Персонажи книг А. М. Волкова о Волшебной стране

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Жёлтый Туман (явление)»)
Перейти к: навигация, поиск




Содержание

В сказках Александра Волкова о Волшебной стране фигурирует свыше полутора сотен именованных персонажей, а также значительное количество безымянных действующих лиц. Следует также учитывать, что сказки Волкова существуют во множестве различных редакций: автор не раз вносил правку в уже изданные тексты, перерабатывал сюжет, корректировал поведение персонажей, давал имена безымянным ранее героям или изменял уже имеющиеся имена.

В данной статье собрана информация по всем именованным персонажам сказочного цикла Волкова. Подробные сведения о наиболее значимых героях вынесены в отдельные статьи.

В список также включены (с соответствующими перенаправлениями) безымянные персонажи, получившие имена в поздних редакциях (например, деревянный клоун, «превратившийся» впоследствии в Эота Линга, или Предводитель Летучих Обезьян, ставший Уоррой), а также важные для сюжета безымянные персонажи с устойчивыми «прозвищами» (например, начальник полиции). Важные для сюжета герои, не имеющие ни имени, ни устойчивого «прозвища» (например, девушка Железного Дровосека и её злая тётка), как и малозначимые безымянные персонажи (например, министр земледелия короля Уконды) в список не включены.

Персонажи с одинаковыми именами снабжены отличительными пометками, которых не было в текстах Волкова (в частности, Бориль из древних времён обозначен как Бориль (первый), а его тёзка из нового времени — как Бориль (второй)). «Видовые» обозначения отдельных персонажей (например, Людоед, Аист, Белка) сочтены именами собственными, если в текстах Волкова они были написаны с заглавной буквы.

Агранат

Могучий завоеватель Аграна́т — полководец, а возможно и правитель какого-нибудь древнего королевства или империи в Волшебной стране. Упоминается мимоходом в тексте книги «Жёлтый Туман»[1], когда волшебница Арахна читает летопись гномов, пробудившись от своего сна длиной в пять тысяч лет.

Аист

А́ист (из книги «Волшебник Изумрудного города») спас Страшилу, когда тот застрял посреди Большой реки на шесте. Вняв просьбе Элли, Аист перенёс Страшилу по воздуху на берег[2].

Образ Аиста заимствован А. М. Волковым из сказки «Удивительный Волшебник из Страны Оз» Л. Ф. Баума[3].

Алона

Ало́на (из книги «Семь подземных королей») — жена ловчего Ортеги, нашедшего Усыпительную воду. Горячо любила своего мужа и очень переживала, когда тот был найден без признаков жизни после своего загадочного исчезновения[4]. К счастью для Алоны, Ортега вскоре пришёл в себя. У Алоны и Ортеги были дети (по крайней мере, двое).

Альген

Дуболом Альген — эпизодический персонаж сказочного цикла А. М. Волкова о Волшебной стране. Альген является единственным рядовым дуболомом, чьё имя упоминается в книгах Волкова. Фигурирует в книге «Жёлтый Туман».

Принимал участие в военном походе сторонников Страшилы Мудрого против великанши Арахны. Главная обязанность дуболомов в этом мероприятии заключалась в том, чтобы тащить за собой на верёвочке бронированный фургон, в котором располагались более привилегированные участники боевых действий. Дуболомы были избраны для этой миссии потому, что, в отличие от малорослых лошадок Волшебной страны, они никогда не уставали, и могли везти фургон хоть целые сутки напролёт, без перерыва.

Дуболом Альген оказался единственным пострадавшим, когда Арахна обрушила на фургон каменную лавину с одной из близлежащих гор. Падающим валуном Альгену оторвало руку[5]. По счастью, на самочувствии и здоровье Альгена это никак не отразилось: когда обвал закончился, товарищи вставили ему руку на место, и военный поход продолжился как ни в чём не бывало.

Альфред Каннинг

Анна Смит

Миссис А́нна Смит — мать Элли и Энни Смит, жена фермера Джона и сестра Чарли Блека. Упоминается во всех шести книгах сказочного цикла. Живёт в Канзасе. Занимается домашним хозяйством. Девичья фамилия Анны — по всей видимости Блек. Изначально Анна не верила в существование волшебства в современном мире: «Жили волшебники в прежние времена, а потом перевелись. Да и к чему они? И без них хлопот довольно»[6]. Однако после того, как Элли побывала в Волшебной стране, Анне пришлось изменить своё мнение.

Несмотря на то, что два из трёх путешествий Элли в Волшебную страну поначалу выглядели как трагедия — родители считали дочь погибшей — Анна несколько раз давала Элли и Энни добровольное согласие на новый визит в край чудес. Ей принадлежит фраза: «Можно и с крыльца упасть и кости переломать, а другой из трёх необыкновенных путешествий вернётся целым и невредимым, как Элли»[7]. Анне присущ определённый фатализм, она верит, что каждому на роду написана его судьба.

Анна Смит — добрая простая женщина. Она любит своих дочерей, но может быть и строга к ним (достаточно вспомнить эпизод, где Анна отбирает у Энни серебряный свисточек Рамины[8]). В честь Анны Смит названа её младшая дочь, более известная под уменьшительным именем Энни.

Роль миссис Анны в книгах Волкова эпизодическая. Из любопытных фактов можно отметить, что Анна, в отличие от обеих своих дочерей, панически боится мышей[8].

Происхождение образа

Прообразом Анны Смит была тётя Эм из «сериала» Л. Ф. Баума о Стране Оз, по мотивам которого Волков создавал свою Волшебную страну. Однако Анна существенно моложе тёти Эм: если героиня Баума описана как пожилая леди уже с самой первой книги, то Анна ещё и спустя десять лет остаётся достаточно молода и даже обзаводится второй дочерью. Также, в отличие от тёти Эм, Анна не переселяется впоследствии в сказочную страну, а продолжает жить в Канзасе. Кроме того, тётя Эм у Баума чаще изображается через призму её отношений с супругом, дядей Генри, в то время как у Волкова отношения между Анной и её мужем Джоном остаются почти полностью «за кадром».

Следует добавить, что в первых изданиях «Волшебника Изумрудного города» (1939 и 1941 гг.) у Элли не было родителей: Анна и Джон приходились ей тётей и дядей, на попечении которых она жила, подобно Дороти Баума.

Заимствование образа другими авторами

В неканонической вселенной Волшебной Страны, созданной Сергеем Сухиновым, Анна с мужем погибают от урагана, насланного колдуньей Кориной, которая мстит Элли за смерть Гингемы. Позже Элли оживляет её и отца с помощью каменного Цветка Желаний.

Антрено

Антре́но (из книги «Жёлтый Туман») — старейшина гномов во времена усыпления Арахны. Испросил у Гуррикапа позволения отвезти колдунью в пещеру, чтобы ухаживать за ней, пока длится очарованный сон[9].

Араминта

Арами́нта (из книги «Огненный бог Марранов») — гигантская орлица, жена Карфакса. Вместе с мужем должна была вывести птенца, согласно строгой очереди, установленной в орлином племени. После того как вождь гигантских орлов Аррахес грубо нарушил очерёдность выведения потомства, приняла участие в заговоре, который организовал Карфакс против вождя. Однако среди заговорщиков нашёлся предатель и заговор был раскрыт. Аррахес и его сторонники первыми напали на мятежников. Араминта погибла в самом начале боя[10].

Аранья

См. Наранья.

Арахна

Ара́хна — одна из главных героев сказки «Жёлтый Туман», очень злая и очень сильная колдунья исполинского роста, владычица племени гномов[11]. Пожаловала в Волшебную страну из Большого мира примерно через тысячу или две тысячи лет, после того, как Гуррикап превратил эту страну в край чудес[9].

Волшебное имущество Арахна украла у своей матери Карены, «оставив беспомощную старуху одиноко доживать век»[1]. Кроме того, Арахна увела с собой гномов, подчинявшихся в ту пору Карене. Появившись в Волшебной стране, Арахна принялась активно досаждать местному населению: устраивала губительные ураганы и наводнения, насылала эпидемии и причиняла прочие бедствия людям и животным. Гуррикап, узнав об этом, погрузил Арахну в чудесный сон, которому предстояло продлиться пять тысячелетий[9].

Когда срок, назначенный Гуррикапом, истёк, Арахна воспряла ото сна[12] и пожелала стать владычицей Волшебной страны[13]. Сначала она достала имевшийся у неё ковёр-самолёт и вознамерилась облететь на нём все уголки Волшебной страны, чтобы потребовать покорности у местных жителей, однако отовсюду была с позором изгнана.

Пытаясь переломить ход войны в свою пользу и добиться повиновения от жителей Волшебного края, Арахна навела на страну ядовитый Жёлтый Туман[14]. Он ухудшал видимость, раздражал глаза и вызывал кашель и наконец не пропускал в достаточной мере солнечные лучи, в результате чего в Волшебную страну пришла снежная зима, грозившая стать вечной. Чтобы найти спасение, правитель Изумрудного города Страшила послал в Канзас гонца Фараманта[15]. Фарамант застал на ферме Смитов не только Энни и Тима, но и моряка Чарли Блека, гостившего в ту пору у родственников. Чарли с энтузиазмом включился в войну против Арахны. Под руководством Чарли Блека и Лестара мастера-Мигуны создали из привезённых моряком материалов самоходного железного великана Тилли-Вилли[16]. Тем временем бригада дуболомов доставила в Изумрудный город домик-фургон, на котором когда-то Элли прилетела в страну Жевунов. Этот домик переоборудовали в передвижную крепость, после чего можно было выступать в поход против Арахны. После долгой и упорной войны Арахну загнали на Утёс Гибели, откуда не было выхода, и Арахна, поняв, что битва проиграна, низринулась в глубокую пропасть[17].

Спустя два года, когда Волшебная страна столкнулась с космическими захватчиками-менвитами, поселившимися в за́мке Гуррикапа, Страшила и его друзья попытались наслать на лагерь захватчиков Жёлтый Туман. Однако из этого ничего не вышло[18].

Как отмечает художник Л. В. Владимирский, работавший в тесном сотрудничестве с А. М. Волковым и проиллюстрировавший все его сказки о Волшебной стране, художественное воплощение образа Арахны удалось найти далеко не сразу. Владимирский долго искал подходящий типаж, приглядывался к прохожим на вокзалах и в метро, советовался с Волковым, показывал тому различные наброски. Но все варианты Волков забраковал, отметив, что у художника всё время получается нечто вроде Бабы-Яги. В конечном итоге, Владимирский зарисовал собственную соседку по этажу, отличавшуюся скверным характером, и этот образ, получив неожиданно горячее одобрение Волкова, сделался классическим и воспроизводится с тех пор в книгах, переиздающихся в совокупности миллионными тиражами.[19]

Б. Бегак усматривает в образах великанши Арахны и подчинённых ей коротышек-гномов мотивы всемирного фольклора и многих литературных сказок, которые творчество Александра Волкова вбирает в себя, не утрачивая притом своей самобытности.[20][21]

Арбусто

Арбу́сто (из книги «Семь подземных королей») — один из последних семи королей Подземного царства, самый старший из всех. Цвет королевского двора Арбусто впрямую не называется, но по логике вещей — голубой, поскольку очередь правления Арбусто идёт сразу после зелёного короля Ментахо. Сведения о возрасте Арбусто расходятся. По одним данным, на момент заката королевской власти в Подземной стране Арбусто называется девяностолетним стариком[22] (то есть календарно он родился за 630 лет до этого, проспав, как и все короли, шесть седьмых своей жизни в очарованном сне). Однако в другом месте Волков пишет, что Арбусто, как и его собрат Ментахо, прожил около трёхсот лет[23], но тогда его биологический возраст должен был быть не более 40—45 лет; кроме того, Ментахо описан как полный сил богатырь средних лет, Арбусто же изображён дряхлым стариком. Поэтому версия о девяностолетнем возрасте выглядит предпочтительнее. Впрочем, несмотря на свои годы, Арбусто тоже стремился к единоличному правлению, уговаривая Хранителя времени Ружеро усыпить всех остальных королей, когда будет возвращена Усыпительная вода: «Пусть хоть два-три года, но я должен один побыть властителем нашей страны…»[22]. После усыпления всех королей и их приближённых Арбусто был перевоспитан, но подробности его дальнейшей судьбы неизвестны. Не исключено, однако, что Арбусто был в числе тех двух экс-королей, которые вошли в Совет Старейшин, созданный для управления страной после Великого Усыпления[24].

Примечательно, что в первом издании «Семи подземных королей» (1964 г.) в сцене «братания» двух королей (вскоре после исчезновения Усыпительной воды) фигурируют не Арбусто и Ментахо, а Барбедо и Эльяна[25]. Таким образом, разночтения в возрасте Арбусто могут отчасти объясняться наследием этой версии текста.

Арнаульф

«Сильный, могучий богатырь» Арнау́льф (упоминается в книге «Волшебник Изумрудного города») — персонаж сказки, которую Элли читала вслух, сидя на крыльце домика-фургона[6], незадолго до того, как до Канзаса донёсся ураган, вызванный колдовством Гингемы. Именно эпизод встречи Арнаульфа со сказочным волшебником-гигантом натолкнул Элли на мечты о волшебниках и чудесах; и мечты эти не замедлили сбыться.

Аррахес

Аррахе́с (из книги «Огненный бог Марранов») — гигантский орёл, вождь орлиного племени, честолюбец и подлец. Его единственный сын и наследник разбился, охотясь за туром. И Аррахес, в нарушение вековых обычаев, решил присвоить себе очередь на выведение птенца, чем ущемил права Карфакса и Араминты. Оскорблённый Карфакс организовал мятеж против бесчестного вождя. Однако среди бунтовщиков затесался предатель. И Аррахес, своевременно узнавший о заговоре, неожиданно напал на мятежников, разгромив их. Вместе с предателем, выдавшим заговор, лично преследовал Карфакса и нанёс ему тяжёлые раны в воздушной битве, закончившейся прямо над огородом Урфина Джюса. Спустя некоторое время (всего за три дня до возвращения Карфакса в Орлиную долину) Аррахес погиб в схватке со змеиным царём, «которого он вызвал на поединок из-за своего непомерного тщеславия»[26]. Новым вождём орлиного племени сделался Карфакс.

Арриго

Арри́го (из книги «Семь подземных королей») — летописец Подземной страны на закате царствования последних семи королей. Описан как «невысокий худощавый человек средних лет с умным лицом и вдумчивым взглядом серых глаз»[27].

Именно Арриго, много беседовавший с Элли и Фредом, которые попали в плен к королям, стал первым другом ребят среди Подземных рудокопов. Поначалу Арриго был убеждённым сторонником королевской власти в Пещере, однако разговоры с Элли заставили его задуматься и он переменил свою точку зрения[28].

Сделавшись сторонником пленённых детей, Арриго помог бежать в верхний мир сначала Тотошке, а затем и Фреду.

Когда монархии в Подземной стране пришёл конец и правителем рудокопов стал Ружеро, Арриго сделался его ближайшим помощником[29].

О дальнейшей участи Арриго ничего не известно, в последующих книгах этого цикла он не упоминается. В повести «Огненный бог Марранов» помощником Ружеро назван уже другой человек — Эльгаро[30]; однако однозначных выводов о судьбе Арриго из этого сделать нельзя хотя бы потому, что у Ружеро могло быть и несколько помощников одновременно.

Артошка

Пёсик Арто́шка (настоящее имя Арто́) — маленькая чёрная собачка, любимец Энни. Один из внуков Тотошки. Действует в книгах «Огненный бог Марранов» и «Жёлтый Туман», также упоминается в «Тайне заброшенного замка».

Был выбран Энни и Тимом в спутники в их путешествиях в Волшебную страну. Во время войны с Урфином Джюсом и Марранами обеспечивал разведку, когда Энни и Тим продвигались по дороге, вымощенной жёлтым кирпичом. Во время борьбы с Арахной помогал выследить колдунью, взяв след от её пещеры, до последнего убежища волшебницы в Кругосветных горах. Во время борьбы с менвитами Артошку в Волшебную страну не взяли, оставив в Канзасе: «Характер у него был несдержанный, он мог невзначай залаять и повредить делу»[31].

Так же как образ Энни является почти полной копией с её старшей сестры Элли, аналогично Артошка практически идентичен Тотошке — и по характеру, и внешне, и даже по сходству имён. Вместе с тем тот факт, что при третьем путешествии Энни и Тима в Волшебную страну Артошка был оставлен в Канзасе (в то время как Тотошка сопровождал Элли во всех трёх её путешествиях) может служить косвенным подтверждением устойчивой гипотезы о том, что «Тайна заброшенного замка» не была дописана Волковым до конца и после его смерти дорабатывалась другими людьми.

Арум

Ару́м (действует в книгах «Урфин Джюс и его деревянные солдаты», «Семь подземных королей» и «Жёлтый Туман») — капрал дуболомов, командир первого взвода деревянной армии Урфина Джюса. Этот взвод впоследствии был выкрашен в жёлтый цвет, а Арум получил жёлтую ленту через плечо. Во время похода дуболомов на Изумрудный город взвод Арума почти всё время находился в авангарде деревянной армии и в полном составе угодил в первый овраг[32], что вызвало остановку армии и ремонт пострадавших. Взвод капрала Арума захватил в плен Железного Дровосека, устроив засаду под аркой ворот Изумрудного города[33]. После поражения Урфина Джюса Арум стал мирным работником.

Судя по иллюстрациям Л. В. Владимирского, именно Арум возглавлял делегацию дуболомов, которые принесли семи подземным королям предложение о мире, когда те держали у себя в плену Элли и Фреда. Во время работ по возвращению Усыпительной воды Арум — один из бригадиров. Именно его Элли посылала его за Дином Гиором и Фарамантом, когда Лестар и его помощники уснули от испарений чудесной воды. Впоследствии Арум, вместе с Бефаром, руководил дуболомами, переносившими уснувших королей и их приближённых в Радужный дворец[34].

В «Жёлтом Тумане» Арум — один из перевозчиков на пароме, которые переправляют Руфа Билана через канал, когда тот направляется в Изумрудный город, чтобы передать ультиматум Арахны[35].

Асфейо

Асфе́йо (из книги «Семь подземных королей») — один из семи королей в эпоху Первого Усыпления. Цвет его королевского двора, по всей видимости, голубой, поскольку следующим в очереди правления был король Уконда[36], чей цвет был синий[37]. Судя по идентичности цветов — Асфейо является предком короля Арбусто. Также Асфейо известен как первый подземный король, который подвергся усыплению со всей семьёй, придворными, слугами, воинами и шпионами.

Ауна

Ручная лань Ау́на — питомица кухарки Фиолетового дворца Фрегозы. Упоминается в книге «Жёлтый Туман».

Ауна «отличилась» своим крайне несвоевременным побегом из дворца, когда Фрегоза, шутки ради, надела ей на голову волшебный серебряный обруч и вдобавок нечаянно нажала на рубиновую звёздочку, что сделало Ауну полностью невидимой. Попытки дозваться до беглянки или отыскать её следы успеха не возымели. Дело происходило незадолго до того, как колдунья Арахна наслала на Волшебную страну Жёлтый Туман. В результате сторонникам Страшилы в решающий период борьбы с Арахной пришлось обходиться без серебряного обруча.

Впрочем, когда Туман окутал Волшебную страну, Ауна вернулась во дворец искать убежища у своей хозяйки, и обруч отыскался, но это произошло уже после отбытия Железного Дровосека в Изумрудный город, так что «драгоценный талисман остался в стране Мигунов до исчезновения тумана»[38].

Следует отметить, что Ауна была не первым животным, которое невидимкой сбежало из Фиолетового дворца, унеся с собой серебряный обруч. Ранее точно таким же образом спасся от Бастинды будущий лисий король Тонконюх XVI.

Баан-Ну

Генерал Баан-Ну́ (из книги «Тайна заброшенного замка») — менвит, командир рамерийской экспедиции на Землю. Главный отрицательный герой всей книги. Баан-Ну — один из четверых членов экипажа космического корабля «Диавона» (наряду с Кау-Руком, Лон-Гором и Мон-Со), который на протяжении всего семнадцатилетнего полёта от Рамерии к Земле не погружался в состояние анабиоза, а бодрствовал[39]. Личным слугой генерала являлся Ильсор, тайный вождь арзаков.

Генерал Баан-Ну отличался любовью к орденам и склонностью преувеличивать собственные заслуги. Ещё до прилёта на Землю начал сочинять монументальный труд «Завоевание Беллиоры» (то есть Земли, как её именовали менвиты), в котором описывал свою — полностью вымышленную и приукрашенную — версию покорения Земли. К большому огорчению генерала, единственный экземпляр этой рукописи был уничтожен мышами Рамины во время их набега на Ранавир[40]. Кроме того, Баан-Ну был падок на драгоценности, что позволило Урфину Джюсу подстроить генералу ловушку, используя осколки Чёрного камня Гингемы.

Все попытки менвитов, возглавляемых Баан-Ну, завоевать Волшебную страну оказались безуспешными. В числе прочих менвитов (за исключением только Кау-Рука), генерал был погружён в сон при помощи Усыпительной воды и в таком виде помещён в анабиоз на борту «Диавоны» перед отлётом на Рамерию.

В целом образ генерала Баан-Ну в «Тайне заброшенного замка» — грозный и вместе с тем комический. Генерал часто оказывается в дурацком положении — иногда сам того не замечая, иногда, напротив, на виду у подчинённых. То он боксирует с несуществующим «невидимкой»[41], то взаправду невидимый Тим О’Келли окатит его водой из шланга[42], то говорильная машина, «подученная» Ильсором, принимается осыпать генерала оскорблениями[43].

Любопытно, что в первой редакции повести «Тайна заброшенного замка», частично опубликованной в газете «Дружные ребята» в 1971 году, генерал Баан-Ну, как и все прочие менвиты, вместо носа имел птичий клюв[44]. Да и сама задача генерала в ранних изданиях «Тайны заброшенного замка» несколько отличалась от итогового варианта: возглавляемый Баан-Ну экипаж «Диавоны» выполнял на Земле не захватническую, а разведывательную миссию, и только после её завершения должна была прибыть с Рамерии боевая эскадра из 96 звездолётов для покорения Земли[45]. Сам Баан-Ну в тех редакциях текста, помимо звания генерала, носил также титулы «командора»[46] и «Главного Кормчего»[47].

Балуоль

Балуо́ль — повар в Изумрудном дворце, добродушный толстяк. Упоминается в книгах «Урфин Джюс и его деревянные солдаты», «Жёлтый Туман» и «Тайна заброшенного замка». Служил ещё самому Гудвину. Во времена первого владычества Урфина Джюса обеспечивал того фальшивыми мышами и пиявками, сделанными из кроличьего мяса и сладкого шоколадного теста[48]. Близкий друг вороны Кагги-Карр. Именно от него ворона узнала о последних новостях в Изумрудном городе после своего возвращения из Канзаса. Помог Элли при организации бегства Фараманта и Дина Гиора из подвала, в котором Страж Ворот и Длиннобородый Солдат были заключены после того, как Урфин Джюс с армией дуболомов захватил Изумрудный город.

Барбедо

Барбе́до (действует в книгах «Семь подземных королей» и «Огненный бог Марранов») — один из последних семи подземных королей. Цвет королевского двора Барбедо — оранжевый. Судя по идентичности цветов (на иллюстрациях художника Л. В. Владимирского), Барбедо является потомком Граменто — одного из сыновей короля Бофаро. Как и его предок, отличался избыточным весом (видимо, это — отличительная черта наследников Граменто). По характеру (до перевоспитания) — обходительный, льстивый и хитрый человек, лицемер.

Именно Барбедо правил в том месяце, когда в Подземной стране очутились Элли, Фред и Тотошка, поэтому их поселили в Оранжевых покоях Радужного дворца. Второй из королей (после Ментахо), кто уговаривал Хранителя времени Ружеро помочь усыпить остальных и править Подземной страной единолично: «Для нашей страны вечная смена королей — сущее несчастье. От этого так страдает наш добрый народ…»[22]. После усыпления всех королей и их приближённых перевоспитан, причём, если судить по рисунку Владимирского, стал пекарем. Вполне вероятно, что после учреждения Совета Старейшин при правителе Ружеро вошёл в его состав.

В целом перевоспитание сильно изменило характер Барбедо: он стал «убеждённым революционером»[49]. Любопытно, что в книге «Семь подземных королей» при описании Барбедо несколько раз указывается, что он был лысым, в то время как в «Огненном боге Марранов» автор называет его рыжеволосым: возможно авторское представление о персонаже изменилось под влиянием рисунков Владимирского, на которых голова Барбедо изображена не полностью лысой, а с тёмными (или рыжеватыми, под цвет одежды) кудрями по бокам черепа.

Примечательно, что в первом издании сказки «Семь подземных королей», печатавшемся в журнале «Наука и жизнь» за 1964 год, роль Барбедо была существенно шире, чем в следующих редакциях, где часть действий Барбедо была передана королю Ментахо. В первой версии текста именно Барбедо помиловал Руфа Билана, вытерпел четырёхдневную бессонницу и приобрёл после перевоспитания профессию ткача[50].

Бастинда

Белка

Бе́лка (из книги «Волшебник Изумрудного города») — безымянная лесная зверушка, которая помогла Страшиле и Дровосеку спасти Элли от Людоеда: сначала указала его местонахождение, потом своим примером вдохновила Страшилу, боявшегося перейти по срубленному дереву через ров, окружавший замок Людоеда, а после перегрызла верёвки, которыми Людоед связал девочку. Когда спасение Элли благополучно завершилось, Белка «поскакала по деревьям, рассказывая всему лесу о гибели свирепого Людоеда»[51].

Беллино

Белли́но (из книги «Семь подземных королей») — самый честный и мудрый Хранитель времени в эпоху Первого Усыпления. Если судить по рисункам Л. В. Владимирского, был Хранителем времени у «зелёного» короля. Именно Беллино придумал усыплять королей на те шесть месяцев, в течение которых они не царствуют, а вместе с ними так же усыплять их семьи, всех придворных, слуг, воинов и шпионов. После того, как рудокопы осознали всю мудрость этого нововведения, Беллино по решению народа стал единственным Хранителем времени в Подземной стране (до этого у каждого короля был свой). Более того, на плечи Хранителя времени пали все государственные заботы, а за королями остался только почёт да титул[36].

Бефар

Бефа́р (действует в книгах «Урфин Джюс и его деревянные солдаты» и «Семь подземных королей») — капрал дуболомов, командир второго взвода. Этот взвод был впоследствии выкрашен в голубой цвет, а Бефар получил голубую ленту через плечо. Во время похода дуболомов на Изумрудный город Бефар шёл впереди колонны, после того как деревянная армия Урфина высохла после купания в Большой реке. При штурме Изумрудного города взвод Бефара свалил длинное дерево и пытался проломить ворота этим тараном[52], но после провала первого натиска дуболомам пришлось отступить. После поражения Урфина Джюса Бефар стал мирным работником. Во время работ по возвращению Усыпительной воды Бефар — один из бригадиров. Также Бефар, вместе с Арумом, руководит дуболомами, переносившими уснувших королей и их приближённых в Радужный дворец[34].

Билан

Билл Каннинг

Билл Ка́ннинг (из книги «Семь подземных королей») — отец Фреда Каннинга, муж Кэт Каннинг, двоюродный брат Джона Смита. Со своей семьёй долго скитался по Соединённым Штатам. Работал рудокопом, убирал фрукты в Калифорнии, строил дорогу (возможно — железную дорогу), а потом нанялся в пастухи на ферму в штате Айова[53]. Судя по всему, в Айове осел окончательно. Именно он написал письмо Смитам, в котором приглашал Элли в гости, что впоследствии привело к третьему путешествию девочки в Волшебную страну. Один из организаторов и активных участников работ по расчистке завала, который отрезал Элли, Фреду и Тотошке выход из пещеры[54].

Отдалённым прообразом Билла Каннинга был персонаж Билл Хагсон из книги Л. Ф. Баума «Дороти и Волшебник в Стране Оз» (1908). Хагсон — муж сестры дяди Генри (прообраз Джона Смита), приходящегося опекуном девочке Дороти (прообраз Элли), и одновременно дядя паренька Зеба (прообраз Фреда), совершившего вынужденное путешествие вместе с Дороти по огромной подземной пещере в чудесную Страну Оз. Однако мистер Хагсон у Баума более эпизодичен, нежели Билл Каннинг у Волкова. Кроме того, отношения между Хагсоном и Зебом коренным образом отличаются от отношений между Биллом Каннингом и Фредом: Зеб приходится Биллу Хагсону племянником и работает на него за шесть[55] (в русском переводе — за десять[56]) долларов в месяц и пропитание, в то время как Фред для Билла — любимый и единственный сын. Длительное исчезновение Зеба не слишком обескуражило мистера Хагсона[57], а вот беда, случившаяся с Фредом и Элли, стала для Билла Каннинга настоящей трагедией[54].

Боб (первый)

Боб (первый) (упоминается в книге «Волшебник Изумрудного города») — один из двух сыновей дяди Роберта, фермера, жившего к западу от домика-фургона Смитов. Элли до своего первого путешествия в Волшебную страну часто ходила к дяде Роберту, чтобы навестить Боба и его брата Дика[6].

Боб (второй)

Боб (второй) (упоминается в книге «Огненный бог Марранов») — «трёхлетний малютка Боб» — один из ребятишек с ферм, соседних с домами Смитов и О’Келли. Присутствовал при том, как Джон Смит открывал ящики, в которых Фред прислал механических мулов Цезаря и Ганнибала[7].

Бойс

Бойс (действует в книгах «Огненный бог Марранов» и «Жёлтый Туман») — воинственный Марран из простолюдинов, азартный игрок, нерасчётливо державший пари и постоянно попадавший из-за этого в рабство. Один из тех, кто готовил мятеж против Урфина Джюса на заре его правления в качестве «Огненного бога» в Долине Марранов. Тем не менее, был помилован Урфином. На таких как Бойс Урфин и планировал опереться, когда направлял гнев обманутых им Марранов на соседние земли. Во время похода армии Марранов Бойс командовал сотней, получив чин капитана. Рота Бойса участвовала в первой боевой операции армии Урфина Джюса — захвате деревни Мигунов. Из всех сотников Джюса Бойс «казался наиболее смышлёным»[58], поэтому был оставлен с полусотней Марранов в Фиолетовой стране, чтобы держать Мигунов в повиновении. Вскоре после ухода основных сил Урфина в поход на Изумрудный город капитан Бойс и его солдаты были захвачены в плен Мигунами во главе с Лестаром. Перед решающим сражением в самом конце войны Джюс объявил, что Бойса и всех его солдат зверски убили восставшие Мигуны. На самом же деле Марраны и Мигуны подружились, а потом и вовсе стали закадычными друзьями, после того как Тим О’Келли научил их играть в волейбол. Бойс был участником финальной игры между «Непобедимыми друзьями Энни» и «Летучими Обезьянами». Именно появление Бойса на площадке в той игре открыло Марранам глаза на обман Урфина. После возвращения домой и свержения князя Торма Марраны выбрали Бойса одним из старейшин. Когда же злая волшебница Арахна попыталась подчинить Марранов своей власти, Бойс был в числе главных организаторов вооружённого отпора, вынудившего колдунью отступить с позором[59]. Персонаж Бойса упоминался также в раннем издании повести «Тайна заброшенного замка» в эпизоде, где в страну Марранов прибыли Тим, Энни и Железный Дровосек[60], однако из итоговой версии книги весь этот эпизод был исключён.

Бориль (первый)

Доктор Бори́ль (первый) (из книги «Семь подземных королей») — один из двух докторов Подземной страны в эпоху первого усыпления, низенький и толстый, вечный соперник доктора Робиля (первого). Бориль ходил в синей мантии, следовательно входил в штат короля Уконды. Занимался «реабилитацией» ловчего Ортеги, после того как тот очнулся от своего очарованного сна. Участвовал в исследовательской экспедиции к бассейну с Усыпительной водой, у которого высказал догадку, что вода появляется и исчезает в течение определённых промежутков времени. Вместе с Робилем Бориль пострадал при изучении свойств Усыпительной воды, причем Бориль, проспав 53 дня[37], проснулся раньше Робиля, что дало ему возможность отыграться на своём сопернике: попав под влияние Бориля, Робиль сделался его учеником и почитателем. Впрочем, это не помешало «унаследовать» вражду двух докторов их потомкам, носившим те же имена. Бориль активно помогал Хранителю времени Беллино в разработке «концепции» усыпления подземных королей и их свиты[61].

Бориль (второй)

Доктор Бори́ль (второй) — один из двух врачей Подземной страны в эпоху последних подземных королей, потомок Бориля (первого). Действует в книгах «Семь подземных королей» и «Жёлтый Туман», также упоминается в «Тайне заброшенного замка».

Как и его предок, Бориль (второй) был таким же низеньким и толстым, и тоже имел вечного соперника — доктора Робиля (второго). Однако соперничество между Борилем (вторым) и Робилем (вторым) было менее острым, чем вражда между их далёкими предками: «современных» Робиля и Бориля скорее можно было назвать друзьями, хотя элемент конкуренции и присутствовал в их отношениях.

По характеру Бориль — жизнерадостный оптимист, общительный, подвижный, никогда не унывающий.

Во время работ по возвращению Усыпительной воды проводил медицинское обследование Страшилы и Смелого Льва, здоровье которых пошатнулось в сыром и промозглом климате Пещеры[62].

После свержения королевской власти Бориль разработал методику для привыкания подземных жителей к жизни наверху[24]. Принявший участие в эксперименте Бориля гражданин Веньено поселился в верхнем мире, в тёмной палатке, в которой проводил дневное время, а ночью выходил наружу, стараясь дождаться утренней зари и, таким образом, постепенно приучая своё зрение к дневному свету. Опыт удался блестяще и вскоре весь народ рудокопов переселился наверх, заняв пустующие земли по соседству со страной Жевунов.

Во время войны с Арахной Бориль и Робиль разработали средства борьбы с Жёлтым Туманом с помощью листьев рафалоо[63] и защитных очков[64], за что были награждены двумя орденами каждый. Доктор Бориль участвовал в походе против Арахны, входя в состав экипажа передвижной крепости-фургона, а также присутствовал при отлёте арзаков на родину[65]. Кроме того, в раннем издании «Тайны заброшенного замка» Бориль и Робиль занимались лечением Летучих Обезьян, пострадавших в битве с вертолётной эскадрильей менвитов[66], однако из итоговой версии книги всё, что связано с Летучими Обезьянами, было исключено.

Бофаро

Бофа́ро (из книги «Семь подземных королей») — принц одного из древних королевств Волшебной страны, которое располагалось на территории, где ныне обитают Жевуны; сын короля Нараньи. Жил тысячу лет назад. Устав ждать смерти отца, устроил против него заговор, в который привлек «несколько тысяч сторонников»[67]. Заговор был раскрыт и Наранья сослал Бофаро, вместе с женой, детьми и соратниками на вечное поселение в Пещеру, где принц стал королём — первым королём Подземной страны. Отец семи сыновей — Вагиссы, Граменто, Тубаго и ещё четверых, из которых никак не мог выбрать преемника, «семнадцать раз менял завещание»[68] и, в конце концов, назначил своими наследниками всех семерых сыновей сразу (это решение Бофаро впоследствии привело в неописуемый восторг колдунью Арахну). Отсюда пошла традиция семивластия в Подземной стране.

Любопытно, что в самой первой версии сказки у Бофаро было не семь, а двенадцать детей, и сама книга должна была называться «Двенадцать подземных королей» (таким образом, полный цикл смены королей занимал бы ровно год). Однако по предложению Л. В. Владимирского, А. М. Волков внёс в уже готовый текст правку, с тем, чтобы распределить королей по цветам радуги[69][70].

Браун

Мисс Бра́ун (из книги «Семь подземных королей») — учительница Фреда, о которой Фред упоминает, когда слышит, как красноречиво заговорил Тотошка: «Вот послушала бы тебя наша учительница мисс Браун! Чем угодно ручаюсь, она поставила бы тебе высший балл!»[71]

Бубала

Буба́ла (из книги «Семь подземных королей») — один из последних подземных королей, шестнадцатилетний юнец, не отстававший в своей жажде власти от более взрослых родственников. Судя по содержанию книги, Бубала (если не считать младенца Тевальто) — самый молодой из подземных королей в эпоху перед свержением монархии в Подземной стране. Цвет его двора неизвестен. Во время исчезновения Усыпительной воды и работ по её возвращению Бубала никакой заметной роли не играл. Страшила пренебрежительно называл его «молокососом» в приватном разговоре с Ружеро. Тем не менее, Бубала, повторяя слова своего наставника, тоже собирался устранить прочих королей и править единолично: «я моложе всех, значит буду править государством очень долго и за своё царствование совершу много славных дел»[22]. После усыпления всех королей и их приближённых перевоспитан, но при этом подробности его дальнейшей судьбы неизвестны.

Любопытно, что в разных изданиях «Семи подземных королей» возраст Бубалы варьируется. В первой версии текста, публиковавшейся в сокращении в журнале «Наука и жизнь» за 1964 год, Бубале было 15 лет[72]. В вышедшем затем книжном издании 1967 года — Бубала помолодел до десяти лет[73]. И только в итоговой редакции Бубале стало шестнадцать лет. Есть предположение, что, выбирая окончательную версию возраста Бубалы, Волков ориентировался на приведённый в книге рисунок Л. В. Владимирского, на котором изображён король-юноша в голубом одеянии, внешне схожий с древним королём Вагиссой точно так же, как Барбедо — с Граменто. Тогда из контекста можно предположить, что и королевич Тубаго, самый сильный из всех детей Бофаро, выглядел так же, как король Ментахо.

Кроме того, следует учитывать, что календарно Бубала был старше своего биологического возраста в семь раз, поскольку каждые шесть месяцев из семи проводил в очарованном сне.

Бумчерли

Лорд Бу́мчерли (из книги «Жёлтый Туман») — упоминается Энни, когда та просит Чарли Блека рассказать ещё об одном из многочисленных приключений, выпавших на долю моряка[74]. Другим персонажем истории про лорда Бумчерли был профессор Фогель. Сама история в тексте книги не приводится. Также остаётся неясно, встречал ли Чарли Блек лорда Бумчерли лично или пересказал его историю с чужих слов.

Быстроногая

Королева Быстроно́гая (из книги «Огненный бог Марранов») — чёрно-бурая лисица, королева Лисьего царства, супруга Тонконюха Шестнадцатого. После того как Тонконюх попал лапой в капкан, королева и придворные «кавалеры и дамы» (правильнее, вероятно, стоило бы называть их «придворные лисы и лисицы») разыскали короля и спасли его от голода и жажды, но не могли вытащить его из капкана. После того как Энни освободила Тонконюха, королеву Быстроногую до Лисограда подвёз мул Ганнибал.

Быстроногая упоминалась также в раннем издании повести «Тайна заброшенного замка»[75], однако из итоговой версии книги персонаж королевы Быстроногой был исключён.

Вагисса

Королевич Ваги́сса (из книги «Семь подземных королей») — один из сыновей Бофаро, первых претендентов на престол Пещеры. Поскольку был выше всех своих шестерых братьев, то предлагал порядок царствования устанавливать по росту («Я — самый высокий, а потому и буду царствовать первый»[68]). Судя по рисункам Л. В. Владимирского, цвет королевского двора Вагиссы — синий. Это, в частности, означает, что Вагисса был предком короля Уконды.

Ватис

Вати́с (действует в книгах «Урфин Джюс и его деревянные солдаты» и «Жёлтый Туман») — капрал дуболомов, командир Третьего взвода деревянной армии Урфина Джюса. Этот взвод впоследствии был выкрашен в зелёный цвет, а Ватис получил зелёную ленту через плечо. Если судить по рисункам Л. В. Владимирского, после захвата Изумрудного города именно взвод Ватиса, сопровождая Кабра Гвина, был послан в Голубую страну, чтобы держать в повиновении Жевунов. Ватис, вместе со своим взводом, был завлечён в ловушку Жевунами и захвачен в плен Чарли Блеком.

Как и остальные дуболомы, после поражения Урфина Джюса Ватис стал мирным работником. Во время войны с Арахной он, вместе с Даруком, участвовал в расширенном заседании Большого Совета и был в числе дуболомов, которые привезли домик-фургон Элли из Голубой страны в Изумрудный город[76].

Венк

Венк (из книги «Огненный бог Марранов») — один из старейшин Марранов в период правления князя Торма. Входил в число тех немногих, кому «пришествие Огненного бога» принесло реальную пользу: благодаря Урфину Венк вселился в новый каменный дом взамен прежнего шалаша и начал вести роскошную жизнь[77]. После разоблачения «огненного бога» Марраны свергли власть аристократов[59], что, вероятно, сказалось и на судьбе Венка. Подробности его дальнейшей биографии неизвестны.

Веньено

«Гражданин» Венье́но (из книги «Семь подземных королей») — подземный рудокоп, «средних лет в одежде пахаря»[24]. Вскоре после свержения королевской власти в Подземной стране принял участие в эксперименте доктора Бориля (второго) по привыканию к жизни наверху, добиваясь того, чтобы глаза постепенно привыкали к дневному свету. Опыт, приобретённый Веньено, оказался бесценным для последующего массового переселения рудокопов из Подземной страны наверх.

Верес

Ве́рес (из книги «Огненный бог Марранов») — деревянный курьер, в прошлом полицейский в деревянной армии Урфина Джюса. При втором приходе Урфина к власти оказался среди нескольких бывших полицейских, «которым всё равно было, кому подчиняться»[58] и Верес вернулся к Джюсу на службу. В конце войны разведал для Урфина ситуацию в Фиолетовой стране, после чего, подчиняясь Джюсу под угрозой суровой расправы, выступил как источник «чудовищного известия» об убийстве восставшими Мигунами капитана Бойса и его людей.

Виллина

Ганнибал

Механический мул Ганниба́л (действует главным образом в книге «Огненный бог Марранов») — один из механических мулов, созданных Альфредом Каннингом. Назван в честь великого карфагенского военачальника, который вёл упорную войну с Древним Римом (имена мулам дала Элли). От своего собрата Цезаря Ганнибал отличается гнедой мастью, а также большей силой и выносливостью. Энергию оба мула получали от солнечных лучей, благодаря солнечным батареям, вмонтированным им под кожу[7]. Ганнибал возил на себе Тима О’Келли во время их с Энни первого путешествия в Волшебную страну. Сумел выручить Энни, когда та, соскользнув с седла Цезаря, едва не погибла у Чёрных камней Гингемы. Изначально мулы создавались как неодушевлённое средство передвижения, однако, попав на территорию Волшебной страны, они оба ожили и обрели дар речи. По возвращении в Канзас Ганнибал вместе с Цезарем выполнял в хозяйстве Смитов полевые работы, причем мулы делали это так быстро, что у Джона Смита «оставалось много свободного времени, он нанимался пахать и убирать хлеб к соседям, и это приносило ему порядочный доход»[78]. Ганнибал возил на себе Чарли Блека, когда моряк отдыхал в Канзасе.

Гаэрта

Гаэ́рта (из книги «Семь подземных королей») — воевода в царствование последних королей Подземной страны. Считал войну чем-то вроде прекрасного праздника («Война — это весёлое дело!… Какой пир мы учиним после победы, хо-хо!»[79]). Несмотря на то, что Гаэрта знал о войне только из старинных летописей, написанных тысячу лет назад, воевода предлагал тактически очень грамотное использование Шестилапых в назревавшем военном конфликте с народами верхнего мира («…стоит напустить на верхнюю армию сотню Шестилапых, не покормив их суток двое, и они всех разорвут в клочки!..»[79]). После усыпления всех королей и их приближённых перевоспитан, но при этом подробности его дальнейшей судьбы неизвестны.

Гван-Ло

Гван-Ло́ (из книги «Тайна заброшенного замка») — менвит, Верховный правитель Рамерии, колдун (точнее — телепат), владеющий искусством гипноза. Этому умению Гван-Ло обучил весь свой народ, благодаря чему менвитам удалось поработить арзаков[80]. Отправил звездолёт «Диавону» на завоевание Беллиоры (то есть Земли).

Из всех героев сказочного цикла Гван-Ло — единственный, кто не был на Земле (ещё одним «сугубо внеземным» персонажем можно было бы назвать рамерийского военного министра Тор-Лана, фигурировавшего в ранней редакции повести «Тайна заброшенного замка»[81], однако из последней версии книги Тор-Лан был исключён).

Гектор

«Хвастунишка» Ге́ктор (из книги «Волшебник Изумрудного города»; упоминается также в книге «Урфин Джюс и его деревянные солдаты») — пёс из Канзаса. Живёт на одной из соседних с домом Джона Смита ферм. Давний соперник Тотошки, с которым тот мечтал свести счёты по возвращении из Волшебной страны. Когда же бой всё-таки произошёл, он завершился вничью. После этого Тотошка и Гектор «почувствовали такое сильное уважение друг к другу, что стали неразлучными друзьями, и с тех пор делали набеги на окрестных собак только вместе»[82]. Тем не менее, здоровое чувство соперничества оставалось. Когда Тотошку чествовали после победы над Урфином Джюсом, он торжествовал: «Ручаюсь, ему [т.е. Гектору] никогда не дожить до таких почестей!»[83]

Гелли

Медсестра Гелли — эпизодический персонаж раннего издания повести «Тайна заброшенного замка».

Помогала менвитскому врачу Лон-Гору будить остальных членов экипажа космического корабля «Диавоны», находившихся в анабиозе[46]. Судя по занимаемой должности и по форме имени (пишется в одно слово без дефиса, как и имя Ильсора), Гелли — арзачка.

В широко известной последней редакции «Тайны заброшенного замка», вышедшей в свет в 1982 году и с тех пор многократно переиздававшейся, персонаж Гелли отсутствует.

Гингема

Гинге́ма — волшебница, которая действует в книгах «Волшебник Изумрудного города» и «Семь подземных королей», а колдовство которой играет важную роль в сюжете сказок «Урфин Джюс и его деревянные солдаты», «Огненный бог Марранов» и «Тайна заброшенного замка». Гингема — правительница Голубой страны Жевунов[11] и сестра другой злой колдуньи — Бастинды[84]. Став правительницей, Гингема держала Жевунов в страхе и повиновении, заставляя их платить дань лягушками, пауками, змеями и пиявками, которых употребляла в пищу и использовала в качестве ингредиентов для своих колдовских зелий[85]. Незадолго до начала основных событий сказочного цикла Гингема обзавелась помощником. Служить ей вызвался нелюдимый и злобный столяр Урфин Джюс, ненавидевший своих соплеменников[86].

Одно из злодеяний Гингемы кардинально переменило судьбу Железного Дровосека. Дровосек, бывший в ту пору ещё обычным человеком «из мяса и костей», задумал жениться на одной юной девушке. Но у девушки была злая тётка, не желавшая этого брака. Тётка обратилась к волшебнице Гингеме, и та, за щедрую мзду, заколдовала топор Дровосека. Когда Дровосек работал, топор внезапно отскочил и отрубил своему владельцу ногу. Однако среди знакомых Дровосека нашёлся искусный кузнец, сделавший ему ногу из железа. Гингема не угомонилась. Она вновь и вновь накладывала зловещие чары на топор, и постепенно все части тела Дровосека, включая голову, пришлось заменить на железные. Единственное, чего не сумел сделать кузнец, так это сердца, а без сердца Дровосек потерял способность любить. Поэтому, в итоге, Гингема одержала верх — свадьба Дровосека с его невестой расстроилась[87].

Однажды Гингема решила уничтожить весь род людской (чтобы населить землю «лягушками, мышками, змейками, паучками») и вызвала чудовищный смертоносный ураган[85]. Однако об этом вовремя прознала добрая волшебница Виллина. Она сумела нейтрализовать ураган, позволив вихрю захватить лишь один маленький домик (в котором, по случайности, оказались девочка Элли с пёсиком Тотошкой). Повинуясь магии Виллины, ураган обрушил этот домик-фургон на голову злой Гингемы. Гингема погибла[85].

Из всего своего волшебного имущества Гингема больше всего ценила серебряные башмачки[86]. Они обладали множеством чудесных свойств и, в том числе, могли за три шага перенести своего владельца хоть на край света[88]. После смерти колдуньи эти башмачки достались Элли Смит. Однако девочка не знала, в чём состоит их секрет. Поэтому ей пришлось проделать длинное путешествие по Волшебной стране, прежде чем фея Стелла подсказала ей, как при помощи серебряных башмачков вернуться на родину. Элли воспользовалась советом Стеллы и волшебство башмачков перенесло девочку в Канзас, к папе и маме. На последнем третьем шаге чудесные башмачки потерялись[82]. За несколько столетий до своей гибели Гингема окружила всю Волшебную страну цепью магических Чёрных камней[41]. Эти камни обладали удивительным свойством притягивать к себе всё, что попадало в поле их действия. Огромные чёрные валуны, расставленные в нескольких милях один от другого в пустыне за чертой Кругосветных гор, служили дополнительной преградой для путников, желавших пройти в Волшебную страну. Камни притягивали неосторожных странников и удерживали их около себя, пока те не умирали от жажды в знойной пустыне.

Прообразом Гингемы является Злая Ведьма Востока из сказки Л. Ф. Баума «Удивительный Волшебник из Страны Оз»[89][90][91] (см. также [en.wikipedia.org/wiki/The_Wizard_of_the_Emerald_City#Characters таблицу соответствия персонажей Баума и Волкова]). Роль Ведьмы Востока в этой книге во многом схожа с ролью Гингемы в «Волшебнике Изумрудного города».

Гитон

Гито́н (действует в книгах «Урфин Джюс и его деревянные солдаты» и «Жёлтый Туман») — капрал дуболомов, командир четвёртого взвода. Этот взвод был выкрашен в оранжевый цвет, а Гитон получил оранжевую ленту через плечо. Капрал Гитон пострадал во время битвы дуболомов с птицами на подступах к Изумрудному городу: «оранжевый дуболом, целясь в галку, отсёк капралу ухо»[52].

После поражения Урфина Джюса Гитон стал мирным работником. Во время войны с Арахной Гитон возглавлял партию дуболомов, которая отправилась к Марранам, чтобы передать им листья рафалоо для борьбы с Жёлтым Туманом. Не обнаружив Марранов в долине, Гитон выяснил, что те ушли в Розовую страну, на которую не распространялось действие Тумана. (Правда в тексте имеется неточность — сказано, что Гитон пошёл от Марранов на северо-восток[63], тогда как Розовая страна находится на юге, то есть совершенно в другом направлении).

Гориэк

Гориэк (из книги «Тайна заброшенного замка») — орлёнок из племени гигантских орлов, сын Карфакса. В «Жёлтом Тумане» также упоминался птенец — сын Карфакса, и хотя его имя там не называлось, вероятнее всего это был именно Гориэк. В ту пору птенец был слишком мал (по меркам гигантских орлов) и не покидал своего гнезда. Спустя два года он уже самостоятельно охотился на туров в Кругосветных горах. Во время одной такой охоты он и отличился в схватке с самонаводящейся пушкой менвитов, сбросив её в пропасть, а от радара оставив одни обломки. При этом Гориэк был серьёзно ранен (перебито крыло)[92]. Потому его участие в битве гигантских орлов с вертолётами менвитов представляется маловероятным.

Граменто

Королевич Граме́нто — один из сыновей короля Бофаро. От шести своих братьев отличался чрезмерной полнотой телосложения. Эту свою особенность Граменто попытался обратить себе на пользу, когда в Подземной стране после смерти Бофаро сложился вакуум власти. Однако претензии Граменто возглавить очередь кандидатов на правление, аргументированные тем, что «кто больше весит, у того и больше ума»[68], были жёстко оспорены королевичем Тубаго. В итоге было принято компромиссное решение править по старшинству.

Художественный образ Граменто, созданный Л. В. Владимирским, практически идентичен образу короля Барбедо, жившего тысячу лет спустя в эпоху заката Подземного царства. Граменто, как и Барбедо, показан невысоким толстяком средних лет, с залысинами, облачённым в оранжевые одеяния (знак принадлежности к оранжевой династии). Это сходство (явных подтверждений которому в тексте Волкова однако нет) позволяет сделать ряд выводов различной степени обоснованности:

  • Во-первых, исследователи этого вопроса вправе предположить, что Барбедо был отдалённым потомком Граменто по прямой линии.
  • Во-вторых, известные нам данные о характере Барбедо — хитрость, вкрадчивость, обходительность, а впоследствии, после перевоспитания, пылкость, жажда справедливости и революционные устремления, — могли в равной мере относиться и к личности Граменто, упоминания о котором в текстах Волкова крайне незначительны.

Кроме того, оранжевая расцветка одежды Граменто (опять же, не обозначенная никак в авторском тексте) свидетельствует, что он был вторым по старшинству среди сыновей Бофаро, и значит, в отличие от пяти своих младших братьев, рождён был ещё в верхнем мире, то есть до изгнания Бофаро в Пещеру. Впрочем, в этом вопросе могут возникнуть разночтения, так как неизвестно, насколько принцип очерёдности правления по старшинству соотносился с принципом очерёдности цветов радуги, распределённых между наследниками, учитывая, что распределение это осуществлялось по жребию.

Также обращает на себя внимание тот факт, что до вступления в королевский сан Граменто (наравне с братьями) носил титул королевича, а не принца, как, в своё время, Бофаро.

Грем

Грем (из книги «Огненный бог Марранов») — один из старейшин Марранов во времена правления князя Торма. Грем был в числе немногих аристократов, кому появление Урфина Джюса у Марранов принесло несомненную пользу: благодаря Урфину Грем вселился в новый каменный дом, взамен прежнего шалаша, начал вести роскошную жизнь[77]. Дальнейшая судьба Грема после свержения княжеской власти неизвестна.

Грон

Грон (из книги «Огненный бог Марранов») — древний князь Прыгунов (Марранов). Под его предводительством племя, обитавшее в те времена в Пещере, пыталось отбить часть равнины у подземных королей, но было разгромлено в битве. Рудокопы выгнали Марранов наверх. После долгих скитаний Грон привёл остатки племени в Долину Марранов, где они и стали жить. «Однако за время странствий Марраны одичали, растеряли свои орудия, разучились употреблять огонь»[93].

Гуамоколатокинт

Гуамоколатокинт (Гуамоко, Гуам) — один из филинов, живших в пещере Гингемы[11], действует в книгах «Урфин Джюс и его деревянные солдаты», «Огненный бог Марранов», «Жёлтый Туман» и «Тайна заброшенного замка». После смерти колдуньи был единственным, кто не улетел в лес[86]. По просьбе Урфина Джюса, желавшего создать себе репутацию преемника Гингемы, переселился к тому в дом. В обмен на сытую беззаботную жизнь давал Джюсу дельные советы: например, Гуамоко раскрыл Урфину секрет живительного порошка[94], а позднее предложил вместо обычной одежды из материи нарисовать дуболомам мундиры краской[95]. При осаде Изумрудного города деревянной армией Гуамоколатокинт оказал Урфину ещё одну неоценимую услугу: когда с городских стен на дуболомов посыпалась горящая солома, филин, учитывая, что воды поблизости не было, посоветовал забрасывать огонь землёй[52]. За исключением одного кратковременного расставания, в дальнейшем Гуамоколатокинт оставался постоянным спутником Урфина, помогал ему во всех начинаниях, а во время войны с Пришельцами даже способствовал общему делу спасения Волшебной страны, для чего филину пришлось поработать связным[96].

Гудвин

Гуррикан

См. Гуррикап

Гуррикап

Гуррика́п — добрый волшебник исполинского роста, создатель Волшебной страны[11]. Действует в книгах «Семь подземных королей» и «Жёлтый Туман»; упоминается также в «Огненном боге Марранов» и «Тайне заброшенного замка». Решив уйти на покой, волшебник отыскал прелестную страну. Он повелел, чтобы в этой стране круглый год царило жаркое лето, разговаривали по-человечьи животные и птицы и чтобы страна эта сделалась волшебной, а саму её отделил от других мест неприступными горами и непроходимой пустыней. Сам он поселился во дворце. Через тысячу лет в эту страну явилась из-за гор злая колдунья Арахна, которая принялась насылать на местных жителей разные бедствия. Когда молва об этом дошла до Гуррикапа, он погрузил её в очарованный сон на пятьдесят веков.

В цикле сказок Л. Ф. Баума о Стране Оз, послужившем А. М. Волкову источником вдохновения при работе над книгой «Волшебник Изумрудного города», персонажа, аналогичного Гуррикапу, не было. Создание Волшебной страны Гуррикапом литературный критик С. И. Курий приводит в качестве примера различий между сказочными циклами Волкова и Баума.[97] Как отмечает Е. М. Неёлов, введённый А. М. Волковым в третью часть сказочного цикла рассказ о создании Гуррикапом Волшебной страны можно рассматривать, как яркое проявление принципа «всеобщего» историзма, характерного в большей степени для научной фантастики, нежели для сказки. Сказка же, по выражению Д. С. Лихачёва, «начинающаяся как бы из небытия, из отсутствия времени и событий»[98], как правило не стремится объяснить существование сказочного мира[99].

В ранней версии сказки «Семь подземных королей», публиковавшейся в журнале «Наука и жизнь» в 1964 году, великан-волшебник фигурирует под именем Гуррикан.

Дарук

Дару́к (действует в книгах «Урфин Джюс и его деревянные солдаты» и «Жёлтый Туман») — капрал дуболомов, командир пятого взвода. Этот взвод был впоследствии выкрашен в фиолетовый цвет, а Дарук получил фиолетовую ленту через плечо. (В дальнейшем однако командиром фиолетового взвода оказывается не Дарук, а Ельвед, что может трактоваться либо как авторская ошибка, либо как результат административных перестановок в армии дуболомов). Как и остальные дуболомы, после поражения Урфина Джюса Дарук стал мирным работником. Во время войны с Арахной он, вместе с Ватисом, участвовал в расширенном заседании Большого Совета[76] и был в числе дуболомов, которые привезли домик-фургон Элли из Голубой страны в Изумрудный город.

Деревянный клоун

См. Эот Линг.

Джеймс Гудвин

Джимми

Джи́мми (из книги «Урфин Джюс и его деревянные солдаты») — сосед Элли, житель Канзаса, «рыжий лохматый мальчишка с соседней фермы, ярый истребитель воробьёв, галок и кроликов»[100]. Именно Джимми подшиб камнем или комком земли крыло Кагги-Карр, когда ворона несла Элли письмо от Страшилы и Железного Дровосека.

Джон Смит

Джон Смит — фермер из Канзаса, муж Анны Смит, отец Элли и Энни Смит, двоюродный брат Билла Каннинга. Упоминается во всех шести книгах сказочного цикла.

По характеру фермер Джон — человек добрый, но сдержанный, трудолюбивый и умелый. Любящий отец. В материальном плане Джон первоначально был не очень богат — они с женой и Элли жили не в доме, а «в небольшом фургоне, снятом с колёс и поставленном на землю»[6]. Обстановка этого жилища тоже была бедна. Но уже в конце первой книги Джон построил новый дом. После того, как в хозяйстве Джона появились механические мулы Цезарь и Ганнибал, дела фермера пошли в гору. Джон быстро управлялся с делами на своей ферме и у него «оставалось много свободного времени, он нанимался пахать и убирать хлеб к соседям, и это приносило ему порядочный доход»[78].

В книгах Баума, послуживших для Волкова исходным материалом и источником вдохновения, прообразом фермера Джона был дядя Генри, опекун девочки Дороти. В первых версиях «Волшебника Изумрудного города» (1939, 1941 гг.) Элли, как и Дороти, тоже была сиротой и жила на попечении тёти и дяди. Позднее Волков существенно переработал текст сказки и «дал» Элли настоящих родителей. По сравнению с Джоном, дядя Генри человек более робкий и скептически настроенный. Также Джон существенно моложе своего прототипа. Кроме того, в отличие от дяди Генри, Джон не ставит под сомнение существование сказочной страны, но и не переселяется туда впоследствии.

Джюс

Дик

Дик (из книги «Волшебник Изумрудного города») — один из двух сыновей дяди Роберта, фермера, жившего к западу от домика-фургона Смитов. Элли до своего первого путешествия в Волшебную страну часто ходила к дяде Роберту, навестить Дика и его брата Боба[6].

Дикий Кот

Ди́кий Кот (из книги «Волшебник Изумрудного города») — хищный жёлтый кот, едва не съевший королеву полевых мышей Рамину. Зарублен в самый последний момент Железным Дровосеком, которому стало жаль бедную мышку (впрочем, Дровосек был настолько добр, что даже убийство агрессивно настроенного Кота было ему очень неприятно)[101]. Спасение Рамины привело к длительной дружбе между ней и компанией Железного Дровосека: первым делом подданные Рамины вывезли из макового поля заснувшего там Льва, а затем Рамина подарила Элли волшебный серебряный свисточек, позволявший вызвать царственную мышь в случае необходимости в любой момент.

Дин Гиор

Длиннобородый Солдат

Долгохвост

Долгохво́ст (из книги «Огненный бог Марранов») — первый министр Лисьего королевства, «осанистый чёрно-бурый лис с замечательно длинным пушистым хвостом»[84]. За этим хвостом лис ухаживал не хуже, чем Дин Гиор за своей бородой: «хвост был расчёсан волосок к волоску и обрызган духами»[84].

Дровосек

Ельвед

Ельве́д (из книги «Урфин Джюс и его деревянные солдаты») — капрал дуболомов, командир взвода — того самого, против которого сражался Дровосек в стране Мигунов. Судя по рисункам Л. В. Владимирского, Ельвед возглавляет фиолетовый взвод, однако ранее по тексту сообщалось, что в фиолетовый цвет был выкрашен Пятый взвод[95], то есть тот, которым командовал капрал Дарук. Кроме того, система имён капралов деревянной армии, явно коррелирующая с русским алфавитным порядком, располагает к выводу, что Ельвед должен быть командиром Шестого взвода.

Во время битвы с Железным Дровосеком Ельвед лишился всех своих солдат, но сумел коварным ударом в спину сразить Дровосека. Получив приказ от Энкина Фледа расправиться с Элли и её друзьями, Ельвед попытался выполнить распоряжение, но был сбит с ног Лестаром, и пленён Чарли Блеком, Фарамантом и Дином Гиором[102]. Дальнейшая судьба капрала неизвестна но, скорее всего, после поражения Урфина Джюса Ельвед, как и все прочие дуболомы, стал мирным работником.

Железный Дровосек

Зелано

Зела́но (из книги «Семь подземных королей») — один из помощников ловчего Ортеги, ответственный за приручение Шестилапых[103]. Участвовал в охоте, после которой Ортега нашёл Усыпительную воду.

Зелёная девушка

См. Флита.

Змеиный царь

Змеи́ный царь (из книги «Огненный бог Марранов») — упомянут мельком как победитель вождя гигантских орлов Аррахеса, который из тщеславия вздумал его побороть[26]. Не исключено, что и сам змеиный царь был гигантским, поскольку иначе он вряд ли смог бы достойно противостоять Аррахесу в схватке. Возможно также, что царь обладал ядовитым укусом.

Ильсор

Ильсор — герой сказочного цикла А. М. Волкова о Волшебной стране. Фигурирует в книге «Тайна заброшенного замка». Имя переводится с языка арзаков как «Прекрасный».

Инопланетянин, прилетевший на Землю с планеты Рамерия. Принадлежит к расе арзаков. На корабле «Диавона» занимает должности личного слуги командира и главного техника.

Один из самых ярких персонажей последней книги серии. Ильсор — единственный из арзаков, участвующих в экспедиции, умевший противостоять гипнозу менвитов[104]. Умён и способен во многих отраслях техники, один из разработчиков корабля «Диавона». Обладает сильным характером, выдержкой, но не жесток.

Вождь арзаков, как его неоднократно называют в тексте, замыслил бунт ради освобождения своих сородичей от власти менвитов. После успешного восстания был провозглашен арзаками Другом народа (высшее почётное звание страны арзаков)[105].

В продолжении Волковской серии, написанном Юрием КузнецовымИзумрудный дождь» и другие книги), образ персонажа, в целом, сохранен. По прибытии на Рамерию вынужден был скрываться от полиции, как мятежник — работал на одной из шахт, очевидно, инкогнито. После успешной «мягкой революции» на Рамерии, видимо, не занял никаких важных правительственных постов.

Кабр Гвин

Кабр Гвин — герой сказочного цикла А. М. Волкова о Волшебной стране. Фигурирует в книгах «Урфин Джюс и его деревянные солдаты» и «Огненный бог Марранов».

Один из нескольких изменников, добровольно перешедших на службу к Урфину Джюсу. Житель Изумрудного города, купец. Назначен наместником Голубой страны Жевунов. Среди его личностных качеств превалировала жадность, сыграв на которой, Элли и её друзья заманили его в ловушку и обезоружили[106]. Однако Кабр Гвин не понёс никакого наказания, кроме морального осуждения, и вернулся в Изумрудный город. Во время второго владычества Урфина занимал пост Главного государственного распорядителя (вместо усыплённого Руфа Билана)[107].

Предшественник:
Урфин Джюс
Правитель Голубой страны
Преемник:
Прем Кокус

Кагги-Карр

Карвенто

Карве́нто (из книги «Семь подземных королей») — один из древних подземных королей, живший за двести лет до того, как зверолов Ортега нашёл Усыпительную воду. Издал закон, согласно которому строения и сооружения в Пещере следовало раскрашивать в максимально яркие цвета, дабы скрасить жизнь подземных рудокопов[108].

Карена

Волшебница Каре́на — мать колдуньи-великанши Арахны, упоминается в книге «Жёлтый Туман». Известно о Карене немногое. Достоверно можно утверждать, что она жила в Большом мире приблизительно пять тысяч лет назад и была владычицей племени гномов. Сохранились сведения о конфликте Карены с гордым народом тауреков: волшебница наслала на их область Жёлтый Туман, что позволило за две недели сломить их сопротивление и добиться покорности.

Дочь Карены, Арахна, решив переселиться в Волшебную страну, украла у матери все принадлежности колдовского ремесла (в том числе, ковёр-самолёт) и увела за собой её подданных-гномов, «оставив беспомощную старуху одиноко доживать век»[1].

Из всех волшебников и волшебниц, действующих в гексалогии Волкова, Карена — единственная, кто обзавёлся семьёй, и, вероятно, также единственная, кто никогда не был в Волшебной стране.

Карин

«Остроглазый мальчишка» Карин — эпизодический персонаж раннего издания сказки «Тайна заброшенного замка» (1976 г.).

Карин был подносчиком инструментов в Пещере, где бригады Лестара и Ружеро вели работу по восстановлению источника Усыпительной воды. Карин первым заметил, что мыши в клетках, спускаемых в шахту, — заснули. Это означало, что на них подействовали пары Усыпительной воды, то есть до завершения восстановительных работ осталось совсем немного. А от этого в свою очередь зависело решение Страшилы — взорвать ли менвитский звездолёт «Диавону» или можно надеяться на мирное усыпление менвитов при помощи чудесной воды. Сообщение Карина обрадовало всех, кто трудился на шахте. И по распоряжению Ружеро быстроногий Карин вместе с молодым рудокопом Фиеро срочно отправились к выходу из Подземелья, чтобы передать радостную весть Страшиле[109].

Из последней редакции «Тайны заброшенного замка», изданной в 1982 году, персонаж Карина был исключён, а роль его отчасти «передана» Тиму О’Келли, отчасти сокращена.

Каритофилакси…

Каритофилакси… (из книги «Урфин Джюс и его деревянные солдаты») — «мудрейший из филинов»[94], прадед филина Гуамоко, от которого тот услышал о чудесном растении — источнике неисчерпаемых жизненных сил и сырье для живительного порошка. Имя этого филина, возможно, было гораздо длиннее, однако Урфин оборвал Гуамоко на полуслове, и полное имя его предка так и осталось неизвестным.

Карото

Каро́то (упоминается в книге «Семь подземных королей») — один из последних семи королей Подземного царства. Цвет его двора неизвестен. Как и все остальные короли, Карото мечтал усыпить своих конкурентов и править Подземной страной единолично[22]. После усыпления всех королей и их приближённых перевоспитан. Подробности его дальнейшей судьбы неизвестны.

Карум

Охотник Карум (из книги «Семь подземных королей») — подземный рудокоп, один из сторонников принца Бофаро, отправленных с ним в изгнание. Придумал приручать Шестилапых и драконов. До ссылки в Подземелье Карум имел дело «с самыми ужасными хищниками»[110] верхнего мира, поэтому его затея увенчалась блестящим успехом.

Карфакс

Орёл Карфа́кс — впервые появляется в книге «Огненный бог Марранов».

Карфакс принадлежит к племени гигантских орлов, живущих в ущельях Кругосветных гор, на окраине Волшебной страны. Численность орлиного племени по древнему обычаю ограничена числом сто, что объясняется нехваткой пропитания. Поэтому среди орлов установлен жёсткий принцип очередности на право выведения птенцов. Живут гигантские орлы по 150—200 лет, и за это время счастье вывести птенца даётся им всего один или два раза. На момент первого появления Карфакса в сказочном цикле его возраст составляет 80 лет, что по меркам его племени является расцветом сил и молодости[10].

По характеру Карфакс грозен и благороден, ему свойственно обострённое чувство справедливости. Вместе с тем, орёл отличается некоторым простодушием, ибо, будучи предельно честен сам, не ждёт обмана и от других. Поэтому Карфаксом легко манипулировать, чем (с разными целями) пользуются Урфин Джюс и затем Энни. Ещё одна характерная его черта — редкостное бесстрашие, которое в совокупности с гордым нравом несколько раз едва не приводит орла к гибели.

В начале повести «Огненный бог Марранов» читатель узнаёт, что очередь Карфакса и его подруги Араминты на выведение птенца незаконно присвоил себе вождь орлиного племени, орёл Аррахес, чей единственный сын погиб незадолго до этого, охотясь за туром. Возмущённый бесчестным поступком вождя, Карфакс принялся готовить восстание. Однако среди заговорщиков затесался предатель, который выдал их имена вождю. Карфакс и его сторонники подверглись внезапному нападению и были разгромлены. Араминта погибла в первые минуты сражения, а Карфакс, принявший неравный бой с двумя орлами, был оттеснён ими в глубь Волшебной страны. Однако добить Карфакса его враги не смогли, так как, лишившись сил он, по любопытному совпадению, упал прямо на огород Урфина Джюса, а Джюс сумел отогнать преследователей[111].

В ту же ночь Карфакс прикинулся мёртвым и Урфин Джюс сделал вид, будто хоронит его. Эта уловка помогла обмануть врагов Карфакса, и они улетели. Урфину же удалось вылечить раненого орла и постепенно завоевать его доверие и уважение. Посчитав такое развитие событий подарком судьбы, Урфин решил использовать Карфакса в корыстных целях. Согласно составленному им плану, орёл должен был помочь ему захватить власть над отсталым, но воинственным народом Марранов. А уже страна Марранов стала бы плацдармом для повторного завоевания Изумрудного города и сопредельных областей.

Урфин убедил орла, что движут им исключительно благородные цели — желание помогать людям, и орёл согласился оказать своему спасителю посильную помощь. На спине Карфакса Урфин спустился в Долину Марранов и, обставив своё появление как театрализованное сакральное действо, объявил себя Огненным богом Прыгунов. Однако этот обман и последующие уловки, которые Джюс использовал, чтобы вызвать среди Прыгунов расслоение, зависть и жажду добычи, привели к тому, что Карфакс «раскусил» подлинные планы мнимого бога. Поняв, что стал жертвой хитроумной интриги, Карфакс с презрением отвернулся от Урфина, напророчив тому бесславный конец, и решил отправиться назад, к своему племени, зная, что его там ждёт верная гибель. Благородная птица считала, что лучше умереть, чем служить орудием в руках негодяя, и надеялась смертью искупить невольно сделанное зло[112].

Однако случилось так, что перед самым возвращением Карфакса, его злейший враг Аррахес погиб в поединке со змеиным царём. Освободившиеся от вероломного вождя орлы радостно приветствовали Карфакса и избрали его своим новым вождём. Карфакс нашёл новую подругу жизни и обрёл долгожданное счастье — спустя некоторое время у молодой пары родился орлёнок Гориэк.

Наученный горьким опытом Карфакс надолго зарёкся от всяких контактов с людьми. Однако это не помешало ему оказать помощь Энни и Тиму, когда они перебирались через Кругосветные горы на механических мулах. В тот момент, когда дети остановились перед непреодолимой расщелиной, Карфакс очень кстати оказался поблизости и помог им переправиться через опасное препятствие[26].

В повести «Жёлтый Туман» Карфакс снова приходит на помощь людям. Энни убеждает его принять участие в борьбе с великаншей Арахной, наславшей на Волшебную страну ядовитый Жёлтый Туман. И Карфакс, в «тандеме» с железным великаном Тилли-Вилли, побеждает злобную колдунью, загнав её, словно горного тура, прямо на Утёс Гибели[113].

В книге «Тайна заброшенного замка» племя орлов терпит урон от прилетевших на Землю захватчиков-инопланетян. Сначала незваные гости расставляют по периметру Кругосветных гор самонаводящиеся пушки-радары, которые стреляют по всему что движется. Одна из таких пушек серьёзно ранит сына Карфакса, Гориэка. Затем же орлиное племя под предводительством самого Карфакса участвует в грандиозной битве с вертолётной эскадрильей Пришельцев[114]. В этом сражении многие орлы погибли, либо были ранены, однако им удалось рассеять вражескую эскадрилью и тем самым не допустить бомбёжек Изумрудного города. Сам Карфакс, к счастью, остался в живых.

В раннем издании «Тайны заброшенного замка» орлы Карфакса перенесли группу дуболомов через Кругосветные горы в Великую пустыню, чтобы те отключили радары, установленные менвитами на Чёрных камнях Гингемы. Карфакс нёс начальника группы, Лана Пирота[115]. А вот бой с вертолётами в той версии повести вели не гигантские орлы, а Летучие Обезьяны во главе с Уоррой[66].

Кастальо

Гном Каста́льо (действует в книгах «Жёлтый Туман» и «Тайна заброшенного замка») — старейшина и летописец гномов в новые времена (к моменту пробуждения колдуньи Арахны). «Представительный старик в красном колпаке»[116]. Одно время прилежно выполнял все поручения колдуньи (в частности, был послан к Урфину Джюсу, когда Арахна замыслила привлечь бывшего диктатора к себе на службу; докладывал о мерах, предпринятых жителями Волшебной страны по борьбе с Жёлтым Туманом). Тем не менее, гномы под руководством Кастальо старались не вредить защитникам Волшебной страны и не доносили Арахне о содержании разговоров, которые вели участники спасательной экспедиции. Впоследствии это позволило Кастальо заявить, что в войне Арахны с Волшебной страной гномы держали нейтралитет. После гибели Арахны Кастальо помог Энни отыскать волшебную книгу колдуньи. От имени всех гномов присягнул на верность Страшиле.

Во время войны с менвитами Кастальо и его гномы вели активную разведку в лагере Пришельцев Ранавире и обеспечивали надежную связь с Ильсором и Ментахо. В ранней редакции этой сказки сообщалось, что Кастальо носил воинский чин полковника[117], однако из итоговой версии текста это упоминание было убрано.

Кау-Рук

Кау-Ру́к — инопланетянин, прилетевший на Землю с планеты Рамерия. Фигурирует в книге «Тайна заброшенного замка». Принадлежит к расе менвитов. На корабле «Диавона» занимает должности звёздного штурмана и заместителя командира. Имеет чин полковника. Отмечен правительством своей планеты как способный, но недостаточно исполнительный солдат и именно поэтому не был назначен командиром корабля[39]. В этом отношении образ Кау-Рука противопоставлен образу другого менвитского полковника — педанта и служаки Мон-Со.

Один из самых ярких персонажей последней книги серии. Самобытный, «не как все», он, единственный из менвитов, встаёт на сторону арзаков по предложению Ильсора. Человек (вернее, менвит) он умный, начитанный, несколько замкнутый. Склонен к некоторому самолюбованию, особенно касаемо своей профессии. Практически не пользуется гипнозом, как другие представители его расы[104], так как «многое умеет сам» и просто не обладает психологией рабовладельца.

Среди своих сородичей друзей не имеет, а командир экипажа Баан-Ну его едва переносит, так как Кау-Рук неоднократно игнорировал приказы начальства и вообще «слишком умный». Наиболее показательный пример непокорного характера Кау-Рука — его самовольное уклонение от боя с гигантскими орлами в ходе т. н. «Операции „Страх“»[114]. За этот поступок генерал Баан-Ну собирался передать Кау-Рука при первой возможности в руки самого́ Верховного правителя Рамерии Гван-Ло.

Позже звёздный штурман завязывает приятельские отношения с арзаком Ильсором. Из всех менвитов, прилетевших на Землю, лишь один Кау-Рук не был подвергнут усыплению в финале повести[105]. И именно ему предстоит вести космический корабль обратно, на Рамерию.

Кау-Рук в раннем издании повести

Любопытно, что в ранних версиях текста «Тайны заброшенного замка», главы которого печатались в газете «Дружные ребята» в 1971 и 1976 гг., образ Кау-Рука был куда менее примечательным. В большинстве эпизодов, знакомых читателям по широко известной книжной версии 1982 г., персонаж Кау-Рука вообще отсутствовал — в том числе и в налёте менвитской эскадрильи на Изумрудный город[47]. Фактически, в ранних редакциях текста Кау-Рук был заурядным высокопоставленным менвитом, без всяких признаков бунтарства и самостоятельности. Потому вполне закономерно, что в финале той версии сказки судьба Кау-Рука не стала исключением среди менвитов — арзаки усыпили штурмана вместе со всеми его сородичами[109].

Образ Кау-Рука в других произведениях

  • В продолжении Волковской серии, написанном Юрием КузнецовымИзумрудный дождь» и другие книги), образ персонажа, в целом, сохранен. Правда, писатель добавил герою любимое ругательство с невыясненным значением: «орра». По прибытии на Рамерию сумел защититься от обвинений полиции, и продолжал жить в своем доме под наблюдением властей. Объединившись с сыном Элли Крисом, случайно попавшем на Рамерию через гипертоннель, и Ильсором, сумел устроить нечто вроде революции, используя воздействие изумрудов на психику менвитов (по версии Кузнецова, изумруд приближает мировоззрение менвитов к гуманистическому). После успешной «мягкой революции» на Рамерии занял должность начальника полиции Лотса-Ци (столицы Рамерии по версии Кузнецова).

Качи

Ка́чи (или Ка́чи-Ка́чи) — «умудрённый годами» попугай, один из координаторов птичьей эстафеты в Голубой стране. Упоминается в книге «Тайна заброшенного замка». Именно Качи составил донесение в Изумрудный город о появлении в Волшебной стране космических Пришельцев-менвитов[118].

Клем

Клем (действует в книгах «Огненный бог Марранов» и «Жёлтый Туман») — воинственный Марран из простолюдинов, азартный игрок, нерасчётливо державший пари и постоянно находившийся из-за этого в рабстве. Один из тех, кто готовил мятеж против Урфина Джюса, однако получил помилование и даже был назначен сотником в создаваемой армии. На таких как Клем и опирался Джюс, когда направлял гнев обманутых им Марранов на соседние земли. В период военных действий Клем участвовал в захвате Изумрудного города. После побега Страшилы и его друзей из плена рота капитана Клема была послана вдогонку, но не сумела настичь беглецов[119].

Когда Марраны вернулись в родную долину и свергли власть аристократов, Клем стал одним из выборных старейшин. Он же был и среди организаторов отпора злой волшебнице Арахне, когда та попыталась подчинить Марранов своей воле[59]. Персонаж Клема упоминался также в раннем издании повести «Тайна заброшенного замка» в эпизоде, где Прыгунов посетили Тим, Энни и Железный Дровосек[60], однако из итоговой версии книги этот эпизод был исключён.

Кориенте

Корие́нте (из книги «Семь подземных королей») — министр короля Ментахо, «статный старик с седыми усами и бородой»[120]. Во время обсуждения на Большом Совете кризисной ситуации в Подземной стране насмешливо уточнил, не предлагает ли Хранитель времени Ружеро «убивать всех лишних»[121], чтобы сократить число нахлебников и избавиться от угрозы голода. После усыпления всех королей и их приближённых Кориенте вероятно был перевоспитан, но при этом подробности его дальнейшей судьбы неизвестны.

Краг

Первосвященник Краг (из книги «Огненный бог Марранов») — верховный жрец Марранов. Внешне непрезентабелен — «жирный, обрюзглый» человек[122]; по характеру — подхалим и прихлебатель. Сопровождал армию Марранов. После захвата Фиолетового дворца жил в клетке, в которой Бастинда когда-то содержала пленного Льва. Боясь отравления, Урфин Джюс сажал Крага за стол и заставлял первым пробовать все блюда (подозрения Урфина были оправданны — кухарка Фрегоза действительно замышляла отравить диктатора). Впоследствии Краг жил в захваченном Марранами Изумрудном городе. Дальнейшая его судьба после свержения Урфина неизвестна.

Кривоног

Принц Кривоно́г (из книги «Огненный бог Марранов») — чёрно-бурый лис, соперник Тонконюха Шестнадцатого в борьбе за престол. Вполне вероятно, что если бы Энни не спасла Тонконюха из капкана, именно Кривоног и стал бы новым королём лис. Опасение, что Кривоног может завладеть магическим серебряным обручем (что увеличило бы его шансы в борьбе за власть) послужило одной из причин, побудивших Тонконюха отдарить драгоценный обруч Энни Смит[84].

Куото

Куо́то — подземный рудокоп, живший во времена Первого Усыпления. Эпизодический персонаж в книге «Семь подземных королей».

По должности Куото был помощником королевского ловчего[4]. Когда сам королевский ловчий Ортега после удачной охоты на Шестилапого не вернулся из лабиринта подземных переходов, Куото по приказу короля Уконды возглавил спасательную экспедицию.

Благодаря настойчивости розыскной группы Куото, ловчий Ортега был найден в малоизвестной заброшенной пещере две недели спустя после своего исчезновения. Ортега не подавал никаких признаков жизни, поэтому Куото принял его за мёртвого.

Однако доставленный к королевскому дворцу Ортега неожиданно пришёл в себя, чем опроверг научные рассуждения доктора Робиля, утверждавшего, что Ортега мёртв и нуждается в погребении. Правда, память и сознание Ортеги оказались повреждены — ловчий вёл себя словно новорождённый младенец, не мог разговаривать и не узнавал никого из своих знакомых. Чтобы вернуть Ортегу в нормальное состояние и выяснить, что же произошло с ним в загадочной пещере, потребовался курс восстановительных занятий, в котором Куото принял самое активное участие. Разговоры о былых приключениях на охоте, которые Куото вёл с Ортегой, быстро воскресили в памяти ловчего его прежнюю жизнь.

Когда Ортега поправился настолько, что смог описать происшествие в пещере, выяснилось, что его рассказ отличается от впечатлений Куото: Ортега настаивал на том, что в пещере имелся источник, выпив из которого он и заснул столь странным сном. Куото же готов был поклясться, что в пещере «не было ни капли воды»[37] — Ортегу нашли лежащим возле небольшого и совершенно пустого углубления.

Чтобы выяснить, кто прав, была организована новая экспедиция в пещеру, под руководством Ортеги. Принимал ли в ней участие Куото — не сообщается. Дальнейшая судьба Куото также покрыта мраком неизвестности.

Таким образом, Куото сыграл хотя и косвенную, но всё же чрезвычайно важную роль в открытии Усыпительной Воды.

Кэт Каннинг

Миссис Кэт Ка́ннинг (из книги «Семь подземных королей») — жена Билла Каннинга, мать Фреда. «Маленькая худощавая женщина»[123]. Ей принадлежит наставление: «Едешь на день, хлеба бери на неделю»[124], сослужившее добрую службу Фреду и Элли, когда они оказались отрезаны обвалом от внешнего мира. Во время спасательной экспедиции у завала миссис Кэт была в лагере у пещеры в числе других хозяек, готовя обед для спасателей[54].

Лакс

Лакс (упоминается в книге «Огненный бог Марранов») — один из старейшин Марранов во времена правления князя Торма[125]. Один из немногих, кому появление Урфина Джюса среди Прыгунов принесло несомненную пользу: благодаря Урфину Лакс вселился в новый каменный дом взамен прежнего шалаша, начал вести роскошную жизнь. По всей видимости был свергнут Марранами после падения «огненного бога». Дальнейшая судьба неизвестна.

Ламенте

Ламе́нте (упоминается в книге «Семь подземных королей») — один из последних семи королей Подземного царства. Цвет его двора неизвестен. Ламенте перечислен в ряду королей, стремившихся к единоличной власти и поэтому старавшихся убедить Хранителя времени Ружеро в необходимости усыпить всех остальных монархов[22]. После возвращения чудесной воды и усыпления всех королей вместе с семьями и приближёнными Ламенте был перевоспитан, но подробности его дальнейшей судьбы неизвестны.

Лан Пирот

Генерал Лан Пиро́т — командир всей деревянной армии Урфина Джюса. Появляется в книге «Урфин Джюс и его деревянные солдаты».

Лан Пирот — дуболом, создан Урфином Джюсом. Сделанный из ценнейшей породы дерева (палисандр), был предназначен для несения службы в качестве генерала деревянной армии[126]. В отличие от остальных дуболомов, потребовавших от Урфина нарисовать на их телах одежду, не был перекрашен.

Изначально обладал характером типичного солдафона. После того, как деревянная армия попала в плен к Страшиле, генералу вырезали новое лицо, и его характер радикально изменился. Отметив изящество его движений, Элли сказала Лану Пироту, что он — учитель танцев, каковым он и стал впоследствии[127].

Впрочем, в последующих книгах он нередко принимает на себя обязанности генерала, сражаясь уже за процветание Волшебной страны с её врагами. «Главным начальником над всеми дуболомами, отправлявшимися в поход, поставили бывшего генерала Лана Пирота. Он оказался способным администратором.»[128]. (Второй пример — в борьбе с космическими Пришельцами-менвитами[129]).

Ланат

Ланат — эпизодический персонаж ранней версии повести «Тайна заброшенного замка». По профессии — радист. Принадлежит к расе арзаков. Ланат сумел расшифровать лиограмму, отправленную с Рамерии в Ранавир военным министром Тор-Ланом. По поручению Ильсора Ланат отправил Тор-Лану умело составленный ответ, побудивший рамерийское начальство отказаться от массированного военного вторжения на Землю[130].

Из последней редакции «Тайны заброшенного замка», постоянно переиздающейся с 1982 года, персонаж Ланата был исключён.

Ласампо

Ласа́мпо (из книги «Семь подземных королей») — министр продовольствия у короля Ментахо. Всеми силами (но не очень успешно) пытался разрешить продовольственный кризис в Подземной стране. Непрерывный поток известий о нехватке продуктов довёл Ласампо до обморока[121]. После усыпления всех королей и их приближённых по всей видимости перевоспитан, но при этом подробности его дальнейшей судьбы неизвестны.

Лев

Лестар

Механик Леста́р — Мигун, один из лучших мастеров Фиолетовой страны. Он уже немолод, но полон энергии.

Лестар действует во всех шести книгах сказочного цикла (хотя в ранних версиях «Волшебника Изумрудного города» он не был упомянут, в последующем имя Лестара появляется на страницах и этой книги). Руководил восстановлением Железного Дровосека, уничтоженного по приказу Бастинды[131], после неоднократно занимался капитальным ремонтом правителя.

Во время битвы с дуболомами Энкина Фледа отважно бросился под ноги капралу Ельведу, сбив того с ног — этот самоотверженный поступок предотвратил убийство Элли и её друзей[102]. Под руководством Чарли Блека Лестар создал пушку для войны с Деревянной армией Урфина Джюса. Единственный выстрел из этой пушки распугал дуболомов и решил исход войны[83]. Впоследствии с помощью этой же пушки Лестар обратил в бегство колдунью Арахну[132].

В период заточения Элли в плену у семи королей Лестар придумал способ вернуть из глубин земли Усыпительную воду[133].

Во время войны с Марранами возглавил восстание Мигунов и захватил в плен Бойса и его солдат[49]. Организовал оборону Фиолетовой страны от нового нашествия армии Урфина Джюса.

В период Жёлтого Тумана Лестар рассматривался как один из двух возможных кандидатов для путешествия в Канзас за помощью, но остался в Волшебной стране налаживать паровое отопление (вместо него в полёт на драконе отправился Фарамант)[134]. Лестар — один из конструкторов Железного Рыцаря Тилли-Вилли, его водитель, друг и наставник. Находясь в кабине железного гиганта, был непосредственным участником битвы на Утёсе Гибели, которая окончилась смертью Арахны[113].

Помимо Тилли-Вилли, Лестар дружен с Правителем рудокопов Ружеро и, собственно, с Железным Дровосеком, которого порой замещает в должности Правителя Фиолетовой страны.

Во время войны против менвитов Лестар (совместно с Ружеро) руководил постройкой трубопровода, по которому достали из недр земли Усыпительную воду[40]. Также вместе с Ружеро Лестар изобрёл первый в Волшебной стране микроскоп[135].

В раннем издании повести «Тайна заброшенного замка» (1976 г.) читателям сообщается, что у Лестара есть сын, Лестар-младший, тоже талантливый мастер[60]. (Соответственно, Лестар-папа в этом контексте иногда именуется Лестар-старший.) Лестар-младший занимался починкой знаменитой пушки Мигунов, а также помогал Ильсору монтировать специальный передатчик для связи с Рамерией. Из последней редакции «Тайны заброшенного замка» (1982 г.) все упоминания о Лестаре-младшем были исключены.

Лестар-младший

Леста́р-младший — сын Лестара (старшего), лучшего механика страны Мигунов. Тоже искусный мастер. Упоминается в ранней редакции повести «Тайна заброшенного замка» (1976 г.).

Лестар-младший вёл ремонт исторической пушки Чарли Блека, чтобы противостоять менвитам в случае их атаки на Фиолетовую страну[60]. Позже Лестар-младший трудился в павильоне Гуррикапа, собирая по инструкциям и чертежам Ильсора второй межзвёздный передатчик[136]. При помощи этого передатчика планировалось передать на Рамерию подложную лиограмму, чтобы рамерийское правительство отозвало назад захватническую армаду из 96 звездолётов, уже успевшую вылететь к Земле.

Из итоговой версии «Тайны заброшенного замка» (1982 г.) персонаж Лестара-младшего был полностью исключён.

Лестар-старший

См. Лестар

Лин Рауб

Лин Ра́уб (упоминается в книге «Жёлтый Туман») — фермер Зелёной страны. В число действующих лиц сказочной повести Лин Рауб не входит — в тексте фигурирует только его ферма. Неподалёку от неё находился вход в подземный коридор[74], по которому Элли, Чарли Блек и их спутники пришли на выручку Страшиле и Железному Дровосеку, заточённым в сторожевой башне. Впоследствии от Жёлтого Тумана в этом же коридоре спасались Рамина и её подданные.

Лон-Гор

Лон-Го́р (из книги «Тайна заброшенного замка») — менвит, врач звездолёта «Диавона». Один из четверых (наряду с Баан-Ну, Кау-Руком и Мон-Со) членов экипажа космического корабля, который на протяжении всего семнадцатилетнего полёта от Рамерии к Земле не погружался в состояние анабиоза, а бодрствовал (следил за состоянием остальных членов экипажа, спавших во время длительного космического полёта). На Земле хозяйство Лон-Гора серьёзно пострадало от нашествия на Ранавир мышей Рамины («бинты исчезли, термометры перебиты, все порошки рассыпаны и перемешаны…»[40]). В числе прочих менвитов (кроме Кау-Рука), врач был погружён в сон с помощью Усыпительной воды и в таком виде помещён в анабиоз на борту «Диавоны» перед отлётом на Рамерию.

Людоед

Людое́д (из книги «Волшебник Изумрудного города») — одичавший негодяй-каннибал, похитивший Элли, чтобы её съесть. Владел за́мком, стоявшим в лесу на окраине страны Жевунов. Был ли сам Людоед Жевуном, или принадлежал к иному народу, неизвестно. Когда-то у Людоеда были бараны, коровы, лошади, он держал много слуг и охотился на путников, проходивших по дороге, вымощенной жёлтым кирпичом в Изумрудный город. Но в конце концов молва о Людоеде разнеслась по округе и движение по дороге прекратилось. Тогда Людоед постепенно опустошил замок и принялся заманивать в ловушку простаков при помощи таблички, обещавшей исполнение всех желаний. Последней жертвой Людоеда чуть было не стала Элли, которую он похитил и унёс в свой за́мок, намереваясь съесть. Пёсика Тотошку, который вступился за свою хозяйку, каннибал оглушил ударом ноги. Однако Страшила, Дровосек и Белка сумели выручить Элли из беды. Обнаружив, что добыча ушла, Людоед бросился в погоню. Но Страшила вовремя сообразил кинуться под ноги Людоеду, тот полетел кувырком и Дровосек разрубил злодея «пополам вместе с кастрюлей»[51], которую Людоед надел на голову вместо шлема.

Персонаж Людоед, как и вся глава про него, относится к самым первым добавлениям, которые Волков внёс в сюжет, создавая своего «Волшебника Изумрудного города» (1939) по мотивам сказки «Удивительный Волшебник из Страны Оз» (1900) Л. Ф. Баума. В этой главе компания друзей Элли впервые проходит проверку на прочность.

Впоследствии Волков внёс в главу о Людоеде некоторые коррективы, сместившие смысловые акценты. Так, в третьей редакции «Волшебника Изумрудного города» Элли, перед тем, как попасть в плен к Людоеду, снимает серебряные башмачки, чтобы пройти босиком по тёплым кирпичам жёлтой дороги. Эта небольшая вставка подчёркивает защитную силу башмачков, без которых с девочкой сразу же случились большие неприятности. Однако в последней (четвёртой) редакции книги этот эпизод снова исчез.

Заимствование образа другими авторами

В декалогии Сергея Сухинова фигурирует сын Людоеда — Людушка, который в одной из книг даже становится королём Голубой Страны.

Маргарет О’Келли

Ма́ргарет О’Ке́лли — мать Тима О’Келли, супруга Ричарда О’Келли. Упоминается в книгах «Огненный бог Марранов», «Жёлтый Туман» и «Тайна заброшенного замка». Энни и Тим были настолько неразлучны с раннего детства, что Маргарет, как и Анна Смит «считали обоих малышей своими, ласкали их с одинаковой любовью и шлёпали с одинаковым беспристрастием.»[8]

Ментахо

Мента́хо — один из семи Подземных королей, фигурирует в книгах «Семь подземных королей», «Огненный бог Марранов» и «Тайна заброшенного замка».

Впервые Ментахо появляется в третьей книге как один из семи Подземных королей. Цвет его двора — зелёный. Именно Ментахо сохраняет жизнь Руфу Билану, разрушившему Священный источник[120], и принимает решение пленить случайно попавшую в Пещеру Элли Смит, считая её феей, способной исправить положение дел[71]. После усыпления, подстроенного друзьями Элли, был перевоспитан, как и прочие аристократы Пещеры. Ему внушили, что его профессия — ткач. Это мастерство пришлось ему по душе[29]. В числе всех остальных жителей Пещеры Ментахо переселился наверх, на пустующие земли по соседству со страной Жевунов. Во время событий книги «Огненный бог Марранов» участвовал в противостоянии войскам Урфина Джюса: по указанию Ружеро, Ментахо провёл успешный боевой вылет на драконе, рассеяв отряд полковника Харта[137]. В последней книге был захвачен менвитами в плен вместе с женой[138]. Ментахо проявил немалые успехи в изучении менвитского языка, и Пришельцы сделали его своим переводчиком и информатором — за что в итоге поплатились. Дезинформация, которой он снабжал менвитов, сыграла немалую роль в победе над ними.

Ментахо — высокий (по меркам Волшебной страны), статный, крепкого сложения мужчина с красивым лицом. Обладает многими присущими королям чертами — властностью, дипломатичностью и хитростью, самолюбием, несомненным умом. Как оказывается впоследствии, ему присущи также и навыки воина. Кроме того, Ментахо превосходный оратор и у него высокие способности к изучению языков. Он женат на королеве Эльвине. Имя жены упоминается только в последней книге, где также сказано, что она, как и все члены королевских семей Подземной страны, была усыплена и перевоспитана[138]. К жене Ментахо нежно привязан. Имеет нескольких детей. Точное количество детей неизвестно, они упоминаются только в книге «Семь подземных королей»[23]. К событиям последней книги Ментахо и Эльвина живут одни на небольшом хуторе.

В первой редакции сказки «Семь подземных королей», печатавшейся в журнале «Наука и жизнь» в 1964 году, роль Ментахо была не слишком велика: часть действий Ментахо, знакомых читателям по следующим изданиям этой сказки, в первой версии принадлежала королю Барбедо — в том числе, помилование Руфа Билана и приобретение профессии ткача[139]. Ментахо же в первом издании описан эпитетом «длинноногий» (в поздних версиях это определение было заменено словом «здоровенный»).

Мери

Ме́ри — рыженькая кобылка фермера Джона. Упоминается в книгах «Огненный бог Марранов»[140] и «Жёлтый Туман»[78]. После появления в хозяйстве Смитов механических мулов Цезаря и Ганнибала Мери больше не выполняла полевых работ на ферме, а находилась на заслуженном отдыхе.

Вероятно, имя Мери передано Волковым по устаревшей ныне транслитерации; в наше время её скорее всего следовало бы назвать Мэри.

Мон-Со

Мон-Со́ — инопланетянин из народа менвитов, прилетевший на Землю в составе завоевательной экспедиции генерала Баан-Ну с планеты Рамерия. Фигурирует в книге «Тайна заброшенного замка».

По званию Мон-Со — полковник; он командует эскадрильей лётчиков. Мон-Со является заместителем генерала Баан-Ну и известен как «самый точный исполнитель его приказов»[39]. Соответственно, характеру Мон-Со присуща определённая педантичность и жёсткость. Подчинённые ему лётчики питают к Мон-Со неприязнь. При этом он вполне способен, подвергая себя опасности, прийти на помощь своим подчиненным — как в ситуации с Чёрными камнями Гингемы[41], так что смелость его не вызывает сомнений.

В целом Мон-Со изображён как отрицательный персонаж второго плана. В этом смысле его образ противопоставлен другому заместителю генерала — звёздному штурману Кау-Руку, который отличается независимостью суждений, своеволием и нестандартным мышлением, граничащим с бунтарством. В отличие от Кау-Рука, Мон-Со является полностью «человеком системы», придаёт большое значение приказам, правилам и субординации.

Показательна сцена прямого конфликта между Мон-Со и Кау-Руком во время битвы вертолётной эскадрильи менвитов с гигантскими орлами Карфакса. В этом эпизоде Кау-Рук, несмотря на яростные призывы и угрозы со стороны Мон-Со, фактически дезертирует с «поля боя», поскольку не хочет ни сам погибать, ни губить благородных птиц в бессмысленной бойне. Мон-Со же, напротив, честно сражается до конца и, после разгрома эскадрильи, лишь чудом дотягивает на покорёженном вертолёте до базы инопланетян[114].

В конце книги Мон-Со, как и все прочие менвиты за исключением одного лишь Кау-Рука, подвергается усыплению.

Необходимо отметить, что в раннем издании «Тайны заброшенного замка», печатавшемся в газете «Дружные ребята» в 1976 году, роль Мон-Со была несколько шире, чем в последней редакции, постоянно переиздающейся с 1982 года. В ранней версии Мон-Со выполнял часть действий, которые в последнем издании были «переданы» Кау-Руку — в том числе, похищение Энни Смит[141]. Зато чин Мон-Со в первой версии был ниже — не полковник, а капитан[47].

Морни

Повариха Морни — эпизодический персонаж ранней версии повести «Тайна заброшенного замка».

Морни входила в число обслуживающего персонала на базе инопланетян, устроенной в Волшебной стране. Судя по занимаемому положению и по форме имени (отсутствует дефис, характерный для менвитских имён), Морни является арзачкой.

Занималась тем, что приносила еду для Ментахо и его жены, находившихся в плену у менвитов[117].

В последней редакции «Тайны заброшенного замка», постоянно переиздающейся, начиная с 1982 года, персонаж Морни отсутствует (как и вообще какие-либо упоминания о том, что в лагере пришельцев есть женщины), а роль её передана Ильсору.

Наранья

Нара́нья (из книги «Семь подземных королей») — древний король одного из государств Волшебной страны. Правил на той территории, где позднее поселились Жевуны. Отец принца Бофаро, Наранья правил так долго, что принцу надоело ждать его смерти и он составил заговор, замышляя свергнуть отца[67]. Заговор был раскрыт и Наранья сослал Бофаро и его сторонников на вечное поселение в Пещеру.

В первых редакциях «Семи подземных королей» персонаж Нараньи носил имя Аранья. Почему Волков решил изменить имя короля — не известно.

Начальник полиции

Начальник полиции (из книги «Урфин Джюс и его деревянные солдаты») — деревянный человек, возглавивший полицию Урфина Джюса, которую тот создал с помощью живительного порошка вскоре после захвата Изумрудного города. У начальника полиции «были самые длинные ноги, самые большие уши, больше пальцев на руках, чем у любого из его подчинённых, и наравне с главным государственным распорядителем он имел право в любое время входить к Урфину Джюсу для доклада»[48].

Возглавлял отряд дуболомов и полицейских, отправленных в погоню за бежавшими из плена Страшилой, Железным Дровосеком, Дином Гиором и Фарамантом, и по ошибке пал жертвой неуёмного рвения своих подчиненных: полицейские приняли своего начальника за беглеца и обстреляли сокрушительным градом камней. Урфин Джюс восстанавливать начальника полиции не стал и останки несчастного сгорели в плите[142].

Надо отметить, что собственное имя начальника полиции (если таковое вообще у него было) нигде в тексте не указывается, а должность его пишется со строчной буквы.

Пост начальника полиции в период второго владычества Урфина занимал Энкин Флед.

Ойххо

Дракон О́йххо — фигурирует в книгах «Семь подземных королей», «Огненный бог Марранов», «Жёлтый Туман» и «Тайна заброшенного замка».

Ойххо — разумный ручной дракон родом из Страны Подземных рудокопов. Как и все животные в Волшебной стране, Ойххо умеет говорить, однако на протяжении всего сказочного цикла практически не пользуется этой возможностью. Тем не менее, его сообразительность и добродушный нрав снискали ему репутацию самого умного и послушного из всех ручных драконов[29].

Подвиги Ойххо

Обычай рудокопов использовать драконов как средство передвижения получил развитие после падения власти семи королей и переселения рудокопов наверх. Если во времена королевской власти на драконах летали стражники, следившие за порядком в Пещере, то после свержения монархии Ойххо была доверена ещё более ответственная миссия: ему поручили доставить в Канзас Элли и Фреда, освобождённых из плена у семи королей[143]. С этим заданием смышлёный дракон справился блестяще. Таким образом, Ойххо стал вторым (после вороны Кагги-Карр) обитателем Волшебной страны, посетившим Большой мир.

В дальнейшем к подобным услугам Ойххо жители Волшебной страны прибегали ещё не раз: в 5-й и 6-й книгах цикла дракон Ойххо летает в Канзас по поручению Страшилы, чтобы привезти в Изумрудный город Энни и Тима. Именно на спине Ойххо моряк Чарли Блек доставил в Волшебную страну необходимые материалы для создания металлического великана Тилли-Вилли[15]. В общей сложности получается, что Кругосветные горы Ойххо пересекал не менее 10 раз.

Кроме того, Ойххо отличился в сражении между отрядом Марранов под командованием полковника Харта и защитниками селения рудокопов в период второго владычества Урфина Джюса. Под управлением своего седока, бывшего короля Ментахо, Ойххо разогнал целый полк захватчиков-Марранов, а полковника Харта поймал и посадил на верхушку высокой пальмы. При этом Ойххо действовал предельно осторожно, чтобы никого не покалечить и не убить. В результате победа в сражении осталась за рудокопами, а разгромленные отряды Марранов в панике обратились в бегство[137].

Во время войны с великаншей Арахной Ойххо снова поучаствовал в защите рудокопской деревни. Когда Арахна прилетела на ковре-самолёте к рудокопам, чтобы потребовать от них покорности, Ойххо атаковал колдунью из засады и отхватил внушительный кусок ковра-самолёта[144]. Этот инцидент вынудил Арахну оставить рудокопов в покое, а трофейный кусок ковра, сохранивший способность летать, ещё не раз сослужил добрую службу защитникам Волшебной страны.

В заключительной книге сказочного цикла дракон Ойххо порядком перепугал менвитов во главе с их генералом Баан-Ну. Кроме того, Ойххо возил на себе Страшилу к лагерю Пришельцев[96]. А в раннем издании «Тайны заброшенного замка» Ойххо ещё и доставил Энни, Тима и Железного Дровосека к фее Стелле, а от неё — в Треугольную Долину Летучих Обезьян; причём по пути дракон подвергся атаке со стороны Чёрных Коршунов, спастись от которых удалось лишь при помощи серебряного обруча, сделавшего невидимой всю компанию, включая самого Ойххо[60].

Олл Бирн

Олл Бирн — фермер, живший неподалёку от Изумрудного города. Упоминается в книге «Огненный бог Марранов». Олл Бирн не является действующим лицом повествования; в тексте фигурирует лишь его овощехранилище, в сарае которого содержались пленённые Урфином Джюсом Дин Гиор и Фарамант, а впоследствии также Страшила и Железный Дровосек. Дыра в крыше овощехранилища давала возможность вороне Кагги-Карр общаться с заключенными, подготавливая их к побегу.

Точное местоположение поместья Бирна неизвестно, однако можно предполагать, что оно находится на юге или юго-западе от главных ворот Изумрудного города: восточные направления исключаются, так как к поместью Бирна вела дорога, в то время как восточнее Изумрудного города дорог не было[145]; северные направления также маловероятны, поскольку известно, что сарай Бирна располагался неподалёку[119] от покинутой фермы, где остановились Энни и Тим, прибывшие туда по дороге ВЖК из Голубой страны, то есть с юго-запада.

Нет информации и о том, был ли Олл Бирн коллаборационистом, добровольно предоставившим во владение Урфина свой сарай, или же собственность Бирна подверглась конфискации без его на то согласия.

Заодно любопытен тот факт, что в своём овощехранилище Бирн хранил не овощи, а фрукты — яблоки и груши.

Ортега

Орте́га (из книги «Семь подземных королей») — ловчий, начальник королевской охоты в Стране Подземных рудокопов. Первооткрыватель Усыпительной воды. Искусный зверолов. Муж Алоны. Служил королю Уконде. После одной из охот на Шестилапого исследовал лабиринт и случайно обнаружил неизвестный прежде источник с чудесной водой[4]. Не зная её свойств, напился воды, в результате чего заснул на две недели. После пробуждения потерял память, которую позднее восстановил с помощью доктора Бориля (первого) и помощника ловчего Куото[37].

Осбальдистон

Осбальдистон — фамилия братьев-американцев из штата Миннесота (упоминается в книге «Жёлтый Туман»). На механическом заводе братьев Осбальдистон работал инженером Фред Каннинг после окончания Технологического института[78]. При этом в тексте не сообщается ни количество братьев, ни их имена, ни то, были ли они современниками Фреда Каннинга или же завод просто назван в их честь.

Остроухая

Остроу́хая (из книги «Огненный бог Марранов») — пожилая чёрно-бурая лисица, тётка короля Тонконюха XVI, принцесса Лисьего царства. Любит передвигаться в нарядном паланкине на шёлковой ложе, разъезжая «с визитами»[84].

Острые Резцы

О́стрые Резцы́ (из книги «Семь подземных королей») — бобёр из леса Смелого Льва. Во время мобилизации звериного войска для намечавшейся войны с Подземными рудокопами возглавил строительный полк бобров, заняв должность главного инженера. Получил задание за один день построить наплавной мост через Большую реку. К назначенному сроку мост был готов[79].

Памелья Второй

Паме́лья II (из книги «Семь подземных королей») — один из древних королей Подземного царства и виновников «беспокойных суток» (189-й год Подземной эры). Памелья, желавший продлить своё царствование, приказал своему Хранителю времени Туррепо отвести часы на двенадцать часов назад. Это привело к большому переполоху во всей Пещере[146], поскольку Туррепо столкнулся с Хранителем времени Ургандо, служившим королеве Стафиде. Ургандо точно так же имел приказ передвинуть стрелки на шесть часов вперёд. В результате, обитателям Пещеры пришлось вставать и ложиться семь раз за сутки, в зависимости от того, кто из Хранителей времени брал верх в драке.

По тексту Волкова, цвет королевского двора Памельи — жёлтый. Однако на рисунках Л. В. Владимирского имеется неточность: жёлтыми изображены как раз Ургандо и Стафида, а принадлежавший к королевскому двору Памельи Туррепо облачён в зелёный цвет..

Пампуро Третий

Пампу́ро III (из книги «Семь подземных королей») — древний подземный король-младенец, за которого правила мать, вдовствующая королева Стафида, одна из виновниц «беспокойных суток» (189-й год Подземной эры)[146]. Цвет королевского двора Пампуро по тексту Волкова — зелёный (хотя на рисунке Л. В. Владимирского, по ошибке — жёлтый). Судя по идентичности цветов, Пампуро III — вероятный предок короля Ментахо.

Паук

Гигантский Паук (из книги «Волшебник Изумрудного города») — чудовищное существо, с виду похожее на паука, но «в десять раз больше буйвола»[147]. Внешность Паука была отвратительна, к огромному туловищу его крепились мощные лапы со страшными когтями. Единственным слабым местом Паука была голова, сидевшая на тонкой шее. Жил он в дремучем лесу по дороге в Розовую страну (между Большой рекой и Долиной Марранов) и терроризировал всё местное зверьё. Побеждён и убит Смелым Львом, которого благодарные звери провозгласили за это своим царём.

Прем Кокус

Пре́м Ко́кус — Правитель Голубой страны после гибели Гингемы, «красивый высокий старик»[85] из народа Жевунов. Фигурирует во всех шести книгах сказочного цикла.

Прем Кокус пользовался уважением среди Жевунов, и когда Элли после смерти Гингемы отказалась возглавить их страну, они выбрали его себе в Правители. Кокус был достаточно богат, у него имелось поместье, а также «большие поля, где работает много людей»[148]. При этом Кокус был известен своей добротой, и Жевунам под его управлением живётся легко и свободно.

Поместье Према Кокуса находилось рядом с дорогой, вымощенной жёлтым кирпичом. Именно там переночевала Элли в первый день своего пребывания в Волшебной стране.

Позднее Кокус был ненадолго свергнут Урфином Джюсом, который назначил наместником Голубой страны жадного и завистливого предателя Кабра Гвина. Однако бесчинствам Гвина положил конец прибывший из-за гор Чарли Блек с помощью местных Жевунов, и Кокус был восстановлен в должности Правителя. В период дальнейших военных конфликтов (второе возвышение Урфина, войны с Арахной и менвитами) Прем Кокус значительной роли не играл, но всегда был на стороне защитников Волшебной страны.

По Жевунским меркам Кокус очень высок: когда Элли впервые встретила его, он был выше её на целый палец.

Известно, что ко времени действия первой книги Прем Кокус ни разу не бывал в Изумрудном городе, хотя позднее упоминается, что жена его была родом именно оттуда. Зелёное платье жены Кокуса, подаренное ею девочке Элли, очень пригодилось при вызволении из плена Дина Гиора и Фараманта в период первого владычества Урфина: переодетая в это платье Элли смогла беспрепятственно проникнуть во дворец и передать узникам спасительную пилку[142].

Прообразом Према Кокуса стал для Волкова Жевун Бок (англ. Boq) из сказки Л. Ф. Баума «Удивительный Волшебник из Страны Оз» (1900). Роль и описание Бока в первой книге Баума о Стране Оз практически идентичны роли и описанию Кокуса в первой книге Волкова о Волшебной стране. Однако в сиквелах Баума персонаж Бока более не упоминается и Правителем Жевунов, соответственно, не становится, в отличие от Према Кокуса у Волкова. Впрочем, в широко известном произведении Г. Магвайра «Ведьма» (англ. «Wicked»), по-новому представляющем Страну Оз Баума, Боку уделяется существенно больше внимания в сюжете[149].

Разорванное Ухо

Адъютант Разо́рванное У́хо (из книги «Жёлтый Туман») — мышь из войска Рамины. Во время великого похода мышиной армии сквозь снежную бурю Разорванное Ухо «целую милю тащил на спине мышку Чернушку, напоровшуюся на сучок»[150].

Рамина

Раффида

Раффи́да (из книги «Семь подземных королей») — вдовствующая королева в эпоху заката Подземного царства, мать грудного младенца Тевальто. Цвет королевского двора (согласно рисункам Л. В. Владимирского) — жёлтый. Когда остальные короли один за другим стали замышлять заговор с целью устранения конкурентов, Раффида тоже взялась строить интриги в пользу единоличного царствования для сына[22]. После усыпления всех королей и их приближённых перевоспитана, но при этом подробности её дальнейшей судьбы неизвестны.

Сходство имени, внешности (по рисункам Владимирского) и семейного положения (вдовствующая королева, мать грудного младенца-короля) — проводит явную параллель между Раффидой и древней королевой Стафидой, виновницей «Беспокойных суток» в 189-м году Подземной эры.

Любопытно, что в первом издании «Семи подземных королей» персонажи Раффиды и Тевальто отсутствовали. Появление же их в следующем издании создало определённую путаницу: королевских династий оказалось не семь, а восемь (в алфавитном порядке — Арбусто, Барбедо, Бубала, Карото, Ламенте, Ментахо, Раффида с Тевальто, Эльяна).

Рахис

Рахис (из книги «Семь подземных королей») — рудокоп, возница, доставивший Элли и Фреда на драконе Ойххо до Кругосветных гор, когда ребята отправились домой[143].

Реллем

Релле́м (действует в книгах «Огненный бог Марранов» и «Жёлтый Туман») — бывший деревянный полицейский Урфина Джюса, ставший после свержения Урфина деревянным курьером. В период второго возвышения Джюса Реллем сохранил верность «законной власти» в лице Временной правительницы Изумрудного острова вороны Кагги-Карр. По поручению вороны отправился к рудокопам и Жевунам предупредить о приближении Марранов полковника Харта[49]. Во время борьбы с Арахной Реллем приносит запас листьев рафалоо Урфину Джюсу[63].

Реньо

Реньо (из книги «Семь подземных королей») — рудокоп-стражник. Служил королю Ментахо. Начальник стражи у бассейна с Усыпительной водой. Конвоировал Руфа Билана к королю Ментахо после того, как Билан разрушил Священный источник. По характеру Реньо довольно резок и высокомерен: в ответ на безобидный и вежливый вопрос Билана, сильно толкнул того в грудь, разъяснив, что в Подземной стране «низшие не имеют права задавать вопросы высшим»[151], хотя то же самое можно было объяснить без рукоприкладства. С другой стороны этот поступок мог быть вызвань неприязнью к Билану, когда тот объяснил, что попал в подземелье спасаясь от кары за предательство. После усыпления всех королей и их приближённых Реньо, вероятно, подвергся перевоспитанию, но при этом подробности его дальнейшей жизни неизвестны.

Рин

Крошка Рин (из книги «Огненный бог Марранов») — маленькая девочка-Жевунья. Во время нападения отряда полковника Харта пряталась вместе с семьёй в лесных трущобах. Мать упоминает о ней в разговоре с соседкой: «…до сих пор не опомнюсь от радости, что мы выбрались из трущоб. Моя крошка Рин так кашляла…»[152]

Ринна

Ри́нна (из книги «Семь подземных королей») — одна из подземных королев эпохи Первого усыпления. На Большом Совете выражала сомнение — хватит ли на всех Усыпительной воды[108]. Цвет королевского двора Ринны неизвестен.

Ричард О’Келли

Ри́чард О’Ке́лли (из книги «Тайна заброшенного замка»; косвенно упомянут также в книгах «Огненный бог Марранов» и «Жёлтый Туман») — отец Тима О’Келли, муж Маргарет О’Келли. Фермер из Канзаса, сосед Джона Смита. Чемпион Канзаса по волейболу[153]. Узнав о прилёте менвитов, не сомневался в грядущей победе землян: «Нас на Земле сотни миллионов, неужели мы не справимся с горстью инопланетных воинов?»[154]

Любопытно, что к началу действия книги «Волшебник Изумрудного города» семья О’Келли не значится среди соседей Смитов[6]. Однако уже три или четыре года спустя сын Ричарда и Маргарет, маленький Тим, становится защитником и другом малышки Энни. Видимо за эти годы семья Ричарда О’Келли переехала в канзасскую степь из других мест.

Роберт

Дядя Ро́берт (из книги «Волшебник Изумрудного города») — фермер из Канзаса, живший к западу от домика-фургона Джона Смита. Элли до своего первого путешествия в Волшебную страну часто ходила к дяде Роберту, навестить его сыновей — Дика и Боба[6].

Робиль (первый)

Доктор Роби́ль (первый) (из книги «Семь подземных королей») — один из двух врачей Подземной страны в эпоху Первого Усыпления, очень высокий и худой, извечный соперник доктора Бориля (первого). Робиль ходил в зелёной мантии, но имя короля, к штату которого он относился, неизвестно (впрочем, совершенно точно, это не Уконда и не Асфейо). По характеру Робиль мрачный пессимист, что разительно отличает его от жизнерадостного весёлого Бориля. Манера речи Робиля — отрывистая, с резкими рублеными фразами, где каждое слово звучит как отдельное предложение.

Робиль участвовал в исследовательской экспедиции к бассейну с Усыпительной водой, где, вместе с Борилем, пострадал в процессе эксперимента по изучению её свойств. Робиль проснулся позже Бориля примерно на семнадцать дней, что дало тому возможность отыграться на Робиле, превратив того из соперника в своего преданного ученика и почитателя[37]. Впрочем, это не помешало «унаследовать» вражду двух докторов их потомкам, носившим те же имена. Робиль активно помогал Хранителю времени Беллино в разработке «концепции» усыпления подземных королей и их свиты.

Робиль (второй)

Доктор Роби́ль (второй) — один из двух врачей Подземной страны в эпоху последних подземных королей, потомок Робиля (первого). Действует в книгах «Семь подземных королей» и «Жёлтый Туман», также упоминается в «Тайне заброшенного замка».

Как и его предок, Робиль (второй) был таким же худым и длинным, и тоже имел вечного соперника — доктора Бориля (второго). Однако отличался от предшественника меньшей надменностью и обычным (а не «рубленным») стилем речи. Вообще говоря, антагонизм между Робилем (вторым) и Борилем (вторым) носит куда менее выраженный характер, нежели соперничество между их далёкими предками: «современных» Робиля и Бориля скорее можно назвать друзьями, хотя элемент конкуренции и присутствует в их отношениях.

В период работ по возвращению Усыпительной воды Робиль (второй) проводил медицинское обследование Железного Дровосека[62], здоровью которого повредил сырой климат Пещеры. Во время войны с Арахной Робиль и Бориль разработали средства борьбы с Жёлтым Туманом с помощью листьев рафалоо[63] и защитных очков[64], за что были награждены двумя орденами каждый. В «Тайне заброшенного замка» доктор Робиль упомянут в числе персонажей, присутствовавших при отлёте арзаков на родину. Кроме того, в раннем издании «Тайны заброшенного замка» на попечении Робиля и Бориля находились Летучие Обезьяны, пострадавшие в битве с вертолётной эскадрильей менвитов[66], однако из итоговой версии книги всё, что связано с Летучими Обезьянами, было исключено.

Рольф

Дедушка Рольф (упоминается в книгах «Волшебник Изумрудного города» и «Огненный бог Марранов») — сосед Смитов, живший к северу от их домика-фургона, старик, мастеривший детям чудесные ветряные мельницы. Элли до своего первого путешествия в Волшебную страну часто ходила к нему в гости и «никогда не возвращалась без самодельной игрушки»[6]. Позднее, когда фермеры устроили облаву на ворон, прикормленных Энни и Тимом, «дедушка Рольф раскопал в сарае старую пушчонку, уцелевшую ещё со времён войны за освобождение негров» — то есть Гражданской войны в США 1861-65 гг. — «набил порохом и картечью и ахнул по самой большой стае»[8].

Ружеро

Руже́ро — Хранитель Времени в эпоху последних подземных королей, а впоследствии — Правитель рудокопов. Действует в книгах «Семь подземных королей», «Огненный бог Марранов», «Жёлтый Туман» и «Тайна заброшенного замка».

Характер и внешность Ружеро

По характеру Ружеро добр и великодушен. При этом держит себя скромно и с достоинством. Не чужд иронии.

К моменту своего появления в сюжете Ружеро уже немолод. Тем не менее, он достаточно энергичен и проницателен, отличается острым умом, но вместе с тем сдержан.

Внешне Ружеро описывается как «высокий худощавый старик с длинной седой бородой»[49]. Кроме того, на иллюстрациях Л. В. Владимирского отчётливо видно, что у Ружеро нос с горбинкой.

Деятельность Ружеро

Ружеро был последним Хранителем времени в государстве Подземных рудокопов. Реально на нём лежали все заботы по управлению страной; короли же были заняты, главным образом, празднествами и плетением интриг.

Ружеро был одним из немногих, кто сразу осознал все последствия разрушения бассейна с Усыпительной водой[23]. Практически сразу же перешёл на сторону Элли и её друзей, сообщая Страшиле обо всех коварных замыслах королей. Во время работ по восстановлению Священного источника сдружился с механиком Лестаром из страны Мигунов.

Именно Ружеро придумал использовать дракона Ойххо для возвращения в Канзас Элли и Фреда[143].

После Великого Перевоспитания Ружеро стал Правителем Подземных рудокопов[29], что, впрочем, лишь закрепило юридически ту роль, которую Ружеро де-факто выполнял уже давно, находясь в должности Хранителя времени. В начале его правления рудокопы переселились жить из Пещеры наверх, заняв пустующие земли по соседству со страной Жевунов. С тех пор рудокопы спускались в Пещеру лишь на месяц или два в году, в порядке очереди, чтобы по-прежнему добывать полезные металлы.

В период возвышения «Огненного бога» Ружеро организовал оборону селения рудокопов против нашествия Марранов, что привело к полному разгрому отряда полковника Харта[137]. Также был организатором отпора Арахне, в результате которого колдунья потеряла изрядный кусок своего ковра-самолёта[144]; добытый в этом сражении обрывок волшебного ковра был перекроен и поступил в распоряжение Ружеро, который позднее использовал его для деловых поездок.

Участвовал в Больших Советах, которые проводил Страшила, когда Волшебная страна сталкивалась с очередными трудностями. Вместе с Лестаром руководил прокладкой труб для доставки Усыпительной воды к лагерю Пришельцев[40].

Также совместно с Лестаром Ружеро стал изобретателем первого в Волшебной стране микроскопа[135].

Заимствование образа Ружеро другими авторами

Персонаж Ружеро фигурирует в книге «Изумрудный дождь» Ю. Н. Кузнецова, продолжающей сказочный «сериал» А. М. Волкова о Волшебной стране.

В сказочной вселенной Сергея Сухинова близким по смыслу к образу «волковского» Ружеро является Хранитель времени Карам, который выводит народ рудокопов из Пещеры на поверхность Земли (прямая аналогия с финалом сказки «Семь подземных королей» А. М. Волкова).

Ружеро в мультипликации

Образ Хранителя времени, соответствующий персонажу Ружеро, задействован в мультфильме «Волшебник Изумрудного города», снятом творческим объединением «Экран» в 1973—1974 гг. по мотивам первых трёх сказок Волкова о Волшебной стране. Роль Хранителя времени озвучена актёром Валентином Никулиным.[155]

Руф Билан

Руф Била́н — фигурирует в книгах «Урфин Джюс и его деревянные солдаты», «Семь подземных королей» и «Жёлтый туман».

Впервые Руф Билан появляется во 2-й книге цикла в образе подлого прислужника, редкого носителя качеств, наименее присущих добрым жителям Волшебной страны. Характер отличается высокомерностью и трусостью. Но действия прагматичны и не лишены здравого смысла.

Билан — житель Изумрудного города, представитель знатного рода. Волков не уточняет, кем он был при Гудвине. При Страшиле занимал должность смотрителя дворцовой умывальни[156], чем был глубоко недоволен. Одержимый завистью и честолюбием, он с готовностью принял предложение завоевателя Урфина Джюса открыть ворота Изумрудного города. Сделав вид, что намеревается защищать город, он с помощью отравленного вина усыпил защитников — Фараманта и Дина Гиора, — а затем связал Страшилу и открыл городские ворота. За это Урфин Джюс сделал его главным государственным распорядителем — вторым человеком после себя. Среди горожан Билан заслужил всеобщую ненависть и передвигался только с охраной. После разгрома деревянной армии Урфина, опасаясь народной расправы, бежал в Подземелье[127], где, блуждая по лабиринту, попал в Страну Подземных рудокопов. При этом он случайно разрушил источник с Усыпительной водой[157], что привело к её исчезновению и краху политической системы семи королей. Служил помощником четвёртого лакея в штате короля Ментахо[120]. Вновь проявил свои отрицательные качества, когда сообщил семи королям, что Элли, попавшая к ним, является феей и может вернуть усыпительную воду. Это поставило Элли в смертельно опасное положение и чуть было не спровоцировало войну между Верхним миром и рудокопами. После свержения королей был усыплён на 10 лет[29]. После пробуждения не прошёл процедуру перевоспитания, так как был похищен по приказу злой волшебницы Арахны. Согласился пойти к ней на службу[158]. После гибели Арахны сдался властям Волшебной страны и был усыплён вновь на небольшой срок.

По мере работы над циклом книг о Волшебной стране Волков вносил в их текст небольшие изменения, затронувшие и персонаж Руфа Билана. Намёк на него был добавлен в книгу «Волшебник Изумрудного города», где появилась фраза о нескольких завистниках из числа придворных, которые остались недовольны назначением Страшилы, так как мечтали занять трон сами[159]. Во второй редакции «Урфина Джюса» Билан сам об этом говорит. Его лицемерие усилено добавлением эпизодов, в которых на публике он громче всех призывает горожан к обороне[160] и льстит Страшиле.

Смелый Лев

Стафида

Стафи́да (из книги «Семь подземных королей») — вдовствующая королева Подземной страны в древние времена, мать короля-младенца Пампуро Третьего. Одна из виновниц «беспокойных суток», случившихся в 189-м году Подземной эры, когда Стафида приказала своему Хранителю времени Ургандо перевести часы на шесть часов вперёд, чтобы приблизить начало правления сына. В результате длительного противоборства Ургандо с Хранителем времени короля Памельи Второго молодым Туррепо, точно так же пытавшимся изменить показания часов в пользу своего монарха, жители Пещеры за эти сутки вставали и ложились семь раз[146]. Цвет королевского двора Стафиды — зелёный.

Стелла

Страж Ворот

Страшила

Таррига

Тарри́га (из книги «Тайна заброшенного замка») — королева летучих мышей. Во время войны с менвитами по плану, разработанному Фредом, организовала ночные налёты своих подданных на Ранавир. Это приводило в действие сирены сигнализации по многу раз за ночь. После нескольких бессонных ночей менвитам пришлось отключить сирены[161].

Королева полевых мышей фея Рамина, говоря о Тарриге, называет её своей «царственной сестрой»[162], однако остаётся неясным, обладала ли Таррига, подобно Рамине, магическими способностями или была обычной, хотя и высокопоставленной, летучей мышью.

Тевальто

Тева́льто (из книги «Семь подземных королей») — один из последних семи королей Подземного царства, младенец, за которого правила его мать, вдовствующая королева Раффида[22]. Цвет королевского двора Тевальто (согласно рисункам Л. В. Владимирского) — жёлтый. После усыпления всех королей и их приближённых Тевальто должен был быть перевоспитан (хотя очевидно, что из-за своего младенческого возраста он и так ещё ничего не понимал). Подробности его дальнейшей судьбы неизвестны.

Любопытно, что в первом издании «Семи подземных королей» персонажи Тевальто и Раффиды отсутствовали. Добавление же их автором в новую редакцию книги привело к путанице: королевских династий оказалось не семь, а восемь (в алфавитном порядке — Арбусто, Барбедо, Бубала, Карото, Ламенте, Ментахо, Раффида с Тевальто, Эльяна).

Поскольку между Раффидой и древней королевой Стафидой прослеживается известное сходство (идентичный внешний облик, созвучие имён, совпадающее семейное положение), логично предположить, что и Тевальто является точной копией и потомком сына Стафиды, короля-младенца Пампуро Третьего.

Тигр

Тигр (из книг «Волшебник Изумрудного города» и «Урфин Джюс и его деревянные солдаты») — зверь из леса, расположенного между Большой рекой и Долиной Марранов. От имени звериного собрания призывает Смелого Льва избавить лес от чудовищного Паука, а затем, в числе других зверей, признаёт Льва своим царём[147]. Ближайший помощник Льва в делах управления. Когда Лев отправился помогать Элли и Чарли Блеку в борьбе с Урфином Джюсом и его дуболомами, он оставил Тигра «своим заместителем на царстве»[163].

Прообразом Тигра для А. М. Волкова послужил Голодный Тигр из сказок Л. Ф. Баума о Стране Оз. Однако, у Волкова роль Тигра очень быстро сходит на нет: уже во второй книге сказочного цикла о Тигре упоминается лишь одной строкой, а в последующих книгах таких упоминаний нет вообще. А в «сериале» Баума Голодный Тигр наоборот становится более активным персонажем. Уже начиная с третьей книги о Стране Оз, Тигр превращается в постоянного напарника Трусливого Льва; вместе они возят Красную Карету принцессы Озмы. (Впрочем, существует версия, что Голодный Тигр и Тигр из «Удивительного Волшебника из Страны Оз» — разные персонажи, но это косвенно опровергается уточнениями из книги «Лоскутушка из Страны Оз»[164], которые однако при переводе книги на русский язык С. Беловым были опущены[165].) Также Тигр у Волкова не имеет никаких относящихся к голоду характеристик.

Тилли-Вилли

Железный рыцарь Ти́лли-Ви́лли — немаловажный персонаж в книгах «Жёлтый Туман» и «Тайна заброшенного замка».

Тилли-Вилли — оживший металлический гигант, созданный по замыслу Чарли Блека для борьбы с великаншей Арахной.

Внешний облик Тилли-Вилли ужасен: огромный рост, превышающий 30 локтей, жуткие раскосые глаза, стальные клыки, торчащие из оскаленной пасти. В глотке установлена мощная сирена. Туловище с конечностями сделали и покрасили так, словно это доспехи средневекового рыцаря. Таким задумал его Чарли Блек, взяв в качестве образца самого уродливого из многочисленных идолов-божков с островов Куру-Кусу. Грозная внешность Железного Рыцаря предназначалась специально для устрашения злой колдуньи Арахны, наславшей на Волшебную страну губительный Жёлтый Туман. Однако по характеру Тилли-Вилли добр, наивен и отважен; в глубине души — он обычный мальчишка, вроде Тима О’Келли, с той же хвастливостью, задором и жаждой подвигов.

Тилли-Вилли ожил, едва сделав первый шаг[166], что не удивительно, ибо дело происходило в Волшебной стране, где живут, ходят и разговаривают такие удивительные существа, как, например, соломенный Страшила и Железный Дровосек.

Железный Рыцарь, никогда не видевший моря, любит украшать свою речь морскими словечками, которых он набрался от моряка Чарли Блека. К самому Блеку он относится с трогательным почтением и заботой, называя его «папочкой Чарли».

В железной груди Тилли-Вилли имеется маленькая дверца, за которой, в специально оборудованной кабине, сидит механик Лестар. Изначально планировалось, что Лестар будет управлять движениями Железного Рыцаря при помощи встроенных рычагов, однако, когда Тилли-Вилли ожил, этот способ управления стал использоваться лишь для подстраховки. А Лестар сделался ближайшим другом и наставником юного Рыцаря.

Победа над Арахной далась Тилли-Вилли нелегко, но он справился с этой задачей при помощи самоотверженного орла Карфакса[113]. И когда Жёлтый Туман исчез, Тилли-Вилли поселился в самом большом парке Изумрудного города, где с удовольствием проводил время в играх с мальчишками и девчонками, которые нисколько не боялись его лица.

В период нашествия инопланетян Тилли-Вилли выполнял тайные поручения Страшилы Мудрого: доставил к лагерю Пришельцев разведчиков-гномов, затем появлялся перед менвитами в разных маскировочных обличьях (в накидках или узорах различной окраски), чтобы создать у тех впечатление, будто Волшебная страна кишит великанами[92].

Во время налёта эскадрильи Мон-Со на Изумрудный город (печально известная операция «Страх»), Тилли-Вилли был готов принять участие в битве, но героическое вмешательство гигантских орлов обратило эскадрилью в бегство ещё на подступах к городу.

Тим О’Келли

Тонконюх Шестнадцатый

Тонконю́х XVI (действует в книге «Огненный бог Марранов») — король Лисьего царства, рыжий лис, супруг королевы Быстроногой. Во время погони за зайцем попал лапой в капкан и целую неделю провёл в ловушке[167]. Спасён Энни и в благодарность за спасение подарил ей волшебный серебряный обруч. Этот обруч позволял стать невидимым не только своему владельцу, но и любому, к кому тот прикасается.

Когда Тонконюх был ещё лисёнком, злая волшебница Гингема выкрала его из норки и отправила своей сестре Бастинде в качестве подарка (в Фиолетовой стране совсем не было лисиц, поэтому Тонконюх оказался там настоящей диковинкой). Тонконюху удалось выкрасть принадлежавший в ту пору Бастинде серебряный обруч и с его помощью бежать из Фиолетовой страны в родные края. Впоследствии обруч помог ему прийти к власти в Лисьем королевстве[84].

Тонконюх XVI и королева Быстроногая упоминались также в раннем издании повести «Тайна заброшенного замка» при описании массового переселения людей, зверей и птиц подальше от заминированного звездолёта космических Пришельцев, нагруженного тысячами тонн взрывчатки[75]. Однако из итоговой редакции «Тайны заброшенного замка» эпизод, касающийся Тонконюха и Быстроногой, был исключён.

Топотун

Медведь Топоту́н — сказочный персонаж в книгах А. М. Волкова о Волшебной стране и Изумрудном городе. Топотун является спутником и помощником Урфина Джюса.

На самом деле Топотун — не настоящий лесной медведь, а медвежья шкура, случайно оживлённая волшебным порошком и, впоследствии, набитая опилками для устойчивости.

Первое появление

Впервые Топотун появляется во 2-й книге о Волшебной стране А. М. ВолковаУрфин Джюс и его деревянные солдаты», 1963).

Предыстория Топотуна

О том, что было с Топотуном до оживления, известно крайне мало. В книгах сообщается лишь то, что он был ручным медведем Урфина Джюса и благополучно издох где-то за год до начала событий 2-й книги[148], после чего Урфин сделал из его шкуры коврик.

Каким образом медведь попал к Джюсу изначально, какое имя он носил в тот период и что повлекло его гибель — неизвестно.

Характер и деятельность

После оживления Топотун сопровождает Урфина Джюса во всех его начинаниях. Медведь души не чает в своём хозяине и служит ему верой и правдой. Так, например, Топотун ловит для Джюса кроликов и другую живность, силой поддерживает авторитет Урфина среди деревянных солдат, а после первого свержения Джюса добровольно отправлятся с ним в изгнание.

Не отличаясь особенным умом (эта роль принадлежит другому приспешнику Урфина — филину Гуамоко), Топотун выступает скорее как самый приближённый телохранитель своего повелителя. Кроме того, Джюс использует Топотуна в качестве своеобразного транспорта — ездит на нём верхом, либо перевозит поклажу.

Топотун выгодно отличается от других спутников Урфина Джюса: медведю чужда характерная для филина Гуамоко хитрость, не обладает он и злобным нравом, присущим клоуну Эоту Лингу. По натуре Топотун простодушен, добр и всецело предан хозяину, которому к тому же «обязан вечной благодарностью» за оживление[168].

Нравственная позиция

Злодеяния Урфина Джюса находятся вне сферы понимания Топотуна. Он не задаётся подобными вопросами морали и не пытается судить поступки Урфина.

Загадочное исчезновение

В книге «Огненный бог Марранов» Топотун выступает в том же качестве верного слуги Джюса, однако в финале, после вторичного падения власти Урфина, медведь по непонятным причинам покидает своего хозяина.

Дальнейшая судьба Топотуна неизвестна. Достоверно лишь то, что в последующие два-три года (соответствующие книгам «Жёлтый туман» и «Тайна заброшенного замка») Топотун не вернулся к своему хозяину, несмотря даже на то, что тот переосмыслил свою жизнь и стал порядочным человеком.

Происхождение образа

В биографии Топотуна содержатся некоторые указания, позволяющие предположить, что образ Топотуна частично заимствован А. М. Волковым у Л. Ф. Баума (из книг которого Волков почерпнул также саму идею Волшебной страны и исходные образы нескольких основных персонажей).

Так, у Л. Ф. Баума упоминаются целых три медведя, из которых, возможно, Волков и «собрал» своего Топотуна. Это, во-первых, безымянная медвежья шкура, принадлежавшая некой старой женщине по имени Дина, и случайно оживлённая волшебным порошком[169]; во-вторых, гуттаперчевый медведь по кличке Топтун (перевод И. Париной, в оригинале — Para Bruin) — почётный гость на праздновании дня рождения Принцессы Озмы в книге «Путешествие в Страну Оз»[170], он же — один из главных героев другой сказки Баума «Король Имбирь и Цыпа-Херувимчик» (англ. «John Dough and the Cherub»), не относящейся к «озовской» серии; и в-третьих, в медведя, набитого соломой, был ненадолго превращён Страшила по воле злой колдуньи Миссис Юп (вероятный прообраз великанши Арахны) в книге «Железный Дровосек из Страны Оз».

Надо сказать, что «Баумовские» медведи играют в «озовских» книгах эпизодическую роль, их жизнеописание отличается краткостью, в то время как «Волковский» Топотун — яркий, полноценный, хорошо прописанный персонаж, занимающий заметное положение в двух книгах из шести.

Тор-Лан

Военный министр Рамерии Тор-Лан — персонаж раннего издания повести «Тайна заброшенного замка». Принадлежит к расе менвитов. Имеет чин генерала[130].

Тор-Лан, не покидая Рамерии, принимал лиограммы от экипажа «Диавоны» и координировал таким образом деятельность менвитов на Земле[81].

Из итоговой версии «Тайны заброшенного замка» персонаж Тор-Лана был исключён.

Торм

Князь Торм (из книги «Огненный бог Марранов») — последний князь Марранов, супруг княгини Юмы. Вместе с остальными Марранами признал Урфина Джюса Огненным богом. Хотя в результате этого утратил реальную власть над своим народом, перешедшую к Урфину, тем не менее Торм — один из немногих, кому появление «огненного бога» принесло определённую пользу: благодаря Урфину Торм вселился в новый каменный дом взамен прежнего шалаша и начал вести роскошную жизнь. Умён и проницателен («…когда Торм приобрёл резной столик и стулья к нему, точь-в-точь такие же, как во дворце бога, в его голову закрались верные догадки…»[77]) и достаточно благоразумен («…но он никому о них не сказал»[77]). После падения власти «огненного бога», вернувшиеся домой Марраны свергли князя и прочих аристократов. Дальнейшая судьба Торма неизвестна.

Тотошка

Трусливый Лев

Тубаго

Королевич Туба́го (из книги «Семь подземных королей») — один из сыновей Бофаро, первых претендентов на престол Пещеры. Поскольку был сильнее всех своих шестерых братьев, то предлагал порядок царствования устанавливать по силе: «С делами королевства лучше всего справится самый сильный. А ну, выходите трое на одного!»[68]

Цвет королевского двора Тубаго неизвестен, однако если сопоставить иллюстративное оформление художником Л. В. Владимирским глав «Семь хитрых замыслов», «Перевоспитание» и «Завещание короля Бофаро», можно предположить, что Тубаго (хоть его портрет и не приводится) был предком короля Ментахо и, стало быть, являлся основателем зелёной династии.

Туррепо

Турре́по (из книги «Семь подземных королей») — один из древних Хранителей времени Подземной страны. Служил королю Памелье Второму. Получил от него приказ отвести часы на двенадцать часов назад, чтобы продлить истекающий срок царствования Памельи. При выполнении приказа столкнулся с противодействием Ургандо, Хранителя времени королевы Стафиды, которая точно так же хотела приблизить на шесть часов время вступления на престол своего сына, младенца Пампуро Третьего. Противоборство двух Хранителей времени переросло в затяжную драку, в ходе которой стрелки часов многократно переводились то в одну, то в другую сторону. В результате по всей Подземной стране началась грандиозная суматоха (так называемые «беспокойные сутки») — обитатели Пещеры в тот день «вставали и ложились семь раз, пока упорный Туррепо не уступил сопернику»[146].

Уконда

Уко́нда — один из семи подземных королей в эпоху Первого Усыпления, цвет его королевского двора — синий[37]. Судя по идентичности цветов (если ориентироваться на иллюстрации Л. В. Владимирского) — потомок короля Вагиссы и, возможно, предок короля Эльяны. В штат королевского двора Уконды входили ловчий Ортега и доктор Бориль (первый). Уконда был вторым королём в истории Подземной страны, который подвергся усыплению со всей семьёй, придворными, слугами, воинами и шпионами.

Уорра

Уо́рра (действует в книгах «Волшебник Изумрудного города» и «Огненный бог Марранов») — предводитель Летучих Обезьян. В первых редакциях «Волшебника Изумрудного города» (1939, 1941, 1959 гг.) имя Уорры не упоминается, а появляется лишь в последующих версиях; «безымянным» остаётся Уорра и в «Огненном боге Марранов».

Вместе со своими соплеменниками Уорра служил владельцам Золотой Шапки, которые сменяли друг друга. Родился ли Уорра к тому моменту, когда Бастинда с помощью Летучих Обезьян захватывала власть в Фиолетовой стране, неизвестно, но, вполне возможно, участвовал в разгроме армии Гудвина. Под предводительством Уорры Летучие Обезьяны одолели Элли и её спутников, причём Уорра лично распотрошил Страшилу, но не посмел прикоснуться к Элли (владелице серебряных башмачков) и отнёс её к Бастинде. После того, как Золотая Шапка перешла к Элли, Уорра и его соплеменники доставили девочку и её друзей в Изумрудный город, но в дальнейшем отказались нести её в Канзас, поскольку тот находился за пределами Волшебной страны. Обезьяны перенесли Элли и её друзей от Долины Марранов к Розовому дворцу, а вскоре после этого выполнили повеления Стеллы и отвезли Страшилу, Железного Дровосека и Смелого Льва каждого к его подданным. Это были последние приказы Золотой Шапки, после чего Летучим Обезьянам была дарована свобода[88]. Тем не менее, спустя несколько лет, Уорра не отказался выполнить поручение Стеллы и доставил Страшиле подарок феи Розовой страны — волшебный телевизор[171].

Примечательно, что в ранних изданиях повести «Тайна заброшенного замка» уделялось немалое внимание Уорре и Летучим Обезьянам. По той версии сюжета именно Летучие Обезьяны разгромили вертолётную эскадрилью Пришельцев-инопланетян, собиравшуюся атаковать Изумрудный город. А чтобы привлечь Обезьян к этой опасной и почётной миссии, Энни, Тим и Железный Дровосек совершили путешествие на драконе Ойххо сначала во владения Стеллы, которая знала, где искать Обезьянье княжество, а затем и к самим Летучим Обезьянам, обитавшим в удивительной Треугольной Долине. Битва с вражескими вертолётами стоила жизни многим отважным Обезьянам. Предводитель Уорра лично истребил не менее трёх летательных машин[47]. Сражение закончилось сокрушительным разгромом инопланетной эскадрильи. Уорра и наиболее отличившиеся бойцы были представлены к наградам, а несколько пострадавших Обезьян прошли курс лечения у докторов Бориля и Робиля[66]. Впрочем, в итоговой версии текста «Тайны заброшенного замка» роль Летучих Обезьян в битве с вертолётами была «передана» гигантским орлам Карфакса[172], а все упоминания об Обезьянах и главы, связанные с путешествием к ним Энни и её друзей, — были вычеркнуты.

Прообразом «волковского» Уорры был Король Летучих Обезьян из книги Л. Ф. Баума «Удивительный Волшебник из Страны Оз» (1900). Волков не стал вносить существенных изменений в характер этого персонажа, однако сильно сократил рассказанную Королём Летучих Обезьян историю злоключений его племени[173].

Ургандо

Урга́ндо (из книги «Семь подземных королей») — один из древних Хранителей времени Подземной страны. Служил королю Пампуро Третьему и его матери, королеве-регентше Стафиде. Незадолго до начала очередного срока правления Пампуро III в 189-м году Подземной эры, старый Ургандо получил от Стафиды приказ перевести часы на шесть часов вперёд, чтобы Пампуро быстрее вступил на престол. Однако при выполнении приказа Ургандо столкнулся с противодействием молодого Туррепо, Хранителя времени короля Памельи Второго. Туррепо точно так же, как и Ургандо, получил от своего монарха распоряжение передвинуть стрелки часов — но только на двенадцать часов назад: «Памелья хотел продлить своё властвование»[146]. Выяснение отношений между двумя Хранителями времени закончилось дракой и вызвало грандиозную суматоху во всей Подземной стране (так называемые «беспокойные сутки») — показания часов смещались то туда, то сюда, и обитатели Пещеры в тот день вставали и ложились семь раз.

Урфин Джюс

Фарамант

Феом

«Королевство Фео́ма» упоминается вскользь колдуньей Арахной в ряду древних государств Волшебной страны[1], когда пробудившаяся от пятитысячелетнего сна злая фея читает летопись гномов. Можно предположить, что Королевство Феома было названо так по имени своего основателя или одного из правителей, отличавшегося особым могуществом.

Фиеро

Молодой рудокоп Фиеро — эпизодический персонаж раннего издания повести «Тайна заброшенного замка» (1976 г.). Вместе с мальчишкой Карином был отправлен из Подземелья в верхний мир чтобы передать в Изумрудный город весть о том, что «мыши заснули»[109]. Это известие означало, что поиски Усыпительной воды вступили в завершающую стадию, и, значит, взрывать звездолёт менвитов нет необходимости — справиться с врагом поможет Усыпительная вода.

Из окончательной редакции «Тайны заброшенного замка», вышедшей в свет в 1982 году и с тех пор постоянно переиздающейся, персонаж Фиеро был исключён.

Флита

Фли́та (из книги «Волшебник Изумрудного города») — «красивая девушка в зелёном шёлковом платье»[174], фрейлина (или горничная) во дворце Гудвина. Именно Флита отвела Элли и её друзей в их комнаты перед аудиенцией у Гудвина, а затем провожала их к тронному залу.

Имя Флиты появляется только в четвёртой редакции книги; в версиях 1939, 1941 и 1959 гг. она называлась просто зелёная девушка. Описание внешности Флиты — «зелёная кожа, зелёные глаза и пышные зелёные волосы»[174] — является одним из намёков в сюжете на раскрывающуюся впоследствии тайну зелёных очков, при помощи которых Гудвин дурачил население.

Прообразом Флиты для Волкова стала Джелия Джемм (англ. Jellia Jamb), горничная в Изумрудном дворце из сказки «Удивительный Волшебник из Страны Оз» Л. Ф. Баума. В книге Баума, на основе которой Волков создал своего «Волшебника Изумрудного города», персонаж Джелии Джемм также был безымянным. Однако в вышедших из под пера Баума сиквелах Джелия не только обрела имя, но и «сделала карьеру», став начальницей над всеми служанками дворца и любимой горничной Принцессы Озмы[175]. Во «вселенной» Оз Джелия Джемм — яркий второстепенный персонаж, встречающийся во многих книгах серии, в то время как Флита у Волкова после первой книги более не упоминается ни разу.

Фогель

Профессор Фо́гель (из книги «Жёлтый Туман») — герой одной из историй, рассказанных Чарли Блеком. Другой персонаж той же истории — лорд Бумчерли. О Фогеле упоминает Энни[74], когда просит Чарли Блека рассказать ещё об одном из многочисленных приключений, выпавших на долю моряка. Остаётся неясно, встречал ли Чарли Блек профессора Фогеля лично, или просто слышал о нём с чужих слов. В чём состояла суть той истории, читателю также не сообщается.

Фрегоза

Фрего́за — Мигунья, кухарка в Фиолетовом дворце. Действует в книгах «Волшебник Изумрудного города», «Урфин Джюс и его деревянные солдаты», «Огненный бог Марранов» и «Жёлтый Туман». Служила ещё Бастинде; как и все прочие жители Фиолетовой страны очень боялась колдунью: «ей достаточно будет сказать одно слово, и все Мигуны повалятся мёртвыми!»[176] Когда в плену у Бастинды оказалась Элли, Фрегоза после неоднократных разговоров с девочкой стала значительно храбрее и даже начала готовить восстание Мигунов, но колдунья погибла прежде, чем настал «час икс». Фрегоза оставалась кухаркой и в дальнейшем при любой смене власти, поскольку и Урфин Джюс и, особенно, Энкин Флед любили хорошо поесть. Кухарка замышляла даже отравить Урфина в период его второго царствования, но диктатор был предельно осторожен. Во время войны с Арахной Фрегоза, играя со своей ручной ланью Ауной, невольно потеряла серебряный обруч, подаренный королём Тонконюхом Шестнадцатым Энни.

Фред Каннинг

Харт

Харт (действует в книгах «Огненный бог Марранов» и «Жёлтый Туман») — воинственный Марран из простолюдинов, «коренастый силач с огромными кулаками»[137], азартный игрок, нерасчётливо державший пари и постоянно находившийся из-за этого в рабстве. Один из тех, кто готовил мятеж против Урфина Джюса, однако получил помилование и даже был назначен командиром роты. Такие люди как Харт — крепкие, агрессивные, недалёкие — были нужны Джюсу для создаваемой им армии, которую он хотел обрушить на головы соседних народов. Харт участвовал в захвате Изумрудного города. Получил звание полковника. Вскоре после этого полк Харта был направлен на запад, завоёвывать Голубую страну и селения рудокопов, но встретил ожесточённое сопротивление рудокопов и был рассеян драконом Ойххо под управлением Ментахо. Самого Харта Ойххо, шутки ради, забросил на верхушку высокой пальмы[137]. Оттуда полковника потом сняли рудокопы.

После свержения Урфина, возвращения Марранов в родную долину и падения княжеской власти Торма, Харт стал одним из выборных старейшин Марранов. Позже принял участие в организации отпора злой волшебнице Арахне, когда та попыталась подчинить Марранов своей власти. По сигналу Харта несколько сотен Марранов принялись обстреливать колдунью камнями из пращей[59]. Арахна была вынуждена отступить ни с чем, более того, в столкновении пострадал её волшебный ковёр-самолёт, в котором камни Марранов пробили несколько дыр.

Персонаж Харта также упоминался в раннем издании повести «Тайна заброшенного замка» в эпизоде, где к Марранам прибыли Тим, Энни и Железный Дровосек[60], однако в итоговую версию книги этот эпизод не вошёл.

Цезарь

Це́зарь (действует в книге «Огненный бог Марранов», также упоминается в книге «Жёлтый Туман») — один из механических мулов, сделанных Альфредом Каннингом. Имя своё получил, по предложению Элли, в честь знаменитого военачальника, ставшего диктатором Древнего Рима. От своего собрата Ганнибала Цезарь отличается серой мастью и немного меньшими размерами. Энергию оба мула получали от солнечных лучей, благодаря солнечным батареям, вмонтированным им под кожу. Цезарь возил на себе Энни во время их с Тимом первого путешествия в Волшебную страну. Изначально мулы создавались как неодушевлённое средство передвижения, однако, попав на территорию Волшебной страны, они оба ожили и обрели дар речи[26]. По возвращении в Канзас Цезарь и Ганнибал стали выполнять в хозяйстве Смитов полевые работы, причём делали это так быстро, что у Джона Смита «оставалось много свободного времени, он нанимался пахать и убирать хлеб к соседям, и это приносило ему порядочный доход»[78].

Чарли Блек

История персонажа

Ча́рли Бле́к — одноногий моряк, брат Анны Смит и дядя Элли и Энни Смит, один из главных героев сказок «Урфин Джюс и его деревянные солдаты» и «Жёлтый Туман», который эпизодически упоминается и в других книгах гексалогии кроме первой. У Чарли Блека отсутствует левая нога ниже колена и к ней прицеплена деревяшка[11]. Он средних лет, широкоплеч и крепок, с длинными мускулистыми руками и смелым взором серых глаз на обветренном лице, опытный путешественник и мастер на все руки. Домик-фургон семьи Смитов, заброшенный ураганом Гингемы в Волшебную страну, сделал когда-то именно Чарли[76]. Чарли Блек четыре года провёл в плену у людоедов на острове Куру-Кусу[100]. Всё это время родные Чарли Блека считали его погибшим. Однако он сумел подружиться с обитателями Куру-Кусу и впоследствии неоднократно плавал туда, ведя меновую торговлю с туземцами.

Вместе с Элли, Тотошкой и вороной Кагги-Карр отправился в Волшебную страну бороться против злого Урфина Джюса. Построил сухопутный корабль, на котором путешественники преодолели бо́льшую часть Великой пустыни. Добравшись до Волшебной страны, Чарли Блек победил целый взвод зелёных дуболомов[106], служивший охраной для Кабра Гвина, наместника Голубой страны. Кабр Гвин был арестован и страна Жевунов обрела свободу. Жевуны, поражённые необычайным по их меркам ростом моряка Чарли, прозвали его Великаном из-за Гор. А у Мигунов, никогда не видевших моря, сложилось ошибочное убеждение, что «моряки — это люди с одной деревянной ногой»[83].

Блек сделал очень многое для освобождения Страшилы, Железного Дровосека, Дина Гиора и Фараманта. В освободительной войне был назначен начальником штаба. Подписал ультиматум наместнику Фиолетовой страны Энкину Фледу[177]. При помощи лассо моряк Чарли сумел одолеть капрала Ельведа в битве у Фиолетового дворца. Также по рецепту Чарли Блека был изготовлен порох, которым выстрелила пушка Лестара, разогнав армию дуболомов. Этот выстрел решил исход всей войны; власть Урфина пала. В награду за свои подвиги Блек получил от Страшилы большой изумруд, продав который по возвращении на родину, смог купить собственный корабль и сделаться капитаном.

Во время очередного визита к Смитам Чарли оказался вовлечён в борьбу с Арахной[15]. Вместе с Энни, Тимом и Артошкой вновь отправился в Волшебную страну — на этой раз на спине дракона Ойххо. Принял деятельное участие в Большом совете. По замыслу Чарли Блека был построен самоходный железный великан Тилли-Вилли, предназначенный для сокрушения Арахны. Едва сделав первый шаг, Тилли-Вилли ожил, и впоследствии трогательно заботился о моряке, которого по праву считал своим отцом. Блек возглавил экипаж передвижной крепости-фургона, двинувшегося к логову Арахны. Кроме того, моряк был автором идеи привлечь к боевым действиям исполинского орла Карфакса. Жизнь подтвердила правоту расчётов Чарли: сражение гигантов в горах окончилось гибелью Арахны[113]. За новые и прежние заслуги перед Волшебной страной моряк был награждён сразу тремя высшими орденами Зелёной страны. Кроме этого Чарли Блеку доверили снять с Волшебной страны заклятие Жёлтого Тумана[116].

Нереализованные сюжетные линии

Авторский замысел второй сказки о Волшебной стране существенно отличался от известной читателям итоговой версии. Поначалу Волков собирался сделать главным спутником девочки Элли не моряка Чарли Блека, а разоблачённого в первой книге «волшебника» Гудвина. Сказка должна была называться «Новые приключения Элли и Гудвина в Волшебной стране». Тем не менее, уже и в этой версии сюжета присутствовал образ, которому предстояло впоследствии превратиться в Чарли Блека: по замыслу Волкова, Гудвин знал как попасть на край пустыни, окружавшей Волшебную страну, но не имел представления, как им с Элли двигаться дальше; затруднение путешественников должен был решить одноногий матрос Джек, сильный, решительный и находчивый человек, встреченный путниками невдалеке от края пустыни. Именно Джеку предстояло изобрести сухопутный корабль на широких колёсах, который смог бы пройти по песку (здесь же Волков подчеркнул отличие от схожей сцены из книги Баума «Дорога в Страну Оз», где Джонни-Умелец сооружает сухопутную лодку, движущуюся по песку на лыжах, что, по мнению Волкова, было бы нереалистично).[178][179]

Как отмечает исследовательница творчества Волкова Т. В. Галкина, согласно изначальному авторскому замыслу в третьей книге о Волшебной стране («Семь подземных королей») спутником девочки Элли также должен был стать Чарли Блек. Волков планировал, что именно с дядей Чарли Элли проделает путешествие под землёй, которое приведёт её в итоге в Волшебную страну в третий раз. Однако в издательстве «Советская Россия», куда Волков представил первоначальный план книги, редакторы Новиков и Афанасьева высказали пожелание убрать персонажа Чарли.[70][180] Волков с этим предложением согласился, условившись ввести взамен Чарли Блека мальчишку Фреда Каннинга. Некоторое затруднение состояло в том, что при такой замене терялась возможность задействовать «всепревращальное полотнище», принадлежавшее моряку Чарли и необходимое по сюжету «Семи королей» для того, чтобы путешественники смогли плыть по подземной реке. Но Волков решил и эту проблему, «заставив» Фреда взять с собой складную парусиновую лодку.[70][180]

Чернушка

Черну́шка (из книги «Жёлтый Туман») — полевая мышь, рядовая в армии Рамины. Во время великого похода мышиного войска получила ранение, напоровшись на сучок, но была спасена адъютантом Разорванное Ухо, а потом едва не упала в ущелье, когда армия мышей переходила через него по «живому мосту» из нескольких сотен самых крупных и сильных мышей[150].

Элли Смит

Эльвина

Эльви́на — бывшая королева Подземного царства[138], супруга Ментахо, также бывшего короля. Эльвина впервые упоминается только в последней книге сказочного цикла, где она названа «старушкой», хотя ещё в «Семи подземных королях» Ментахо представлен как человек семейный, отец нескольких маленьких детей[23]. Во время войны с Пришельцами вместе с супругом попала к ним в плен и жила в Ранавире, в Синем домике, вплоть до усыпления менвитов. В отличие от Ментахо, не имела никакого желания изучать язык Пришельцев[181].

Эльгаро

Эльга́ро (из книги «Огненный бог Марранов») — рудокоп, который после усыпления королей и переселения наверх стал помощником Правителя Ружеро. Энни и Тим встретили Эльгаро в Пещере[30], когда прибыли за Усыпительной водой, чтобы подмешать её Марранам, караулившим Страшилу, Железного Дровосека, Дина Гиора и Фараманта.

Стоит отметить, что в предыдущей книге сказочного цикла помощником Ружеро был назван другой рудокоп — летописец Арриго[29]. Неясно, покинул ли Арриго по тем или иным причинам эту должность или у Ружеро было несколько помощников одновременно; нельзя также исключать, что о таком персонаже как Арриго Волков просто успел забыть.

Эльяна

Элья́на (из книги «Семь подземных королей») — один из последних королей Подземного царства[22]. Цвет его двора неизвестен. Во время исчезновения Усыпительной воды и работ по её возвращению никакой заметной роли не играл, но, как и остальные короли, замыслил устранить всех прочих и править в Пещере единолично. После усыпления всех королей и их приближённых перевоспитан. Примечательно, что в первом журнальном издании сказки «Семь подземных королей» (1964) именно Эльяна был тем королём, двор которого первым пробудился после разрушения источника Усыпительной воды; в следующих версиях текста в этом эпизоде Эльяна был заменён королём Арбусто[25].

*Примечание. Цвет двора Эльяны, похоже, известен. Это синий цвет, что явствует из следующего. На с. 14 книги издания за 1979 г. изображен королевич Вагисса (самый высокий из сыновей короля Бофаро) - как раз в синей "униформе" и в мантии с орнаментом из буквы "В"; на страницах же 91 и 97 присутствует король - явный потомок Вагиссы (точно той же фактуры, комплекции, так же одет), но на его мантии - "логотип" "Э". Из всех 7 королей "современности" больше никого (кроме Эльяны) не значилось с именем, начинающимся на букву "Э".

Энкин Флед

Э́нкин Флед — герой сказочного цикла А. М. Волкова о Волшебной стране. Фигурирует в книгах «Урфин Джюс и его деревянные солдаты» и «Огненный бог Марранов».

Один из нескольких изменников наряду с Руфом Биланом и Кабром Гвином, перешедший на службу к Урфину Джюсу. По характеру труслив и тщеславен. Житель Изумрудного города. О социальном статусе сведений нет. Во время первого правления Урфина был назначен наместником Фиолетовой страны Мигунов. На этом посту отличился тягой к коллекционированию холодного оружия, обязав ремесленников изготавливать его в огромных количествах. Столкновение с ним Элли и друзей было более опасным, чем при освобождении Голубой страны. Лично присутствовал при сражении своей армии (взвода дуболомов) с Железным Дровосеком и отдал приказ убить противников[102]. После поражения отряда дуболомов сопротивления не оказал и был обезврежен восставшими Мигунами. Несмотря на то, что его кровожадность была признана отягчающим обстоятельством, реального наказания, по-видимому, не понёс и вернулся в Изумрудный город. Во время второго правления Урфина занимал пост начальника полиции[107].

Энни Смит

Э́нни Сми́т — вымышленная девочка 7-12 лет, младшая сестра Элли Смит (младше на 10 лет), главная героиня повестей «Огненный бог Марранов» (1968), «Жёлтый Туман» (1970) и «Тайна заброшенного замка» (1976, 1982). Во всех этих повестях Энни путешествует со своим другом Тимом О’Келли. В «Огненном боге Марранов» Энни попадает в Волшебную страну на механических мулах, сконструированных Фредом Каннингом, где вместе с другом Тимом О’Келли борется с Урфином Джюсом, снова захватившим власть над страной с помощью дикого племени Марранов[11]. В «Жёлтом Тумане» Энни вместе с дядей, моряком Чарли Блеком, и Тимом О’Келли спасает Волшебную страну от злой колдуньи Арахны и Жёлтого Тумана, которым колдунья покрыла страну. В «Тайне заброшенного замка» Энни, Тим и Фред Каннинг прибывают в Волшебную страну, чтобы спасти её от менвитов — прилетевших в Волшебную страну на огромном звездолёте инопланетян-поработителей.

Сам А. М. Волков, объясняя причины написания 4-й сказки о Волшебной стране и введения в сюжет девочки Энни, высказался так: «Скажу о том, почему я написал четвёртую сказку, хотя в третьей устами королевы полевых мышей закрыл Элли дорогу в Волшебную страну? Дело в том, что я получаю от ребят массу писем, где они требуют продолжения, да и мне не хочется расставаться с моими героями, с которыми я так сжился за 30 лет. Вот почему я пошёл на хитрость и вместо Элли ввёл Энни, ещё крепче таким образом привязав семью Смитов к Волшебной стране»[182][183]. Внучка писателя, Калерия Волкова, указывает ещё одну причину введения персонажа Энни в качестве новой главной героини сказочного цикла: ко времени действия «Огненного бога Марранов» прежняя главная героиня, девочка Элли, стала слишком взрослой, и Волков увидел в этом препятствие для её новых путешествий в Волшебную страну.[184] Литературный критик Т. К. Кожевникова расценила характеры Энни и её друга Тима как «менее живые» по сравнению с Элли[182][183], и Волков, прислушавшись к этим замечаниям, решил углубить образ Энни, «заставив» её, в частности, вспоминать о сестре и размышлять, как бы та поступила в той или иной трудной ситуации[185].

Эот Линг

Клоун Э́от Ли́нг (действует в книгах «Урфин Джюс и его деревянные солдаты» и «Огненный бог Марранов») — деревянная игрушка, сделанная Урфином Джюсом и оживлённая в результате проведения опыта с живительным порошком. В качестве «благодарности» тут же укусил хозяина за палец[148]. В дальнейшем служил Урфину Джюсу верой и правдой. Внешность Эот Линг имел самую злобную, как и все игрушки, сделанные Урфином до перевоспитания. В ранней версии второй книги именно деревянный клоун склонил к предательству Руфа Билана (в поздних версиях это делает филин Гуамоколатокинт).

После первого низложения Урфина отправился с ним в изгнание[168]. Помог Джюсу установить и утвердить власть над Марранами, выполняя роль разведчика: Эот Линг в маскировочной одежде из кроличьих шкурок был заброшен в Долину Марранов орлом Карфаксом, где разузнал обычаи и быт племени, а позднее разведал детали готовящегося восстания против власти Урфина. В ходе военной кампании «Огненного бога» также был разведчиком и шпионом. После того как Джюс вторично лишился власти, Эот Линг «затерялся в суматохе»[13], так что с Джюсом остался только филин Гуамоко. Дальнейшая судьба клоуна неизвестна.

В первой редакции книги «Урфин Джюс и его деревянные солдаты» (1963 г.) у Эота Линга не было личного имени; он звался просто деревянный клоун.

Юма

Ю́ма (из книги «Огненный бог Марранов») — последняя марранская княгиня, супруга князя Торма[125]. Вместе с мужем получила несомненную пользу от пришествия «Огненного бога»: благодаря нововведениям Урфина Джюса Юма вселилась в новый каменный дом, взамен прежнего шалаша. Начала вести роскошную жизнь. В разворачивающихся событиях в Долине Марранов никакой заметной роли не играла. После падения власти «Огненного бога» свергнута Марранами вместе с мужем и дальнейшая её судьба неизвестна.

Напишите отзыв о статье "Персонажи книг А. М. Волкова о Волшебной стране"

Примечания

  1. 1 2 3 4 А. М. Волков, «Жёлтый Туман», гл. «Летопись гномов».
  2. А. М. Волков, «Волшебник Изумрудного города», гл. «Переправа через реку».
  3. Л. Ф. Баум, «Удивительный Волшебник из Страны Оз», гл. «Страшное маковое поле».
  4. 1 2 3 А. М. Волков, «Семь подземных королей», гл. «Загадочный сон».
  5. А. М. Волков, «Жёлтый Туман», гл. «Козни колдуньи Арахны».
  6. 1 2 3 4 5 6 7 8 А. М. Волков, «Волшебник Изумрудного города», гл. «Ураган».
  7. 1 2 3 А. М. Волков, «Огненный бог Марранов», гл. «Посылка от Фреда».
  8. 1 2 3 4 А. М. Волков, «Огненный бог Марранов», гл. «Мечты Энни и Тима».
  9. 1 2 3 А. М. Волков, «Жёлтый Туман», гл. «Сон длиной в пять тысячелетий».
  10. 1 2 А. М. Волков, «Огненный бог Марранов», гл. «История Карфакса».
  11. 1 2 3 4 5 6 Überall ist Zauberland. Die Märchenreihe von A bis Z. — Leiv Buchhandels — U. Verlagsanst., 1998. — ISBN 978-3-89603-007-8.
  12. А. М. Волков, «Жёлтый Туман», гл. «Пробуждение».
  13. 1 2 А. М. Волков, «Жёлтый Туман», гл. «Искушения Урфина Джюса».
  14. А. М. Волков, «Жёлтый Туман», гл. «Жёлтый Туман».
  15. 1 2 3 А. М. Волков, «Жёлтый Туман», гл. «Гонец из Волшебной страны».
  16. А. М. Волков, «Жёлтый Туман», гл. «Рождение великана Тилли-Вилли».
  17. А. М. Волков, «Жёлтый Туман», гл. «<Битва гигантов».
  18. А. М. Волков, «Тайна заброшенного замка», гл. «Как бороться с менвитами?».
  19. А. Карлюкевич, «Отрицательные персонажи Владимирского» // «Союз. Беларусь-Россия». 2005. № 225.
  20. Б. А. Бегак, «Дорога к волшебству» // Учительская газета. 1976. 12 июня.
  21. Т. В. Галкина, «Незнакомый Александр Волков в воспоминаниях, письмах и документах». С. 171—172.
  22. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 А. М. Волков, «Семь подземных королей», гл. «Семь хитрых замыслов».
  23. 1 2 3 4 А. М. Волков, «Семь подземных королей», гл. «Смятение».
  24. 1 2 3 А. М. Волков, «Семь подземных королей», гл. «Наверх!».
  25. 1 2 А. М. Волков, «Семь подземных королей», гл. «Катастрофа» // «Наука и жизнь», 1964, № 8-10.
  26. 1 2 3 4 А. М. Волков, «Огненный бог Марранов», гл. «Через горы».
  27. А. М. Волков, «Семь подземных королей», гл. «Уговоры».
  28. А. М. Волков, «Семь подземных королей», гл. «Тотошкино бегство».
  29. 1 2 3 4 5 6 А. М. Волков, «Семь подземных королей», гл. «Перевоспитание».
  30. 1 2 А. М. Волков, «Огненный бог Марранов», гл. «За Усыпительной водой».
  31. А. М. Волков, «Тайна заброшенного замка», гл. «Невесёлый пир».
  32. А. М. Волков, «Урфин Джюс и его деревянные солдаты», гл. «Новый замысел».
  33. А. М. Волков, «Урфин Джюс и его деревянные солдаты», гл. «Железный Дровосек попадает в плен».
  34. 1 2 А. М. Волков, «Семь подземных королей», гл. «Великое усыпление».
  35. А. М. Волков, «Жёлтый Туман», гл. «Посол Арахны».
  36. 1 2 А. М. Волков, «Семь подземных королей», гл. «Новый порядок в Пещере».
  37. 1 2 3 4 5 6 А. М. Волков, «Семь подземных королей», гл. «Усыпительная вода».
  38. А. М. Волков, «Жёлтый Туман», гл. «Возвращение».
  39. 1 2 3 А. М. Волков, «Тайна заброшенного замка», гл. «Инопланетяне».
  40. 1 2 3 4 А. М. Волков, «Тайна заброшенного замка», гл. «Нашествие невидимой армии».
  41. 1 2 3 А. М. Волков, «Тайна заброшенного замка», гл. «Снова Чёрные камни Гингемы».
  42. А. М. Волков, «Тайна заброшенного замка», гл. «Странные события в Ранавире».
  43. А. М. Волков, «Тайна заброшенного замка», гл. «Последняя надежда менвитов».
  44. А. М. Волков, «Тайна заброшенного замка», гл. «Посольство к Стелле» и др. // «Дружные ребята», 1971, № 61-66.
  45. А. М. Волков, «Тайна заброшенного замка», гл. «Ильсор подаёт совет» // «Дружные ребята», 1976, № 47-70.
  46. 1 2 А. М. Волков, «Тайна заброшенного замка», гл. «Космический перелёт» // «Дружные ребята», 1976, № 47-70.
  47. 1 2 3 4 А. М. Волков, «Тайна заброшенного замка», гл. «Операция „Страх“» // «Дружные ребята», 1971, № 61-66.
  48. 1 2 А. М. Волков, «Урфин Джюс и его деревянные солдаты», гл. «Новый правитель Изумрудной страны».
  49. 1 2 3 4 А. М. Волков, «Огненный бог Марранов», гл. «В гостях у рудокопов».
  50. А. М. Волков, «Семь подземных королей» // «Наука и жизнь», 1964, № 8-10.
  51. 1 2 А. М. Волков, «Волшебник Изумрудного города», гл. «Элли в плену у Людоеда».
  52. 1 2 3 А. М. Волков, «Урфин Джюс и его деревянные солдаты», гл. «Осада Изумрудного города».
  53. А. М. Волков, «Семь подземных королей», гл. «Письмо».
  54. 1 2 3 А. М. Волков, «Семь подземных королей», гл. «Обвал».
  55. L. Frank Baum, «Dorothy and the Wizard in Oz», chapter «The Earthquake».
  56. Л. Ф. Баум, «Дороти и Волшебник в Стране Оз», гл. «Землетрясение».
  57. Л. Ф. Баум, «Дороти и Волшебник в Стране Оз», гл. «Зеб возвращается на ранчо».
  58. 1 2 А. М. Волков, «Огненный бог Марранов», гл. «Штурм Изумрудного острова».
  59. 1 2 3 4 А. М. Волков, «Жёлтый Туман», гл. «Первый блин комом».
  60. 1 2 3 4 5 6 А. М. Волков, «Тайна заброшенного замка», гл. «Фея вечной юности» // «Дружные ребята», 1976, № 47-70.
  61. А. М. Волков, «Семь подземных королей», гл. «Блестящая мысль».
  62. 1 2 А. М. Волков, «Семь подземных королей», гл. «Механическое волшебство».
  63. 1 2 3 4 А. М. Волков, «Жёлтый Туман», гл. «Открытие докторов Бориля и Робиля».
  64. 1 2 А. М. Волков, «Жёлтый Туман», гл. «Новая беда».
  65. А. М. Волков, «Тайна заброшенного замка», гл. «То был взаправду день сюрпризов!».
  66. 1 2 3 4 А. М. Волков, «Тайна заброшенного замка», гл. «Операция „Страх“» // «Дружные ребята», 1976, № 47-70.
  67. 1 2 А. М. Волков, «Семь подземных королей», гл. «Тысячу лет назад».
  68. 1 2 3 4 А. М. Волков, «Семь подземных королей», гл. «Завещание короля Бофаро».
  69. Л. В. Владимирский. «Будем путешествовать вместе»: [Интервью художника-иллюстратора журналу «Мир фантастики»] // «Мир фантастики», 2005, № 11.
  70. 1 2 3 Т. В. Галкина, «Незнакомый Александр Волков в воспоминаниях, письмах и документах». С. 164.
  71. 1 2 А. М. Волков, «Семь подземных королей», гл. «В Стране Подземных рудокопов».
  72. А. М. Волков, «Семь подземных королей», гл. «Семь хитрых замыслов и ещё один» // «Наука и жизнь», 1964, № 8-10.
  73. А. М. Волков, «Семь подземных королей», гл. «Семь хитрых замыслов»: М.: Советская Россия, 1969.
  74. 1 2 3 А. М. Волков, «Жёлтый Туман», гл. «Королева полевых мышей».
  75. 1 2 А. М. Волков, «Тайна заброшенного замка», гл. «Великое переселение» // «Дружные ребята», 1976, № 47-70.
  76. 1 2 3 А. М. Волков, «Жёлтый Туман», гл. «Большой Совет».
  77. 1 2 3 4 А. М. Волков, «Огненный бог Марранов», гл. «Как живут боги».
  78. 1 2 3 4 5 А. М. Волков, «Жёлтый Туман», гл. «На ферме Джона Смита».
  79. 1 2 3 А. М. Волков, «Семь подземных королей», гл. «Война».
  80. А. М. Волков, «Тайна заброшенного замка», гл. «Арзаки и менвиты».
  81. 1 2 А. М. Волков, «Тайна заброшенного замка», гл. «Предсмертная мольба Кау-Рука» // «Дружные ребята», 1976, № 47-70.
  82. 1 2 А. М. Волков, «Волшебник Изумрудного города», гл. «Заключение».
  83. 1 2 3 А. М. Волков, «Урфин Джюс и его деревянные солдаты», гл. «Победа».
  84. 1 2 3 4 5 6 А. М. Волков, «Огненный бог Марранов», гл. «Драгоценный талисман».
  85. 1 2 3 4 А. М. Волков, «Волшебник Изумрудного города», гл. «Элли в удивительной стране Жевунов».
  86. 1 2 3 А. М. Волков, «Урфин Джюс и его деревянные солдаты», гл. «Одинокий столяр».
  87. А. М. Волков, «Волшебник Изумрудного города», гл. «Спасение Железного Дровосека».
  88. 1 2 А. М. Волков, «Волшебник Изумрудного города», гл. «Стелла, вечно юная волшебница Розовой страны».
  89. К. Митрохина. Две такие разные волшебные страны. Приключения Дороти Гейл в Советском Союзе // «Первое сентября», 2001, № 82.
  90. И. М. Лупанова. Полвека: Очерки по истории советской детской литературы. М.: Детская литература, 1969.
  91. П. Тюленев. Миры. Мир Александра Волкова. Изумрудный город // «Мир фантастики». Ноябрь 2005. № 27.
  92. 1 2 А. М. Волков, «Тайна заброшенного замка», гл. «Схватка Гориэка».
  93. А. М. Волков, «Огненный бог Марранов», гл. «Замыслы Урфина Джюса».
  94. 1 2 А. М. Волков, «Урфин Джюс и его деревянные солдаты», гл. «Необыкновенное растение».
  95. 1 2 А. М. Волков, «Урфин Джюс и его деревянные солдаты», гл. «Поход дуболомов».
  96. 1 2 А. М. Волков, «Тайна заброшенного замка», гл. «Мыши заснули!».
  97. С. И. Курий, «По дороге из жёлтого кирпича… часть 2: „Изумрудный город“ А. Волкова». // «Время Z», 2012, No. 3.
  98. Д. С. Лихачёв, «Поэтика древнерусской литературы». Л., «Художественная литература», 1971, с. 253.
  99. Е. М. Неёлов, «Научно-фантастические мотивы в сказочном цикле А. М. Волкова „Волшебник Изумрудного города“» // Проблемы детской литературы: Межвузовский сборник. Петрозаводск; Петрозаводский государственный университет им. О. В. Куусинена, 1976. С. 147.
  100. 1 2 А. М. Волков, «Урфин Джюс и его деревянные солдаты», гл. «Странное письмо».
  101. А. М. Волков, «Волшебник Изумрудного города», гл. «Коварное маковое поле».
  102. 1 2 3 А. М. Волков, «Урфин Джюс и его деревянные солдаты», гл. «Один против одиннадцати».
  103. А. М. Волков, «Семь подземных королей», гл. «Охота на Шестилапого».
  104. 1 2 А. М. Волков, «Тайна заброшенного замка», гл. «Приземление».
  105. 1 2 А. М. Волков, «Тайна заброшенного замка», гл. «Свобода».
  106. 1 2 А. М. Волков, «Урфин Джюс и его деревянные солдаты», гл. «Освобождение Жевунов».
  107. 1 2 А. М. Волков, «Огненный бог Марранов», гл. «Новые заботы Урфина Джюса».
  108. 1 2 А. М. Волков, «Семь подземных королей», гл. «Большой Совет».
  109. 1 2 3 А. М. Волков, «Тайна заброшенного замка», гл. «Вода найдена!» // «Дружные ребята», 1976, № 47-70.
  110. А. М. Волков, «Семь подземных королей», гл. «Утро новой жизни».
  111. А. М. Волков, «Огненный бог Марранов», гл. «Битва в воздухе».
  112. А. М. Волков, «Огненный бог Марранов», гл. «Счастье — за горами!».
  113. 1 2 3 4 А. М. Волков, «Жёлтый Туман», гл. «Битва гигантов».
  114. 1 2 3 А. М. Волков, «Тайна заброшенного замка», гл. «Операция „Страх“».
  115. А. М. Волков, «Тайна заброшенного замка», гл. «Лан Пирот — электротехник» // «Дружные ребята», 1976, № 47-70.
  116. 1 2 А. М. Волков, «Жёлтый Туман», гл. «Жёлтый Туман исчез!».
  117. 1 2 А. М. Волков, «Тайна заброшенного замка», гл. «Говорильная машина» // «Дружные ребята», 1976, № 47-70.
  118. А. М. Волков, «Тайна заброшенного замка», гл. «Птичья эстафета».
  119. 1 2 А. М. Волков, «Огненный бог Марранов», гл. «Освобождение».
  120. 1 2 3 А. М. Волков, «Семь подземных королей», гл. «Суд короля».
  121. 1 2 А. М. Волков, «Семь подземных королей», гл. «Положение осложняется».
  122. А. М. Волков, «Огненный бог Марранов», гл. «Чудовищный обман».
  123. А. М. Волков, «Семь подземных королей», гл. «В гостях».
  124. А. М. Волков, «Семь подземных королей», гл. «Бриллиантовая пещера».
  125. 1 2 А. М. Волков, «Огненный бог Марранов», гл. «Необыкновенное появление».
  126. А. М. Волков, «Урфин Джюс и его деревянные солдаты», гл. «Рождение деревянной армии».
  127. 1 2 А. М. Волков, «Урфин Джюс и его деревянные солдаты», гл. «Снова зелёные очки».
  128. А. М. Волков, «Жёлтый туман», гл. «Рождение великана Тилли-Вилли».
  129. А. М. Волков, «Тайна заброшенного замка», гл. «Наступление дуболомов».
  130. 1 2 А. М. Волков, «Тайна заброшенного замка», гл. «К далёкой звезде!» // «Дружные ребята», 1976, № 47-70.
  131. А. М. Волков, «Волшебник Изумрудного города», гл. «Как вернулись к жизни Страшила и Железный Дровосек».
  132. А. М. Волков, «Жёлтый Туман», гл. «Пушка Лестара».
  133. А. М. Волков, «Семь подземных королей», гл. «Вестник мира».
  134. А. М. Волков, «Жёлтый Туман», гл. «Важное решение Страшилы».
  135. 1 2 А. М. Волков, «Тайна заброшенного замка», гл. «Гномы-разведчики».
  136. А. М. Волков, «Тайна заброшенного замка», гл. «После боя» // «Дружные ребята», 1976, № 47-70.
  137. 1 2 3 4 5 А. М. Волков, «Огненный бог Марранов», гл. «Ратные подвиги Ойххо».
  138. 1 2 3 А. М. Волков, «Тайна заброшенного замка», гл. «Похищение Ментахо».
  139. А. М. Волков, «Семь подземных королей» // «Наука и жизнь», 1964, № 10-12.
  140. А. М. Волков, «Огненный бог Марранов», гл. «Начало путешествия».
  141. А. М. Волков, «Тайна заброшенного замка», гл. «Похищение Энни Смит» // «Дружные ребята», 1976, № 47-70.
  142. 1 2 А. М. Волков, «Урфин Джюс и его деревянные солдаты», гл. «Встреча со Страшилой и Железным Дровосеком».
  143. 1 2 3 А. М. Волков, «Семь подземных королей», гл. «Возвращение».
  144. 1 2 А. М. Волков, «Жёлтый Туман», гл. «Происшествие с ковром».
  145. А. М. Волков, «Волшебник Изумрудного города», гл. «Последнее волшебство Бастинды».
  146. 1 2 3 4 5 А. М. Волков, «Семь подземных королей», гл. «Беспокойные сутки».
  147. 1 2 А. М. Волков, «Волшебник Изумрудного города», гл. «Лев становится царём зверей».
  148. 1 2 3 А. М. Волков, «Урфин Джюс и его деревянные солдаты», гл. «Честолюбивые планы Урфина Джюса».
  149. Г. Магвайр, «Ведьма: Жизнь и времена Западной колдуньи из страны Оз», гл. «Бок».
  150. 1 2 А. М. Волков, «Жёлтый Туман», гл. «Великий поход мышиной армии».
  151. А. М. Волков, «Семь подземных королей», гл. «Дорога к городу».
  152. А. М. Волков, «Огненный бог Марранов», гл. «В новой тюрьме».
  153. А. М. Волков, «Огненный бог Марранов», гл. «Финальная игра».
  154. А. М. Волков, «Тайна заброшенного замка», гл. «Беда грозит человечеству».
  155. Volshebnik izumrudnogo goroda - IMDb (англ.) на сайте Internet Movie Database
  156. А. М. Волков, «Урфин Джюс и его деревянные солдаты», гл. «Измена».
  157. А. М. Волков, «Семь подземных королей», гл. «Катастрофа».
  158. А. М. Волков, «Жёлтый Туман», гл. «Искушение Руфа Билана».
  159. А. М. Волков, «Волшебник Изумрудного города», гл. «Чудесное искусство великого обманщика».
  160. А. М. Волков, «Семь подземных королей», гл. «Осада Изумрудного города».
  161. А. М. Волков, «Тайна заброшенного замка», гл. «Первая победа Альфреда Каннинга».
  162. А. М. Волков, «Тайна заброшенного замка», гл. «Королева полевых мышей».
  163. А. М. Волков, «Урфин Джюс и его деревянные солдаты», гл. «Наказ не выполнен».
  164. Baum L. F., «The Patchwork Girl of Oz», chapter «Ojo is Forgiven».
  165. Л. Ф. Баум, «Лоскутушка из Страны Оз», гл. «Прощение»; перевод С. Белова. Изд-во «Рипол Классик».
  166. А. М. Волков, «Жёлтый Туман», гл. «Первые шаги Железного Рыцаря».
  167. А. М. Волков, «Огненный бог Марранов», гл. «Его лисичество король Тонконюх XVI».
  168. 1 2 А. М. Волков, «Огненный бог Марранов», гл. «Изгнанник».
  169. Л. Ф. Баум, «Путешествие в Страну Оз», гл. «Появление королевского экипажа».
  170. Л. Ф. Баум, «Путешествие в Страну Оз», гл. «Дороти принимает гостей».
  171. А. М. Волков, «Огненный бог Марранов», гл. «Волшебный телевизор».
  172. А. М. Волков, «Тайна заброшенного замка», гл. «Операция „Страх“». М.: Советская Россия, 1982.
  173. Н. В. Латова, «Чему учит сказка? (О российской ментальности)».
  174. 1 2 А. М. Волков, «Волшебник Изумрудного города», гл. «Изумрудный город».
  175. Jack Snow, Who’s Who in Oz, Chicago, Reilly & Lee, 1954; New York, Peter Bedrick Books, 1988; pp. 107-8.
  176. А. М. Волков, «Волшебник Изумрудного города», гл. «Победа».
  177. А. М. Волков, «Урфин Джюс и его деревянные солдаты», гл. «Ультиматум».
  178. Т. В. Галкина, «Незнакомый Александр Волков в воспоминаниях, письмах и документах». С. 162.
  179. Архив А. М. Волкова. Дневник. Кн. 10. Л. 63-64.
  180. 1 2 Архив А. М. Волкова. Дневник. Кн. 14. Л. 173.
  181. А. М. Волков, «Тайна заброшенного замка», гл. «Установка радаров».
  182. 1 2 Т. В. Галкина, «Незнакомый Александр Волков в воспоминаниях, письмах и документах». С. 167.
  183. 1 2 Архив А. М. Волкова. Литературные документы. Т. 15.
  184. М. Черницына, «Покидая Изумрудный город» // «Караван историй», 2011, № 4.
  185. Т. В. Галкина, «Незнакомый Александр Волков в воспоминаниях, письмах и документах». С. 168.

Источники

  • Волков, Александр Мелентьевич. Волшебник Изумрудного города; Урфин Джюс и его деревянные солдаты. — Кишинёв: Литература Артистикэ, 1985. — 301 с. — (Сказочные повести о Волшебной стране). — 400 000 экз.
  • Волков, Александр Мелентьевич. Семь подземных королей; Огненный бог Марранов. — Кишинёв: Литература Артистикэ, 1986. — 319 с. — (Сказочные повести о Волшебной стране). — 400 000 экз.
  • Волков, Александр Мелентьевич. Жёлтый туман; Тайна заброшенного замка. — Кишинёв: Литература Артистикэ, 1987. — 316 с. — (Сказочные повести о Волшебной стране). — 400 000 экз.
  • Анхимова О. А. Специфика образной системы повести-сказки А. М. Волкова «Волшебник Изумрудного города» / О. А. Анхимова // Проблемы детской литературы и фольклор. — Петрозаводск — Изд-во ПетрГУ, 2001.- С. 98-128.
  • Веселые человечки: Культурные герои советского детства: Сб. статей / Сост. и ред. И. Кукулин, М. Липовецкий, М. Майофис. — М.: Новое литературное обозрение, 2008. — 544 с, ил. «Новое литературное обозрение», Научное приложение. Вып. LXXIV. ISBN 978-5-86793-649-5.
  • Галкина Т. В. «Незнакомый Александр Волков в воспоминаниях, письмах и документах» / Т. В. Галкина ; Том. гос. пед. ун-т. — Томск : [Изд-во Том. гос. пед. ун-та], 2006. — 268 с. — ISBN 5-89428-206-3.
  • Дубровская И. Г. Советская детская сказочная повесть 30-х годов (вопросы сюжетосложения). Автореф. дис. канд. филол. наук / И. Г. Дубровская; Горький, 1985.
  • Латова Н. В. Удивительные приключения «Волшебника страны Оз» в России // Детская литература — 1995 — № 1-2.
  • Лупанова И. М. Полвека: Очерки по истории советской детской литературы. М.: Детская литература, 1969.
  • Митрохина К. «Две такие разные волшебные страны. Приключения Дороти Гейл в Советском Союзе» // Первое сентября, № 82, 2001.
  • Нагибин Ю. Рецензия на книгу: Волков А. Волшебник Изумрудного города. М.; Л.: Детиздат, 1939. 124 стр. Тираж 25 000 // Детская литература. 1940. № б. С. 60-61.
  • Неелов Е. М. Заметки на тему «Сказка и современность» / Е. М. Неелов // Проблемы детской литературы и фольклор. — Петрозаводск: Изд-во ПетрГУ, 1995. — С. 37-39.
  • Неелов Е. М. Научно-фантастические мотивы в сказочном цикле А. М. Волкова «Волшебник Изумрудного города» // Проблемы детской литературы: Межвузовский сборник. Петрозаводск; Петрозаводский государственный университет им. О. В. Куусинена, 1976. С. 133—148.
  • А. Е. Неёлова. Повесть-сказка в русской детской литературе 60-х годов XX века : Дис. канд. филол. наук : 10.01.01 : Петрозаводск, 2004, 249 c. РГБ ОД, 61:05-10/155.
  • Петровский М. Правда и иллюзии страны Оз // Петровский М. Книги нашего детства (2-е изд.). СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2006.
  • Овчинникова Л. В. Русская литературная сказка XX века: История, классификация, поэтика: Дис. … д-ра филол. наук. — М., 2001. — 387 с.
  • Розанов А. Мальчик из Долгой деревни // Детская литература. 1976. № 7.
  • Jack Snow. «Who’s Who in Oz», Chicago, Reilly & Lee, 1954; New York, Peter Bedrick Books, 1988.

Отрывок, характеризующий Персонажи книг А. М. Волкова о Волшебной стране

– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из под которых виднелась седая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога, и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутою его жизни. Он взялся уже за луку седла, чтобы слезть и колоть волка, как вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова зверя, потом передние ноги стали на край водомоины. Волк ляскнул зубами (Карай уже не держал его за горло), выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак, двинулся вперед. Карай с ощетинившейся шерстью, вероятно ушибленный или раненый, с трудом вылезал из водомоины.
– Боже мой! За что?… – с отчаянием закричал Николай.
Охотник дядюшки с другой стороны скакал на перерез волку, и собаки его опять остановили зверя. Опять его окружили.
Николай, его стремянной, дядюшка и его охотник вертелись над зверем, улюлюкая, крича, всякую минуту собираясь слезть, когда волк садился на зад и всякий раз пускаясь вперед, когда волк встряхивался и подвигался к засеке, которая должна была спасти его. Еще в начале этой травли, Данила, услыхав улюлюканье, выскочил на опушку леса. Он видел, как Карай взял волка и остановил лошадь, полагая, что дело было кончено. Но когда охотники не слезли, волк встряхнулся и опять пошел на утек. Данила выпустил своего бурого не к волку, а прямой линией к засеке так же, как Карай, – на перерез зверю. Благодаря этому направлению, он подскакивал к волку в то время, как во второй раз его остановили дядюшкины собаки.
Данила скакал молча, держа вынутый кинжал в левой руке и как цепом молоча своим арапником по подтянутым бокам бурого.
Николай не видал и не слыхал Данилы до тех пор, пока мимо самого его не пропыхтел тяжело дыша бурый, и он услыхал звук паденья тела и увидал, что Данила уже лежит в середине собак на заду волка, стараясь поймать его за уши. Очевидно было и для собак, и для охотников, и для волка, что теперь всё кончено. Зверь, испуганно прижав уши, старался подняться, но собаки облепили его. Данила, привстав, сделал падающий шаг и всей тяжестью, как будто ложась отдыхать, повалился на волка, хватая его за уши. Николай хотел колоть, но Данила прошептал: «Не надо, соструним», – и переменив положение, наступил ногою на шею волку. В пасть волку заложили палку, завязали, как бы взнуздав его сворой, связали ноги, и Данила раза два с одного бока на другой перевалил волка.
С счастливыми, измученными лицами, живого, матерого волка взвалили на шарахающую и фыркающую лошадь и, сопутствуемые визжавшими на него собаками, повезли к тому месту, где должны были все собраться. Молодых двух взяли гончие и трех борзые. Охотники съезжались с своими добычами и рассказами, и все подходили смотреть матёрого волка, который свесив свою лобастую голову с закушенною палкой во рту, большими, стеклянными глазами смотрел на всю эту толпу собак и людей, окружавших его. Когда его трогали, он, вздрагивая завязанными ногами, дико и вместе с тем просто смотрел на всех. Граф Илья Андреич тоже подъехал и потрогал волка.
– О, материщий какой, – сказал он. – Матёрый, а? – спросил он у Данилы, стоявшего подле него.
– Матёрый, ваше сиятельство, – отвечал Данила, поспешно снимая шапку.
Граф вспомнил своего прозеванного волка и свое столкновение с Данилой.
– Однако, брат, ты сердит, – сказал граф. – Данила ничего не сказал и только застенчиво улыбнулся детски кроткой и приятной улыбкой.


Старый граф поехал домой; Наташа с Петей обещались сейчас же приехать. Охота пошла дальше, так как было еще рано. В середине дня гончих пустили в поросший молодым частым лесом овраг. Николай, стоя на жнивье, видел всех своих охотников.
Насупротив от Николая были зеленя и там стоял его охотник, один в яме за выдавшимся кустом орешника. Только что завели гончих, Николай услыхал редкий гон известной ему собаки – Волторна; другие собаки присоединились к нему, то замолкая, то опять принимаясь гнать. Через минуту подали из острова голос по лисе, и вся стая, свалившись, погнала по отвершку, по направлению к зеленям, прочь от Николая.
Он видел скачущих выжлятников в красных шапках по краям поросшего оврага, видел даже собак, и всякую секунду ждал того, что на той стороне, на зеленях, покажется лисица.
Охотник, стоявший в яме, тронулся и выпустил собак, и Николай увидал красную, низкую, странную лисицу, которая, распушив трубу, торопливо неслась по зеленям. Собаки стали спеть к ней. Вот приблизились, вот кругами стала вилять лисица между ними, всё чаще и чаще делая эти круги и обводя вокруг себя пушистой трубой (хвостом); и вот налетела чья то белая собака, и вслед за ней черная, и всё смешалось, и звездой, врозь расставив зады, чуть колеблясь, стали собаки. К собакам подскакали два охотника: один в красной шапке, другой, чужой, в зеленом кафтане.
«Что это такое? подумал Николай. Откуда взялся этот охотник? Это не дядюшкин».
Охотники отбили лисицу и долго, не тороча, стояли пешие. Около них на чумбурах стояли лошади с своими выступами седел и лежали собаки. Охотники махали руками и что то делали с лисицей. Оттуда же раздался звук рога – условленный сигнал драки.
– Это Илагинский охотник что то с нашим Иваном бунтует, – сказал стремянный Николая.
Николай послал стремяного подозвать к себе сестру и Петю и шагом поехал к тому месту, где доезжачие собирали гончих. Несколько охотников поскакало к месту драки.
Николай слез с лошади, остановился подле гончих с подъехавшими Наташей и Петей, ожидая сведений о том, чем кончится дело. Из за опушки выехал дравшийся охотник с лисицей в тороках и подъехал к молодому барину. Он издалека снял шапку и старался говорить почтительно; но он был бледен, задыхался, и лицо его было злобно. Один глаз был у него подбит, но он вероятно и не знал этого.
– Что у вас там было? – спросил Николай.
– Как же, из под наших гончих он травить будет! Да и сука то моя мышастая поймала. Поди, судись! За лисицу хватает! Я его лисицей ну катать. Вот она, в тороках. А этого хочешь?… – говорил охотник, указывая на кинжал и вероятно воображая, что он всё еще говорит с своим врагом.
Николай, не разговаривая с охотником, попросил сестру и Петю подождать его и поехал на то место, где была эта враждебная, Илагинская охота.
Охотник победитель въехал в толпу охотников и там, окруженный сочувствующими любопытными, рассказывал свой подвиг.
Дело было в том, что Илагин, с которым Ростовы были в ссоре и процессе, охотился в местах, по обычаю принадлежавших Ростовым, и теперь как будто нарочно велел подъехать к острову, где охотились Ростовы, и позволил травить своему охотнику из под чужих гончих.
Николай никогда не видал Илагина, но как и всегда в своих суждениях и чувствах не зная середины, по слухам о буйстве и своевольстве этого помещика, всей душой ненавидел его и считал своим злейшим врагом. Он озлобленно взволнованный ехал теперь к нему, крепко сжимая арапник в руке, в полной готовности на самые решительные и опасные действия против своего врага.
Едва он выехал за уступ леса, как он увидал подвигающегося ему навстречу толстого барина в бобровом картузе на прекрасной вороной лошади, сопутствуемого двумя стремянными.
Вместо врага Николай нашел в Илагине представительного, учтивого барина, особенно желавшего познакомиться с молодым графом. Подъехав к Ростову, Илагин приподнял бобровый картуз и сказал, что очень жалеет о том, что случилось; что велит наказать охотника, позволившего себе травить из под чужих собак, просит графа быть знакомым и предлагает ему свои места для охоты.
Наташа, боявшаяся, что брат ее наделает что нибудь ужасное, в волнении ехала недалеко за ним. Увидав, что враги дружелюбно раскланиваются, она подъехала к ним. Илагин еще выше приподнял свой бобровый картуз перед Наташей и приятно улыбнувшись, сказал, что графиня представляет Диану и по страсти к охоте и по красоте своей, про которую он много слышал.
Илагин, чтобы загладить вину своего охотника, настоятельно просил Ростова пройти в его угорь, который был в версте, который он берег для себя и в котором было, по его словам, насыпано зайцев. Николай согласился, и охота, еще вдвое увеличившаяся, тронулась дальше.
Итти до Илагинского угоря надо было полями. Охотники разровнялись. Господа ехали вместе. Дядюшка, Ростов, Илагин поглядывали тайком на чужих собак, стараясь, чтобы другие этого не замечали, и с беспокойством отыскивали между этими собаками соперниц своим собакам.
Ростова особенно поразила своей красотой небольшая чистопсовая, узенькая, но с стальными мышцами, тоненьким щипцом (мордой) и на выкате черными глазами, краснопегая сучка в своре Илагина. Он слыхал про резвость Илагинских собак, и в этой красавице сучке видел соперницу своей Милке.
В середине степенного разговора об урожае нынешнего года, который завел Илагин, Николай указал ему на его краснопегую суку.
– Хороша у вас эта сучка! – сказал он небрежным тоном. – Резва?
– Эта? Да, эта – добрая собака, ловит, – равнодушным голосом сказал Илагин про свою краснопегую Ерзу, за которую он год тому назад отдал соседу три семьи дворовых. – Так и у вас, граф, умолотом не хвалятся? – продолжал он начатый разговор. И считая учтивым отплатить молодому графу тем же, Илагин осмотрел его собак и выбрал Милку, бросившуюся ему в глаза своей шириной.
– Хороша у вас эта чернопегая – ладна! – сказал он.
– Да, ничего, скачет, – отвечал Николай. «Вот только бы побежал в поле матёрый русак, я бы тебе показал, какая эта собака!» подумал он, и обернувшись к стремянному сказал, что он дает рубль тому, кто подозрит, т. е. найдет лежачего зайца.
– Я не понимаю, – продолжал Илагин, – как другие охотники завистливы на зверя и на собак. Я вам скажу про себя, граф. Меня веселит, знаете, проехаться; вот съедешься с такой компанией… уже чего же лучше (он снял опять свой бобровый картуз перед Наташей); а это, чтобы шкуры считать, сколько привез – мне всё равно!
– Ну да.
– Или чтоб мне обидно было, что чужая собака поймает, а не моя – мне только бы полюбоваться на травлю, не так ли, граф? Потом я сужу…
– Ату – его, – послышался в это время протяжный крик одного из остановившихся борзятников. Он стоял на полубугре жнивья, подняв арапник, и еще раз повторил протяжно: – А – ту – его! (Звук этот и поднятый арапник означали то, что он видит перед собой лежащего зайца.)
– А, подозрил, кажется, – сказал небрежно Илагин. – Что же, потравим, граф!
– Да, подъехать надо… да – что ж, вместе? – отвечал Николай, вглядываясь в Ерзу и в красного Ругая дядюшки, в двух своих соперников, с которыми еще ни разу ему не удалось поровнять своих собак. «Ну что как с ушей оборвут мою Милку!» думал он, рядом с дядюшкой и Илагиным подвигаясь к зайцу.
– Матёрый? – спрашивал Илагин, подвигаясь к подозрившему охотнику, и не без волнения оглядываясь и подсвистывая Ерзу…
– А вы, Михаил Никанорыч? – обратился он к дядюшке.
Дядюшка ехал насупившись.
– Что мне соваться, ведь ваши – чистое дело марш! – по деревне за собаку плачены, ваши тысячные. Вы померяйте своих, а я посмотрю!
– Ругай! На, на, – крикнул он. – Ругаюшка! – прибавил он, невольно этим уменьшительным выражая свою нежность и надежду, возлагаемую на этого красного кобеля. Наташа видела и чувствовала скрываемое этими двумя стариками и ее братом волнение и сама волновалась.
Охотник на полугорке стоял с поднятым арапником, господа шагом подъезжали к нему; гончие, шедшие на самом горизонте, заворачивали прочь от зайца; охотники, не господа, тоже отъезжали. Всё двигалось медленно и степенно.
– Куда головой лежит? – спросил Николай, подъезжая шагов на сто к подозрившему охотнику. Но не успел еще охотник отвечать, как русак, чуя мороз к завтрашнему утру, не вылежал и вскочил. Стая гончих на смычках, с ревом, понеслась под гору за зайцем; со всех сторон борзые, не бывшие на сворах, бросились на гончих и к зайцу. Все эти медленно двигавшиеся охотники выжлятники с криком: стой! сбивая собак, борзятники с криком: ату! направляя собак – поскакали по полю. Спокойный Илагин, Николай, Наташа и дядюшка летели, сами не зная как и куда, видя только собак и зайца, и боясь только потерять хоть на мгновение из вида ход травли. Заяц попался матёрый и резвый. Вскочив, он не тотчас же поскакал, а повел ушами, прислушиваясь к крику и топоту, раздавшемуся вдруг со всех сторон. Он прыгнул раз десять не быстро, подпуская к себе собак, и наконец, выбрав направление и поняв опасность, приложил уши и понесся во все ноги. Он лежал на жнивьях, но впереди были зеленя, по которым было топко. Две собаки подозрившего охотника, бывшие ближе всех, первые воззрились и заложились за зайцем; но еще далеко не подвинулись к нему, как из за них вылетела Илагинская краснопегая Ерза, приблизилась на собаку расстояния, с страшной быстротой наддала, нацелившись на хвост зайца и думая, что она схватила его, покатилась кубарем. Заяц выгнул спину и наддал еще шибче. Из за Ерзы вынеслась широкозадая, чернопегая Милка и быстро стала спеть к зайцу.
– Милушка! матушка! – послышался торжествующий крик Николая. Казалось, сейчас ударит Милка и подхватит зайца, но она догнала и пронеслась. Русак отсел. Опять насела красавица Ерза и над самым хвостом русака повисла, как будто примеряясь как бы не ошибиться теперь, схватить за заднюю ляжку.
– Ерзанька! сестрица! – послышался плачущий, не свой голос Илагина. Ерза не вняла его мольбам. В тот самый момент, как надо было ждать, что она схватит русака, он вихнул и выкатил на рубеж между зеленями и жнивьем. Опять Ерза и Милка, как дышловая пара, выровнялись и стали спеть к зайцу; на рубеже русаку было легче, собаки не так быстро приближались к нему.
– Ругай! Ругаюшка! Чистое дело марш! – закричал в это время еще новый голос, и Ругай, красный, горбатый кобель дядюшки, вытягиваясь и выгибая спину, сравнялся с первыми двумя собаками, выдвинулся из за них, наддал с страшным самоотвержением уже над самым зайцем, сбил его с рубежа на зеленя, еще злей наддал другой раз по грязным зеленям, утопая по колена, и только видно было, как он кубарем, пачкая спину в грязь, покатился с зайцем. Звезда собак окружила его. Через минуту все стояли около столпившихся собак. Один счастливый дядюшка слез и отпазанчил. Потряхивая зайца, чтобы стекала кровь, он тревожно оглядывался, бегая глазами, не находя положения рукам и ногам, и говорил, сам не зная с кем и что.
«Вот это дело марш… вот собака… вот вытянул всех, и тысячных и рублевых – чистое дело марш!» говорил он, задыхаясь и злобно оглядываясь, как будто ругая кого то, как будто все были его враги, все его обижали, и только теперь наконец ему удалось оправдаться. «Вот вам и тысячные – чистое дело марш!»
– Ругай, на пазанку! – говорил он, кидая отрезанную лапку с налипшей землей; – заслужил – чистое дело марш!
– Она вымахалась, три угонки дала одна, – говорил Николай, тоже не слушая никого, и не заботясь о том, слушают ли его, или нет.
– Да это что же в поперечь! – говорил Илагинский стремянный.
– Да, как осеклась, так с угонки всякая дворняшка поймает, – говорил в то же время Илагин, красный, насилу переводивший дух от скачки и волнения. В то же время Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время.
Дядюшка сам второчил русака, ловко и бойко перекинул его через зад лошади, как бы упрекая всех этим перекидыванием, и с таким видом, что он и говорить ни с кем не хочет, сел на своего каураго и поехал прочь. Все, кроме его, грустные и оскорбленные, разъехались и только долго после могли притти в прежнее притворство равнодушия. Долго еще они поглядывали на красного Ругая, который с испачканной грязью, горбатой спиной, побрякивая железкой, с спокойным видом победителя шел за ногами лошади дядюшки.
«Что ж я такой же, как и все, когда дело не коснется до травли. Ну, а уж тут держись!» казалось Николаю, что говорил вид этой собаки.
Когда, долго после, дядюшка подъехал к Николаю и заговорил с ним, Николай был польщен тем, что дядюшка после всего, что было, еще удостоивает говорить с ним.


Когда ввечеру Илагин распростился с Николаем, Николай оказался на таком далеком расстоянии от дома, что он принял предложение дядюшки оставить охоту ночевать у него (у дядюшки), в его деревеньке Михайловке.
– И если бы заехали ко мне – чистое дело марш! – сказал дядюшка, еще бы того лучше; видите, погода мокрая, говорил дядюшка, отдохнули бы, графинечку бы отвезли в дрожках. – Предложение дядюшки было принято, за дрожками послали охотника в Отрадное; а Николай с Наташей и Петей поехали к дядюшке.
Человек пять, больших и малых, дворовых мужчин выбежало на парадное крыльцо встречать барина. Десятки женщин, старых, больших и малых, высунулись с заднего крыльца смотреть на подъезжавших охотников. Присутствие Наташи, женщины, барыни верхом, довело любопытство дворовых дядюшки до тех пределов, что многие, не стесняясь ее присутствием, подходили к ней, заглядывали ей в глаза и при ней делали о ней свои замечания, как о показываемом чуде, которое не человек, и не может слышать и понимать, что говорят о нем.
– Аринка, глянь ка, на бочькю сидит! Сама сидит, а подол болтается… Вишь рожок!
– Батюшки светы, ножик то…
– Вишь татарка!
– Как же ты не перекувыркнулась то? – говорила самая смелая, прямо уж обращаясь к Наташе.
Дядюшка слез с лошади у крыльца своего деревянного заросшего садом домика и оглянув своих домочадцев, крикнул повелительно, чтобы лишние отошли и чтобы было сделано всё нужное для приема гостей и охоты.
Всё разбежалось. Дядюшка снял Наташу с лошади и за руку провел ее по шатким досчатым ступеням крыльца. В доме, не отштукатуренном, с бревенчатыми стенами, было не очень чисто, – не видно было, чтобы цель живших людей состояла в том, чтобы не было пятен, но не было заметно запущенности.
В сенях пахло свежими яблоками, и висели волчьи и лисьи шкуры. Через переднюю дядюшка провел своих гостей в маленькую залу с складным столом и красными стульями, потом в гостиную с березовым круглым столом и диваном, потом в кабинет с оборванным диваном, истасканным ковром и с портретами Суворова, отца и матери хозяина и его самого в военном мундире. В кабинете слышался сильный запах табаку и собак. В кабинете дядюшка попросил гостей сесть и расположиться как дома, а сам вышел. Ругай с невычистившейся спиной вошел в кабинет и лег на диван, обчищая себя языком и зубами. Из кабинета шел коридор, в котором виднелись ширмы с прорванными занавесками. Из за ширм слышался женский смех и шопот. Наташа, Николай и Петя разделись и сели на диван. Петя облокотился на руку и тотчас же заснул; Наташа и Николай сидели молча. Лица их горели, они были очень голодны и очень веселы. Они поглядели друг на друга (после охоты, в комнате, Николай уже не считал нужным выказывать свое мужское превосходство перед своей сестрой); Наташа подмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко расхохотались, не успев еще придумать предлога для своего смеха.
Немного погодя, дядюшка вошел в казакине, синих панталонах и маленьких сапогах. И Наташа почувствовала, что этот самый костюм, в котором она с удивлением и насмешкой видала дядюшку в Отрадном – был настоящий костюм, который был ничем не хуже сюртуков и фраков. Дядюшка был тоже весел; он не только не обиделся смеху брата и сестры (ему в голову не могло притти, чтобы могли смеяться над его жизнию), а сам присоединился к их беспричинному смеху.
– Вот так графиня молодая – чистое дело марш – другой такой не видывал! – сказал он, подавая одну трубку с длинным чубуком Ростову, а другой короткий, обрезанный чубук закладывая привычным жестом между трех пальцев.
– День отъездила, хоть мужчине в пору и как ни в чем не бывало!
Скоро после дядюшки отворила дверь, по звуку ног очевидно босая девка, и в дверь с большим уставленным подносом в руках вошла толстая, румяная, красивая женщина лет 40, с двойным подбородком, и полными, румяными губами. Она, с гостеприимной представительностью и привлекательностью в глазах и каждом движеньи, оглянула гостей и с ласковой улыбкой почтительно поклонилась им. Несмотря на толщину больше чем обыкновенную, заставлявшую ее выставлять вперед грудь и живот и назад держать голову, женщина эта (экономка дядюшки) ступала чрезвычайно легко. Она подошла к столу, поставила поднос и ловко своими белыми, пухлыми руками сняла и расставила по столу бутылки, закуски и угощенья. Окончив это она отошла и с улыбкой на лице стала у двери. – «Вот она и я! Теперь понимаешь дядюшку?» сказало Ростову ее появление. Как не понимать: не только Ростов, но и Наташа поняла дядюшку и значение нахмуренных бровей, и счастливой, самодовольной улыбки, которая чуть морщила его губы в то время, как входила Анисья Федоровна. На подносе были травник, наливки, грибки, лепешечки черной муки на юраге, сотовой мед, мед вареный и шипучий, яблоки, орехи сырые и каленые и орехи в меду. Потом принесено было Анисьей Федоровной и варенье на меду и на сахаре, и ветчина, и курица, только что зажаренная.
Всё это было хозяйства, сбора и варенья Анисьи Федоровны. Всё это и пахло и отзывалось и имело вкус Анисьи Федоровны. Всё отзывалось сочностью, чистотой, белизной и приятной улыбкой.
– Покушайте, барышня графинюшка, – приговаривала она, подавая Наташе то то, то другое. Наташа ела все, и ей показалось, что подобных лепешек на юраге, с таким букетом варений, на меду орехов и такой курицы никогда она нигде не видала и не едала. Анисья Федоровна вышла. Ростов с дядюшкой, запивая ужин вишневой наливкой, разговаривали о прошедшей и о будущей охоте, о Ругае и Илагинских собаках. Наташа с блестящими глазами прямо сидела на диване, слушая их. Несколько раз она пыталась разбудить Петю, чтобы дать ему поесть чего нибудь, но он говорил что то непонятное, очевидно не просыпаясь. Наташе так весело было на душе, так хорошо в этой новой для нее обстановке, что она только боялась, что слишком скоро за ней приедут дрожки. После наступившего случайно молчания, как это почти всегда бывает у людей в первый раз принимающих в своем доме своих знакомых, дядюшка сказал, отвечая на мысль, которая была у его гостей:
– Так то вот и доживаю свой век… Умрешь, – чистое дело марш – ничего не останется. Что ж и грешить то!
Лицо дядюшки было очень значительно и даже красиво, когда он говорил это. Ростов невольно вспомнил при этом всё, что он хорошего слыхал от отца и соседей о дядюшке. Дядюшка во всем околотке губернии имел репутацию благороднейшего и бескорыстнейшего чудака. Его призывали судить семейные дела, его делали душеприказчиком, ему поверяли тайны, его выбирали в судьи и другие должности, но от общественной службы он упорно отказывался, осень и весну проводя в полях на своем кауром мерине, зиму сидя дома, летом лежа в своем заросшем саду.
– Что же вы не служите, дядюшка?
– Служил, да бросил. Не гожусь, чистое дело марш, я ничего не разберу. Это ваше дело, а у меня ума не хватит. Вот насчет охоты другое дело, это чистое дело марш! Отворите ка дверь то, – крикнул он. – Что ж затворили! – Дверь в конце коридора (который дядюшка называл колидор) вела в холостую охотническую: так называлась людская для охотников. Босые ноги быстро зашлепали и невидимая рука отворила дверь в охотническую. Из коридора ясно стали слышны звуки балалайки, на которой играл очевидно какой нибудь мастер этого дела. Наташа уже давно прислушивалась к этим звукам и теперь вышла в коридор, чтобы слышать их яснее.
– Это у меня мой Митька кучер… Я ему купил хорошую балалайку, люблю, – сказал дядюшка. – У дядюшки было заведено, чтобы, когда он приезжает с охоты, в холостой охотнической Митька играл на балалайке. Дядюшка любил слушать эту музыку.
– Как хорошо, право отлично, – сказал Николай с некоторым невольным пренебрежением, как будто ему совестно было признаться в том, что ему очень были приятны эти звуки.
– Как отлично? – с упреком сказала Наташа, чувствуя тон, которым сказал это брат. – Не отлично, а это прелесть, что такое! – Ей так же как и грибки, мед и наливки дядюшки казались лучшими в мире, так и эта песня казалась ей в эту минуту верхом музыкальной прелести.
– Еще, пожалуйста, еще, – сказала Наташа в дверь, как только замолкла балалайка. Митька настроил и опять молодецки задребезжал Барыню с переборами и перехватами. Дядюшка сидел и слушал, склонив голову на бок с чуть заметной улыбкой. Мотив Барыни повторился раз сто. Несколько раз балалайку настраивали и опять дребезжали те же звуки, и слушателям не наскучивало, а только хотелось еще и еще слышать эту игру. Анисья Федоровна вошла и прислонилась своим тучным телом к притолке.
– Изволите слушать, – сказала она Наташе, с улыбкой чрезвычайно похожей на улыбку дядюшки. – Он у нас славно играет, – сказала она.
– Вот в этом колене не то делает, – вдруг с энергическим жестом сказал дядюшка. – Тут рассыпать надо – чистое дело марш – рассыпать…
– А вы разве умеете? – спросила Наташа. – Дядюшка не отвечая улыбнулся.
– Посмотри ка, Анисьюшка, что струны то целы что ль, на гитаре то? Давно уж в руки не брал, – чистое дело марш! забросил.
Анисья Федоровна охотно пошла своей легкой поступью исполнить поручение своего господина и принесла гитару.
Дядюшка ни на кого не глядя сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал не Барыню, а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню: По у ли и ице мостовой. В раз, в такт с тем степенным весельем (тем самым, которым дышало всё существо Анисьи Федоровны), запел в душе у Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна закраснелась и закрывшись платочком, смеясь вышла из комнаты. Дядюшка продолжал чисто, старательно и энергически твердо отделывать песню, изменившимся вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого ушла Анисья Федоровна. Чуть чуть что то смеялось в его лице с одной стороны под седым усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах переборов отрывалось что то.
– Прелесть, прелесть, дядюшка; еще, еще, – закричала Наташа, как только он кончил. Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. – Николенька, Николенька! – говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая его: что же это такое?
Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню. Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях и из за ней еще другие лица… «За холодной ключевой, кричит: девица постой!» играл дядюшка, сделал опять ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.
– Ну, ну, голубчик, дядюшка, – таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто жизнь ее зависела от этого. Дядюшка встал и как будто в нем было два человека, – один из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед пляской.
– Ну, племянница! – крикнул дядюшка взмахнув к Наташе рукой, оторвавшей аккорд.
Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движение плечами и стала.
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала – эта графинечка, воспитанная эмигранткой француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они уже любовались ею.
Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять всё то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке.
– Ну, графинечка – чистое дело марш, – радостно смеясь, сказал дядюшка, окончив пляску. – Ай да племянница! Вот только бы муженька тебе молодца выбрать, – чистое дело марш!
– Уж выбран, – сказал улыбаясь Николай.
– О? – сказал удивленно дядюшка, глядя вопросительно на Наташу. Наташа с счастливой улыбкой утвердительно кивнула головой.
– Еще какой! – сказала она. Но как только она сказала это, другой, новый строй мыслей и чувств поднялся в ней. Что значила улыбка Николая, когда он сказал: «уж выбран»? Рад он этому или не рад? Он как будто думает, что мой Болконский не одобрил бы, не понял бы этой нашей радости. Нет, он бы всё понял. Где он теперь? подумала Наташа и лицо ее вдруг стало серьезно. Но это продолжалось только одну секунду. – Не думать, не сметь думать об этом, сказала она себе и улыбаясь, подсела опять к дядюшке, прося его сыграть еще что нибудь.
Дядюшка сыграл еще песню и вальс; потом, помолчав, прокашлялся и запел свою любимую охотническую песню.
Как со вечера пороша
Выпадала хороша…
Дядюшка пел так, как поет народ, с тем полным и наивным убеждением, что в песне все значение заключается только в словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что напев – так только, для складу. От этого то этот бессознательный напев, как бывает напев птицы, и у дядюшки был необыкновенно хорош. Наташа была в восторге от пения дядюшки. Она решила, что не будет больше учиться на арфе, а будет играть только на гитаре. Она попросила у дядюшки гитару и тотчас же подобрала аккорды к песне.
В десятом часу за Наташей и Петей приехали линейка, дрожки и трое верховых, посланных отыскивать их. Граф и графиня не знали где они и крепко беспокоились, как сказал посланный.
Петю снесли и положили как мертвое тело в линейку; Наташа с Николаем сели в дрожки. Дядюшка укутывал Наташу и прощался с ней с совершенно новой нежностью. Он пешком проводил их до моста, который надо было объехать в брод, и велел с фонарями ехать вперед охотникам.
– Прощай, племянница дорогая, – крикнул из темноты его голос, не тот, который знала прежде Наташа, а тот, который пел: «Как со вечера пороша».
В деревне, которую проезжали, были красные огоньки и весело пахло дымом.
– Что за прелесть этот дядюшка! – сказала Наташа, когда они выехали на большую дорогу.
– Да, – сказал Николай. – Тебе не холодно?
– Нет, мне отлично, отлично. Мне так хорошо, – с недоумением даже cказала Наташа. Они долго молчали.
Ночь была темная и сырая. Лошади не видны были; только слышно было, как они шлепали по невидной грязи.
Что делалось в этой детской, восприимчивой душе, так жадно ловившей и усвоивавшей все разнообразнейшие впечатления жизни? Как это всё укладывалось в ней? Но она была очень счастлива. Уже подъезжая к дому, она вдруг запела мотив песни: «Как со вечера пороша», мотив, который она ловила всю дорогу и наконец поймала.
– Поймала? – сказал Николай.
– Ты об чем думал теперь, Николенька? – спросила Наташа. – Они любили это спрашивать друг у друга.
– Я? – сказал Николай вспоминая; – вот видишь ли, сначала я думал, что Ругай, красный кобель, похож на дядюшку и что ежели бы он был человек, то он дядюшку всё бы еще держал у себя, ежели не за скачку, так за лады, всё бы держал. Как он ладен, дядюшка! Не правда ли? – Ну а ты?
– Я? Постой, постой. Да, я думала сначала, что вот мы едем и думаем, что мы едем домой, а мы Бог знает куда едем в этой темноте и вдруг приедем и увидим, что мы не в Отрадном, а в волшебном царстве. А потом еще я думала… Нет, ничего больше.
– Знаю, верно про него думала, – сказал Николай улыбаясь, как узнала Наташа по звуку его голоса.
– Нет, – отвечала Наташа, хотя действительно она вместе с тем думала и про князя Андрея, и про то, как бы ему понравился дядюшка. – А еще я всё повторяю, всю дорогу повторяю: как Анисьюшка хорошо выступала, хорошо… – сказала Наташа. И Николай услыхал ее звонкий, беспричинный, счастливый смех.
– А знаешь, – вдруг сказала она, – я знаю, что никогда уже я не буду так счастлива, спокойна, как теперь.
– Вот вздор, глупости, вранье – сказал Николай и подумал: «Что за прелесть эта моя Наташа! Такого другого друга у меня нет и не будет. Зачем ей выходить замуж, всё бы с ней ездили!»
«Экая прелесть этот Николай!» думала Наташа. – А! еще огонь в гостиной, – сказала она, указывая на окна дома, красиво блестевшие в мокрой, бархатной темноте ночи.


Граф Илья Андреич вышел из предводителей, потому что эта должность была сопряжена с слишком большими расходами. Но дела его всё не поправлялись. Часто Наташа и Николай видели тайные, беспокойные переговоры родителей и слышали толки о продаже богатого, родового Ростовского дома и подмосковной. Без предводительства не нужно было иметь такого большого приема, и отрадненская жизнь велась тише, чем в прежние годы; но огромный дом и флигеля всё таки были полны народом, за стол всё так же садилось больше человек. Всё это были свои, обжившиеся в доме люди, почти члены семейства или такие, которые, казалось, необходимо должны были жить в доме графа. Таковы были Диммлер – музыкант с женой, Иогель – танцовальный учитель с семейством, старушка барышня Белова, жившая в доме, и еще многие другие: учителя Пети, бывшая гувернантка барышень и просто люди, которым лучше или выгоднее было жить у графа, чем дома. Не было такого большого приезда как прежде, но ход жизни велся тот же, без которого не могли граф с графиней представить себе жизни. Та же была, еще увеличенная Николаем, охота, те же 50 лошадей и 15 кучеров на конюшне, те же дорогие подарки в именины, и торжественные на весь уезд обеды; те же графские висты и бостоны, за которыми он, распуская всем на вид карты, давал себя каждый день на сотни обыгрывать соседям, смотревшим на право составлять партию графа Ильи Андреича, как на самую выгодную аренду.
Граф, как в огромных тенетах, ходил в своих делах, стараясь не верить тому, что он запутался и с каждым шагом всё более и более запутываясь и чувствуя себя не в силах ни разорвать сети, опутавшие его, ни осторожно, терпеливо приняться распутывать их. Графиня любящим сердцем чувствовала, что дети ее разоряются, что граф не виноват, что он не может быть не таким, каким он есть, что он сам страдает (хотя и скрывает это) от сознания своего и детского разорения, и искала средств помочь делу. С ее женской точки зрения представлялось только одно средство – женитьба Николая на богатой невесте. Она чувствовала, что это была последняя надежда, и что если Николай откажется от партии, которую она нашла ему, надо будет навсегда проститься с возможностью поправить дела. Партия эта была Жюли Карагина, дочь прекрасных, добродетельных матери и отца, с детства известная Ростовым, и теперь богатая невеста по случаю смерти последнего из ее братьев.
Графиня писала прямо к Карагиной в Москву, предлагая ей брак ее дочери с своим сыном и получила от нее благоприятный ответ. Карагина отвечала, что она с своей стороны согласна, что всё будет зависеть от склонности ее дочери. Карагина приглашала Николая приехать в Москву.
Несколько раз, со слезами на глазах, графиня говорила сыну, что теперь, когда обе дочери ее пристроены – ее единственное желание состоит в том, чтобы видеть его женатым. Она говорила, что легла бы в гроб спокойной, ежели бы это было. Потом говорила, что у нее есть прекрасная девушка на примете и выпытывала его мнение о женитьбе.
В других разговорах она хвалила Жюли и советовала Николаю съездить в Москву на праздники повеселиться. Николай догадывался к чему клонились разговоры его матери, и в один из таких разговоров вызвал ее на полную откровенность. Она высказала ему, что вся надежда поправления дел основана теперь на его женитьбе на Карагиной.
– Что ж, если бы я любил девушку без состояния, неужели вы потребовали бы, maman, чтобы я пожертвовал чувством и честью для состояния? – спросил он у матери, не понимая жестокости своего вопроса и желая только выказать свое благородство.
– Нет, ты меня не понял, – сказала мать, не зная, как оправдаться. – Ты меня не понял, Николинька. Я желаю твоего счастья, – прибавила она и почувствовала, что она говорит неправду, что она запуталась. – Она заплакала.
– Маменька, не плачьте, а только скажите мне, что вы этого хотите, и вы знаете, что я всю жизнь свою, всё отдам для того, чтобы вы были спокойны, – сказал Николай. Я всем пожертвую для вас, даже своим чувством.
Но графиня не так хотела поставить вопрос: она не хотела жертвы от своего сына, она сама бы хотела жертвовать ему.
– Нет, ты меня не понял, не будем говорить, – сказала она, утирая слезы.
«Да, может быть, я и люблю бедную девушку, говорил сам себе Николай, что ж, мне пожертвовать чувством и честью для состояния? Удивляюсь, как маменька могла мне сказать это. Оттого что Соня бедна, то я и не могу любить ее, думал он, – не могу отвечать на ее верную, преданную любовь. А уж наверное с ней я буду счастливее, чем с какой нибудь куклой Жюли. Пожертвовать своим чувством я всегда могу для блага своих родных, говорил он сам себе, но приказывать своему чувству я не могу. Ежели я люблю Соню, то чувство мое сильнее и выше всего для меня».
Николай не поехал в Москву, графиня не возобновляла с ним разговора о женитьбе и с грустью, а иногда и озлоблением видела признаки всё большего и большего сближения между своим сыном и бесприданной Соней. Она упрекала себя за то, но не могла не ворчать, не придираться к Соне, часто без причины останавливая ее, называя ее «вы», и «моя милая». Более всего добрая графиня за то и сердилась на Соню, что эта бедная, черноглазая племянница была так кротка, так добра, так преданно благодарна своим благодетелям, и так верно, неизменно, с самоотвержением влюблена в Николая, что нельзя было ни в чем упрекнуть ее.
Николай доживал у родных свой срок отпуска. От жениха князя Андрея получено было 4 е письмо, из Рима, в котором он писал, что он уже давно бы был на пути в Россию, ежели бы неожиданно в теплом климате не открылась его рана, что заставляет его отложить свой отъезд до начала будущего года. Наташа была так же влюблена в своего жениха, так же успокоена этой любовью и так же восприимчива ко всем радостям жизни; но в конце четвертого месяца разлуки с ним, на нее начинали находить минуты грусти, против которой она не могла бороться. Ей жалко было самое себя, жалко было, что она так даром, ни для кого, пропадала всё это время, в продолжение которого она чувствовала себя столь способной любить и быть любимой.
В доме Ростовых было невесело.


Пришли святки, и кроме парадной обедни, кроме торжественных и скучных поздравлений соседей и дворовых, кроме на всех надетых новых платьев, не было ничего особенного, ознаменовывающего святки, а в безветренном 20 ти градусном морозе, в ярком ослепляющем солнце днем и в звездном зимнем свете ночью, чувствовалась потребность какого нибудь ознаменования этого времени.
На третий день праздника после обеда все домашние разошлись по своим комнатам. Было самое скучное время дня. Николай, ездивший утром к соседям, заснул в диванной. Старый граф отдыхал в своем кабинете. В гостиной за круглым столом сидела Соня, срисовывая узор. Графиня раскладывала карты. Настасья Ивановна шут с печальным лицом сидел у окна с двумя старушками. Наташа вошла в комнату, подошла к Соне, посмотрела, что она делает, потом подошла к матери и молча остановилась.
– Что ты ходишь, как бесприютная? – сказала ей мать. – Что тебе надо?
– Его мне надо… сейчас, сию минуту мне его надо, – сказала Наташа, блестя глазами и не улыбаясь. – Графиня подняла голову и пристально посмотрела на дочь.
– Не смотрите на меня. Мама, не смотрите, я сейчас заплачу.
– Садись, посиди со мной, – сказала графиня.
– Мама, мне его надо. За что я так пропадаю, мама?… – Голос ее оборвался, слезы брызнули из глаз, и она, чтобы скрыть их, быстро повернулась и вышла из комнаты. Она вышла в диванную, постояла, подумала и пошла в девичью. Там старая горничная ворчала на молодую девушку, запыхавшуюся, с холода прибежавшую с дворни.
– Будет играть то, – говорила старуха. – На всё время есть.
– Пусти ее, Кондратьевна, – сказала Наташа. – Иди, Мавруша, иди.
И отпустив Маврушу, Наташа через залу пошла в переднюю. Старик и два молодые лакея играли в карты. Они прервали игру и встали при входе барышни. «Что бы мне с ними сделать?» подумала Наташа. – Да, Никита, сходи пожалуста… куда бы мне его послать? – Да, сходи на дворню и принеси пожалуста петуха; да, а ты, Миша, принеси овса.
– Немного овса прикажете? – весело и охотно сказал Миша.
– Иди, иди скорее, – подтвердил старик.
– Федор, а ты мелу мне достань.
Проходя мимо буфета, она велела подавать самовар, хотя это было вовсе не время.
Буфетчик Фока был самый сердитый человек из всего дома. Наташа над ним любила пробовать свою власть. Он не поверил ей и пошел спросить, правда ли?
– Уж эта барышня! – сказал Фока, притворно хмурясь на Наташу.
Никто в доме не рассылал столько людей и не давал им столько работы, как Наташа. Она не могла равнодушно видеть людей, чтобы не послать их куда нибудь. Она как будто пробовала, не рассердится ли, не надуется ли на нее кто из них, но ничьих приказаний люди не любили так исполнять, как Наташиных. «Что бы мне сделать? Куда бы мне пойти?» думала Наташа, медленно идя по коридору.
– Настасья Ивановна, что от меня родится? – спросила она шута, который в своей куцавейке шел навстречу ей.
– От тебя блохи, стрекозы, кузнецы, – отвечал шут.
– Боже мой, Боже мой, всё одно и то же. Ах, куда бы мне деваться? Что бы мне с собой сделать? – И она быстро, застучав ногами, побежала по лестнице к Фогелю, который с женой жил в верхнем этаже. У Фогеля сидели две гувернантки, на столе стояли тарелки с изюмом, грецкими и миндальными орехами. Гувернантки разговаривали о том, где дешевле жить, в Москве или в Одессе. Наташа присела, послушала их разговор с серьезным задумчивым лицом и встала. – Остров Мадагаскар, – проговорила она. – Ма да гас кар, – повторила она отчетливо каждый слог и не отвечая на вопросы m me Schoss о том, что она говорит, вышла из комнаты. Петя, брат ее, был тоже наверху: он с своим дядькой устраивал фейерверк, который намеревался пустить ночью. – Петя! Петька! – закричала она ему, – вези меня вниз. с – Петя подбежал к ней и подставил спину. Она вскочила на него, обхватив его шею руками и он подпрыгивая побежал с ней. – Нет не надо – остров Мадагаскар, – проговорила она и, соскочив с него, пошла вниз.
Как будто обойдя свое царство, испытав свою власть и убедившись, что все покорны, но что всё таки скучно, Наташа пошла в залу, взяла гитару, села в темный угол за шкапчик и стала в басу перебирать струны, выделывая фразу, которую она запомнила из одной оперы, слышанной в Петербурге вместе с князем Андреем. Для посторонних слушателей у ней на гитаре выходило что то, не имевшее никакого смысла, но в ее воображении из за этих звуков воскресал целый ряд воспоминаний. Она сидела за шкапчиком, устремив глаза на полосу света, падавшую из буфетной двери, слушала себя и вспоминала. Она находилась в состоянии воспоминания.
Соня прошла в буфет с рюмкой через залу. Наташа взглянула на нее, на щель в буфетной двери и ей показалось, что она вспоминает то, что из буфетной двери в щель падал свет и что Соня прошла с рюмкой. «Да и это было точь в точь также», подумала Наташа. – Соня, что это? – крикнула Наташа, перебирая пальцами на толстой струне.
– Ах, ты тут! – вздрогнув, сказала Соня, подошла и прислушалась. – Не знаю. Буря? – сказала она робко, боясь ошибиться.
«Ну вот точно так же она вздрогнула, точно так же подошла и робко улыбнулась тогда, когда это уж было», подумала Наташа, «и точно так же… я подумала, что в ней чего то недостает».
– Нет, это хор из Водоноса, слышишь! – И Наташа допела мотив хора, чтобы дать его понять Соне.
– Ты куда ходила? – спросила Наташа.
– Воду в рюмке переменить. Я сейчас дорисую узор.
– Ты всегда занята, а я вот не умею, – сказала Наташа. – А Николай где?
– Спит, кажется.
– Соня, ты поди разбуди его, – сказала Наташа. – Скажи, что я его зову петь. – Она посидела, подумала о том, что это значит, что всё это было, и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том, опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с ним вместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.
«Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, что этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что теперь есть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть приехал и сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла». Она встала, положила гитару и пошла в гостиную. Все домашние, учителя, гувернантки и гости сидели уж за чайным столом. Люди стояли вокруг стола, – а князя Андрея не было, и была всё прежняя жизнь.
– А, вот она, – сказал Илья Андреич, увидав вошедшую Наташу. – Ну, садись ко мне. – Но Наташа остановилась подле матери, оглядываясь кругом, как будто она искала чего то.
– Мама! – проговорила она. – Дайте мне его , дайте, мама, скорее, скорее, – и опять она с трудом удержала рыдания.
Она присела к столу и послушала разговоры старших и Николая, который тоже пришел к столу. «Боже мой, Боже мой, те же лица, те же разговоры, так же папа держит чашку и дует точно так же!» думала Наташа, с ужасом чувствуя отвращение, подымавшееся в ней против всех домашних за то, что они были всё те же.
После чая Николай, Соня и Наташа пошли в диванную, в свой любимый угол, в котором всегда начинались их самые задушевные разговоры.


– Бывает с тобой, – сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, – бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет – ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?
– Еще как! – сказал он. – У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
– Ах, я это знаю. Знаю, знаю, – подхватила Наташа. – Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех всех жалко. И, главное, я не виновата была, – сказала Наташа, – ты помнишь?
– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.


Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.


Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.
Натощак, поутру, все прежние вопросы представлялись столь же неразрешимыми и страшными, и Пьер торопливо хватался за книгу и радовался, когда кто нибудь приходил к нему.
Иногда Пьер вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего, старательно изыскивают себе занятие, для того чтобы легче переносить опасность. И Пьеру все люди представлялись такими солдатами, спасающимися от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием законов, кто женщинами, кто игрушками, кто лошадьми, кто политикой, кто охотой, кто вином, кто государственными делами. «Нет ни ничтожного, ни важного, всё равно: только бы спастись от нее как умею»! думал Пьер. – «Только бы не видать ее , эту страшную ее ».


В начале зимы, князь Николай Андреич Болконский с дочерью приехали в Москву. По своему прошедшему, по своему уму и оригинальности, в особенности по ослаблению на ту пору восторга к царствованию императора Александра, и по тому анти французскому и патриотическому направлению, которое царствовало в то время в Москве, князь Николай Андреич сделался тотчас же предметом особенной почтительности москвичей и центром московской оппозиции правительству.
Князь очень постарел в этот год. В нем появились резкие признаки старости: неожиданные засыпанья, забывчивость ближайших по времени событий и памятливость к давнишним, и детское тщеславие, с которым он принимал роль главы московской оппозиции. Несмотря на то, когда старик, особенно по вечерам, выходил к чаю в своей шубке и пудренном парике, и начинал, затронутый кем нибудь, свои отрывистые рассказы о прошедшем, или еще более отрывистые и резкие суждения о настоящем, он возбуждал во всех своих гостях одинаковое чувство почтительного уважения. Для посетителей весь этот старинный дом с огромными трюмо, дореволюционной мебелью, этими лакеями в пудре, и сам прошлого века крутой и умный старик с его кроткою дочерью и хорошенькой француженкой, которые благоговели перед ним, – представлял величественно приятное зрелище. Но посетители не думали о том, что кроме этих двух трех часов, во время которых они видели хозяев, было еще 22 часа в сутки, во время которых шла тайная внутренняя жизнь дома.
В последнее время в Москве эта внутренняя жизнь сделалась очень тяжела для княжны Марьи. Она была лишена в Москве тех своих лучших радостей – бесед с божьими людьми и уединения, – которые освежали ее в Лысых Горах, и не имела никаких выгод и радостей столичной жизни. В свет она не ездила; все знали, что отец не пускает ее без себя, а сам он по нездоровью не мог ездить, и ее уже не приглашали на обеды и вечера. Надежду на замужество княжна Марья совсем оставила. Она видела ту холодность и озлобление, с которыми князь Николай Андреич принимал и спроваживал от себя молодых людей, могущих быть женихами, иногда являвшихся в их дом. Друзей у княжны Марьи не было: в этот приезд в Москву она разочаровалась в своих двух самых близких людях. М lle Bourienne, с которой она и прежде не могла быть вполне откровенна, теперь стала ей неприятна и она по некоторым причинам стала отдаляться от нее. Жюли, которая была в Москве и к которой княжна Марья писала пять лет сряду, оказалась совершенно чужою ей, когда княжна Марья вновь сошлась с нею лично. Жюли в это время, по случаю смерти братьев сделавшись одной из самых богатых невест в Москве, находилась во всем разгаре светских удовольствий. Она была окружена молодыми людьми, которые, как она думала, вдруг оценили ее достоинства. Жюли находилась в том периоде стареющейся светской барышни, которая чувствует, что наступил последний шанс замужества, и теперь или никогда должна решиться ее участь. Княжна Марья с грустной улыбкой вспоминала по четвергам, что ей теперь писать не к кому, так как Жюли, Жюли, от присутствия которой ей не было никакой радости, была здесь и виделась с нею каждую неделю. Она, как старый эмигрант, отказавшийся жениться на даме, у которой он проводил несколько лет свои вечера, жалела о том, что Жюли была здесь и ей некому писать. Княжне Марье в Москве не с кем было поговорить, некому поверить своего горя, а горя много прибавилось нового за это время. Срок возвращения князя Андрея и его женитьбы приближался, а его поручение приготовить к тому отца не только не было исполнено, но дело напротив казалось совсем испорчено, и напоминание о графине Ростовой выводило из себя старого князя, и так уже большую часть времени бывшего не в духе. Новое горе, прибавившееся в последнее время для княжны Марьи, были уроки, которые она давала шестилетнему племяннику. В своих отношениях с Николушкой она с ужасом узнавала в себе свойство раздражительности своего отца. Сколько раз она ни говорила себе, что не надо позволять себе горячиться уча племянника, почти всякий раз, как она садилась с указкой за французскую азбуку, ей так хотелось поскорее, полегче перелить из себя свое знание в ребенка, уже боявшегося, что вот вот тетя рассердится, что она при малейшем невнимании со стороны мальчика вздрагивала, торопилась, горячилась, возвышала голос, иногда дергала его за руку и ставила в угол. Поставив его в угол, она сама начинала плакать над своей злой, дурной натурой, и Николушка, подражая ей рыданьями, без позволенья выходил из угла, подходил к ней и отдергивал от лица ее мокрые руки, и утешал ее. Но более, более всего горя доставляла княжне раздражительность ее отца, всегда направленная против дочери и дошедшая в последнее время до жестокости. Ежели бы он заставлял ее все ночи класть поклоны, ежели бы он бил ее, заставлял таскать дрова и воду, – ей бы и в голову не пришло, что ее положение трудно; но этот любящий мучитель, самый жестокий от того, что он любил и за то мучил себя и ее, – умышленно умел не только оскорбить, унизить ее, но и доказать ей, что она всегда и во всем была виновата. В последнее время в нем появилась новая черта, более всего мучившая княжну Марью – это было его большее сближение с m lle Bourienne. Пришедшая ему, в первую минуту по получении известия о намерении своего сына, мысль шутка о том, что ежели Андрей женится, то и он сам женится на Bourienne, – видимо понравилась ему, и он с упорством последнее время (как казалось княжне Марье) только для того, чтобы ее оскорбить, выказывал особенную ласку к m lle Bоurienne и выказывал свое недовольство к дочери выказываньем любви к Bourienne.
Однажды в Москве, в присутствии княжны Марьи (ей казалось, что отец нарочно при ней это сделал), старый князь поцеловал у m lle Bourienne руку и, притянув ее к себе, обнял лаская. Княжна Марья вспыхнула и выбежала из комнаты. Через несколько минут m lle Bourienne вошла к княжне Марье, улыбаясь и что то весело рассказывая своим приятным голосом. Княжна Марья поспешно отерла слезы, решительными шагами подошла к Bourienne и, видимо сама того не зная, с гневной поспешностью и взрывами голоса, начала кричать на француженку: «Это гадко, низко, бесчеловечно пользоваться слабостью…» Она не договорила. «Уйдите вон из моей комнаты», прокричала она и зарыдала.
На другой день князь ни слова не сказал своей дочери; но она заметила, что за обедом он приказал подавать кушанье, начиная с m lle Bourienne. В конце обеда, когда буфетчик, по прежней привычке, опять подал кофе, начиная с княжны, князь вдруг пришел в бешенство, бросил костылем в Филиппа и тотчас же сделал распоряжение об отдаче его в солдаты. «Не слышат… два раза сказал!… не слышат!»
«Она – первый человек в этом доме; она – мой лучший друг, – кричал князь. – И ежели ты позволишь себе, – закричал он в гневе, в первый раз обращаясь к княжне Марье, – еще раз, как вчера ты осмелилась… забыться перед ней, то я тебе покажу, кто хозяин в доме. Вон! чтоб я не видал тебя; проси у ней прощенья!»
Княжна Марья просила прощенья у Амальи Евгеньевны и у отца за себя и за Филиппа буфетчика, который просил заступы.
В такие минуты в душе княжны Марьи собиралось чувство, похожее на гордость жертвы. И вдруг в такие то минуты, при ней, этот отец, которого она осуждала, или искал очки, ощупывая подле них и не видя, или забывал то, что сейчас было, или делал слабевшими ногами неверный шаг и оглядывался, не видал ли кто его слабости, или, что было хуже всего, он за обедом, когда не было гостей, возбуждавших его, вдруг задремывал, выпуская салфетку, и склонялся над тарелкой, трясущейся головой. «Он стар и слаб, а я смею осуждать его!» думала она с отвращением к самой себе в такие минуты.


В 1811 м году в Москве жил быстро вошедший в моду французский доктор, огромный ростом, красавец, любезный, как француз и, как говорили все в Москве, врач необыкновенного искусства – Метивье. Он был принят в домах высшего общества не как доктор, а как равный.
Князь Николай Андреич, смеявшийся над медициной, последнее время, по совету m lle Bourienne, допустил к себе этого доктора и привык к нему. Метивье раза два в неделю бывал у князя.
В Николин день, в именины князя, вся Москва была у подъезда его дома, но он никого не велел принимать; а только немногих, список которых он передал княжне Марье, велел звать к обеду.
Метивье, приехавший утром с поздравлением, в качестве доктора, нашел приличным de forcer la consigne [нарушить запрет], как он сказал княжне Марье, и вошел к князю. Случилось так, что в это именинное утро старый князь был в одном из своих самых дурных расположений духа. Он целое утро ходил по дому, придираясь ко всем и делая вид, что он не понимает того, что ему говорят, и что его не понимают. Княжна Марья твердо знала это состояние духа тихой и озабоченной ворчливости, которая обыкновенно разрешалась взрывом бешенства, и как перед заряженным, с взведенными курками, ружьем, ходила всё это утро, ожидая неизбежного выстрела. Утро до приезда доктора прошло благополучно. Пропустив доктора, княжна Марья села с книгой в гостиной у двери, от которой она могла слышать всё то, что происходило в кабинете.
Сначала она слышала один голос Метивье, потом голос отца, потом оба голоса заговорили вместе, дверь распахнулась и на пороге показалась испуганная, красивая фигура Метивье с его черным хохлом, и фигура князя в колпаке и халате с изуродованным бешенством лицом и опущенными зрачками глаз.
– Не понимаешь? – кричал князь, – а я понимаю! Французский шпион, Бонапартов раб, шпион, вон из моего дома – вон, я говорю, – и он захлопнул дверь.
Метивье пожимая плечами подошел к mademoiselle Bourienne, прибежавшей на крик из соседней комнаты.
– Князь не совсем здоров, – la bile et le transport au cerveau. Tranquillisez vous, je repasserai demain, [желчь и прилив к мозгу. Успокойтесь, я завтра зайду,] – сказал Метивье и, приложив палец к губам, поспешно вышел.
За дверью слышались шаги в туфлях и крики: «Шпионы, изменники, везде изменники! В своем доме нет минуты покоя!»
После отъезда Метивье старый князь позвал к себе дочь и вся сила его гнева обрушилась на нее. Она была виновата в том, что к нему пустили шпиона. .Ведь он сказал, ей сказал, чтобы она составила список, и тех, кого не было в списке, чтобы не пускали. Зачем же пустили этого мерзавца! Она была причиной всего. С ней он не мог иметь ни минуты покоя, не мог умереть спокойно, говорил он.
– Нет, матушка, разойтись, разойтись, это вы знайте, знайте! Я теперь больше не могу, – сказал он и вышел из комнаты. И как будто боясь, чтобы она не сумела как нибудь утешиться, он вернулся к ней и, стараясь принять спокойный вид, прибавил: – И не думайте, чтобы я это сказал вам в минуту сердца, а я спокоен, и я обдумал это; и это будет – разойтись, поищите себе места!… – Но он не выдержал и с тем озлоблением, которое может быть только у человека, который любит, он, видимо сам страдая, затряс кулаками и прокричал ей:
– И хоть бы какой нибудь дурак взял ее замуж! – Он хлопнул дверью, позвал к себе m lle Bourienne и затих в кабинете.
В два часа съехались избранные шесть персон к обеду. Гости – известный граф Ростопчин, князь Лопухин с своим племянником, генерал Чатров, старый, боевой товарищ князя, и из молодых Пьер и Борис Друбецкой – ждали его в гостиной.
На днях приехавший в Москву в отпуск Борис пожелал быть представленным князю Николаю Андреевичу и сумел до такой степени снискать его расположение, что князь для него сделал исключение из всех холостых молодых людей, которых он не принимал к себе.
Дом князя был не то, что называется «свет», но это был такой маленький кружок, о котором хотя и не слышно было в городе, но в котором лестнее всего было быть принятым. Это понял Борис неделю тому назад, когда при нем Ростопчин сказал главнокомандующему, звавшему графа обедать в Николин день, что он не может быть:
– В этот день уж я всегда езжу прикладываться к мощам князя Николая Андреича.
– Ах да, да, – отвечал главнокомандующий. – Что он?..
Небольшое общество, собравшееся в старомодной, высокой, с старой мебелью, гостиной перед обедом, было похоже на собравшийся, торжественный совет судилища. Все молчали и ежели говорили, то говорили тихо. Князь Николай Андреич вышел серьезен и молчалив. Княжна Марья еще более казалась тихою и робкою, чем обыкновенно. Гости неохотно обращались к ней, потому что видели, что ей было не до их разговоров. Граф Ростопчин один держал нить разговора, рассказывая о последних то городских, то политических новостях.
Лопухин и старый генерал изредка принимали участие в разговоре. Князь Николай Андреич слушал, как верховный судья слушает доклад, который делают ему, только изредка молчанием или коротким словцом заявляя, что он принимает к сведению то, что ему докладывают. Тон разговора был такой, что понятно было, никто не одобрял того, что делалось в политическом мире. Рассказывали о событиях, очевидно подтверждающих то, что всё шло хуже и хуже; но во всяком рассказе и суждении было поразительно то, как рассказчик останавливался или бывал останавливаем всякий раз на той границе, где суждение могло относиться к лицу государя императора.
За обедом разговор зашел о последней политической новости, о захвате Наполеоном владений герцога Ольденбургского и о русской враждебной Наполеону ноте, посланной ко всем европейским дворам.
– Бонапарт поступает с Европой как пират на завоеванном корабле, – сказал граф Ростопчин, повторяя уже несколько раз говоренную им фразу. – Удивляешься только долготерпению или ослеплению государей. Теперь дело доходит до папы, и Бонапарт уже не стесняясь хочет низвергнуть главу католической религии, и все молчат! Один наш государь протестовал против захвата владений герцога Ольденбургского. И то… – Граф Ростопчин замолчал, чувствуя, что он стоял на том рубеже, где уже нельзя осуждать.
– Предложили другие владения заместо Ольденбургского герцогства, – сказал князь Николай Андреич. – Точно я мужиков из Лысых Гор переселял в Богучарово и в рязанские, так и он герцогов.
– Le duc d'Oldenbourg supporte son malheur avec une force de caractere et une resignation admirable, [Герцог Ольденбургский переносит свое несчастие с замечательной силой воли и покорностью судьбе,] – сказал Борис, почтительно вступая в разговор. Он сказал это потому, что проездом из Петербурга имел честь представляться герцогу. Князь Николай Андреич посмотрел на молодого человека так, как будто он хотел бы ему сказать кое что на это, но раздумал, считая его слишком для того молодым.
– Я читал наш протест об Ольденбургском деле и удивлялся плохой редакции этой ноты, – сказал граф Ростопчин, небрежным тоном человека, судящего о деле ему хорошо знакомом.
Пьер с наивным удивлением посмотрел на Ростопчина, не понимая, почему его беспокоила плохая редакция ноты.
– Разве не всё равно, как написана нота, граф? – сказал он, – ежели содержание ее сильно.
– Mon cher, avec nos 500 mille hommes de troupes, il serait facile d'avoir un beau style, [Мой милый, с нашими 500 ми тысячами войска легко, кажется, выражаться хорошим слогом,] – сказал граф Ростопчин. Пьер понял, почему графа Ростопчина беспокоила pедакция ноты.
– Кажется, писак довольно развелось, – сказал старый князь: – там в Петербурге всё пишут, не только ноты, – новые законы всё пишут. Мой Андрюша там для России целый волюм законов написал. Нынче всё пишут! – И он неестественно засмеялся.
Разговор замолк на минуту; старый генерал прокашливаньем обратил на себя внимание.
– Изволили слышать о последнем событии на смотру в Петербурге? как себя новый французский посланник показал!
– Что? Да, я слышал что то; он что то неловко сказал при Его Величестве.
– Его Величество обратил его внимание на гренадерскую дивизию и церемониальный марш, – продолжал генерал, – и будто посланник никакого внимания не обратил и будто позволил себе сказать, что мы у себя во Франции на такие пустяки не обращаем внимания. Государь ничего не изволил сказать. На следующем смотру, говорят, государь ни разу не изволил обратиться к нему.
Все замолчали: на этот факт, относившийся лично до государя, нельзя было заявлять никакого суждения.
– Дерзки! – сказал князь. – Знаете Метивье? Я нынче выгнал его от себя. Он здесь был, пустили ко мне, как я ни просил никого не пускать, – сказал князь, сердито взглянув на дочь. И он рассказал весь свой разговор с французским доктором и причины, почему он убедился, что Метивье шпион. Хотя причины эти были очень недостаточны и не ясны, никто не возражал.
За жарким подали шампанское. Гости встали с своих мест, поздравляя старого князя. Княжна Марья тоже подошла к нему.
Он взглянул на нее холодным, злым взглядом и подставил ей сморщенную, выбритую щеку. Всё выражение его лица говорило ей, что утренний разговор им не забыт, что решенье его осталось в прежней силе, и что только благодаря присутствию гостей он не говорит ей этого теперь.
Когда вышли в гостиную к кофе, старики сели вместе.
Князь Николай Андреич более оживился и высказал свой образ мыслей насчет предстоящей войны.
Он сказал, что войны наши с Бонапартом до тех пор будут несчастливы, пока мы будем искать союзов с немцами и будем соваться в европейские дела, в которые нас втянул Тильзитский мир. Нам ни за Австрию, ни против Австрии не надо было воевать. Наша политика вся на востоке, а в отношении Бонапарта одно – вооружение на границе и твердость в политике, и никогда он не посмеет переступить русскую границу, как в седьмом году.
– И где нам, князь, воевать с французами! – сказал граф Ростопчин. – Разве мы против наших учителей и богов можем ополчиться? Посмотрите на нашу молодежь, посмотрите на наших барынь. Наши боги – французы, наше царство небесное – Париж.
Он стал говорить громче, очевидно для того, чтобы его слышали все. – Костюмы французские, мысли французские, чувства французские! Вы вот Метивье в зашей выгнали, потому что он француз и негодяй, а наши барыни за ним ползком ползают. Вчера я на вечере был, так из пяти барынь три католички и, по разрешенью папы, в воскресенье по канве шьют. А сами чуть не голые сидят, как вывески торговых бань, с позволенья сказать. Эх, поглядишь на нашу молодежь, князь, взял бы старую дубину Петра Великого из кунсткамеры, да по русски бы обломал бока, вся бы дурь соскочила!
Все замолчали. Старый князь с улыбкой на лице смотрел на Ростопчина и одобрительно покачивал головой.
– Ну, прощайте, ваше сиятельство, не хворайте, – сказал Ростопчин, с свойственными ему быстрыми движениями поднимаясь и протягивая руку князю.
– Прощай, голубчик, – гусли, всегда заслушаюсь его! – сказал старый князь, удерживая его за руку и подставляя ему для поцелуя щеку. С Ростопчиным поднялись и другие.


Княжна Марья, сидя в гостиной и слушая эти толки и пересуды стариков, ничего не понимала из того, что она слышала; она думала только о том, не замечают ли все гости враждебных отношений ее отца к ней. Она даже не заметила особенного внимания и любезностей, которые ей во всё время этого обеда оказывал Друбецкой, уже третий раз бывший в их доме.
Княжна Марья с рассеянным, вопросительным взглядом обратилась к Пьеру, который последний из гостей, с шляпой в руке и с улыбкой на лице, подошел к ней после того, как князь вышел, и они одни оставались в гостиной.
– Можно еще посидеть? – сказал он, своим толстым телом валясь в кресло подле княжны Марьи.
– Ах да, – сказала она. «Вы ничего не заметили?» сказал ее взгляд.
Пьер находился в приятном, после обеденном состоянии духа. Он глядел перед собою и тихо улыбался.
– Давно вы знаете этого молодого человека, княжна? – сказал он.
– Какого?
– Друбецкого?
– Нет, недавно…
– Что он вам нравится?
– Да, он приятный молодой человек… Отчего вы меня это спрашиваете? – сказала княжна Марья, продолжая думать о своем утреннем разговоре с отцом.
– Оттого, что я сделал наблюдение, – молодой человек обыкновенно из Петербурга приезжает в Москву в отпуск только с целью жениться на богатой невесте.
– Вы сделали это наблюденье! – сказала княжна Марья.
– Да, – продолжал Пьер с улыбкой, – и этот молодой человек теперь себя так держит, что, где есть богатые невесты, – там и он. Я как по книге читаю в нем. Он теперь в нерешительности, кого ему атаковать: вас или mademoiselle Жюли Карагин. Il est tres assidu aupres d'elle. [Он очень к ней внимателен.]
– Он ездит к ним?
– Да, очень часто. И знаете вы новую манеру ухаживать? – с веселой улыбкой сказал Пьер, видимо находясь в том веселом духе добродушной насмешки, за который он так часто в дневнике упрекал себя.
– Нет, – сказала княжна Марья.
– Теперь чтобы понравиться московским девицам – il faut etre melancolique. Et il est tres melancolique aupres de m lle Карагин, [надо быть меланхоличным. И он очень меланхоличен с m elle Карагин,] – сказал Пьер.
– Vraiment? [Право?] – сказала княжна Марья, глядя в доброе лицо Пьера и не переставая думать о своем горе. – «Мне бы легче было, думала она, ежели бы я решилась поверить кому нибудь всё, что я чувствую. И я бы желала именно Пьеру сказать всё. Он так добр и благороден. Мне бы легче стало. Он мне подал бы совет!»
– Пошли бы вы за него замуж? – спросил Пьер.
– Ах, Боже мой, граф, есть такие минуты, что я пошла бы за всякого, – вдруг неожиданно для самой себя, со слезами в голосе, сказала княжна Марья. – Ах, как тяжело бывает любить человека близкого и чувствовать, что… ничего (продолжала она дрожащим голосом), не можешь для него сделать кроме горя, когда знаешь, что не можешь этого переменить. Тогда одно – уйти, а куда мне уйти?…
– Что вы, что с вами, княжна?
Но княжна, не договорив, заплакала.
– Я не знаю, что со мной нынче. Не слушайте меня, забудьте, что я вам сказала.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть то, что она сказала, что она не помнит, что она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает – горя о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.
– Слышали ли вы про Ростовых? – спросила она, чтобы переменить разговор. – Мне говорили, что они скоро будут. Andre я тоже жду каждый день. Я бы желала, чтоб они увиделись здесь.
– А как он смотрит теперь на это дело? – спросил Пьер, под он разумея старого князя. Княжна Марья покачала головой.
– Но что же делать? До года остается только несколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить брата от первых минут. Я желала бы, чтобы они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею. Вы их давно знаете, – сказала княжна Марья, – скажите мне, положа руку на сердце, всю истинную правду, что это за девушка и как вы находите ее? Но всю правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против воли отца, что я бы желала знать…
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду, выражалось недоброжелательство княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось, чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скорее чувствовал, чем думал.
– Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, – сказал он, покраснев, сам не зная от чего. – Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не знаю: вот всё, что можно про нее сказать. – Княжна Марья вздохнула и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.


Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m me Обер Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
– Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на аршин от земли). – Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал, чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё и хорошо будет.
Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от застенчивости, но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было.
– Ты видишь ли, я его давно знаю, и Машеньку, твою золовку, люблю. Золовки – колотовки, ну а уж эта мухи не обидит. Она меня просила ее с тобой свести. Ты завтра с отцом к ней поедешь, да приласкайся хорошенько: ты моложе ее. Как твой то приедет, а уж ты и с сестрой и с отцом знакома, и тебя полюбили. Так или нет? Ведь лучше будет?
– Лучше, – неохотно отвечала Наташа.


На другой день, по совету Марьи Дмитриевны, граф Илья Андреич поехал с Наташей к князю Николаю Андреичу. Граф с невеселым духом собирался на этот визит: в душе ему было страшно. Последнее свидание во время ополчения, когда граф в ответ на свое приглашение к обеду выслушал горячий выговор за недоставление людей, было памятно графу Илье Андреичу. Наташа, одевшись в свое лучшее платье, была напротив в самом веселом расположении духа. «Не может быть, чтобы они не полюбили меня, думала она: меня все всегда любили. И я так готова сделать для них всё, что они пожелают, так готова полюбить его – за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что не за что им не полюбить меня!»
Они подъехали к старому, мрачному дому на Вздвиженке и вошли в сени.
– Ну, Господи благослови, – проговорил граф, полу шутя, полу серьезно; но Наташа заметила, что отец ее заторопился, входя в переднюю, и робко, тихо спросил, дома ли князь и княжна. После доклада о их приезде между прислугой князя произошло смятение. Лакей, побежавший докладывать о них, был остановлен другим лакеем в зале и они шептали о чем то. В залу выбежала горничная девушка, и торопливо тоже говорила что то, упоминая о княжне. Наконец один старый, с сердитым видом лакей вышел и доложил Ростовым, что князь принять не может, а княжна просит к себе. Первая навстречу гостям вышла m lle Bourienne. Она особенно учтиво встретила отца с дочерью и проводила их к княжне. Княжна с взволнованным, испуганным и покрытым красными пятнами лицом выбежала, тяжело ступая, навстречу к гостям, и тщетно пытаясь казаться свободной и радушной. Наташа с первого взгляда не понравилась княжне Марье. Она ей показалась слишком нарядной, легкомысленно веселой и тщеславной. Княжна Марья не знала, что прежде, чем она увидала свою будущую невестку, она уже была дурно расположена к ней по невольной зависти к ее красоте, молодости и счастию и по ревности к любви своего брата. Кроме этого непреодолимого чувства антипатии к ней, княжна Марья в эту минуту была взволнована еще тем, что при докладе о приезде Ростовых, князь закричал, что ему их не нужно, что пусть княжна Марья принимает, если хочет, а чтоб к нему их не пускали. Княжна Марья решилась принять Ростовых, но всякую минуту боялась, как бы князь не сделал какую нибудь выходку, так как он казался очень взволнованным приездом Ростовых.
– Ну вот, я вам, княжна милая, привез мою певунью, – сказал граф, расшаркиваясь и беспокойно оглядываясь, как будто он боялся, не взойдет ли старый князь. – Уж как я рад, что вы познакомились… Жаль, жаль, что князь всё нездоров, – и сказав еще несколько общих фраз он встал. – Ежели позволите, княжна, на четверть часика вам прикинуть мою Наташу, я бы съездил, тут два шага, на Собачью Площадку, к Анне Семеновне, и заеду за ней.
Илья Андреич придумал эту дипломатическую хитрость для того, чтобы дать простор будущей золовке объясниться с своей невесткой (как он сказал это после дочери) и еще для того, чтобы избежать возможности встречи с князем, которого он боялся. Он не сказал этого дочери, но Наташа поняла этот страх и беспокойство своего отца и почувствовала себя оскорбленною. Она покраснела за своего отца, еще более рассердилась за то, что покраснела и смелым, вызывающим взглядом, говорившим про то, что она никого не боится, взглянула на княжну. Княжна сказала графу, что очень рада и просит его только пробыть подольше у Анны Семеновны, и Илья Андреич уехал.
M lle Bourienne, несмотря на беспокойные, бросаемые на нее взгляды княжны Марьи, желавшей с глазу на глаз поговорить с Наташей, не выходила из комнаты и держала твердо разговор о московских удовольствиях и театрах. Наташа была оскорблена замешательством, происшедшим в передней, беспокойством своего отца и неестественным тоном княжны, которая – ей казалось – делала милость, принимая ее. И потом всё ей было неприятно. Княжна Марья ей не нравилась. Она казалась ей очень дурной собою, притворной и сухою. Наташа вдруг нравственно съёжилась и приняла невольно такой небрежный тон, который еще более отталкивал от нее княжну Марью. После пяти минут тяжелого, притворного разговора, послышались приближающиеся быстрые шаги в туфлях. Лицо княжны Марьи выразило испуг, дверь комнаты отворилась и вошел князь в белом колпаке и халате.
– Ах, сударыня, – заговорил он, – сударыня, графиня… графиня Ростова, коли не ошибаюсь… прошу извинить, извинить… не знал, сударыня. Видит Бог не знал, что вы удостоили нас своим посещением, к дочери зашел в таком костюме. Извинить прошу… видит Бог не знал, – повторил он так не натурально, ударяя на слово Бог и так неприятно, что княжна Марья стояла, опустив глаза, не смея взглянуть ни на отца, ни на Наташу. Наташа, встав и присев, тоже не знала, что ей делать. Одна m lle Bourienne приятно улыбалась.
– Прошу извинить, прошу извинить! Видит Бог не знал, – пробурчал старик и, осмотрев с головы до ног Наташу, вышел. M lle Bourienne первая нашлась после этого появления и начала разговор про нездоровье князя. Наташа и княжна Марья молча смотрели друг на друга, и чем дольше они молча смотрели друг на друга, не высказывая того, что им нужно было высказать, тем недоброжелательнее они думали друг о друге.
Когда граф вернулся, Наташа неучтиво обрадовалась ему и заторопилась уезжать: она почти ненавидела в эту минуту эту старую сухую княжну, которая могла поставить ее в такое неловкое положение и провести с ней полчаса, ничего не сказав о князе Андрее. «Ведь я не могла же начать первая говорить о нем при этой француженке», думала Наташа. Княжна Марья между тем мучилась тем же самым. Она знала, что ей надо было сказать Наташе, но она не могла этого сделать и потому, что m lle Bourienne мешала ей, и потому, что она сама не знала, отчего ей так тяжело было начать говорить об этом браке. Когда уже граф выходил из комнаты, княжна Марья быстрыми шагами подошла к Наташе, взяла ее за руки и, тяжело вздохнув, сказала: «Постойте, мне надо…» Наташа насмешливо, сама не зная над чем, смотрела на княжну Марью.
– Милая Натали, – сказала княжна Марья, – знайте, что я рада тому, что брат нашел счастье… – Она остановилась, чувствуя, что она говорит неправду. Наташа заметила эту остановку и угадала причину ее.
– Я думаю, княжна, что теперь неудобно говорить об этом, – сказала Наташа с внешним достоинством и холодностью и с слезами, которые она чувствовала в горле.
«Что я сказала, что я сделала!» подумала она, как только вышла из комнаты.
Долго ждали в этот день Наташу к обеду. Она сидела в своей комнате и рыдала, как ребенок, сморкаясь и всхлипывая. Соня стояла над ней и целовала ее в волосы.
– Наташа, об чем ты? – говорила она. – Что тебе за дело до них? Всё пройдет, Наташа.
– Нет, ежели бы ты знала, как это обидно… точно я…
– Не говори, Наташа, ведь ты не виновата, так что тебе за дело? Поцелуй меня, – сказала Соня.
Наташа подняла голову, и в губы поцеловав свою подругу, прижала к ней свое мокрое лицо.
– Я не могу сказать, я не знаю. Никто не виноват, – говорила Наташа, – я виновата. Но всё это больно ужасно. Ах, что он не едет!…
Она с красными глазами вышла к обеду. Марья Дмитриевна, знавшая о том, как князь принял Ростовых, сделала вид, что она не замечает расстроенного лица Наташи и твердо и громко шутила за столом с графом и другими гостями.


В этот вечер Ростовы поехали в оперу, на которую Марья Дмитриевна достала билет.
Наташе не хотелось ехать, но нельзя было отказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее предназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более стало грустно; но грустно сладостно и любовно.
«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не так как прежде, с какой то глупой робостью перед чем то, а по новому, просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня и потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его – как я вижу эти глаза! думала Наташа. – И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю его одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе детской… Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», – и она отошла от зеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. – «И как может Соня так ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»! подумала она, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.
«Нет, она совсем другая. Я не могу»!
Наташа чувствовала себя в эту минуту такой размягченной и разнеженной, что ей мало было любить и знать, что она любима: ей нужно теперь, сейчас нужно было обнять любимого человека и говорить и слышать от него слова любви, которыми было полно ее сердце. Пока она ехала в карете, сидя рядом с отцом, и задумчиво глядела на мелькавшие в мерзлом окне огни фонарей, она чувствовала себя еще влюбленнее и грустнее и забыла с кем и куда она едет. Попав в вереницу карет, медленно визжа колесами по снегу карета Ростовых подъехала к театру. Поспешно выскочили Наташа и Соня, подбирая платья; вышел граф, поддерживаемый лакеями, и между входившими дамами и мужчинами и продающими афиши, все трое пошли в коридор бенуара. Из за притворенных дверей уже слышались звуки музыки.
– Nathalie, vos cheveux, [Натали, твои волосы,] – прошептала Соня. Капельдинер учтиво и поспешно проскользнул перед дамами и отворил дверь ложи. Музыка ярче стала слышна в дверь, блеснули освещенные ряды лож с обнаженными плечами и руками дам, и шумящий и блестящий мундирами партер. Дама, входившая в соседний бенуар, оглянула Наташу женским, завистливым взглядом. Занавесь еще не поднималась и играли увертюру. Наташа, оправляя платье, прошла вместе с Соней и села, оглядывая освещенные ряды противуположных лож. Давно не испытанное ею ощущение того, что сотни глаз смотрят на ее обнаженные руки и шею, вдруг и приятно и неприятно охватило ее, вызывая целый рой соответствующих этому ощущению воспоминаний, желаний и волнений.
Две замечательно хорошенькие девушки, Наташа и Соня, с графом Ильей Андреичем, которого давно не видно было в Москве, обратили на себя общее внимание. Кроме того все знали смутно про сговор Наташи с князем Андреем, знали, что с тех пор Ростовы жили в деревне, и с любопытством смотрели на невесту одного из лучших женихов России.
Наташа похорошела в деревне, как все ей говорили, а в этот вечер, благодаря своему взволнованному состоянию, была особенно хороша. Она поражала полнотой жизни и красоты, в соединении с равнодушием ко всему окружающему. Ее черные глаза смотрели на толпу, никого не отыскивая, а тонкая, обнаженная выше локтя рука, облокоченная на бархатную рампу, очевидно бессознательно, в такт увертюры, сжималась и разжималась, комкая афишу.
– Посмотри, вот Аленина – говорила Соня, – с матерью кажется!
– Батюшки! Михаил Кирилыч то еще потолстел, – говорил старый граф.
– Смотрите! Анна Михайловна наша в токе какой!
– Карагины, Жюли и Борис с ними. Сейчас видно жениха с невестой. – Друбецкой сделал предложение!
– Как же, нынче узнал, – сказал Шиншин, входивший в ложу Ростовых.
Наташа посмотрела по тому направлению, по которому смотрел отец, и увидала, Жюли, которая с жемчугами на толстой красной шее (Наташа знала, обсыпанной пудрой) сидела с счастливым видом, рядом с матерью.
Позади их с улыбкой, наклоненная ухом ко рту Жюли, виднелась гладко причесанная, красивая голова Бориса. Он исподлобья смотрел на Ростовых и улыбаясь говорил что то своей невесте.
«Они говорят про нас, про меня с ним!» подумала Наташа. «И он верно успокоивает ревность ко мне своей невесты: напрасно беспокоятся! Ежели бы они знали, как мне ни до кого из них нет дела».
Сзади сидела в зеленой токе, с преданным воле Божией и счастливым, праздничным лицом, Анна Михайловна. В ложе их стояла та атмосфера – жениха с невестой, которую так знала и любила Наташа. Она отвернулась и вдруг всё, что было унизительного в ее утреннем посещении, вспомнилось ей.
«Какое право он имеет не хотеть принять меня в свое родство? Ах лучше не думать об этом, не думать до его приезда!» сказала она себе и стала оглядывать знакомые и незнакомые лица в партере. Впереди партера, в самой середине, облокотившись спиной к рампе, стоял Долохов с огромной, кверху зачесанной копной курчавых волос, в персидском костюме. Он стоял на самом виду театра, зная, что он обращает на себя внимание всей залы, так же свободно, как будто он стоял в своей комнате. Около него столпившись стояла самая блестящая молодежь Москвы, и он видимо первенствовал между ними.
Граф Илья Андреич, смеясь, подтолкнул краснеющую Соню, указывая ей на прежнего обожателя.
– Узнала? – спросил он. – И откуда он взялся, – обратился граф к Шиншину, – ведь он пропадал куда то?
– Пропадал, – отвечал Шиншин. – На Кавказе был, а там бежал, и, говорят, у какого то владетельного князя был министром в Персии, убил там брата шахова: ну с ума все и сходят московские барыни! Dolochoff le Persan, [Персианин Долохов,] да и кончено. У нас теперь нет слова без Долохова: им клянутся, на него зовут как на стерлядь, – говорил Шиншин. – Долохов, да Курагин Анатоль – всех у нас барынь с ума свели.
В соседний бенуар вошла высокая, красивая дама с огромной косой и очень оголенными, белыми, полными плечами и шеей, на которой была двойная нитка больших жемчугов, и долго усаживалась, шумя своим толстым шелковым платьем.
Наташа невольно вглядывалась в эту шею, плечи, жемчуги, прическу и любовалась красотой плеч и жемчугов. В то время как Наташа уже второй раз вглядывалась в нее, дама оглянулась и, встретившись глазами с графом Ильей Андреичем, кивнула ему головой и улыбнулась. Это была графиня Безухова, жена Пьера. Илья Андреич, знавший всех на свете, перегнувшись, заговорил с ней.
– Давно пожаловали, графиня? – заговорил он. – Приду, приду, ручку поцелую. А я вот приехал по делам и девочек своих с собой привез. Бесподобно, говорят, Семенова играет, – говорил Илья Андреич. – Граф Петр Кириллович нас никогда не забывал. Он здесь?
– Да, он хотел зайти, – сказала Элен и внимательно посмотрела на Наташу.
Граф Илья Андреич опять сел на свое место.
– Ведь хороша? – шопотом сказал он Наташе.
– Чудо! – сказала Наташа, – вот влюбиться можно! В это время зазвучали последние аккорды увертюры и застучала палочка капельмейстера. В партере прошли на места запоздавшие мужчины и поднялась занавесь.
Как только поднялась занавесь, в ложах и партере всё замолкло, и все мужчины, старые и молодые, в мундирах и фраках, все женщины в драгоценных каменьях на голом теле, с жадным любопытством устремили всё внимание на сцену. Наташа тоже стала смотреть.


На сцене были ровные доски по средине, с боков стояли крашеные картины, изображавшие деревья, позади было протянуто полотно на досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна, очень толстая, в шелковом белом платье, сидела особо на низкой скамеечке, к которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что то. Когда они кончили свою песню, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошел мужчина в шелковых, в обтяжку, панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом и стал петь и разводить руками.
Мужчина в обтянутых панталонах пропел один, потом пропела она. Потом оба замолкли, заиграла музыка, и мужчина стал перебирать пальцами руку девицы в белом платье, очевидно выжидая опять такта, чтобы начать свою партию вместе с нею. Они пропели вдвоем, и все в театре стали хлопать и кричать, а мужчина и женщина на сцене, которые изображали влюбленных, стали, улыбаясь и разводя руками, кланяться.
После деревни и в том серьезном настроении, в котором находилась Наташа, всё это было дико и удивительно ей. Она не могла следить за ходом оперы, не могла даже слышать музыку: она видела только крашеные картоны и странно наряженных мужчин и женщин, при ярком свете странно двигавшихся, говоривших и певших; она знала, что всё это должно было представлять, но всё это было так вычурно фальшиво и ненатурально, что ей становилось то совестно за актеров, то смешно на них. Она оглядывалась вокруг себя, на лица зрителей, отыскивая в них то же чувство насмешки и недоумения, которое было в ней; но все лица были внимательны к тому, что происходило на сцене и выражали притворное, как казалось Наташе, восхищение. «Должно быть это так надобно!» думала Наташа. Она попеременно оглядывалась то на эти ряды припомаженных голов в партере, то на оголенных женщин в ложах, в особенности на свою соседку Элен, которая, совершенно раздетая, с тихой и спокойной улыбкой, не спуская глаз, смотрела на сцену, ощущая яркий свет, разлитый по всей зале и теплый, толпою согретый воздух. Наташа мало по малу начинала приходить в давно не испытанное ею состояние опьянения. Она не помнила, что она и где она и что перед ней делается. Она смотрела и думала, и самые странные мысли неожиданно, без связи, мелькали в ее голове. То ей приходила мысль вскочить на рампу и пропеть ту арию, которую пела актриса, то ей хотелось зацепить веером недалеко от нее сидевшего старичка, то перегнуться к Элен и защекотать ее.
В одну из минут, когда на сцене всё затихло, ожидая начала арии, скрипнула входная дверь партера, на той стороне где была ложа Ростовых, и зазвучали шаги запоздавшего мужчины. «Вот он Курагин!» прошептал Шиншин. Графиня Безухова улыбаясь обернулась к входящему. Наташа посмотрела по направлению глаз графини Безуховой и увидала необыкновенно красивого адъютанта, с самоуверенным и вместе учтивым видом подходящего к их ложе. Это был Анатоль Курагин, которого она давно видела и заметила на петербургском бале. Он был теперь в адъютантском мундире с одной эполетой и эксельбантом. Он шел сдержанной, молодецкой походкой, которая была бы смешна, ежели бы он не был так хорош собой и ежели бы на прекрасном лице не было бы такого выражения добродушного довольства и веселия. Несмотря на то, что действие шло, он, не торопясь, слегка побрякивая шпорами и саблей, плавно и высоко неся свою надушенную красивую голову, шел по ковру коридора. Взглянув на Наташу, он подошел к сестре, положил руку в облитой перчатке на край ее ложи, тряхнул ей головой и наклонясь спросил что то, указывая на Наташу.
– Mais charmante! [Очень мила!] – сказал он, очевидно про Наташу, как не столько слышала она, сколько поняла по движению его губ. Потом он прошел в первый ряд и сел подле Долохова, дружески и небрежно толкнув локтем того Долохова, с которым так заискивающе обращались другие. Он, весело подмигнув, улыбнулся ему и уперся ногой в рампу.
– Как похожи брат с сестрой! – сказал граф. – И как хороши оба!
Шиншин вполголоса начал рассказывать графу какую то историю интриги Курагина в Москве, к которой Наташа прислушалась именно потому, что он сказал про нее charmante.
Первый акт кончился, в партере все встали, перепутались и стали ходить и выходить.
Борис пришел в ложу Ростовых, очень просто принял поздравления и, приподняв брови, с рассеянной улыбкой, передал Наташе и Соне просьбу его невесты, чтобы они были на ее свадьбе, и вышел. Наташа с веселой и кокетливой улыбкой разговаривала с ним и поздравляла с женитьбой того самого Бориса, в которого она была влюблена прежде. В том состоянии опьянения, в котором она находилась, всё казалось просто и естественно.
Голая Элен сидела подле нее и одинаково всем улыбалась; и точно так же улыбнулась Наташа Борису.
Ложа Элен наполнилась и окружилась со стороны партера самыми знатными и умными мужчинами, которые, казалось, наперерыв желали показать всем, что они знакомы с ней.
Курагин весь этот антракт стоял с Долоховым впереди у рампы, глядя на ложу Ростовых. Наташа знала, что он говорил про нее, и это доставляло ей удовольствие. Она даже повернулась так, чтобы ему виден был ее профиль, по ее понятиям, в самом выгодном положении. Перед началом второго акта в партере показалась фигура Пьера, которого еще с приезда не видали Ростовы. Лицо его было грустно, и он еще потолстел, с тех пор как его последний раз видела Наташа. Он, никого не замечая, прошел в первые ряды. Анатоль подошел к нему и стал что то говорить ему, глядя и указывая на ложу Ростовых. Пьер, увидав Наташу, оживился и поспешно, по рядам, пошел к их ложе. Подойдя к ним, он облокотился и улыбаясь долго говорил с Наташей. Во время своего разговора с Пьером, Наташа услыхала в ложе графини Безуховой мужской голос и почему то узнала, что это был Курагин. Она оглянулась и встретилась с ним глазами. Он почти улыбаясь смотрел ей прямо в глаза таким восхищенным, ласковым взглядом, что казалось странно быть от него так близко, так смотреть на него, быть так уверенной, что нравишься ему, и не быть с ним знакомой.
Во втором акте были картины, изображающие монументы и была дыра в полотне, изображающая луну, и абажуры на рампе подняли, и стали играть в басу трубы и контрабасы, и справа и слева вышло много людей в черных мантиях. Люди стали махать руками, и в руках у них было что то вроде кинжалов; потом прибежали еще какие то люди и стали тащить прочь ту девицу, которая была прежде в белом, а теперь в голубом платье. Они не утащили ее сразу, а долго с ней пели, а потом уже ее утащили, и за кулисами ударили три раза во что то металлическое, и все стали на колена и запели молитву. Несколько раз все эти действия прерывались восторженными криками зрителей.
Во время этого акта Наташа всякий раз, как взглядывала в партер, видела Анатоля Курагина, перекинувшего руку через спинку кресла и смотревшего на нее. Ей приятно было видеть, что он так пленен ею, и не приходило в голову, чтобы в этом было что нибудь дурное.
Когда второй акт кончился, графиня Безухова встала, повернулась к ложе Ростовых (грудь ее совершенно была обнажена), пальчиком в перчатке поманила к себе старого графа, и не обращая внимания на вошедших к ней в ложу, начала любезно улыбаясь говорить с ним.
– Да познакомьте же меня с вашими прелестными дочерьми, – сказала она, – весь город про них кричит, а я их не знаю.
Наташа встала и присела великолепной графине. Наташе так приятна была похвала этой блестящей красавицы, что она покраснела от удовольствия.
– Я теперь тоже хочу сделаться москвичкой, – говорила Элен. – И как вам не совестно зарыть такие перлы в деревне!
Графиня Безухая, по справедливости, имела репутацию обворожительной женщины. Она могла говорить то, чего не думала, и в особенности льстить, совершенно просто и натурально.
– Нет, милый граф, вы мне позвольте заняться вашими дочерьми. Я хоть теперь здесь не надолго. И вы тоже. Я постараюсь повеселить ваших. Я еще в Петербурге много слышала о вас, и хотела вас узнать, – сказала она Наташе с своей однообразно красивой улыбкой. – Я слышала о вас и от моего пажа – Друбецкого. Вы слышали, он женится? И от друга моего мужа – Болконского, князя Андрея Болконского, – сказала она с особенным ударением, намекая этим на то, что она знала отношения его к Наташе. – Она попросила, чтобы лучше познакомиться, позволить одной из барышень посидеть остальную часть спектакля в ее ложе, и Наташа перешла к ней.
В третьем акте был на сцене представлен дворец, в котором горело много свечей и повешены были картины, изображавшие рыцарей с бородками. В середине стояли, вероятно, царь и царица. Царь замахал правою рукою, и, видимо робея, дурно пропел что то, и сел на малиновый трон. Девица, бывшая сначала в белом, потом в голубом, теперь была одета в одной рубашке с распущенными волосами и стояла около трона. Она о чем то горестно пела, обращаясь к царице; но царь строго махнул рукой, и с боков вышли мужчины с голыми ногами и женщины с голыми ногами, и стали танцовать все вместе. Потом скрипки заиграли очень тонко и весело, одна из девиц с голыми толстыми ногами и худыми руками, отделившись от других, отошла за кулисы, поправила корсаж, вышла на середину и стала прыгать и скоро бить одной ногой о другую. Все в партере захлопали руками и закричали браво. Потом один мужчина стал в угол. В оркестре заиграли громче в цимбалы и трубы, и один этот мужчина с голыми ногами стал прыгать очень высоко и семенить ногами. (Мужчина этот был Duport, получавший 60 тысяч в год за это искусство.) Все в партере, в ложах и райке стали хлопать и кричать изо всех сил, и мужчина остановился и стал улыбаться и кланяться на все стороны. Потом танцовали еще другие, с голыми ногами, мужчины и женщины, потом опять один из царей закричал что то под музыку, и все стали петь. Но вдруг сделалась буря, в оркестре послышались хроматические гаммы и аккорды уменьшенной септимы, и все побежали и потащили опять одного из присутствующих за кулисы, и занавесь опустилась. Опять между зрителями поднялся страшный шум и треск, и все с восторженными лицами стали кричать: Дюпора! Дюпора! Дюпора! Наташа уже не находила этого странным. Она с удовольствием, радостно улыбаясь, смотрела вокруг себя.
– N'est ce pas qu'il est admirable – Duport? [Неправда ли, Дюпор восхитителен?] – сказала Элен, обращаясь к ней.
– Oh, oui, [О, да,] – отвечала Наташа.


В антракте в ложе Элен пахнуло холодом, отворилась дверь и, нагибаясь и стараясь не зацепить кого нибудь, вошел Анатоль.
– Позвольте мне вам представить брата, – беспокойно перебегая глазами с Наташи на Анатоля, сказала Элен. Наташа через голое плечо оборотила к красавцу свою хорошенькую головку и улыбнулась. Анатоль, который вблизи был так же хорош, как и издали, подсел к ней и сказал, что давно желал иметь это удовольствие, еще с Нарышкинского бала, на котором он имел удовольствие, которое не забыл, видеть ее. Курагин с женщинами был гораздо умнее и проще, чем в мужском обществе. Он говорил смело и просто, и Наташу странно и приятно поразило то, что не только не было ничего такого страшного в этом человеке, про которого так много рассказывали, но что напротив у него была самая наивная, веселая и добродушная улыбка.
Курагин спросил про впечатление спектакля и рассказал ей про то, как в прошлый спектакль Семенова играя, упала.
– А знаете, графиня, – сказал он, вдруг обращаясь к ней, как к старой давнишней знакомой, – у нас устраивается карусель в костюмах; вам бы надо участвовать в нем: будет очень весело. Все сбираются у Карагиных. Пожалуйста приезжайте, право, а? – проговорил он.
Говоря это, он не спускал улыбающихся глаз с лица, с шеи, с оголенных рук Наташи. Наташа несомненно знала, что он восхищается ею. Ей было это приятно, но почему то ей тесно и тяжело становилось от его присутствия. Когда она не смотрела на него, она чувствовала, что он смотрел на ее плечи, и она невольно перехватывала его взгляд, чтоб он уж лучше смотрел на ее глаза. Но, глядя ему в глаза, она со страхом чувствовала, что между им и ей совсем нет той преграды стыдливости, которую она всегда чувствовала между собой и другими мужчинами. Она, сама не зная как, через пять минут чувствовала себя страшно близкой к этому человеку. Когда она отворачивалась, она боялась, как бы он сзади не взял ее за голую руку, не поцеловал бы ее в шею. Они говорили о самых простых вещах и она чувствовала, что они близки, как она никогда не была с мужчиной. Наташа оглядывалась на Элен и на отца, как будто спрашивая их, что такое это значило; но Элен была занята разговором с каким то генералом и не ответила на ее взгляд, а взгляд отца ничего не сказал ей, как только то, что он всегда говорил: «весело, ну я и рад».
В одну из минут неловкого молчания, во время которых Анатоль своими выпуклыми глазами спокойно и упорно смотрел на нее, Наташа, чтобы прервать это молчание, спросила его, как ему нравится Москва. Наташа спросила и покраснела. Ей постоянно казалось, что что то неприличное она делает, говоря с ним. Анатоль улыбнулся, как бы ободряя ее.
– Сначала мне мало нравилась, потому что, что делает город приятным, ce sont les jolies femmes, [хорошенькие женщины,] не правда ли? Ну а теперь очень нравится, – сказал он, значительно глядя на нее. – Поедете на карусель, графиня? Поезжайте, – сказал он, и, протянув руку к ее букету и понижая голос, сказал: – Vous serez la plus jolie. Venez, chere comtesse, et comme gage donnez moi cette fleur. [Вы будете самая хорошенькая. Поезжайте, милая графиня, и в залог дайте мне этот цветок.]
Наташа не поняла того, что он сказал, так же как он сам, но она чувствовала, что в непонятных словах его был неприличный умысел. Она не знала, что сказать и отвернулась, как будто не слыхала того, что он сказал. Но только что она отвернулась, она подумала, что он тут сзади так близко от нее.
«Что он теперь? Он сконфужен? Рассержен? Надо поправить это?» спрашивала она сама себя. Она не могла удержаться, чтобы не оглянуться. Она прямо в глаза взглянула ему, и его близость и уверенность, и добродушная ласковость улыбки победили ее. Она улыбнулась точно так же, как и он, глядя прямо в глаза ему. И опять она с ужасом чувствовала, что между ним и ею нет никакой преграды.
Опять поднялась занавесь. Анатоль вышел из ложи, спокойный и веселый. Наташа вернулась к отцу в ложу, совершенно уже подчиненная тому миру, в котором она находилась. Всё, что происходило перед ней, уже казалось ей вполне естественным; но за то все прежние мысли ее о женихе, о княжне Марье, о деревенской жизни ни разу не пришли ей в голову, как будто всё то было давно, давно прошедшее.
В четвертом акте был какой то чорт, который пел, махая рукою до тех пор, пока не выдвинули под ним доски, и он не опустился туда. Наташа только это и видела из четвертого акта: что то волновало и мучило ее, и причиной этого волнения был Курагин, за которым она невольно следила глазами. Когда они выходили из театра, Анатоль подошел к ним, вызвал их карету и подсаживал их. Подсаживая Наташу, он пожал ей руку выше локтя. Наташа, взволнованная и красная, оглянулась на него. Он, блестя своими глазами и нежно улыбаясь, смотрел на нее.

Только приехав домой, Наташа могла ясно обдумать всё то, что с ней было, и вдруг вспомнив князя Андрея, она ужаснулась, и при всех за чаем, за который все сели после театра, громко ахнула и раскрасневшись выбежала из комнаты. – «Боже мой! Я погибла! сказала она себе. Как я могла допустить до этого?» думала она. Долго она сидела закрыв раскрасневшееся лицо руками, стараясь дать себе ясный отчет в том, что было с нею, и не могла ни понять того, что с ней было, ни того, что она чувствовала. Всё казалось ей темно, неясно и страшно. Там, в этой огромной, освещенной зале, где по мокрым доскам прыгал под музыку с голыми ногами Duport в курточке с блестками, и девицы, и старики, и голая с спокойной и гордой улыбкой Элен в восторге кричали браво, – там под тенью этой Элен, там это было всё ясно и просто; но теперь одной, самой с собой, это было непонятно. – «Что это такое? Что такое этот страх, который я испытывала к нему? Что такое эти угрызения совести, которые я испытываю теперь»? думала она.
Одной старой графине Наташа в состоянии была бы ночью в постели рассказать всё, что она думала. Соня, она знала, с своим строгим и цельным взглядом, или ничего бы не поняла, или ужаснулась бы ее признанию. Наташа одна сама с собой старалась разрешить то, что ее мучило.
«Погибла ли я для любви князя Андрея или нет? спрашивала она себя и с успокоительной усмешкой отвечала себе: Что я за дура, что я спрашиваю это? Что ж со мной было? Ничего. Я ничего не сделала, ничем не вызвала этого. Никто не узнает, и я его не увижу больше никогда, говорила она себе. Стало быть ясно, что ничего не случилось, что не в чем раскаиваться, что князь Андрей может любить меня и такою . Но какою такою ? Ах Боже, Боже мой! зачем его нет тут»! Наташа успокоивалась на мгновенье, но потом опять какой то инстинкт говорил ей, что хотя всё это и правда и хотя ничего не было – инстинкт говорил ей, что вся прежняя чистота любви ее к князю Андрею погибла. И она опять в своем воображении повторяла весь свой разговор с Курагиным и представляла себе лицо, жесты и нежную улыбку этого красивого и смелого человека, в то время как он пожал ее руку.


Анатоль Курагин жил в Москве, потому что отец отослал его из Петербурга, где он проживал больше двадцати тысяч в год деньгами и столько же долгами, которые кредиторы требовали с отца.
Отец объявил сыну, что он в последний раз платит половину его долгов; но только с тем, чтобы он ехал в Москву в должность адъютанта главнокомандующего, которую он ему выхлопотал, и постарался бы там наконец сделать хорошую партию. Он указал ему на княжну Марью и Жюли Карагину.
Анатоль согласился и поехал в Москву, где остановился у Пьера. Пьер принял Анатоля сначала неохотно, но потом привык к нему, иногда ездил с ним на его кутежи и, под предлогом займа, давал ему деньги.
Анатоль, как справедливо говорил про него Шиншин, с тех пор как приехал в Москву, сводил с ума всех московских барынь в особенности тем, что он пренебрегал ими и очевидно предпочитал им цыганок и французских актрис, с главою которых – mademoiselle Georges, как говорили, он был в близких сношениях. Он не пропускал ни одного кутежа у Данилова и других весельчаков Москвы, напролет пил целые ночи, перепивая всех, и бывал на всех вечерах и балах высшего света. Рассказывали про несколько интриг его с московскими дамами, и на балах он ухаживал за некоторыми. Но с девицами, в особенности с богатыми невестами, которые были большей частью все дурны, он не сближался, тем более, что Анатоль, чего никто не знал, кроме самых близких друзей его, был два года тому назад женат. Два года тому назад, во время стоянки его полка в Польше, один польский небогатый помещик заставил Анатоля жениться на своей дочери.
Анатоль весьма скоро бросил свою жену и за деньги, которые он условился высылать тестю, выговорил себе право слыть за холостого человека.
Анатоль был всегда доволен своим положением, собою и другими. Он был инстинктивно всем существом своим убежден в том, что ему нельзя было жить иначе, чем как он жил, и что он никогда в жизни не сделал ничего дурного. Он не был в состоянии обдумать ни того, как его поступки могут отозваться на других, ни того, что может выйти из такого или такого его поступка. Он был убежден, что как утка сотворена так, что она всегда должна жить в воде, так и он сотворен Богом так, что должен жить в тридцать тысяч дохода и занимать всегда высшее положение в обществе. Он так твердо верил в это, что, глядя на него, и другие были убеждены в этом и не отказывали ему ни в высшем положении в свете, ни в деньгах, которые он, очевидно, без отдачи занимал у встречного и поперечного.
Он не был игрок, по крайней мере никогда не желал выигрыша. Он не был тщеславен. Ему было совершенно всё равно, что бы об нем ни думали. Еще менее он мог быть повинен в честолюбии. Он несколько раз дразнил отца, портя свою карьеру, и смеялся над всеми почестями. Он был не скуп и не отказывал никому, кто просил у него. Одно, что он любил, это было веселье и женщины, и так как по его понятиям в этих вкусах не было ничего неблагородного, а обдумать то, что выходило для других людей из удовлетворения его вкусов, он не мог, то в душе своей он считал себя безукоризненным человеком, искренно презирал подлецов и дурных людей и с спокойной совестью высоко носил голову.
У кутил, у этих мужских магдалин, есть тайное чувство сознания невинности, такое же, как и у магдалин женщин, основанное на той же надежде прощения. «Ей всё простится, потому что она много любила, и ему всё простится, потому что он много веселился».
Долохов, в этом году появившийся опять в Москве после своего изгнания и персидских похождений, и ведший роскошную игорную и кутежную жизнь, сблизился с старым петербургским товарищем Курагиным и пользовался им для своих целей.
Анатоль искренно любил Долохова за его ум и удальство. Долохов, которому были нужны имя, знатность, связи Анатоля Курагина для приманки в свое игорное общество богатых молодых людей, не давая ему этого чувствовать, пользовался и забавлялся Курагиным. Кроме расчета, по которому ему был нужен Анатоль, самый процесс управления чужою волей был наслаждением, привычкой и потребностью для Долохова.
Наташа произвела сильное впечатление на Курагина. Он за ужином после театра с приемами знатока разобрал перед Долоховым достоинство ее рук, плеч, ног и волос, и объявил свое решение приволокнуться за нею. Что могло выйти из этого ухаживанья – Анатоль не мог обдумать и знать, как он никогда не знал того, что выйдет из каждого его поступка.
– Хороша, брат, да не про нас, – сказал ему Долохов.
– Я скажу сестре, чтобы она позвала ее обедать, – сказал Анатоль. – А?
– Ты подожди лучше, когда замуж выйдет…
– Ты знаешь, – сказал Анатоль, – j'adore les petites filles: [обожаю девочек:] – сейчас потеряется.
– Ты уж попался раз на petite fille [девочке], – сказал Долохов, знавший про женитьбу Анатоля. – Смотри!
– Ну уж два раза нельзя! А? – сказал Анатоль, добродушно смеясь.


Следующий после театра день Ростовы никуда не ездили и никто не приезжал к ним. Марья Дмитриевна о чем то, скрывая от Наташи, переговаривалась с ее отцом. Наташа догадывалась, что они говорили о старом князе и что то придумывали, и ее беспокоило и оскорбляло это. Она всякую минуту ждала князя Андрея, и два раза в этот день посылала дворника на Вздвиженку узнавать, не приехал ли он. Он не приезжал. Ей было теперь тяжеле, чем первые дни своего приезда. К нетерпению и грусти ее о нем присоединились неприятное воспоминание о свидании с княжной Марьей и с старым князем, и страх и беспокойство, которым она не знала причины. Ей всё казалось, что или он никогда не приедет, или что прежде, чем он приедет, с ней случится что нибудь. Она не могла, как прежде, спокойно и продолжительно, одна сама с собой думать о нем. Как только она начинала думать о нем, к воспоминанию о нем присоединялось воспоминание о старом князе, о княжне Марье и о последнем спектакле, и о Курагине. Ей опять представлялся вопрос, не виновата ли она, не нарушена ли уже ее верность князю Андрею, и опять она заставала себя до малейших подробностей воспоминающею каждое слово, каждый жест, каждый оттенок игры выражения на лице этого человека, умевшего возбудить в ней непонятное для нее и страшное чувство. На взгляд домашних, Наташа казалась оживленнее обыкновенного, но она далеко была не так спокойна и счастлива, как была прежде.
В воскресение утром Марья Дмитриевна пригласила своих гостей к обедни в свой приход Успенья на Могильцах.
– Я этих модных церквей не люблю, – говорила она, видимо гордясь своим свободомыслием. – Везде Бог один. Поп у нас прекрасный, служит прилично, так это благородно, и дьякон тоже. Разве от этого святость какая, что концерты на клиросе поют? Не люблю, одно баловство!
Марья Дмитриевна любила воскресные дни и умела праздновать их. Дом ее бывал весь вымыт и вычищен в субботу; люди и она не работали, все были празднично разряжены, и все бывали у обедни. К господскому обеду прибавлялись кушанья, и людям давалась водка и жареный гусь или поросенок. Но ни на чем во всем доме так не бывал заметен праздник, как на широком, строгом лице Марьи Дмитриевны, в этот день принимавшем неизменяемое выражение торжественности.
Когда напились кофе после обедни, в гостиной с снятыми чехлами, Марье Дмитриевне доложили, что карета готова, и она с строгим видом, одетая в парадную шаль, в которой она делала визиты, поднялась и объявила, что едет к князю Николаю Андреевичу Болконскому, чтобы объясниться с ним насчет Наташи.
После отъезда Марьи Дмитриевны, к Ростовым приехала модистка от мадам Шальме, и Наташа, затворив дверь в соседней с гостиной комнате, очень довольная развлечением, занялась примериваньем новых платьев. В то время как она, надев сметанный на живую нитку еще без рукавов лиф и загибая голову, гляделась в зеркало, как сидит спинка, она услыхала в гостиной оживленные звуки голоса отца и другого, женского голоса, который заставил ее покраснеть. Это был голос Элен. Не успела Наташа снять примериваемый лиф, как дверь отворилась и в комнату вошла графиня Безухая, сияющая добродушной и ласковой улыбкой, в темнолиловом, с высоким воротом, бархатном платье.
– Ah, ma delicieuse! [О, моя прелестная!] – сказала она красневшей Наташе. – Charmante! [Очаровательна!] Нет, это ни на что не похоже, мой милый граф, – сказала она вошедшему за ней Илье Андреичу. – Как жить в Москве и никуда не ездить? Нет, я от вас не отстану! Нынче вечером у меня m lle Georges декламирует и соберутся кое кто; и если вы не привезете своих красавиц, которые лучше m lle Georges, то я вас знать не хочу. Мужа нет, он уехал в Тверь, а то бы я его за вами прислала. Непременно приезжайте, непременно, в девятом часу. – Она кивнула головой знакомой модистке, почтительно присевшей ей, и села на кресло подле зеркала, живописно раскинув складки своего бархатного платья. Она не переставала добродушно и весело болтать, беспрестанно восхищаясь красотой Наташи. Она рассмотрела ее платья и похвалила их, похвалилась и своим новым платьем en gaz metallique, [из газа цвета металла,] которое она получила из Парижа и советовала Наташе сделать такое же.
– Впрочем, вам все идет, моя прелестная, – говорила она.
С лица Наташи не сходила улыбка удовольствия. Она чувствовала себя счастливой и расцветающей под похвалами этой милой графини Безуховой, казавшейся ей прежде такой неприступной и важной дамой, и бывшей теперь такой доброй с нею. Наташе стало весело и она чувствовала себя почти влюбленной в эту такую красивую и такую добродушную женщину. Элен с своей стороны искренно восхищалась Наташей и желала повеселить ее. Анатоль просил ее свести его с Наташей, и для этого она приехала к Ростовым. Мысль свести брата с Наташей забавляла ее.
Несмотря на то, что прежде у нее была досада на Наташу за то, что она в Петербурге отбила у нее Бориса, она теперь и не думала об этом, и всей душой, по своему, желала добра Наташе. Уезжая от Ростовых, она отозвала в сторону свою protegee.
– Вчера брат обедал у меня – мы помирали со смеху – ничего не ест и вздыхает по вас, моя прелесть. Il est fou, mais fou amoureux de vous, ma chere. [Он сходит с ума, но сходит с ума от любви к вам, моя милая.]
Наташа багрово покраснела услыхав эти слова.
– Как краснеет, как краснеет, ma delicieuse! [моя прелесть!] – проговорила Элен. – Непременно приезжайте. Si vous aimez quelqu'un, ma delicieuse, ce n'est pas une raison pour se cloitrer. Si meme vous etes promise, je suis sure que votre рromis aurait desire que vous alliez dans le monde en son absence plutot que de deperir d'ennui. [Из того, что вы любите кого нибудь, моя прелестная, никак не следует жить монашенкой. Даже если вы невеста, я уверена, что ваш жених предпочел бы, чтобы вы в его отсутствии выезжали в свет, чем погибали со скуки.]
«Стало быть она знает, что я невеста, стало быть и oни с мужем, с Пьером, с этим справедливым Пьером, думала Наташа, говорили и смеялись про это. Стало быть это ничего». И опять под влиянием Элен то, что прежде представлялось страшным, показалось простым и естественным. «И она такая grande dame, [важная барыня,] такая милая и так видно всей душой любит меня, думала Наташа. И отчего не веселиться?» думала Наташа, удивленными, широко раскрытыми глазами глядя на Элен.
К обеду вернулась Марья Дмитриевна, молчаливая и серьезная, очевидно понесшая поражение у старого князя. Она была еще слишком взволнована от происшедшего столкновения, чтобы быть в силах спокойно рассказать дело. На вопрос графа она отвечала, что всё хорошо и что она завтра расскажет. Узнав о посещении графини Безуховой и приглашении на вечер, Марья Дмитриевна сказала:
– С Безуховой водиться я не люблю и не посоветую; ну, да уж если обещала, поезжай, рассеешься, – прибавила она, обращаясь к Наташе.


Граф Илья Андреич повез своих девиц к графине Безуховой. На вечере было довольно много народу. Но всё общество было почти незнакомо Наташе. Граф Илья Андреич с неудовольствием заметил, что всё это общество состояло преимущественно из мужчин и дам, известных вольностью обращения. M lle Georges, окруженная молодежью, стояла в углу гостиной. Было несколько французов и между ними Метивье, бывший, со времени приезда Элен, домашним человеком у нее. Граф Илья Андреич решился не садиться за карты, не отходить от дочерей и уехать как только кончится представление Georges.
Анатоль очевидно у двери ожидал входа Ростовых. Он, тотчас же поздоровавшись с графом, подошел к Наташе и пошел за ней. Как только Наташа его увидала, тоже как и в театре, чувство тщеславного удовольствия, что она нравится ему и страха от отсутствия нравственных преград между ею и им, охватило ее. Элен радостно приняла Наташу и громко восхищалась ее красотой и туалетом. Вскоре после их приезда, m lle Georges вышла из комнаты, чтобы одеться. В гостиной стали расстанавливать стулья и усаживаться. Анатоль подвинул Наташе стул и хотел сесть подле, но граф, не спускавший глаз с Наташи, сел подле нее. Анатоль сел сзади.
M lle Georges с оголенными, с ямочками, толстыми руками, в красной шали, надетой на одно плечо, вышла в оставленное для нее пустое пространство между кресел и остановилась в ненатуральной позе. Послышался восторженный шопот. M lle Georges строго и мрачно оглянула публику и начала говорить по французски какие то стихи, где речь шла о ее преступной любви к своему сыну. Она местами возвышала голос, местами шептала, торжественно поднимая голову, местами останавливалась и хрипела, выкатывая глаза.
– Adorable, divin, delicieux! [Восхитительно, божественно, чудесно!] – слышалось со всех сторон. Наташа смотрела на толстую Georges, но ничего не слышала, не видела и не понимала ничего из того, что делалось перед ней; она только чувствовала себя опять вполне безвозвратно в том странном, безумном мире, столь далеком от прежнего, в том мире, в котором нельзя было знать, что хорошо, что дурно, что разумно и что безумно. Позади ее сидел Анатоль, и она, чувствуя его близость, испуганно ждала чего то.
После первого монолога всё общество встало и окружило m lle Georges, выражая ей свой восторг.
– Как она хороша! – сказала Наташа отцу, который вместе с другими встал и сквозь толпу подвигался к актрисе.
– Я не нахожу, глядя на вас, – сказал Анатоль, следуя за Наташей. Он сказал это в такое время, когда она одна могла его слышать. – Вы прелестны… с той минуты, как я увидал вас, я не переставал….
– Пойдем, пойдем, Наташа, – сказал граф, возвращаясь за дочерью. – Как хороша!
Наташа ничего не говоря подошла к отцу и вопросительно удивленными глазами смотрела на него.
После нескольких приемов декламации m lle Georges уехала и графиня Безухая попросила общество в залу.
Граф хотел уехать, но Элен умоляла не испортить ее импровизированный бал. Ростовы остались. Анатоль пригласил Наташу на вальс и во время вальса он, пожимая ее стан и руку, сказал ей, что она ravissante [обворожительна] и что он любит ее. Во время экосеза, который она опять танцовала с Курагиным, когда они остались одни, Анатоль ничего не говорил ей и только смотрел на нее. Наташа была в сомнении, не во сне ли она видела то, что он сказал ей во время вальса. В конце первой фигуры он опять пожал ей руку. Наташа подняла на него испуганные глаза, но такое самоуверенно нежное выражение было в его ласковом взгляде и улыбке, что она не могла глядя на него сказать того, что она имела сказать ему. Она опустила глаза.
– Не говорите мне таких вещей, я обручена и люблю другого, – проговорила она быстро… – Она взглянула на него. Анатоль не смутился и не огорчился тем, что она сказала.
– Не говорите мне про это. Что мне зa дело? – сказал он. – Я говорю, что безумно, безумно влюблен в вас. Разве я виноват, что вы восхитительны? Нам начинать.
Наташа, оживленная и тревожная, широко раскрытыми, испуганными глазами смотрела вокруг себя и казалась веселее чем обыкновенно. Она почти ничего не помнила из того, что было в этот вечер. Танцовали экосез и грос фатер, отец приглашал ее уехать, она просила остаться. Где бы она ни была, с кем бы ни говорила, она чувствовала на себе его взгляд. Потом она помнила, что попросила у отца позволения выйти в уборную оправить платье, что Элен вышла за ней, говорила ей смеясь о любви ее брата и что в маленькой диванной ей опять встретился Анатоль, что Элен куда то исчезла, они остались вдвоем и Анатоль, взяв ее за руку, нежным голосом сказал:
– Я не могу к вам ездить, но неужели я никогда не увижу вас? Я безумно люблю вас. Неужели никогда?… – и он, заслоняя ей дорогу, приближал свое лицо к ее лицу.
Блестящие, большие, мужские глаза его так близки были от ее глаз, что она не видела ничего кроме этих глаз.
– Натали?! – прошептал вопросительно его голос, и кто то больно сжимал ее руки.
– Натали?!
«Я ничего не понимаю, мне нечего говорить», сказал ее взгляд.
Горячие губы прижались к ее губам и в ту же минуту она почувствовала себя опять свободною, и в комнате послышался шум шагов и платья Элен. Наташа оглянулась на Элен, потом, красная и дрожащая, взглянула на него испуганно вопросительно и пошла к двери.
– Un mot, un seul, au nom de Dieu, [Одно слово, только одно, ради Бога,] – говорил Анатоль.
Она остановилась. Ей так нужно было, чтобы он сказал это слово, которое бы объяснило ей то, что случилось и на которое она бы ему ответила.
– Nathalie, un mot, un seul, – всё повторял он, видимо не зная, что сказать и повторял его до тех пор, пока к ним подошла Элен.
Элен вместе с Наташей опять вышла в гостиную. Не оставшись ужинать, Ростовы уехали.
Вернувшись домой, Наташа не спала всю ночь: ее мучил неразрешимый вопрос, кого она любила, Анатоля или князя Андрея. Князя Андрея она любила – она помнила ясно, как сильно она любила его. Но Анатоля она любила тоже, это было несомненно. «Иначе, разве бы всё это могло быть?» думала она. «Ежели я могла после этого, прощаясь с ним, улыбкой ответить на его улыбку, ежели я могла допустить до этого, то значит, что я с первой минуты полюбила его. Значит, он добр, благороден и прекрасен, и нельзя было не полюбить его. Что же мне делать, когда я люблю его и люблю другого?» говорила она себе, не находя ответов на эти страшные вопросы.


Пришло утро с его заботами и суетой. Все встали, задвигались, заговорили, опять пришли модистки, опять вышла Марья Дмитриевна и позвали к чаю. Наташа широко раскрытыми глазами, как будто она хотела перехватить всякий устремленный на нее взгляд, беспокойно оглядывалась на всех и старалась казаться такою же, какою она была всегда.
После завтрака Марья Дмитриевна (это было лучшее время ее), сев на свое кресло, подозвала к себе Наташу и старого графа.
– Ну с, друзья мои, теперь я всё дело обдумала и вот вам мой совет, – начала она. – Вчера, как вы знаете, была я у князя Николая; ну с и поговорила с ним…. Он кричать вздумал. Да меня не перекричишь! Я всё ему выпела!
– Да что же он? – спросил граф.
– Он то что? сумасброд… слышать не хочет; ну, да что говорить, и так мы бедную девочку измучили, – сказала Марья Дмитриевна. – А совет мой вам, чтобы дела покончить и ехать домой, в Отрадное… и там ждать…
– Ах, нет! – вскрикнула Наташа.
– Нет, ехать, – сказала Марья Дмитриевна. – И там ждать. – Если жених теперь сюда приедет – без ссоры не обойдется, а он тут один на один с стариком всё переговорит и потом к вам приедет.
Илья Андреич одобрил это предложение, тотчас поняв всю разумность его. Ежели старик смягчится, то тем лучше будет приехать к нему в Москву или Лысые Горы, уже после; если нет, то венчаться против его воли можно будет только в Отрадном.
– И истинная правда, – сказал он. – Я и жалею, что к нему ездил и ее возил, – сказал старый граф.
– Нет, чего ж жалеть? Бывши здесь, нельзя было не сделать почтения. Ну, а не хочет, его дело, – сказала Марья Дмитриевна, что то отыскивая в ридикюле. – Да и приданое готово, чего вам еще ждать; а что не готово, я вам перешлю. Хоть и жалко мне вас, а лучше с Богом поезжайте. – Найдя в ридикюле то, что она искала, она передала Наташе. Это было письмо от княжны Марьи. – Тебе пишет. Как мучается, бедняжка! Она боится, чтобы ты не подумала, что она тебя не любит.
– Да она и не любит меня, – сказала Наташа.
– Вздор, не говори, – крикнула Марья Дмитриевна.
– Никому не поверю; я знаю, что не любит, – смело сказала Наташа, взяв письмо, и в лице ее выразилась сухая и злобная решительность, заставившая Марью Дмитриевну пристальнее посмотреть на нее и нахмуриться.
– Ты, матушка, так не отвечай, – сказала она. – Что я говорю, то правда. Напиши ответ.
Наташа не отвечала и пошла в свою комнату читать письмо княжны Марьи.
Княжна Марья писала, что она была в отчаянии от происшедшего между ними недоразумения. Какие бы ни были чувства ее отца, писала княжна Марья, она просила Наташу верить, что она не могла не любить ее как ту, которую выбрал ее брат, для счастия которого она всем готова была пожертвовать.
«Впрочем, писала она, не думайте, чтобы отец мой был дурно расположен к вам. Он больной и старый человек, которого надо извинять; но он добр, великодушен и будет любить ту, которая сделает счастье его сына». Княжна Марья просила далее, чтобы Наташа назначила время, когда она может опять увидеться с ней.
Прочтя письмо, Наташа села к письменному столу, чтобы написать ответ: «Chere princesse», [Дорогая княжна,] быстро, механически написала она и остановилась. «Что ж дальше могла написать она после всего того, что было вчера? Да, да, всё это было, и теперь уж всё другое», думала она, сидя над начатым письмом. «Надо отказать ему? Неужели надо? Это ужасно!»… И чтоб не думать этих страшных мыслей, она пошла к Соне и с ней вместе стала разбирать узоры.
После обеда Наташа ушла в свою комнату, и опять взяла письмо княжны Марьи. – «Неужели всё уже кончено? подумала она. Неужели так скоро всё это случилось и уничтожило всё прежнее»! Она во всей прежней силе вспоминала свою любовь к князю Андрею и вместе с тем чувствовала, что любила Курагина. Она живо представляла себя женою князя Андрея, представляла себе столько раз повторенную ее воображением картину счастия с ним и вместе с тем, разгораясь от волнения, представляла себе все подробности своего вчерашнего свидания с Анатолем.
«Отчего же бы это не могло быть вместе? иногда, в совершенном затмении, думала она. Тогда только я бы была совсем счастлива, а теперь я должна выбрать и ни без одного из обоих я не могу быть счастлива. Одно, думала она, сказать то, что было князю Андрею или скрыть – одинаково невозможно. А с этим ничего не испорчено. Но неужели расстаться навсегда с этим счастьем любви князя Андрея, которым я жила так долго?»
– Барышня, – шопотом с таинственным видом сказала девушка, входя в комнату. – Мне один человек велел передать. Девушка подала письмо. – Только ради Христа, – говорила еще девушка, когда Наташа, не думая, механическим движением сломала печать и читала любовное письмо Анатоля, из которого она, не понимая ни слова, понимала только одно – что это письмо было от него, от того человека, которого она любит. «Да она любит, иначе разве могло бы случиться то, что случилось? Разве могло бы быть в ее руке любовное письмо от него?»
Трясущимися руками Наташа держала это страстное, любовное письмо, сочиненное для Анатоля Долоховым, и, читая его, находила в нем отголоски всего того, что ей казалось, она сама чувствовала.
«Со вчерашнего вечера участь моя решена: быть любимым вами или умереть. Мне нет другого выхода», – начиналось письмо. Потом он писал, что знает про то, что родные ее не отдадут ее ему, Анатолю, что на это есть тайные причины, которые он ей одной может открыть, но что ежели она его любит, то ей стоит сказать это слово да , и никакие силы людские не помешают их блаженству. Любовь победит всё. Он похитит и увезет ее на край света.
«Да, да, я люблю его!» думала Наташа, перечитывая в двадцатый раз письмо и отыскивая какой то особенный глубокий смысл в каждом его слове.
В этот вечер Марья Дмитриевна ехала к Архаровым и предложила барышням ехать с нею. Наташа под предлогом головной боли осталась дома.


Вернувшись поздно вечером, Соня вошла в комнату Наташи и, к удивлению своему, нашла ее не раздетою, спящею на диване. На столе подле нее лежало открытое письмо Анатоля. Соня взяла письмо и стала читать его.
Она читала и взглядывала на спящую Наташу, на лице ее отыскивая объяснения того, что она читала, и не находила его. Лицо было тихое, кроткое и счастливое. Схватившись за грудь, чтобы не задохнуться, Соня, бледная и дрожащая от страха и волнения, села на кресло и залилась слезами.
«Как я не видала ничего? Как могло это зайти так далеко? Неужели она разлюбила князя Андрея? И как могла она допустить до этого Курагина? Он обманщик и злодей, это ясно. Что будет с Nicolas, с милым, благородным Nicolas, когда он узнает про это? Так вот что значило ее взволнованное, решительное и неестественное лицо третьего дня, и вчера, и нынче, думала Соня; но не может быть, чтобы она любила его! Вероятно, не зная от кого, она распечатала это письмо. Вероятно, она оскорблена. Она не может этого сделать!»
Соня утерла слезы и подошла к Наташе, опять вглядываясь в ее лицо.
– Наташа! – сказала она чуть слышно.
Наташа проснулась и увидала Соню.
– А, вернулась?
И с решительностью и нежностью, которая бывает в минуты пробуждения, она обняла подругу, но заметив смущение на лице Сони, лицо Наташи выразило смущение и подозрительность.
– Соня, ты прочла письмо? – сказала она.
– Да, – тихо сказала Соня.
Наташа восторженно улыбнулась.
– Нет, Соня, я не могу больше! – сказала она. – Я не могу больше скрывать от тебя. Ты знаешь, мы любим друг друга!… Соня, голубчик, он пишет… Соня…
Соня, как бы не веря своим ушам, смотрела во все глаза на Наташу.
– А Болконский? – сказала она.
– Ах, Соня, ах коли бы ты могла знать, как я счастлива! – сказала Наташа. – Ты не знаешь, что такое любовь…
– Но, Наташа, неужели то всё кончено?
Наташа большими, открытыми глазами смотрела на Соню, как будто не понимая ее вопроса.
– Что ж, ты отказываешь князю Андрею? – сказала Соня.
– Ах, ты ничего не понимаешь, ты не говори глупости, ты слушай, – с мгновенной досадой сказала Наташа.
– Нет, я не могу этому верить, – повторила Соня. – Я не понимаю. Как же ты год целый любила одного человека и вдруг… Ведь ты только три раза видела его. Наташа, я тебе не верю, ты шалишь. В три дня забыть всё и так…