Дассен, Жюль

Жюль Дассе́н (Джулз Дэ́ссин)
Jules Dassin
Имя при рождении:	Джулиус Дассин
Дата рождения:	18 декабря 1911(1911-12-18)
Место рождения:	Мидлтаун, Коннектикут, США
Дата смерти:	31 марта 2008(2008-03-31) (96 лет)
Место смерти:	Афины, Греция
Гражданство:	США США Франция Франция Греция Греция
Профессия:	кинорежиссёр, актёр
Карьера:	1934—1980
Направление:	film-noir
Награды:	Каннский кинофестиваль (лучшая режиссура) (1955)

Жюль Дассе́н (фр. Jules Dassin, до переезда в Европу — Джу́лиус Мо́зес Да́ссин (англ. Julius Moses Dassin), 18 декабря 1911, Мидлтаун, Коннектикут, США — 31 марта 2008, Афины, Греция) — американский и французский кинорежиссёр и актёр, классик жанра нуар, снявший в этом жанре три знаменитых фильма — «Обнажённый город» (1948), «Ночь и город» (1950) и «Рифифи» (1955). За последний удостоен премии Каннского кинофестиваля за лучшую режиссуру. Отец французского эстрадного певца Джо Дассена.

Биография

Ранние годы

Жюль Дассен родился под именем Джулиус Мозес Дассин (уменьшительно Джули) в городке Миддлтаун округа Миддлсекс в штате Коннектикут на восточном побережье США в набожной еврейской семье недавних эмигрантов из Российской империи, одним из восьми детей. Его отец Шмил (Сэмюэл) Дассин (1887—1949) был парикмахером из Одессы, мать Берта Фогель (Berthe Vogel Dassin, 1885—1949) — домохозяйкой из Польши. Дед режиссёра занимался производством париков для Одесского оперного театра. Вскоре после рождения Джулиуса вся семья переехала в нью-йоркский район Гарлем, учился Дассен в средней школе Морриса в Бронксе.

После кратковременного обучения в Европе, Дассен начал театральную карьеру на идише в нью-йоркской еврейской пролетарской труппе «АРТЕФ» (идиш: Арбэтэр Театэр Фарбанд — рабочее театральное объединение) в 1934 году, когда театр въехал в собственное здание на Бродвее. Эта новаторская труппа была создана режиссёром Бенно Шнайдером — воспитанником вахтанговской театральной студии «Габима» — в МХАТовских традициях и находилась под сильным влиянием советского авангардизма середины 20-х годов, не исключая и прокоммунистической направленности. С 1936 года Дассен уже в основном актёрском составе, играл главным образом в пьесах Шолом-Алейхема («Дос гройсэ гевинс» — «Большой выигрыш, или 200000»), а также в «Рекрутах» Липы Резника («Рекрутн») и пьесах Мойше Кульбака «Разбойник Бойтрэ» («Бойтрэ-газлен») и «Биньёмен Магидов» (Вениамин Магидов). Одновременно зарабатывал на жизнь сочинением сценариев для популярного в те годы радиочаса Кейт Смит (c 1937 года) и постановкой одноактных комедий в летних еврейских рабочих лагерях «Кэмп Киндерланд» (идиш: детская страна) и «Кэмп Ништ Гедайгет» (идиш: беззаботный) в Катскильских горах (в первой из этих колоний он до 1939 года работал главным администратором). В одном из этих лагерей он познакомился со своей будущей женой (с 1933 года), скрипачкой Беатрис Лонер. После окончания еврейской школы в Бронксе, Беатрис Лонер (1913, Нью-Йорк — 1994, Палм Спрингс, Калифорния), чей отец эмигрировал в США из Бучача (Галиция, Австро-Венгерская империя), продолжила обучение в Джулиардской школе музыки под руководством британского скрипача и педагога Харольда Беркли (англ. Harold Berkeley), но оставила музыкальную карьеру вскоре после замужества.

Голливуд

После распада труппы АРТЕФ в 1940 году — Дассен впервые выступил в роли режиссёра, поставив Medicine Show (лечебное шоу) на Бродвее. Умеренный успех постановки привёл к его переезду в Лос-Анджелес, где он вскоре начал работать в Голливуде, подписал семилетний контракт с компанией Метро-Голдвин-Майер (MGM) и уже в следующем году дебютировал короткометражной экранизацией рассказа Эдгара По «Сердце-обличитель». На протяжении 1940-х годов Дассен снял ряд полнометражных лент, но в 1947 году, остро ощущая отсутствие творческой свободы, прервал контракт с MGM и вернулся в Нью-Йорк. Здесь он начал сотрудничать с независимыми кинокомпаниями и один за другим снял четыре культовых детективных фильма в стиле нуар с оттенком эстетики неореализма, принесших ему известность и кассовый успех — Brute Force (грубая сила), 1947; Naked City («Обнажённый город», в Нью-Йорке), 1948; Thieves’ Highway («Воровское шоссе», в Сан-Франциско), 1949; и Night and the City («Ночь и город», в Лондоне), 1950.

Во всех четырёх картинах Дассен отдаёт явное предпочтение саспенсу и напряжённости перед откровенными сценами насилия, ставшими характерной частью гангстерского кино. Начиная со второго из них (Обнажённый город) он ведёт съёмки на реальных улицах Нью-Йорка и использует непрофессионалов в качестве статистов — практика, появившаяся в Италии и не принятая тогда в Америке.

В чёрном списке

Однако ещё до окончания съёмок картины «Ночь и город» в Лондоне дальнейшая карьера режиссёра в США была прервана его коллегой Эдвардом Дмитрыком, который в набиравшую обороты эпоху маккартизмa засвидетельствовал членство Дассена в коммунистической партии перед Комиссией по расследованию антиамериканской деятельности (House Committee on Un-American Activities, или HCUA). Дассен, попав в «Чёрный список» Голливуда, остался практически без работы (одна театральная постановка за 3 года) и, так и не дождавшись собственной повестки от HCUA, в 1953 году был вынужден переехать вместе со всей семьёй (женой, дочерьми Джули и Рики, сыном Джозефом) в Париж, где к тому времени уже сложилось целое сообщество, таких же как и он, голливудских невозвращенцев.

После пяти лет мытарств и безуспешных попыток вернуться в кино во Франции и Италии, Дассену всё же удалось получить новый контракт и продолжить кинематографическую деятельность во Франции, впоследствии в Греции и вновь в США — Rififi (Du Rififi chez les Hommes; Рифифи, или мужские разборки), 1955; Never on Sunday (Ποτέ την Κυριακή — Поте тин кириаки; только не в воскресенье), 1959; Phaedra (Федра), 1961; Topkapi (кинжал Топкапи), 1964. Большинство из этих фильмов, в первую очередь «Ночь и город», «Рифифи» (приз за лучшую режиссуру на кинофестивале в Каннах, 1955) и «Кинжал Топкапи», стали классикой жанра нуар. Франсуа Трюффо назвал «Рифифи» лучшим фильмом жанра.

Новая жизнь

В 1955 году на фестивале в Каннах Дассен познакомился с начинающей греческой актрисой Мелиной Меркури (1920—1994), вскоре развёлся с Беатрис Лонер (Béatrice Launer, 18 июня 1913—1994) и в начале 1960-х годов поселился с новой женой в Греции. Успешное использование греческой тематики и несказанная популярность картины «Только не в воскресенье» сделали супружескую (с 1966 года) пару Дассен-Меркури чем-то вроде национальных героев в этой стране. Мелина Меркури снялась в главных ролях в большинстве картин Дассена этого периода (в том числе артхаусных), включая такие известные как «Кинжал Топкапи» с Максимилианом Шеллом и Питером Устиновым, «Никогда в воскресение» (в 1967 году на его основе Дассен поставил мюзикл Illya Darling, Лапочка Иллия, на Бродвее с Меркури в главной роли), «Федра» (с Энтони Перкинсом) и «Страстная мечта» (Dream of Passion, 1978) — последняя роль Мелины в кино.

Жюль Дассен был продюсером и автором или соавтором сценария в большинстве своих картин, а также снялся в некоторых из них, в том числе под псевдонимом Perlo Vita. В картине Только не в воскресенье (1959), Дассен и Меркури сыграли главные роли. В годы диктатуры в Греции (1967—1974) Дассен и Меркури жили в Нью-Йорке и во Франции, затем вновь поселились в Афинах, где Меркури стала членом парламента, а с 1981 года — министром культуры Греции. С 1980 года, устав от трудностей финансирования некоммерческого кино, Дассен сконцентрировался главным образом на театральных постановках в Афинах. После смерти Мелины в 1994 году он остался жить в Афинах в своём особняке на улице Мелины Меркури один.

Фильмография

• 1941 — Сердце-обличитель / The Tell-Tale Heart, к/м
• 1942 — Нацистский агент / Nazi Agent
• 1942 — Амурные истории Марты / The Affairs of Martha
• 1942 — Воссоединение во Франции / Reunion in France
• 1943 — Свежие идеи / Young Ideas
• 1944 — Кентервильское привидение / The Canterville Ghost
• 1946 — Письмо для Иви / A Letter for Evie
• 1946 — Два умных человека / Two Smart People
• 1947 — Грубая сила / Brute Force
• 1948 — Обнажённый город / The Naked City
• 1949 — Воровское шоссе / Thieves' Highway
• 1950 — Ночь и город / Night and the City (Великобритания)
• 1955 — Мужские разборки / Du rififi chez les hommes (Франция)
• 1957 — Тот, кто должен умереть / Celui qui doit mourir (Франция/Италия)
• 1959 — Закон / La legge (Италия/Франция)
• 1960 — Только не в воскресенье / Ποτέ Την Κυριακή (Греция)
• 1962 — Федра / Phaedra (Греция/Франция/США)
• 1964 — Топкапи / Topkapi
• 1966 — В 22:30 летом (10:30 P.M. Summer) (США/Испания)
• 1968 — Выживание (Война или мир) / Hamilchama al hashalom (док., Израиль/США)
• 1968 — В напряжении / Up Tight!
• 1969 — Христа распинают вновь (Страсти по-гречески) / Christ Recrucified
• 1970 — Обещание на рассвете / Promise at Dawn (Франция/США)
• 1974 — Репетиция / The Rehearsal (Великобритания/Греция)
• 1978 — Плач женщин / Κραυγή Γυναικών (Греция/США/Швейцария)
• 1981 — Поздняя любовь / Circle of Two (Канада)

Театральные постановки в США

• Medicine Show (Медицинское представление), спектакль по пьесе Оскара Сола и Эйч Ар Хаиса. Премьера: 4 апреля 1940 года в театре New Yorker Theatre (теперь Studio 54) по адресу 254 Вест 54-я улица на манхэттенском Вест-Сайде. Всего 35 представлений до 11 мая того же года.
• Joy to the World (Радость миру), спектакль по пьесе Аллана Скотта. Премьера: 18 марта 1948 года в театре Plymouth Theater (теперь Gerald Schoenfeld Theatre) по адресу 236 Вест 45-я улица на манхэттенском Вест-Сайде. Всего 124 представления до 3 июля того же года.
• Magdalena, мюзикл Эйтора Вила-Лобоса. Премьера: 20 сентября 1948 года в театре Ziegfeld Theatre (разрушен в 1966 году) по адресу Шестая Авеню, угол 54-й улицы на манхэттенском Вест-Сайде (крыша). Всего 88 представлений до 4 декабря того же года.
• Two’s Company (Компания из двоих), зарисовки Чарльза Шермана. Премьера: 15 декабря 1952 года в театре Alvin Theatre (теперь Neil Simon Theatre) по адресу 250 Вест 53-я улица на манхэттенском Вест-Сайде. Всего 90 представлений до 8 марта 1953 года.
• Isle of Children (Остров детей), спектакль по пьесе Роберта Л. Джозефа. Премьера: 16 марта 1962 года в театре Cort Theatre по адресу 138 Вест 48-я улица на манхэттенском Вест-Сайде. Всего 11 представлений до 24 марта того же года.
• Illya Darling (Лапочка Илия), мюзикл по фильму «Только не в воскресенье». Премьера: 11 апреля 1967 года в театре Mark Hellinger Theatre на Бродвее (1655 Бродвей на углу 237 Вест 51-й улицы на Манхэттене). Всего 320 представлений до 13 января 1968 года с Мелиной Меркури в роли беспечной проститутки Илии и музыкой Маноса Хадзидакиса, 6 номинаций на премию «Тони».

Разное

• Картина Обнажённый город (1948) — первый фильм, целиком снятый вне студийных павильонов на реальных улицах Нью-Йорка.
• Картина Рифифи (1955) о воровском мире Монмартра среди прочего известна своей 33-минутной и абсолютно немой сценой ограбления.
• Жюль Дассен снял своего сына Джозефа, более известного как Джо Дассен, в эпизодических ролях нескольких своих картин, для саундтрека второй из которых — Куда дует тёплый ветер, или Закон (1958) он попросил его записать под гитару песню, которая уже в следующем году вышла отдельным синглом, запустив таким образом музыкальную карьеру популярного французского шансонье.
• Песня Маноса Хадзидакиса «Та педиа ту Пиреа» (Парни из Пирея), больше известная как «Только не в воскресенье», в исполнении Мелины Меркури и основанная на ней тема в сопровождении бузуки из одноимённого кинофильма Дассена (1960) принесла автору «Оскар», стала одной из самых знаменитых греческих песен и популяризовала бузуки. Именно после фильма Только не в воскресенье греческая тематика — и не только на киноэкране — стала непременно сопровождаться аналогичными мелодиями в сопровождении этого музыкального инструмента. Первоначальная запись этой песни использована, например, в афинских эпизодах картины Стивена Спилберга «Мюнхен» (2005).
• Дассен написал предисловие к сборнику [www.greenwood.com/images/coverImage.aspx?sku=GM9063 Yiddish Proletarian Theatre: The Art and Politics of the ARTEF, 1925—1940] (еврейский пролетарский театр на идише: искусство и политика АРТЕФ), Greenwood Press: Westport, 1998. В этой знаковой нью-йоркской труппе, основанной в традициях Московского Художественного театра, начался творческий путь режиссёра.
• В 2005 году Дассен принял камео-участие в съёмках трёх документальных лент (Buzz и The Long Haul of A.I. Bezzerides — оба о жизни и творчестве писателя и киносценариста греко-армянского происхождения А. И. Беззеридеса по прозвищу «Buzz» (1908—2007), с которым Дассен работал над картиной Воровское шоссе, и в Cineastes en acció вместе с Вуди Алленом, Бернардо Бертолуччи и др.)

Семья

Дети:

• • Джо Дассен (Джозеф Айра Дассен/Joseph Ira Dassin, 1938—1980) — французский эстрадный певец.
  • Ришел (Рики) Дассен (Richelle, или Ricky, Dassin, p. 1940) — автор слов к песням Вангелиса (cf. альбом «Earth», 1973), Демиса Руссоса и своего брата.
  • Джули Дассен (Julie Dassin, p. 1945) — снялась в ролях второго плана в лентах своего отца, Питера Устинова и некоторых других режиссёров.
• Внучатый племянник — Лев Л. Дассин (англ. Lev L. Dassin, род. 1965) — исполняющий обязанности Главного прокурора Южного района Нью-Йорка (United States Attorney for the Southern District of New York), который руководил арестом и обвинением Бернарда Мэйдоффа. Его отец — Джеральд Дассин — был вице-президентом косметической фирмы «Ревлон».

Галерея

• [www.joedassin.info/photos/enfance/ph13.jpg Семья Дассен (Джулс Дассин с первой женой Беатрис, сыном и дочерьми)]
• [www.joedassin.info/ru/press-a08.html На похоронах сына (фоторепортаж, русская версия)] — [www.joedassin.info/fr/press-a08.html французская версия]
• [www.joedassin.info/ru/press-a01.html С дочерьми и сыном] [www.joedassin.info/fr/press-a01.html (французская версия)]
• [www.joedassin.info/ru/press-a02.html С сыном] [www.joedassin.info/fr/press-a02.html (французская версия)]
• [www.joedassin.info/photos/famille/ph1.jpg С первой женой и сыном], [www.joedassin.info/photos/famille/ph4.jpg с Мелиной Меркури и сыном], [www.joedassin.info/photos/famille/ph32.jpg с сыном], [www.joedassin.info/photos/famille/ph26.jpg с Мелиной Меркури]
• [www.joedassin.info/ru/album-part3.html#photo_n Кадры из кинофильмов Дассена с участием сына]
• [cache.viewimages.com/xc/3270372.jpg?v=1&c=ViewImages&k=2&d=2C48553CC6AAB74CA8E886EFFF179C27A55A1E4F32AD3138 Фотопортрет № 1]
• [cache.viewimages.com/xc/3241463.jpg?v=1&c=ViewImages&k=2&d=DCB332A6E7C66BD32DBD5441EB2C684DA55A1E4F32AD3138 Фотопортрет № 2]

Отрывок, характеризующий Дассен, Жюль

– Нет, – сказала княжна Марья.
– Теперь чтобы понравиться московским девицам – il faut etre melancolique. Et il est tres melancolique aupres de m lle Карагин, [надо быть меланхоличным. И он очень меланхоличен с m elle Карагин,] – сказал Пьер.
– Vraiment? [Право?] – сказала княжна Марья, глядя в доброе лицо Пьера и не переставая думать о своем горе. – «Мне бы легче было, думала она, ежели бы я решилась поверить кому нибудь всё, что я чувствую. И я бы желала именно Пьеру сказать всё. Он так добр и благороден. Мне бы легче стало. Он мне подал бы совет!»
– Пошли бы вы за него замуж? – спросил Пьер.
– Ах, Боже мой, граф, есть такие минуты, что я пошла бы за всякого, – вдруг неожиданно для самой себя, со слезами в голосе, сказала княжна Марья. – Ах, как тяжело бывает любить человека близкого и чувствовать, что… ничего (продолжала она дрожащим голосом), не можешь для него сделать кроме горя, когда знаешь, что не можешь этого переменить. Тогда одно – уйти, а куда мне уйти?…
– Что вы, что с вами, княжна?
Но княжна, не договорив, заплакала.
– Я не знаю, что со мной нынче. Не слушайте меня, забудьте, что я вам сказала.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть то, что она сказала, что она не помнит, что она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает – горя о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.
– Слышали ли вы про Ростовых? – спросила она, чтобы переменить разговор. – Мне говорили, что они скоро будут. Andre я тоже жду каждый день. Я бы желала, чтоб они увиделись здесь.
– А как он смотрит теперь на это дело? – спросил Пьер, под он разумея старого князя. Княжна Марья покачала головой.
– Но что же делать? До года остается только несколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить брата от первых минут. Я желала бы, чтобы они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею. Вы их давно знаете, – сказала княжна Марья, – скажите мне, положа руку на сердце, всю истинную правду, что это за девушка и как вы находите ее? Но всю правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против воли отца, что я бы желала знать…
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду, выражалось недоброжелательство княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось, чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скорее чувствовал, чем думал.
– Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, – сказал он, покраснев, сам не зная от чего. – Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не знаю: вот всё, что можно про нее сказать. – Княжна Марья вздохнула и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.


Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.