Забрало

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Забрало — подвижная часть шлема, которая служит защитой лица и глаз. Забрала примерно в XIV веке стали частью рыцарских доспехов. Некоторые современные шлемы тоже имеют забрала, например шлемы для мотоциклистов или рабочие шлемы.





История

В своём современном значении слово англ. visor/фр. visiere/нем. visier означает, как забрало, так и козырёк, а в средневековом значении означало наносник. Подобное изменение значения слова является отражением эволюции этой детали доспеха, которая изначально представляла собой увеличенный наносник, а затем превратившись в полную защиту лица, деградировало до козырька. Примером раннего нем. visier является нем. klappvisier (XIV век), подобно наноснику крепящийся не побокам, а сверху. Примером позднего нем. visier является нем. visier у ландскнехтского нем. Sturmhaube (XVI век), аналогичный верхнему забралу шлема с двойным забралом, но не имеющий нижней половины, оставляя тем самым открытым лицо и предоставляя хороший обзор. Что любопытно, в XVII веке, у шлемов польских гусар польск. Kapalin, при наличии настоящего козырька, наносник вновь начал расти эволюционируя в забрало (этот процесс был выходом доспехов из употребления).

Предпосылки к появлению забрала

При рассмотрении региональных различий между позднесредневековыми доспехами Европы и Азии бросается в глаза то, что для Азии характерны открытые шлемы обеспечивающие хороший обзор, в то время как в позднесредневековой Европе открытые шлемы были популярны у лучников и арбалетчиков, а рыцари предпочитали закрытые глухие шлемы с защитой в ущерб обзору. Что объясняется тем, что в Азии всадник, вне зависимости от степени его благородства, всегда был вооружён луком, более того нередко именно лук считался главным оружием всадника[1], и потому для всадника хороший обзор был критически важен.

В Европе же основным оружием всадника считался отнюдь не лук, и стрельба с коня была характерна лишь для таких окраин Европы, как Венгрия, а основной тактикой был таранный удар копьём с разбега, с последующим вступлением в ближний бой. При этом, было бы сильным упрощением сказать, что для рыцаря хороший обзор был неважен, так как в ближнем бою (при фехтовании) хороший обзор был всё же очень желателен, в то время как при нанесении таранного удара можно было позволить обойтись без хорошего обзора. И потому рыцарь XIII века, наносил таранный удар будучи одет в глухой горшковый шлем (известный как «ведро»), а при вступлении в ближний бой нередко это шлем скидывал (для чего его крепили цепями, в начале просто к поясу, затем к бригантине). И если в начале XIII века рыцарь скинув шлем оставался лишь в кольчужном капюшоне — с очень хорошим обзором, но с хлипкой защитой. В конце XIII века, рыцарь скинув горшковый шлем, оставался уже не в кольчужном капюшоне, а в полноценном шлеме с хорошим обзором именуемом бацинет. Но увы, система из двух шлемов была столь же надёжной, сколь и тяжёлой, да и то скидывать, то надевать в горячке боя тяжёлый горшковый шлем было не очень удобно. Кроме того защита лица, которую давал ранний бацинет ограничивалась лишь наносником и бармицей. Что пытались скомпенсировать крепя бармицу непосредственно к нижнему краю наносника, да и сам наносник старались делать широким. Кроме-того для удобства наносник имел крепление позволяющее при непристёгнутой бармице откидывать его (наносник) вверх, а при пристёгнутой отстёгивать наносник, так что он свисал на груди на бармице.

XIV Век

Если не считать спорного флорентийского рельефа (см. ниже), по поводу которого нет единодушного мнения экспертов, наиболее ранним, и несомненно достоверно ранним типом (по креплению) забрала является нем. Klappvisier, имевший крепление идентичное креплению наносника. Большая часть, дошедших до наших дней, забрал этого типа (по форме) относится к типу нем. Hundsgugel. Термин нем. Klappvisier, относится только к определённому типу крепления забрала, и не относится к его форме. А термин нем. Hundsgugel (дословно «собачий капюшон», из-за соответствующих форм забрала и шлема (см. нем. Gugel))[2]), относится только форме забрала, и означает забрало в форме конуса или пирамиды с выступающими глазницами. При этом, многие нем. Hundsgugel, имеют крепление не сверху, а по-бокам — не относясь тем самым к типу нем. Klappvisier. Что касается забрал типа нем. Klappvisier, то они могут иметь округлую (неостроносую) форму забрала.

Остроносая форма (нем. Hundsgugel), возникла несколько позже округлой, и набрала большую популярность благодаря тому, что с неё хорошо соскальзывает колющий удар в лицо. А чтобы соскользнувший удар случайно не соскользнул в глаз, глазницы худсгугеля делали довольно выступающими. Нередко снизу хундсгугеля делались щели для дыхания повторявшие своей формой глазницы, для дыхания также служила перфорация носа забрала. При этом, левую половину обычно не перфорировали, так как при копейной сшибке удар чаще приходился именно на левую половину. Некоторые образцы шлемов имеют зубчатые края глазниц, что связанно с желанием найти компромисс между защитой и обзором.

Несмотря на свои удобства, бацинет с забралом не смог вытеснить горшковый шлем, так как горшковый шлем к тому времени уже прочно ассоциировался с рыцарством (все прочие этот шлем из-за скверного обзора не носили), и потому продолжал использоваться, правда, не столько в бою, сколько на турнирах. Именно продолжающееся использование горшковых шлемов, послужило причиной того, что крепление нем. Klappvisier, почти целый век сосуществовало с более практичным креплением — по-бокам. Так как нем. Klappvisier позволял, заменив забрало на наносник, надеть тот же самый бацинет под большой шлем. Наибольшей популярностью нем. Klappvisier пользовался в Священной Римской империи, в то время как в Италии он был не столь популярен.

Что касается спорного флорентийского рельефа, то он относясь к началу XIV века, изображает рыцаря одетого в сахарную голову (разновидность горшкового шлема, похожего формой не на ведро, а на сахарную голову с заострённой макушкой), имеющему нечто очень похожее на забрало с шарнирным креплением по бокам. Поскольку ни одного подобного шлема до нас не дошло, а сам шлем на фоне бацинетов с нем. Klappvisier выглядит опережающим время, то среди экспертов не сложилось единого мнения, о возможности наличия забрала у сахарной головы.

конец XIV Века — первая половина XV Века

В конеце XIV века бацинет обзавёлся наподбородником и увеличился в размерах приобретя тем самым опору на плечи, позволяющую лучше держать удар, проэволюционировав тем самым в гранд-бацинет. Забрало в начале сохранило остроносую форму нем. Hundsgugel, но затем округлилось, несколько приблизившись к лицу. Поскольку гранд-бацинет (бувально «большой бацинет») уже не надевался под град-хелм (буквально «большой шлем» — поздняя разновидность горшкового шлема имеющая опору на плечи), даже на турнирах, то отпала надобность в креплении типа нем. Klappvisier. Кроме того, сам гранд-бацинет оказался настолько удачен, что стал использоваться в турнирах, а вариант гранд-бацинета, использовавшийся для турнира на булавах, обзавёлся специфически турнирным забралом в виде решётки. И именно турнирная разновидность гранд-бацинета успешно дожила до заката турниров и рыцарства.

вторая половина XV Века

Характерной особенностью шлемов XV века было широкое использование наподбородников, которые использовались как со шлемами имеющими забрала, так и со шлемами, их не имеющими. И в том, и в другом случае наподбородник был большим и закрывал не только горло, но и нижнюю половину лица, порой доходя до глаз, фактически беря на себя часть функций забрала, что было полезно не только при отсутствии у шлема забрала, но и при его наличии, так как позволяло в случае надобности увеличивать обзор, не опасаясь ранений в лицо. Кроме того, в появившихся в то время шлемах типа армет (наиболее популярных в Италии), лицо при открытом забрале частично прикрывалось, ещё и нащёчниками, даже при ненадетом наподброднике. Необходимость надевать вместе с арметом наподбородник, дублирующий функции как нащёчников, так и забрала, была связанна с тем, что тогда арметы ещё не имели собственной защиты горла, которую и обеспечивал наподбродник.

В связи с тем, что лицо было хорошо защищено большим наподбородником, помимо больших забрал, бравших на себя ещё и функции налобника (дополнительной пластины увеличивавшей прочность шлема в районе лба), имели хождение также и довольно узкие забрала, прикрывающие не столько всё лицо, сколько только глаза — ведь остальная часть лица была закрыта наподбродником. Встречалось так же так называемое «неподвижное забрало», представлявшее собой узкую щель (или пару щелей) в шлеме без забрала, «открывалось» такое забрало сдвиганием шлема на затылок, для чего такой шлем, как правило, имел удлинённый назатыльник, ложившийся в этом случае на шею.

Конец XV века — начало XVI века

Этот период отмечен появлением максимилиановского доспеха, с которым связано появление целого ряда «необычных» шлемов и забрал.

Одновременно, армет обретает классическую конструкцию.

XVI Век

В 20-х годах XVI века появился венец эволюции забрал — двойное забрало, состоящее из верхнего и нижнего, позволяя тем самым легко и быстро регулировать степень защищённости и обзора. В случае необходимости можно было опустить оба забрала, максимизируя защиту, можно было поднять оба открывая лицо (не возясь с отстёгиванием наподбородника), а можно было поднять верхнее забрало при опущенном нижнем — получая хороший обзор при хорошей защите.

В 30-х годах XVI века появился бургоньет, при котором была не только достигнута новая вершина в эволюции забрал — англ. falling buff (от итал. buffa), но и произошла деградация забрала в козырёк. Что было связанно с распространением ручного огнестрельного оружия (Речь именно о массовом ручном оружии, само огнестрельное оружие (в виде пушек) появилось на два века раньше) в кавалерии, вплоть до того, что даже рыцари (а не только появившиеся в то время рейтары и кирасиры) стали носить пистолеты, сделав тем самым хороший обзор критическим.

Сегодня

Современные забрала изготавливаются из органического стекла.

В лесном хозяйстве защитные забрала часто состоят из узких решёток, которые носятся перед лицом для защиты от осколков и сучьев.

Источники

  • W. Boeheim «Handbuch der Waffenkunde. Das Waffenwesen in seiner historischen Entwicklung vom Beginn des Mittelalters bis zum Ende des 18 Jahrhunders» Leipzig 1890
  • Ewart Oakeshott «European Weapons and Armour. From Renaissance to the Industrial Revolution» ISBN 0-85115-789-0
  • [slovari.yandex.ru/dict/encsym/article/SYM/sym-0234.htm slovari.yandex.ru](недоступная ссылка с 14-06-2016 (2872 дня))

Напишите отзыв о статье "Забрало"

Примечания

  1. Например, путь самурая до появления огнестрельного оружия назывался «путь лука и стрелы»
  2. Что любопытно, английское название англ. hound skull — «череп гончей» является калькой с немецкого, а в игре Stronghold персонаж в таком шлеме получил прозвище «Крыса».
  3. и то и другое называется visor

См. также

Отрывок, характеризующий Забрало

Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.
Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
Граф Илья Андреич в 1809 м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.
В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему то смеявшуюся и веселившуюся между другой молодой половиной общества, всё спрашивал себя: «о чем она думает? Чему она так рада!».
Вечером оставшись один на новом месте, он долго не мог заснуть. Он читал, потом потушил свечу и опять зажег ее. В комнате с закрытыми изнутри ставнями было жарко. Он досадовал на этого глупого старика (так он называл Ростова), который задержал его, уверяя, что нужные бумаги в городе, не доставлены еще, досадовал на себя за то, что остался.
Князь Андрей встал и подошел к окну, чтобы отворить его. Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто он настороже у окна давно ждал этого, ворвался в комнату. Он отворил окно. Ночь была свежая и неподвижно светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо освещенных с другой стороны. Под деревами была какая то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево, с ярко белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном, весеннем небе. Князь Андрей облокотился на окно и глаза его остановились на этом небе.
Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.
– Только еще один раз, – сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей.
– Да когда же ты спать будешь? – отвечал другой голос.
– Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз…
Два женские голоса запели какую то музыкальную фразу, составлявшую конец чего то.
– Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец.
– Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.
– Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что то отвечала.
– Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так!
– Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.


На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»

Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.
– Mon cher, [Дорогой мой,] – бывало скажет входя в такую минуту княжна Марья, – Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.
– Ежели бы было тепло, – в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, – то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не то чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.


Князь Андрей приехал в Петербург в августе 1809 года. Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов. В этом самом августе, государь, ехав в коляске, был вывален, повредил себе ногу, и оставался в Петергофе три недели, видаясь ежедневно и исключительно со Сперанским. В это время готовились не только два столь знаменитые и встревожившие общество указа об уничтожении придворных чинов и об экзаменах на чины коллежских асессоров и статских советников, но и целая государственная конституция, долженствовавшая изменить существующий судебный, административный и финансовый порядок управления России от государственного совета до волостного правления. Теперь осуществлялись и воплощались те неясные, либеральные мечтания, с которыми вступил на престол император Александр, и которые он стремился осуществить с помощью своих помощников Чарторижского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам шутя называл comite du salut publique. [комитет общественного спасения.]
Теперь всех вместе заменил Сперанский по гражданской части и Аракчеев по военной. Князь Андрей вскоре после приезда своего, как камергер, явился ко двору и на выход. Государь два раза, встретив его, не удостоил его ни одним словом. Князю Андрею всегда еще прежде казалось, что он антипатичен государю, что государю неприятно его лицо и всё существо его. В сухом, отдаляющем взгляде, которым посмотрел на него государь, князь Андрей еще более чем прежде нашел подтверждение этому предположению. Придворные объяснили князю Андрею невнимание к нему государя тем, что Его Величество был недоволен тем, что Болконский не служил с 1805 года.
«Я сам знаю, как мы не властны в своих симпатиях и антипатиях, думал князь Андрей, и потому нечего думать о том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя». Он передал о своей записке старому фельдмаршалу, другу отца. Фельдмаршал, назначив ему час, ласково принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что он имеет явиться к военному министру, графу Аракчееву.