Ведрин, Жюль

Жюль Ведрин
Jules Charles Toussaint Védrines
Имя при рождении:	Шарль Тусен Ведрин
Род деятельности:	лётчик
Дата рождения:	29 декабря 1881(1881-12-29)
Место рождения:	Сен-Дени, Франция.
Гражданство:	Франция
Дата смерти:	21 апреля 1919(1919-04-21) (37 лет)
Место смерти:	Сен-Рамбер-д'Альбон, Франция.
Отец:	Франсуа Ведрин (фр. François Védrines)
Мать:	Ирма Виктуар Трико (фр. Irma Victoire Tricot)
Супруга:	Мелани Амели Лежен (фр. Amélie Mélanie Lejeune)
Дети:	Жанна Ведрин, Анри Ведрин, Сюзанна Ведрин, Эмиль Ведрин
Автограф:

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Жюль Шарль Тусен Ведрин (фр. Jules Charles Toussaint Védrines) (29 декабря 1881 Сен-Дени — 21 апреля 1919 Сен-Рамбер-д'Альбон, Франция) — лётчик, один из самых известных пионеров французский авиации, рекордсмен мира по скорости, один из родоначальников транспортной авиации.

Шарль Ведрин родился 29 декабря 1881 года в 10 часов утра, в Сен-Дени, 93 Сен-Сен-Дени (согласно акту № 1325).

В детстве он получил прозвище "маленький Жюль", которое фактически стало его официальным именем.

Биография

Ранние годы

Детство Жюль провёл в рабочем предместье Парижа по адресу: Сен-Дени, № 71, авеню де Пари. Там сложился его твёрдый и упрямый характер, сделавший авиатора любимцем публики. Недаром он получил прозвища "Возвышенный Гаврош" и "Дерзкий Парижанин". Его отец Франсуа работал кровельщиком, мать Ирма Виктуар Трико - прачкой. В семье было восемь детей, жили крайне бедно. Трое сыновей стали авиаторами, все рано погибли в роковом апреле: Эмиль в апреле 1914 ; Жюль — 21 апреля 1919 ; Фернан — 18 апреля 1928 года.

Жюль всегда верил в себя, обладал почти сверхъестественной волей и «инстинктом птицы». Три года он учился в школе Искусств и Ремесел (фр. Ecole Nationale Supérieure d’Arts et Métiers) Лилля. По окончании школы работал чертёжником в мастерских Персан-Бомон в Париже, затем наладчиком моторов и токарем-механиком в Ножан-сюр-Марн, позже — у Шётана в Ла-Мальтурне.

Его страсть к авиации, ставшая призванием, вспыхнула в 1908 году, когда он узнал о достижениях Анри Фармана. Хорошо зарекомендовав себя, он поехал на полгода в Англию механиком к британскому актёру и пилоту Роберту Лорейну.

По возвращении поступил учеником в лётную школу Луи Блерио в По. За обучение Ведрин заплатил, продав всё своё имущество. Молодую жену, маленькую дочку и тестя с тёщей пришлось поселить в деревянном бараке в Аньере. После четырёх занятий деньги кончились, но Жюль оказался очень способным учеником и смог сдать экзамен, вызвав изумление у Блерио. 7 декабря 1910 года Ведрин получил официальное пилотское свидетельство «бреве» Аэроклуба Франции за № 312.

Время рекордов

С этого времени Ведрин стал активно участвовать в авиационных состязаниях и устанавливать рекорды.

«Русское слово» 26 (13) апреля 1911 года

Пролёт Ведрина

Париж, 12(25),IV. Авиатор Ведрин совершил на приз воздухоплавательного клуба блестящий полёт из Парижа в По, на расстоянии 355 километров по прямой линии. В некоторых местах Ведрин летел со скоростью 150 километров в час.

21-22 мая 1911 года состоялся первый авиационный перелёт Париж - Мадрид, в котором Жюль Ведрин стал победителем и единственным, кто финишировал. Ему удалось пройти этот сложный маршрут на «Моране» за двадцать семь часов. Он пролетел над Пиренеями, преодолев вихревые порывы ветра. В июне 1911 участвовал в гонке: Париж-Льеж-Спа-Льеж-Утрехт-Брюссель-Рубо-Кале-Лондон-Дувр-Кале-Париж. В марте 1912 года Ведрин совершил попытку баллотироваться в депутаты. Избирательную кампанию он начал сбрасыванием листовок с самолёта, но нужного количества голосов не набрал. Без особого сожаления Ведрин продолжил карьеру лётчика.

31 марта 1912 года в Сент-Этьене Ведрин поделился с публикой своей пылкой страстью "плавать в лазури небес":

"У человека достаточно воли и энергии, чтобы изменить свою судьбу".

29 апреля 1912 года самолёт Жюля Ведрина разбился недалеко от железной дороги Норд-Эпине-сюр-Сен, зацепившись за телеграфные провода. О его смерти уже было объявлено в информационном сообщении, были подготовлены национальные флаги с траурным крепом и место на кладбище Сен-Мартен. Но, благодаря искусству врача, авиатор выжил.

Осенью 1912 года во время одного из демонстрационных полётов Ведрин поднял в небо на аэродроме в Амберье двенадцатилетнего мальчика, будущего знаменитого писателя и лётчика — Антуана де Сент-Экзюпери, невольно определив его судьбу.

9 сентября 1912 года на авиационном Кубке Гордона-Беннета в Чикаго на своем самолете «Депердюссен монокок» «La Vache» («Корова») Ведрин установил мировой рекорд скорости, достигнув 167,8 км/час.

Затем побил новые рекорды скорости: 170,777 километра в час, потом — 174, позже — 197 километров в час.

В 1913 году французский аэроклуб и газета «Le Matin» организовали авиационный перелёт Париж — Каир. Участие в соревнованиях приняли 4 авиатора на трёх самолетах. Жюль Ведрин на своем моноплане «Блерио XI» с мотором «Гном» стартовал 20 ноября в Нанси и, преодолев в общей сложности более 5600 километров, завершил гонку 29 декабря в Каире. Он стал победителем и выиграл главный приз.

Об этом перелёте восторженно, но не всегда точно писала русская пресса.

Журнал «Искры» № 48, Воскресенье, 8 декабря 1913 г.

Вокруг света. Знаменитый авиатор Ведрин совершенно случайно начал первый кругосветный полёт на аэроплане. Сначала он хотел просто сделать прогулку по Восточной Франции и Германии, но в Нанси, где он опустился взять бензин, ему сообщили, что в Германии воспрещено перелетать границу. Тогда назло немцам он решил пролететь прямо в Белград. Однако стоявшие густые туманы принудили его опуститься сначала в Праге, а затем в Вене. Из Белграда Ведрин пролетел через Софию в Константинополь.

Дальнейший его маршрут — Багдад — Бомбей — Калькутта — Сидней — Мельбурн. Оттуда он на пароходе отправится в Америку. Таким образом, из маленького каприза, из желания посмеяться над запретом немцев, выросло грандиозное мероприятие — первый перелёт вокруг земного шара.

«Раннее УТРО», 10 января (28 декабря) 1914 года (20) 7 ноября Ведрин начал из Нанси свой поистине мировой полёт. Направляясь через Вену, Белград, Софию и Константинополь, Ведрин скоро достиг местностей, население которых никогда ещё не видало аэроплана. Из Яффы он перелетел в Египет и благополучно достиг Гелиополиса в окрестностях Каира. Но неутомимый и отважный француз не удовольствовался этим: он предпринимает полёт к о. Цейлону в надежде достичь через Малайский архипелаг Австралии.

В начале 1914 года Ведрин встретил в Париже известного русского авиатора Харитона Славороссова. Жюль и Ролан Гаррос помогли Славороссову устроиться «гастролирующим пилотом» в фирмы Кодрон и Моран-Солнье. Ведрин высоко ценил мастерство и отвагу русского лётчика, оба они были артистичными натурами и стали друзьями.

Первая мировая война

Во время Первой мировой войны Ведрин вступил в военную авиацию. 28 августа 1914 года он назначается в только что созданную (в июне 1914 года) эскадрилью DO 22, вооружённую бронированными «Доранами» (Do.1). Но Ведрин воюет на своём уникальном "антицеппелиновом" самолёте фирмы «Блерио».

2 сентября 1914 года Ведрин со своим механиком и по совместительству воздушным стрелком Рене Викером над областью Сюипп сбили немецкий самолет. Но французское командование отказалось признать эту первую победу авиаторов, полностью списав её на зенитный огонь пехоты. Такое решение можно объяснить тем, что у Ведрина сложились крайне напряжённые отношения с командиром эскадрильи капитаном Полем Леклером. Ведрин ещё до войны успел настолько серьёзно поссориться со многими офицерами-авиаторами, что в части его едва терпели. Вскоре его переводят в другое подразделение.

С 12 марта 1915 года Жюль Ведрин — в эскадрилье MS 3 (с 20 сентября 1915 года — N 3) Феликса Брокара.

Человек вполне штатский, Ведрин был на редкость бесстрашен. Ему было поручено осуществлять специальные задания. Задания были сложными и смертельно опасными: доставлять в глубокий немецкий тыл разведчиков и диверсантов, а потом в назначенное время возвращать их обратно. Трудности были связаны с перелётом линии фронта и посадкой в безлюдном месте, поскольку при поимке пилота ждал бы неминуемый расстрел на месте. Ведрин первым отважился на такое задание. Он и его пассажир были в штатском, без документов, — чтобы избежать казни в случае пленения. Жюль Ведрин выполнил семь таких спецзаданий. В трёх случаях пришлось находить разведчиков во вражеском тылу и возвращать во Францию. Его «Моран» стал на фронте легендарным. За голову Ведрина немцы назначили большую награду, но ни разу им не удалось его поймать.

Ведрин рассказывал об этих рейсах:

«Чтобы выполнить успешно специальное задание, нужно прежде всего заставить замолчать инстинкт самосохранения. Я отправлялся с лёгким сердцем, думая о своих детях. Это моя защита. Я думал о бедняге пассажире, которого вёз. При восхищении им моё сознание настоящей опасности ослабевало… Перелетая пограничную линию, старался сбить с толку неприятельское наблюдение и устраивался так, чтобы сделать посадку за какой-нибудь рощицей, где моего самолёта не было бы видно. И мой пассажир имел там больше шансов поспешно скрыться… Я имел случай исполнять специальное задание с Гинемером, который был тогда моим учеником, и с Наварром, который был уже великим Наварром...

В 1917 году я предложил Генеральному штабу отправиться бомбардировать Берлин… Должен был лететь на французском биплане «бреге». Тренировался в полётах днём и ночью, изучил немецкий язык, если бы пришлось там сесть. Я даже отрастил себе бороду, чтобы стать неузнаваемым.

Лететь собирался из Бурже в Дюнкерк, откуда поднялся бы уже окончательно. Ничто не мешало успеху моего предприятия, как вдруг приходит приказ с запрещением бомбардировать Берлин. Испугались ответных репрессий. Однако спустя несколько недель германские самолёты «готта» избрали Париж своей мишенью».

Эскадрилья «Аистов» прославила себя на весь мир целым созвездием великолепных асов: Брокар, Ведрин, Гаррос, Гинемер, Герто, Дорм, Деллэн. Рядом с ними сражались русские лётчики: Е.Н. Крутень, И.А. Орлов, В.Г. Федоров.

[Из послужного списка Жюля Ведрина в эскадрилье MS 3 ("Аисты"):

"Ловкий и смелый пилот, набрал 100 лётных часов с начала кампании. Всегда добровольно принимал участие в самых опасных операциях. Успешно выполнял рискованные и сложные миссии. С момента вступления в эскадрилью постоянно вызывался выполнять самые опасные полёты. В мае и июне 1915 года им было блестяще выполнено пять специальных заданий, особенно опасных и трудных. Отличился, в частности, в операциях с 5 по 15 июня 1915 года".

Жюль Ведрин. 1914 год.	Приказ о назначении сержанта Жюля Ведрина в эскадрилью MS 3 с 12 марта 1915 года.	Жюль Ведрин, 1916.	Жюль Ведрин со своим механиком Гийеном перед последним вылетом 21 апреля 1919 года.

В 1919 году Ведрин демобилизовался.

19 января 1919 года Ведрин совершил невероятный трюк впервые в истории авиации. Несмотря на запрет префектуры Парижа, он посадил свой самолёт «Кодрон» на крышу крупнейшего магазина «Галерея Лафайет». Это было сделано в качестве рекламной акции. Весь мир был изумлён смелостью и виртуозностью воздушного нарушителя.

Жюль Ведрин отдал дань кинематографу и принимал участие в съёмках нескольких фильмов, в одном вместе со знаменитым киноактёром Максом Линдером.

Еженедельно, с 1910 по 1914 год, публиковал материалы за своей подписью (всего 126 глав), позже собранные в книгу «Жюль Ведрин. Жизнь летчика. Сам о себе» ("La Vie d'un Aviateur").

Открытка 1912 года в память о посещении Жюлем Ведрином Лиму.	«Кодрон» Жюля Ведрина на крыше "Галереи Лафайет".	Жюль Ведрин. «Жизнь лётчика. Сам о себе»..

Последний полёт

В 10 часов 30 минут 21 апреля 1919 года (согласно акту № 15) Жюль Ведрин погиб недалеко от муниципалитета Сен-Рамбер-д'Альбон вместе со своим механиком, совершая почтовый рейс на двухмоторном самолете «Кодрон C-23» по маршруту Париж – Рим - Константинополь. У самолёта отказал двигатель, и при вынужденной посадке произошла катастрофа.

Похоронен знаменитый авиатор с большими почестями на парижском кладбище Пантен в семейной могиле. Там лежат все три брата Ведрин.

Семья

• Жена — Мелани Амели Ноэми Лежен
• Дочь — Жанна Ведрин (Балета), учительница
• Сын — Анри Ведрин (1911 — 1995), французский политический деятель. До войны — генеральный секретарь ВКТ (металлургия). Во время Второй мировой войны попал в плен. В концлагере организовал группу сопротивления из числа активных коммунистов. После освобождения, стал депутатом от КПФ в департаменте Алье, - с 1945 до 1958 года, затем - с 1968 по 1973 год.
• Дочь — Сюзанна Ведрин
• Сын — Эмиль Ведрин

Памятники

• В коммуне Бюсьер-Дюнуаз возведена памятная гранитная стела в честь Жюля Ведрина, который приземлился там 2 апреля 1911 года во время перелёта Париж-По из-за тумана и из-за желания повидать свою семью. Его жена была оттуда родом и отдыхала там с дочерью.

Стела создана 20 марта 1990 года по эскизу Андре Фремонта (Frémont). Она представляет собой крыло "Морана". Была открыта 31 октября 1991 года в присутствии мэра, муниципальных советников, общественных деятелей, прессы, а также дочери авиатора Жанны Балета (урождённой Ведрин), её дочери и внучки.

• В 1921 году на террасе магазина "Галерея Лафайет" был установлен мемориальный обелиск в честь Жюля Ведрина, совершившего первую посадку самолета на крышу здания.
• На месте гибели Жюля Ведрина, в Сен-Рамбер-д'Альбон (Дром) установлен памятный камень.
• 9 апреля 2011 года имя Жюля Ведрина было присвоено транспортной развязке аэропорта Сальваза в Каркасоне.
• В мае 2011 года в городе Кинтанапалья (Испания) установлен бюст Жюля Ведрина на месте его приземления из-за неисправности во время перелёта Париж-Мадрид в 1911 году.

Камень на месте гибели Жюля Ведрина в Сен-Рамбер-д'Альбон.	Мемориальный обелиск на террасе магазина "Галерея Лафайет".	Надгробие братьев Ведрин	Бюст в память о Жюле Ведрине в Кинтанапалье.

Ссылки

• [albindenis.free.fr/Site_escadrille/escadrille003_02.htm Эскадрилья MS 3. Из истории.] (фр.)
• [albindenis.free.fr/Site_escadrille/escadrille022.htm Эскадрилья DO 22. Из истории.] (фр.)
• [warspot.ru/1893-drama-v-dvuh-chastyah Драма в двух частях.]

Литература

• Беляков, А. И. [fanread.ru/book/115584/ Воздушные путешествия]. — СПб.: Политехника, 1993.. ISBN отсутствует.
• Гальперин, Ю. М. . Воздушный казак Вердена. — М.: Молодая гвардия, 1981..ISBN отсутствует.
• Гальперин, Ю. М. [www.litmir.info/bd/?b=190145 Воздушный казак Вердена]. — М.: Молодая гвардия, 1990. — 332 с. — ISBN 5-235-00997-5.
• Гальперин, Ю. М. [www.vokrugsveta.ru/vs/article/5459/ «Отмеченный огненной страстью…»]. — «Вокруг света» №3, 1977.
• Маркуша, А. М. [i.booksgid.com/web/online/38578 Я – лётчик]. — Вологда: Красный Север, 2000.. ISBN отсутствует.
• Маркуша А. М. Собрание сочинений. В 3-х томах. Т. 3: Перелётные птицы. Самолёты нашей судьбы. Умру лейтенантом. Последний парад. От винта! Завещание грустного клоуна.. — М., 2002. — 607 с. — ISBN 5-901808-04-5.
• Мижо Марсель. [www.litmir.info/br/?b=19921 Сент-Эззюпери]. — М.: Молодая гвардия, 1963. — (ЖЗЛ).. ISBN отсутствует.
• Рохмистров В. Г. [fanread.ru/book/10134455/ Авиация великой войны]. — М.: ACT: ВЗОИ, 2004. — ISBN 5-17-015605-7.
• Антуан де Сент-Экзюпери. Маленький принц. — М.: Детская литература, 1967.. ISBN отсутствует. Перевод Норы Галь.
• Антуан де Сент-Экзюпери. Авторский сборник. — М.: Художественная литература, 1983..ISBN отсутствует. Вступительная статья Марка Галлая.
• Славороссова Е. А. Во славу России. — "Детская школьная академия" №№ 1-3, 2005.
• Jules Vedrines. La Vie d'un Aviateur. — Batzendorf, France, 2002. — 586 с. — (L'officine Biographie). — ISBN 2-914614-20-9. (фр.)
• Le Magazine du Carcassonnais et de l'Ouest Audois, numéro 23. [academiedesartsetdessciencesdecarcassonne.blogs.midilibre.com/tag/charles+toussaint+védrines Charles Toussaint Védrines, dit Jules]. (фр.)
• Janine Tissot. [www.janinetissot.fdaf.org/jt_vedrines.htm Charles Toussaint VEDRINES dit Jules VEDRINES]. (фр.)

Фильмография

• 1910 — В воздухе (фр. Dans les airs).
• 1912 — Похищение на гидроаэроплане (фр. Un enlèvement en hydroaéroplane).
• 1913 — Обручённые с воздухом (фр. Les fiancés de l’air).
• 1916 — Макс в воздухе (фр. Max dans les airs)

Отрывок, характеризующий Ведрин, Жюль

Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.


На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.