказала Наташа. – Скажи, что я его зову петь. – Она посидела, подумала о том, что это значит, что всё это было, и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том, опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с ним вместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.
«Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, что этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что теперь есть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть приехал и сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла». Она встала, положила гитару и пошла в гостиную. Все домашние, учителя, гувернантки и гости сидели уж за чайным столом. Люди стояли вокруг стола, – а князя Андрея не было, и была всё прежняя жизнь.
– А, вот она, – сказал Илья Андреич, увидав вошедшую Наташу. – Ну, садись ко мне. – Но Наташа остановилась подле матери, оглядываясь кругом, как будто она искала чего то.
– Мама! – проговорила она. – Дайте мне его , дайте, мама, скорее, скорее, – и опять она с трудом удержала рыдания.
Она присела к столу и послушала разговоры старших и Николая, который тоже пришел к столу. «Боже мой, Боже мой, те же лица, те же разговоры, так же папа держит чашку и дует точно так же!» думала Наташа, с ужасом чувствуя отвращение, подымавшееся в ней против всех домашних за то, что они были всё те же.
После чая Николай, Соня и Наташа пошли в диванную, в свой любимый угол, в котором всегда начинались их самые задушевные разговоры.
– Бывает с тобой, – сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, – бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет – ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?
– Еще как! – сказал он. – У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
– Ах, я это знаю. Знаю, знаю, – подхватила Наташа. – Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех всех жалко. И, главное, я не виновата была, – сказала Наташа, – ты помнишь?
– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
