Полиньяк, Жюль Огюст Арман Мари

Жюль Огюст Арман Мари Полиньяк Jules, prince de Polignac<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
8-й премьер-министр Франции
8 августа 1829 – 29 июля 1830
Монарх:	Карл X
Предшественник:	Жан Мартиньяк
Преемник:	Виктор де Брольи
Рождение:	14 мая 1780(1780-05-14) Версаль
Смерть:	2 марта 1847(1847-03-02) (66 лет) Париж
Отец:	Жюль Франсуа Арман де Полиньяк
Мать:	Иоланда Мартин Габриэль де Поластрон
Партия:	ультрароялисты
Награды:

Жюль-Огю́ст-Арма́н-Мари́ Полинья́к, 3-й герцог де Полиньяк (граф, позже принц фр. Jules, prince de Polignac, 14 мая 1780, Версаль — 2 марта 1847, Париж) — французский государственный деятель.

Биография

Восприемницей его была Мария-Антуанетта, нежно любившая его мать и доверившая ей воспитание своих детей. Ещё ребёнком он торжественно должен был поклясться отцу перед распятием, что будет до конца жизни вести борьбу против принципов и последствий революции.

За участие в заговоре Жоржа Кадудаля Полиньяк был приговорен к двухлетнему заключению в тюрьму, но оставался под арестом до 1814 года, когда ему удалось бежать.

При Людовике XVIII он был послан в Рим, где заявил себя сторонником крайнего абсолютизма. Сделавшись пэром Франции, он присягнул конституции лишь после того, как Папа устранил его религиозные сомнения насчет дозволительности подобной присяги. В 1820 году Папа за его рвение к католицизму дал ему титул римского князя.

Граф д’Артуа, будущий Карл X, хотел предложить ему пост министра, но Людовик XVIII ограничился назначением его послом в Лондон (1823). Отсутствие талантов и знаний у Полиньяка не было тайной и для графа д’Артуа, и он сам, сделавшись королём, долго медлил с призывом Полиньяка в правительство. Когда министр иностранных дел граф де Ла Ферронэ по состоянию здоровья ушёл в отставку, Карл Χ хотел назначить на его место Полиньяка, но остальные министры не допустили этого. Сознание собственной непопулярности вызвало со стороны Полиньяка торжественное заявление в палате пэров, что он придерживается совершенно конституционного образа мыслей; но это заявление было встречено насмешками.

После падения кабинета Мартиньяка Полиньяк 8 августа 1829 года стал министром иностранных дел и премьер-министром. На этом посту он явился главным виновником ордонансов 25 июля 1830 года, повлёкших за собою Июльскую революцию. 15 августа Полиньяк, переодетый лакеем, был узнан в Сент-Ло, арестован при громадном возбуждении народа и отвезён в венсенскую тюрьму. Защитником его перед палатой пэров был бывший противник его Мартиньяк, несмотря на все усилия которого, он был 21 декабря приговорён к лишению гражданских прав и пожизненному заключению. Шесть лет спустя, 29 ноября 1836 года он был помилован, но выслан из страны на 20 лет.

Сочинения

• Во время заключения в Гаме он написал «Considérations politiques» (Пар., 1832).
• Другие сочинения его:
  • «Etudes historiques, politiques et morales» (Париж, 1845);
  • «Réponse à mes adversaires» (там же).

Литература

• Полиньяк, Жюль-Огюст-Арман-Мари // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Полиньяк, Жюль Огюст Арман Мари

– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.