Завиш из Фалькенштейна

Завиш из Фалькенштейна чеш. Záviš z Falkenštejna<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Королева Кунгута и Завиш из Фалькенштейна</td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Смерть:	Глубока над Влтавой
Династия:	Витковичи из Крумлова
Имя при рождении:	Завиш из Крумлова
Отец:	Будивой I из Крумлова (ум. ок. 1272)
Мать:	Перхта из Фалькенштейна
Супруга:	2-я супруга-Кунигунда Славонская
Дети:	Ян из Фалькенштейна

Завиш из Крумлова или Завиш из Фалькенштейна (чеш. Záviš z Falkenštejna, около 1250 — 24 августа 1290, Глубока-над-Влтавой) — чешский рыцарь, второй муж королевы Чехии Кунгуты Галицкой.

Биография

Завиш происходил из влиятельного рода Витковичей из Крумлова, ветви феодального клана Витковичей, владевшего Чешским-Крумловом. В молодости Завиш был бургграфом Крумловского замка и на гербе носил изображение зелёной крумловской розы из пяти лепестков на серебряном поле, который, в память о родовом гнезде своей матери — баварском Фалькенштейне — украсил изображением сокола (название Фалькенштейн переводится с немецкого как Соколий утёс), соответственно изменив и своё имя-титул Завиш из Крумлова на Завиш из Фалькенштейна.

Род Витковичей имел большое влияние при дворе чешских королей, но их отношения с королевским семейством испортились, когда король Пржемысл Отакар II основал рядом с Крумловским замком монастырь Трнова (позднее известный как Златокорунский монастырь) и наделил его обширными земельными наделами вдоль чешско-австрийской границы. Витковичи посчитали это незаконным вторжением в пределы их вотчины и в 1276—1277 взбунтовались. Завиш напал на монастырь и сжег его дотла, после чего Витковичи вынуждены были бежать и искать защиты от гнева Отакара у императора Священной Римской империи Рудольфа Габсбургского.

После гибели Отакара II в битве у Сухих Крут его жена Кунгута Галицкая попросила Оттона V, маркграфа Бранденбургского, учинить опеку над ней и её сыном Вацлавом. В 1279 они поселились в замке Бездез у их влиятельного родственника, который удерживал их на положении заложников. Кунигунде удалось бежать и скрыться в Опавской земле в своём вдовьем замке в Градце-над-Моравици.

Знакомство с Кунгутой и карьера

Завиш из Фалькенштейна прибыл в Градец-над-Моравици и предложил королеве свою помощь. К этому времени он был вдовцом. Имя и личность его покойной жены неизвестны. От этого брака Завиш имел дочь, позже вышедшую замуж за Гинка Крушину из Лихтенберка.

Подробное свидетельство о встрече Кунгуты с Завишем оставила одна из известнейших средневековых чешских хроник (Chronicon Aulae regiae) — збраславская хроника:

«В дни эти пан некий из Чехии по имени Завиш, оного король Отакар по винам его осуждением к изгнанию покарати дал и всяких домашних его вирой вечного изгнания неотзывно от дома отказал. Оный, после смерти Отакаровой, королеву Кунгуту, на Мораве пребывавшую, повстречал, не так в службах охотнейший, ако в беседах довереннейший над другими рыцари быти почал. Чаял же, что места своего снова уймет и грады свои легко назад добудет, если у королевы милости близкого приятельства добьется. Всяко, нетрудно меняется мысль женская, и королева, уловками его чародейства, сильно его любить стала, простив ему от сердца то, чем против короля провинился, поставила его над другими в дружине своей».

В 1281 году королева назначила Завиша бургграфом замка Градец-над-Моравици. В том же году у них родился сын Ян, прозванный Йешек. После возвращения в Чехию молодого короля Вацлава Завиш смог добиться его расположения и стал ему вторым отцом.

Под влиянием Завиши были отстранены от государственного управления прежние лидеры — Тобиаш из Бехине и Пуркарт из Яновиц, которых он заменил своими родственниками или друзьями. Брат Завиша Витек из Крумлова стал подкоморим (высшим управляющим королевских городов), другой Виткович Оир из Ломнице — высочайшим коморником, а супруг его сестры Грозната из Ужице — пражским бургграфом. Сам Фалькенштейн сосредоточил в своих руках всю власть в Чешском королевстве и был своего рода неофициальным вице-королём.

Та же хроника повествует:

«Когда король молчал, он сам говорил и сам единый решал дела всего королевства, всегда больше чем короля его боялись, он сам все устанавливал, его самоединого все слушали»

.

Фалькенштейн, прежде всего, вновь укрепил в Чехии, раздираемой распрями и бунтами и выданной на разграбление иностранным солдатам королевскую власть.

Бывший заступник Завиша император Рудольф Габсбургский, также имел планы на наследника чешской короны. Согласно ранее заключенным с Отакаром, а позднее обновленным Кунгутой договорам о брачном союзе Габсбургов и Пржемысловичами, в начале 1285 года, в городе Хеб состоялась свадьба тринадцатилетнего чешского короля Вацлава II с его ровесницей дочерью Рудольфа Габсбурга — Гутой.

Свадьба Кунгуты с Завишем

В мае того же года в Праге состоялась другая свадьба. Королева Кунгута вторично вышла замуж за своего любовника Завиша. Брачный союз был скреплен официально. По свидетельству венского летописца свадьба случилась после праздника Св. Троицы, то есть 20 мая. Своё согласие дал сам молодой король Вацлав. Как повествует Збраславская хроника:

«Завиш, обратившись к королю с медово-сладкими речами, попросил, чтобы тот ему Кунгуту в законные жены дал. Король же, ещё молодой, думая, что так годится, без труда просьбу последнего удовлетворил и мать свою, которой это тоже нравилось, следуя желаниям обоих, принародно с Завишем обручил, дабы они, что раньше в незаконном союзе сошлись, после величания (празднования) законного брака, дальше вместе по закону жили»

.

Однако супружество длилось недолго. 9 сентября 1285 г. королева умерла. Кунгута умерла, скорее всего, от туберкулеза. Как свидетельствуют летописцы, доказательством этого был слишком яркий румянец на её лице и тот факт, что от такой же болезни в 1305 году умер её сын чешский король Вацлав II.

В положении Завиша, однако, ничего не поменялось. Молодой король Вацлав II ему по прежнему доверял и видел в нём своего второго отца.

Тщеславный рыцарь через некоторое время снова стал искать себе невесту. В поисках противовеса близким взаимоотношениям Чехии с Габсбургами, с согласия Вацлава II, он остановил свой выбор на Эльжбете Куманской — сестре короля Ласло IV Куна, которая в то время была монахиней монастыря на острове Маргит. Завиша выкрал её оттуда с помощью своей дружины.

Свадьба Завиша c мадьярской принцессой состоялась в крепости Будин над Дунаем. Тогда же он своевольно присвоил себе титул герцога Опавского, на том основании, что в Градце у Опавы он опекал королеву Кунгуту. Этим поступком, он добавил к списку своих врагов настоящего владельца титула герцога Опавского Микулаша, старшего сводного брата Вацлава II, сына Пржемысла Отакара II и его любовницы Анежки из Кюэнринг, недавно освободившегося из габсбургского плена.

Закат карьеры

Завиша долгое время отсутствовал в Чехии, проживая в Венгрии с новой женой. И эти воспользовались его недруги. Вацлав II полностью подпал под влияние его противников во главе с епископом Тобиашем и сводным братом Микулашем.

Через несколько месяцев Завиш с женой вернулся в Чехию, но обнаружил, что его родственники изгнаны с ключевых государственных постов. Тогда он предпочел обосноваться в королевской крепости Своянов на чешско-моравском пограничье и пока осторожно выжидать.

В мае 1289 г. его жена Эльжбета родила сына и Фалькенштейн решил воспользоваться этим, чтобы позвать на крестины сразу двух королей: своего венгерского шурина Ласло IV и чешского Вацлава II.

Далее хроника говорит:

«Тогда король Вацлав укрепившись в Господе, чтобы себе и целому королевству о мире постараться, установил заключить Завиша в оковы тюремные и, сделав вид, что не может ехать на крестины без Завишова сопровождения выслал за ним послов, чтобы в Прагу пришел проводить его. Между тем король позвал дворян ему больше других отданных, чтобы за ним тайно пришли, им же объявил о намерениях своих не без сильного страха, прося, чтобы все в тайне хранили даже перед неприятелями теснителя своего, сами же с помощью пришли. Не так наущен их советами, как поддержан их помощью, приготовил он тайно дружину, которую смог собрать, а Завиша, когда к нему вернулся, на Граде Пражском, в Господа веруя, пленити дал, дабы страхом тюремным безбожность его укротил, а клады и знаки королевские, которыми тот овладел, отобрал из рук его».

.

Мятеж в Южночешском крае и казнь Завиша

Когда весть о пленении Завиша дошла до Южной Чехии, Витковцы подняли восстание, захватили города Пельгржимов и Тын над Влтавой, принадлежащие вождю противников Завиши епископу Тобиашу и осадили королевский город Ческе-Будеёвице. Некоторые мятежники немедленно предложили чешскую корону вроцлавскому князю Хенрику IV. На усмирение восставших отправилось королевское войско, командование которым принял Микулаш Опавский. На возу за собой он вез закованного в кандалы Завиша.

Войско с пленником пошло по всем когда-то королевским крепостям, которые Витковцы и их сторонники подчинили себе в течение пребывания Завиша на месте вице-короля. Останавливаясь перед каждой из них, Микулаш предлагал сдачу. В противном случае, угрожал, что Завиш будет казнен. Угроза была действенной, и Витковцы сдавали одну крепость за другой.

Только перед крепостью Глубока (Вробург), её владелец младший брат Завиша Витек отказался поверить угрозам. Как говорит летопись, связанный Завиш сам кричал брату под крепостной стеной, что лучше умрет, пусть только крепость не сдается.

24 августа 1290 года после троекратно повторенного вызова сдаться и последовавшего трехкратного отказа Микулаш Опавский показательно казнил Завишу. Об экзекуции Витковца в хронике дословно говорится:

«Когда же други Завишовы жившие наверху град сами выдати отказались, (Микулаш) Завиша на подградье того града… обезглавить велел»

Витек смог удержать крепость и в ответ за смерть брата приказал отрубить голову плененному им брату епископа Тобиаша. Но все же он сдался с гарантией предоставления ему возможности уйти за границу королевства. Витек ушел в Польшу, где продолжил сопротивление Вацлаву II, претендовавшему на польскую корону. В итоге он все равно был схвачен и казнен.

См. также

• Витковичи из Крумлова
• Крест Завиши

Литература

• Галек, Витезслав. Завиш из Фалькенштейна 1860
• Šusta J., Záviš z Falkenštejna, in Úvahy a drobné práce historické, Praha 1934.
• Hádek C., Konec Přemyslovců v Čechách Praha 2006.
• Anna Kubíková: Rožmberské kroniky. Krátky a summovní výtah od Václava Březana. České Budějovice 2005. ISBN 80-86829-10-3, S. 80-85
• Ян Бауэр. Тайны чешских крепостей и замков. Издательство Акцент.

Ссылки

• [www.zamek-ceskykrumlov.eu/naibolee-izvestnye-vladelcy-kreposti-i-zamka-cheski-krumlov/zavish-iz-falkenshtejna/ Завиш из Фалькенштейна (1250—1290)]

Отрывок, характеризующий Завиш из Фалькенштейна

– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.


Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.


Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.
– Ну, ну, ну, – сказала мать.
– Мама, можно поговорить, да? – сказала Hаташa. – Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. – И она обхватила шею матери и поцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни неприятно, ни неловко.
– Ну, об чем же нынче? – сказала мать, устроившись на подушках и подождав, пока Наташа, также перекатившись раза два через себя, не легла с ней рядом под одним одеялом, выпростав руки и приняв серьезное выражение.
Эти ночные посещения Наташи, совершавшиеся до возвращения графа из клуба, были одним из любимейших наслаждений матери и дочери.
– Об чем же нынче? А мне нужно тебе сказать…
Наташа закрыла рукою рот матери.
– О Борисе… Я знаю, – сказала она серьезно, – я затем и пришла. Не говорите, я знаю. Нет, скажите! – Она отпустила руку. – Скажите, мама. Он мил?
– Наташа, тебе 16 лет, в твои года я была замужем. Ты говоришь, что Боря мил. Он очень мил, и я его люблю как сына, но что же ты хочешь?… Что ты думаешь? Ты ему совсем вскружила голову, я это вижу…
Говоря это, графиня оглянулась на дочь. Наташа лежала, прямо и неподвижно глядя вперед себя на одного из сфинксов красного дерева, вырезанных на углах кровати, так что графиня видела только в профиль лицо дочери. Лицо это поразило графиню своей особенностью серьезного и сосредоточенного выражения.
Наташа слушала и соображала.
– Ну так что ж? – сказала она.
– Ты ему вскружила совсем голову, зачем? Что ты хочешь от него? Ты знаешь, что тебе нельзя выйти за него замуж.
– Отчего? – не переменяя положения, сказала Наташа.
– Оттого, что он молод, оттого, что он беден, оттого, что он родня… оттого, что ты и сама не любишь его.
– А почему вы знаете?
– Я знаю. Это не хорошо, мой дружок.
– А если я хочу… – сказала Наташа.
– Перестань говорить глупости, – сказала графиня.
– А если я хочу…
– Наташа, я серьезно…
Наташа не дала ей договорить, притянула к себе большую руку графини и поцеловала ее сверху, потом в ладонь, потом опять повернула и стала целовать ее в косточку верхнего сустава пальца, потом в промежуток, потом опять в косточку, шопотом приговаривая: «январь, февраль, март, апрель, май».
– Говорите, мама, что же вы молчите? Говорите, – сказала она, оглядываясь на мать, которая нежным взглядом смотрела на дочь и из за этого созерцания, казалось, забыла всё, что она хотела сказать.
– Это не годится, душа моя. Не все поймут вашу детскую связь, а видеть его таким близким с тобой может повредить тебе в глазах других молодых людей, которые к нам ездят, и, главное, напрасно мучает его. Он, может быть, нашел себе партию по себе, богатую; а теперь он с ума сходит.
– Сходит? – повторила Наташа.
– Я тебе про себя скажу. У меня был один cousin…
– Знаю – Кирилла Матвеич, да ведь он старик?
– Не всегда был старик. Но вот что, Наташа, я поговорю с Борей. Ему не надо так часто ездить…
– Отчего же не надо, коли ему хочется?
– Оттого, что я знаю, что это ничем не кончится.
– Почему вы знаете? Нет, мама, вы не говорите ему. Что за глупости! – говорила Наташа тоном человека, у которого хотят отнять его собственность.
– Ну не выйду замуж, так пускай ездит, коли ему весело и мне весело. – Наташа улыбаясь поглядела на мать.
– Не замуж, а так , – повторила она.
– Как же это, мой друг?
– Да так . Ну, очень нужно, что замуж не выйду, а… так .
– Так, так, – повторила графиня и, трясясь всем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.
– Полноте смеяться, перестаньте, – закричала Наташа, – всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья… Постойте… – Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца – июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. – Мама, а он очень влюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе – он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…