Завоевание пустыни

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

  
История Аргентины

Портал Аргентина
Доисторическая Аргентина

Индейцы Аргентины

Колониальная Аргентина

Война гуараниАнгло-португальское вторжениеВице-королевство Рио-де-Ла-ПлатаБританские вторжения

Борьба за независимость

Майская революцияКонтрреволюция ЛиньерсаВойна за независимостьТукуманский конгресс

Гражданские войны в Аргентине

Бернардино РивадавияМануэль РосасФранцузская блокадаАнгло-французская блокада

Формирование аргентинской нации

Конституция 1853 годаЗавоевание пустыниПоколение 1880 годаПравление радикалов (1916—1930)Бесславное десятилетие

Первое правление Перона

Хуан Перон и Эвита ПеронПеронизмВсеобщая конфедерация труда

История Аргентины (1955—1976)

Освободительная революцияАртуро ФрондисиАртуро Умберто ИльиаАргентинская революцияМонтонерос и ААА

Процесс национальной реорганизации

Переворот 1976 годаГрязная войнаФолклендская война

Современность

Суд над хунтамиРауль АльфонсинКризис 2001 годаКиршнеризм

Завоевание пустыни (исп. Conquista del desierto) — военная кампания правительства Аргентины 18711884 годов (хотя точной датировки этого события нет, потому как разными историками используются различные подходы к его классификации), на основном своём этапе возглавляемая генералом Хулио Аргентино Рока, которая привела к установлению аргентинского господства над Патагонией, населённой индейскими племенами, из которых наиболее сильное сопротивление захватчикам оказывали мапуче (арауканы).

«Канонической» точки зрения о завершении кампании нет до сих пор — в большинстве источников этой датой указывается 1884 год (конкретнее — 18 октября, когда состоялась последняя крупная битва кампании — при реке Чубут. Тем не менее, отдельные группы индейцев оказывали сопротивление вплоть до 1917 года, однако этот период выделяют в отдельную кампанию — Завоевание Аргентиной Чако.

Среди зарубежных исследователей до сих пор не утихают споры по поводу того, считать ли Завоевание пустыни целенаправленным геноцидом индейских народов Патагонии или же, наоборот, усмирением не слишком многочисленных диких племён, совершавших многократные нападения на мирных переселенцев из северных территорий Аргентины и сумевших после установления контроля правительства над этими территориями приобщиться к мировой цивилизации и культуре. В российской же историографии Завоеванию пустыни парадоксальным образом не посвящено ни единой работы, как и Оккупации Араукании — кампании, проводимой приблизительно в те же годы чилийским правительством по присоединению территорий, лежащих к западу от Патагонии (Араукании).





Появление первых европейцев в Патагонии

Первыми европейцами, вступившими на Патагонский берег, стали испанские мореплаватели (а впоследствии и колонисты), прибывшие в эти земли в начале XVI века. Однако реальные попытки колонизации предпринимались лишь в отношении западного и восточного побережья Патагонии и закончились неудачей, тогда как глубинная часть патагонских земель оставалась неизведанной землёй вплоть до начала XIX века, хотя отдельные экспедиции в пампасы на протяжении XVI-начала XIX веков и проводились: так, к концу XVIII века граница между «цивилизованным» и «варварским» мирами проходила по реке Саладо. К этому времени относится и появление аргентинских ковбоев — гаучо, многие из которых были потомками от смешанных браков белых с индейцами, покинувшими свои племена и ставшими батраками на фермах белых. Ситуация стала резко меняться после появления на карте мира независимого аргентинского государства в 1816 году.

Ситуация в Патагонии в XIX веке до Завоевания пустыни

После получения независимости от Испании аргентинское правительство приступило к пока не слишком интенсивной, но целенаправленной реализации политики присоединения остающихся свободными южных территорий, являвшейся продолжением слегка усилившегося проникновения в Патагонию в конце XVIII века, начатого ещё при испанских колониальных властях. Индейцы-аборигены сгонялись с насиженных мест, а территории, издавна использовавшиеся ими в качестве племенных охотничьих угодий, преобразовывались в пастбища для крупного рогатого скота аргентинских фермеров; тогда же на этих землях стали появляться первые поселения белых людей. Индейцы ответили на это вторжение началом настоящих военных действий: они нападали на деревни, убивали мирных жителей, крали или просто выпускали из конюшен лошадей и крупный рогатый скот. Правда, на начало XIX века эти действия имели характер скорее отдельных стычек, нежели настоящей войны, и каждое индейское племя действовало вне связи с другими и защищая только свои интересы. Тем не менее, уже в это время аргентинцы стали строить первые военные крепости в Патагонии с постоянными гарнизонами, дабы защищать мирное население от набегов аборигенов. Плюс, как известно, после получения независимости Аргентина являлась одной из самых привлекательных стран для жителей Европы в плане иммиграции, а прибывающим иммигрантам были необходимы новые земли.

Вопреки расхожему убеждению, кампания, возглавляемая Хуаном Мануэлем де Росасом, губернатором Буэнос-Айреса, была вовсе не первой, а как минимум четвёртой из относительно крупных кампаний против патагонских индейцев, организованных аргентинским правительством в первой половине XIX века: до неё были кампания Мартина Родригеса в 18201824 годах, а также кампании Федерико Рауча и Мендозы и целый ряд более мелких военных операций. Поход Росаса в Патагонию, закончившийся, в общем-то, так же бесславно, как и все предыдущие, чуть более известен лишь из-за того, что данный факт упоминается в книге Чарльза Дарвина «Путешествие натуралиста на корабле „Бигль“ 1831—1836 гг.».

Однако, помимо необходимости в новых территориях для развития животноводческого хозяйства и обеспечения землёй прибывающих иммигрантов, у аргентинского правительства имелась третья цель завоевания патагонских земель — обеспокоенность возможностью их захвата Чили, правительство которого приступило к завоеванию неосвоенных территорий, лежащих к югу от его южной границы, несколько раньше — в 1845 году чилийцы основали в Магеллановом проливе порт Пунта Аренас, а с 1861 года их военные операции против проживающих на южных границах государства индейцев (в первую очередь мапуче) стали носить более-менее регулярный характер. Проигрывая сражения чилийской армии, вожди мапуче при этом всё больше распространяли своё влияние на территорию «глубинной» Патагонии, где они до того момента составляли относительное этническое меньшинство, — то есть усилился процесс так называемой Арауканизации: довольно интенсивного покорения мапуче слабых в экономическом и военном отношении кочевых племён и перехода последних на арауканский язык.

Полноценное завоевание чилийским правительством земель, лежащих к югу от чилийской границы, известное под названием Умиротворение Араукании, началось, как считает большинство зарубежных исследователей, в 1869 году. Спустя два года, в 1871 году, аргентинцы тоже стали переходить к более-менее активным и, главное, регулярным действиям против войск индейских племён. Однако поначалу военные действия по-прежнему не носили характера настоящей войны со стороны белых. Но в 1872 году видный арауканский вождь Куфулькура, уже «прославившийся» захватом и разграблением в 1859 году прибрежного городка Байя-Бланка, во главе настоящей армии численностью приблизительно в 6000 воинов совершил нападение на несколько пограничных аргентинских населённых пунктов (Генерал-Алвеар, Вейнтичинко-де-Майо и Нео-де-Хулио), в результате чего погибло более 300 переселенцев (мирных жителей) и было угнано минимум 200000 голов крупного рогатого скота. Впоследствии этот скот был перегнан через горные перевалы на колонизируемые чилийцами территории и частично продан, а частично обменян на оружие. В настоящее время существует неоспоримое доказательство того факта, что чилийские власти знали о готовящемся рейде Куфулькуры, но ничего не сделали для его предотвращения, видимо, желая использовать ослабление аргентинского влияния в Патагонии в результате последствий этого нападения в своих интересах. Позже армия Куфулькуры была повержена аргентинскими войсками во главе с генералом Игнасио Ривасом в битве при Сан-Карлос-де-Боливаре. Сам Куфулькура бежал с остатками войск в Салинас Грандес и вскоре умер 4 июня 1873 года, с этого момента началось стремительное сокращение территорий в Патагонии, находящихся под контролем индейцев.[1]

Начало Завоевания пустыни. Кампания Адольфо Алсины

Первым именитым полководцем Патагонской войны стал вовсе не Хулио Рока, а Адольфо Алсина, занимавший в правительстве президента Николаса Авельянеды пост военного министра. Именно под его руководством в 1875 году аргентинские войска наконец-то начали боевые действия против патагонских индейцев, по своим масштабам напоминавшие полноценную войну. Впрочем, по утверждению Алсины (как во время, так и после кампании), своей главной целью он ставил именно колонизацию Патагонии и присоединение этих территорий к Аргентине (в первую очередь для разведения там крупного рогатого скота), а не физическое уничтожение коренного населения. Тактика Алсины коренным образом отличалась от тактики его предшественников. Первым делом он приказал вырыть огромный ров шириной в три, глубиной в два метра, а протяжённостью — в триста семьдесят четыре километра, дабы создать наконец-то «заготовку» для полноценной границы между уже колонизированными и пока ещё «свободными» землями (впоследствии этот ров был назван в честь полководца — Ров Алсины (исп. Zanja del Alshina)). На этой линии стали строиться укреплённые форты со сравнительно большими гарнизонами, а главное — от каждого форта были проложены телеграфные линии к Буэнос-Айресу, дабы иметь мгновенную связь с правительством и докладывать о нападениях индейцев и угоне ими скота. Кроме того, ров в значительной степени мешал успешному перегону скота индейцами на «свободные земли», и даже если похитители и находили способ успешно переправить скот через ров, то в итоге нередко сталкивались с аргентинскими военными патрулями. Тем не менее, похищения, и порой успешные, продолжались.

Незадолго до этого Алсина достиг крупного, по его мнению, дипломатического успеха — ему удалось заключить мирный договор с касиком одного из крупных племён по имени Хуан Жозе Картиэль, согласно которому военные действия будут прекращены, а аргентинцы станут торговать с индейцами, продавая им скот и продовольствие и разрешая желающим селиться на территории, уже колонизированной аргентинцами, и переходить к оседлой жизни. Однако через весьма непродолжительное время Картиэль вероломно нарушил этот договор. Он объединил силы своего племени с силами другого влиятельнейшего патагонского вождя — Мануэля Намункуры — и во главе довольно большой по численности армии совершил целую серию нападений на пограничные аргентинские форты и населённые пункты (Трес Арройос, Тандил, Азул и другие), причём нападения эти были гораздо более кровавые, нежели в 1872 году, и в итоге унесли куда больше жизней мирных белых людей. Концепция Адольфо Алсины потерпела фиаско, хотя здесь необходимо отметить тот факт, что отдельные касики уже при Алсине (и впоследствии при Роке) всё же заключали союзные договоры с аргентинским правительством и оставались ему верны на протяжении всей войны. Через два года после начала своей кампании Алсина скончался, и пост военного министра Аргентины занял её будущий президент, Хулио Аргентино Рока.

Начало широкомасштабных военных действий. Кампания Хулио Рока

Стратегия покорения патагонских земель, сформулированная Рокой, в корне отличалась как от действий аргентинских полководцев первой половины XIX века, так и от стратегии его предшественника Алсины. Своей целью Рока поставил не просто колонизацию земель, а именно физическое истребление населяющих индейцев (или, по меньшей мере, ликвидацию их как хоть сколько-нибудь серьёзной военной силы). По его словам,

Уважающий себя и мужественный народ обязан подавить — и чем раньше, тем лучше, — принуждением или силой горстку дикарей, уничтожающих наше имущество, и предотвратить подобное в дальнейшем путём окончательной оккупации именем закона, прогресса и нашей безопасности богатейших и плодороднейших земель Республики.
Хулио Аргентино Рока

В конце 1878 года было начато первое широкомасштабное наступление аргентинской армии на патагонские территории — его целью было проникновение в пампу на 300—600 км, дабы завоевать территории вплоть до реки Рио-Негро, что в итоге и было успешно проделано. Индейцев, проживающих на этой территории, согласно приказу Роки следовало «уничтожить, подчинить или изгнать».

В начале 1879 года аргентинские войска численностью более 6000 человек, при поддержке многочисленной кавалерии, вооружённой закупленными в США винтовками «Ремингтон», под командованием Роки перешли в новое наступление, по масштабам гораздо более крупное, нежели все предыдущие; целью был поставлен захват территории Чоле-Чол, и цель эта была достигнута в течение всего двух месяцев — во многом потому, что боевой дух индейских армий, до сих пор представлявших по своей сути разрозненные отряды, был сильно надломлен, вследствие чего многие вожди сдавались со своими армиями в плен, почти не оказывая сопротивления аргентинцам.

С другой стороны, быстрому успеху аргентинцев, помимо колоссального превосходства в качестве вооружения, способствовала и весьма оригинальная тактика боевых действий, изобретённая генералом Рокой, — так называемый «захват щупальцами», то есть одновременное наступление в несколько точек сразу с нескольких направлений (армии под его командованием наступали из провинций Буэнос-Айрес, Кордова, Мендоза и Санта-Фе). Основной целью, как уже было сказано, являлась территория Чоле-Чол, однако к апрелю также была подчинена территория Неукен и аргентинская армия установила контроль над всей территорией к северу от реки Рио-Негро и её северного притока Неукен, которые образуют естественную границу от Анд до Атлантического океана.

В результате тяжёлых поражений, приведших к потере столь обширных территорий, многие мапуче, не желавшие жить под аргентинской властью, мигрировали через перевал Мамул-Малал и территории Курареху и Пукон на юг нынешнего Чили, тогда ещё остававшийся «свободным», где на какое-то время и поселились. По официальным данным (которые могут быть сильно занижены), в период с июля 1878 по апрель 1879 годов минимум 1250 индейцев было убито аргентинскими войсками и минимум 3000 — взято в плен.

Тем временем в бассейнах упомянутых двух рек и, в меньшей степени, в бассейне реки Колорадо аргентинцы и прибывающие в страну иммигранты активно основывали новые поселения и форты; к этому же времени относится начало колонизации валлийскими эмигрантами поселений на крайнем юге Патагонии, около реки Чубут (той самой, около которой впоследствии произойдёт последнее крупное сражение Патагонской войны), действовавших под эгидой аргентинского правительства. Эта территория в 1879 году уже фактически находилась под контролем Аргентины, будучи изолированной от её основной территории.

Таким образом, всего за год территория аргентинского государства существенно увеличилась, причём территориальные приобретения с экономической точки зрения были ценнейшими. Однако огромные (пусть и заселённые очень слабо и не слишком освоенные даже арауканами) территории Юга ещё не были подконтрольны правительству.

Кульминация Завоевания пустыни. Кампания Конрада Вильегаса

После серии своих побед над индейцами генерал Рока стал национальным героем Аргентины. В октябре 1879 года он формально оставил военную карьеру и начал карьеру политика. В ходе выборов в октябре 1880 года и последовавшей за ними революции Рока стал президентом Аргентины. Сразу же после этого ему пришлось усмирять две восставшие против его власти провинции страны, но к началу 1881 года политическая ситуация стабилизировалась, и он смог вновь, пусть уже и как президент, а не полководец, продолжить реализацию своей цели полного завоевания Патагонских земель. Главнокомандующим на патагонском фронте стал полковник Конрад Вильегас, который по приказу Роки уже в начале 1881 года начал завоевание Неукена, имея конечной целью форсирование реки Лимай, что было достигнуто уже к концу данного года. Тем не менее, несмотря на большую отсталость и неорганизованность местных племён и меньшее, по сравнению с прошлыми кампаниями, количество мапуче в их рядах, местные индейцы оказывали аргентинским войскам ожесточённое, хотя и безуспешное сопротивление.

В ноябре 1882 года аргентинская армия под командованием Вильегаса начала новый этап кампании — на этот раз в Андах. Активные боевые действия на этом участке длились до апреля 1883 года, причём силы аргентинцев были куда меньше, чем в предыдущих операциях (не более 1400 солдат и офицеров), что не помешало им сравнительно быстро захватить новые значительные территории.

Заключительный этап кампании пришёлся на ноябрь 1883—октябрь 1884 годов. В начале 1884 года Мануэль Намункура с отрядом из 300 воинов капитулирует перед аргентинским правительством. Последняя крупная битва Завоевания пустыни состоялась 18 октября 1884 года около реки Чубут, победа досталась аргентинцам. Два месяца спустя армия из 3000 индейцев под командованием касиков Инасиаля и Фоэля (которым сохранили жизнь, а в 1886 году поселили при музее естественных наук в Ла-Плата) сдалась аргентинским войскам также на территории нынешней провинции Чубут. И хотя на деле полного подчинения аргентинцами патагонских индейцев ещё не произошло (отдельные индейские отряды боролись против правительства вплоть до начала XX века, не говоря уже о том, что ряд территорий к 1884 году не был завоёван), именно это событие и считается большинством зарубежных историков окончанием Завоевания пустыни. 1 января 1885 года Патагония получила второго военного губернатора — им стал генерал Лоренсо Винтер. Первым формально стал генерал и писатель Альваро Баррас (был назначен в 1879 году, однако реально к исполнению обязанностей приступить так и не смог).

Напишите отзыв о статье "Завоевание пустыни"

Примечания

  1. Rodolfo A Raffino. El Jorge Newbery de Salliqueló. — Dunken, 2005. — С. 19 - 21. — ISBN 9789870212362, ISBN 987-02-1236-0.

См. также

Ссылки

  • [www.elhistoriador.com.ar/biografias/a/avellaneda.php?PHPSESS=efa74ed5090dfb636dcb615c021d14da «Nicolás Avellaneda», biography] by Felipe Pigna  (исп.)
  • [www.cema.edu.ar/ceieg/arg-rree/6/6-118.htm «Economical consequences of the Conquest of the Desert»] — Universidad del CEMA  (исп.)
  • [www.cema.edu.ar/ceieg/arg-rree/6/6-083.htm «Effective occupation of the Patagonic region by the Argentine government»] — Universidad del CEMA  (исп.)
  • [www.oni.escuelas.edu.ar/2002/buenos_aires/ultimo-malon/campania.htm «Campaña del Desierto»] — Olimpiadas Nacionales de Contenidos Educativos en Internet  (исп.)
  • [elortiba.org/guedes.html «La Guerra del Desierto», different views] by Juan José Cresto, Osvaldo Bayer and others — ElOrtiba.org

Литература

  • Hasbrouck, Alfred. [links.jstor.org/sici?sici=0018-2168(193505)15%3A2%3C195%3ATCOTD%3E2.0.CO%3B2-U The Conquest of the Desert]The Hispanic American Historical Review, Vol. 15, No. 2 (May, 1935), pp. 195—228
  • Commandante Manuel Prado: La guerra al Malón 1907
    • New edition: Manuel Prado: La guerra al Malón (The War against the Indians), Editorial Claridad SA, Buenos Aires ISBN 978-950-620-206-4
  • Staff, [www.britannica.com/eb/topic-133123/Conquest-of-the-Desert Conquest-of-the-Desert] and [www.britannica.com/eb/topic-133123/Conquest-of-the-Desert effect on colonization in Patagonia] Encyclopaedia Britannica

Отрывок, характеризующий Завоевание пустыни

У Анны Павловны 26 го августа, в самый день Бородинского сражения, был вечер, цветком которого должно было быть чтение письма преосвященного, написанного при посылке государю образа преподобного угодника Сергия. Письмо это почиталось образцом патриотического духовного красноречия. Прочесть его должен был сам князь Василий, славившийся своим искусством чтения. (Он же читывал и у императрицы.) Искусство чтения считалось в том, чтобы громко, певуче, между отчаянным завыванием и нежным ропотом переливать слова, совершенно независимо от их значения, так что совершенно случайно на одно слово попадало завывание, на другие – ропот. Чтение это, как и все вечера Анны Павловны, имело политическое значение. На этом вечере должно было быть несколько важных лиц, которых надо было устыдить за их поездки во французский театр и воодушевить к патриотическому настроению. Уже довольно много собралось народа, но Анна Павловна еще не видела в гостиной всех тех, кого нужно было, и потому, не приступая еще к чтению, заводила общие разговоры.
Новостью дня в этот день в Петербурге была болезнь графини Безуховой. Графиня несколько дней тому назад неожиданно заболела, пропустила несколько собраний, которых она была украшением, и слышно было, что она никого не принимает и что вместо знаменитых петербургских докторов, обыкновенно лечивших ее, она вверилась какому то итальянскому доктору, лечившему ее каким то новым и необыкновенным способом.
Все очень хорошо знали, что болезнь прелестной графини происходила от неудобства выходить замуж сразу за двух мужей и что лечение итальянца состояло в устранении этого неудобства; но в присутствии Анны Павловны не только никто не смел думать об этом, но как будто никто и не знал этого.
– On dit que la pauvre comtesse est tres mal. Le medecin dit que c'est l'angine pectorale. [Говорят, что бедная графиня очень плоха. Доктор сказал, что это грудная болезнь.]
– L'angine? Oh, c'est une maladie terrible! [Грудная болезнь? О, это ужасная болезнь!]
– On dit que les rivaux se sont reconcilies grace a l'angine… [Говорят, что соперники примирились благодаря этой болезни.]
Слово angine повторялось с большим удовольствием.
– Le vieux comte est touchant a ce qu'on dit. Il a pleure comme un enfant quand le medecin lui a dit que le cas etait dangereux. [Старый граф очень трогателен, говорят. Он заплакал, как дитя, когда доктор сказал, что случай опасный.]
– Oh, ce serait une perte terrible. C'est une femme ravissante. [О, это была бы большая потеря. Такая прелестная женщина.]
– Vous parlez de la pauvre comtesse, – сказала, подходя, Анна Павловна. – J'ai envoye savoir de ses nouvelles. On m'a dit qu'elle allait un peu mieux. Oh, sans doute, c'est la plus charmante femme du monde, – сказала Анна Павловна с улыбкой над своей восторженностью. – Nous appartenons a des camps differents, mais cela ne m'empeche pas de l'estimer, comme elle le merite. Elle est bien malheureuse, [Вы говорите про бедную графиню… Я посылала узнавать о ее здоровье. Мне сказали, что ей немного лучше. О, без сомнения, это прелестнейшая женщина в мире. Мы принадлежим к различным лагерям, но это не мешает мне уважать ее по ее заслугам. Она так несчастна.] – прибавила Анна Павловна.
Полагая, что этими словами Анна Павловна слегка приподнимала завесу тайны над болезнью графини, один неосторожный молодой человек позволил себе выразить удивление в том, что не призваны известные врачи, а лечит графиню шарлатан, который может дать опасные средства.
– Vos informations peuvent etre meilleures que les miennes, – вдруг ядовито напустилась Анна Павловна на неопытного молодого человека. – Mais je sais de bonne source que ce medecin est un homme tres savant et tres habile. C'est le medecin intime de la Reine d'Espagne. [Ваши известия могут быть вернее моих… но я из хороших источников знаю, что этот доктор очень ученый и искусный человек. Это лейб медик королевы испанской.] – И таким образом уничтожив молодого человека, Анна Павловна обратилась к Билибину, который в другом кружке, подобрав кожу и, видимо, сбираясь распустить ее, чтобы сказать un mot, говорил об австрийцах.
– Je trouve que c'est charmant! [Я нахожу, что это прелестно!] – говорил он про дипломатическую бумагу, при которой отосланы были в Вену австрийские знамена, взятые Витгенштейном, le heros de Petropol [героем Петрополя] (как его называли в Петербурге).
– Как, как это? – обратилась к нему Анна Павловна, возбуждая молчание для услышания mot, которое она уже знала.
И Билибин повторил следующие подлинные слова дипломатической депеши, им составленной:
– L'Empereur renvoie les drapeaux Autrichiens, – сказал Билибин, – drapeaux amis et egares qu'il a trouve hors de la route, [Император отсылает австрийские знамена, дружеские и заблудшиеся знамена, которые он нашел вне настоящей дороги.] – докончил Билибин, распуская кожу.
– Charmant, charmant, [Прелестно, прелестно,] – сказал князь Василий.
– C'est la route de Varsovie peut etre, [Это варшавская дорога, может быть.] – громко и неожиданно сказал князь Ипполит. Все оглянулись на него, не понимая того, что он хотел сказать этим. Князь Ипполит тоже с веселым удивлением оглядывался вокруг себя. Он так же, как и другие, не понимал того, что значили сказанные им слова. Он во время своей дипломатической карьеры не раз замечал, что таким образом сказанные вдруг слова оказывались очень остроумны, и он на всякий случай сказал эти слова, первые пришедшие ему на язык. «Может, выйдет очень хорошо, – думал он, – а ежели не выйдет, они там сумеют это устроить». Действительно, в то время как воцарилось неловкое молчание, вошло то недостаточно патриотическое лицо, которого ждала для обращения Анна Павловна, и она, улыбаясь и погрозив пальцем Ипполиту, пригласила князя Василия к столу, и, поднося ему две свечи и рукопись, попросила его начать. Все замолкло.
– Всемилостивейший государь император! – строго провозгласил князь Василий и оглянул публику, как будто спрашивая, не имеет ли кто сказать что нибудь против этого. Но никто ничего не сказал. – «Первопрестольный град Москва, Новый Иерусалим, приемлет Христа своего, – вдруг ударил он на слове своего, – яко мать во объятия усердных сынов своих, и сквозь возникающую мглу, провидя блистательную славу твоея державы, поет в восторге: «Осанна, благословен грядый!» – Князь Василий плачущим голосом произнес эти последние слова.
Билибин рассматривал внимательно свои ногти, и многие, видимо, робели, как бы спрашивая, в чем же они виноваты? Анна Павловна шепотом повторяла уже вперед, как старушка молитву причастия: «Пусть дерзкий и наглый Голиаф…» – прошептала она.
Князь Василий продолжал:
– «Пусть дерзкий и наглый Голиаф от пределов Франции обносит на краях России смертоносные ужасы; кроткая вера, сия праща российского Давида, сразит внезапно главу кровожаждущей его гордыни. Се образ преподобного Сергия, древнего ревнителя о благе нашего отечества, приносится вашему императорскому величеству. Болезную, что слабеющие мои силы препятствуют мне насладиться любезнейшим вашим лицезрением. Теплые воссылаю к небесам молитвы, да всесильный возвеличит род правых и исполнит во благих желания вашего величества».
– Quelle force! Quel style! [Какая сила! Какой слог!] – послышались похвалы чтецу и сочинителю. Воодушевленные этой речью, гости Анны Павловны долго еще говорили о положении отечества и делали различные предположения об исходе сражения, которое на днях должно было быть дано.
– Vous verrez, [Вы увидите.] – сказала Анна Павловна, – что завтра, в день рождения государя, мы получим известие. У меня есть хорошее предчувствие.


Предчувствие Анны Павловны действительно оправдалось. На другой день, во время молебствия во дворце по случаю дня рождения государя, князь Волконский был вызван из церкви и получил конверт от князя Кутузова. Это было донесение Кутузова, писанное в день сражения из Татариновой. Кутузов писал, что русские не отступили ни на шаг, что французы потеряли гораздо более нашего, что он доносит второпях с поля сражения, не успев еще собрать последних сведений. Стало быть, это была победа. И тотчас же, не выходя из храма, была воздана творцу благодарность за его помощь и за победу.
Предчувствие Анны Павловны оправдалось, и в городе все утро царствовало радостно праздничное настроение духа. Все признавали победу совершенною, и некоторые уже говорили о пленении самого Наполеона, о низложении его и избрании новой главы для Франции.
Вдали от дела и среди условий придворной жизни весьма трудно, чтобы события отражались во всей их полноте и силе. Невольно события общие группируются около одного какого нибудь частного случая. Так теперь главная радость придворных заключалась столько же в том, что мы победили, сколько и в том, что известие об этой победе пришлось именно в день рождения государя. Это было как удавшийся сюрприз. В известии Кутузова сказано было тоже о потерях русских, и в числе их названы Тучков, Багратион, Кутайсов. Тоже и печальная сторона события невольно в здешнем, петербургском мире сгруппировалась около одного события – смерти Кутайсова. Его все знали, государь любил его, он был молод и интересен. В этот день все встречались с словами:
– Как удивительно случилось. В самый молебен. А какая потеря Кутайсов! Ах, как жаль!
– Что я вам говорил про Кутузова? – говорил теперь князь Василий с гордостью пророка. – Я говорил всегда, что он один способен победить Наполеона.
Но на другой день не получалось известия из армии, и общий голос стал тревожен. Придворные страдали за страдания неизвестности, в которой находился государь.
– Каково положение государя! – говорили придворные и уже не превозносили, как третьего дня, а теперь осуждали Кутузова, бывшего причиной беспокойства государя. Князь Василий в этот день уже не хвастался более своим protege Кутузовым, а хранил молчание, когда речь заходила о главнокомандующем. Кроме того, к вечеру этого дня как будто все соединилось для того, чтобы повергнуть в тревогу и беспокойство петербургских жителей: присоединилась еще одна страшная новость. Графиня Елена Безухова скоропостижно умерла от этой страшной болезни, которую так приятно было выговаривать. Официально в больших обществах все говорили, что графиня Безухова умерла от страшного припадка angine pectorale [грудной ангины], но в интимных кружках рассказывали подробности о том, как le medecin intime de la Reine d'Espagne [лейб медик королевы испанской] предписал Элен небольшие дозы какого то лекарства для произведения известного действия; но как Элен, мучимая тем, что старый граф подозревал ее, и тем, что муж, которому она писала (этот несчастный развратный Пьер), не отвечал ей, вдруг приняла огромную дозу выписанного ей лекарства и умерла в мучениях, прежде чем могли подать помощь. Рассказывали, что князь Василий и старый граф взялись было за итальянца; но итальянец показал такие записки от несчастной покойницы, что его тотчас же отпустили.
Общий разговор сосредоточился около трех печальных событий: неизвестности государя, погибели Кутайсова и смерти Элен.
На третий день после донесения Кутузова в Петербург приехал помещик из Москвы, и по всему городу распространилось известие о сдаче Москвы французам. Это было ужасно! Каково было положение государя! Кутузов был изменник, и князь Василий во время visites de condoleance [визитов соболезнования] по случаю смерти его дочери, которые ему делали, говорил о прежде восхваляемом им Кутузове (ему простительно было в печали забыть то, что он говорил прежде), он говорил, что нельзя было ожидать ничего другого от слепого и развратного старика.
– Я удивляюсь только, как можно было поручить такому человеку судьбу России.
Пока известие это было еще неофициально, в нем можно было еще сомневаться, но на другой день пришло от графа Растопчина следующее донесение:
«Адъютант князя Кутузова привез мне письмо, в коем он требует от меня полицейских офицеров для сопровождения армии на Рязанскую дорогу. Он говорит, что с сожалением оставляет Москву. Государь! поступок Кутузова решает жребий столицы и Вашей империи. Россия содрогнется, узнав об уступлении города, где сосредоточивается величие России, где прах Ваших предков. Я последую за армией. Я все вывез, мне остается плакать об участи моего отечества».
Получив это донесение, государь послал с князем Волконским следующий рескрипт Кутузову:
«Князь Михаил Иларионович! С 29 августа не имею я никаких донесений от вас. Между тем от 1 го сентября получил я через Ярославль, от московского главнокомандующего, печальное известие, что вы решились с армиею оставить Москву. Вы сами можете вообразить действие, какое произвело на меня это известие, а молчание ваше усугубляет мое удивление. Я отправляю с сим генерал адъютанта князя Волконского, дабы узнать от вас о положении армии и о побудивших вас причинах к столь печальной решимости».


Девять дней после оставления Москвы в Петербург приехал посланный от Кутузова с официальным известием об оставлении Москвы. Посланный этот был француз Мишо, не знавший по русски, но quoique etranger, Busse de c?ur et d'ame, [впрочем, хотя иностранец, но русский в глубине души,] как он сам говорил про себя.
Государь тотчас же принял посланного в своем кабинете, во дворце Каменного острова. Мишо, который никогда не видал Москвы до кампании и который не знал по русски, чувствовал себя все таки растроганным, когда он явился перед notre tres gracieux souverain [нашим всемилостивейшим повелителем] (как он писал) с известием о пожаре Москвы, dont les flammes eclairaient sa route [пламя которой освещало его путь].
Хотя источник chagrin [горя] г на Мишо и должен был быть другой, чем тот, из которого вытекало горе русских людей, Мишо имел такое печальное лицо, когда он был введен в кабинет государя, что государь тотчас же спросил у него:
– M'apportez vous de tristes nouvelles, colonel? [Какие известия привезли вы мне? Дурные, полковник?]
– Bien tristes, sire, – отвечал Мишо, со вздохом опуская глаза, – l'abandon de Moscou. [Очень дурные, ваше величество, оставление Москвы.]
– Aurait on livre mon ancienne capitale sans se battre? [Неужели предали мою древнюю столицу без битвы?] – вдруг вспыхнув, быстро проговорил государь.
Мишо почтительно передал то, что ему приказано было передать от Кутузова, – именно то, что под Москвою драться не было возможности и что, так как оставался один выбор – потерять армию и Москву или одну Москву, то фельдмаршал должен был выбрать последнее.
Государь выслушал молча, не глядя на Мишо.
– L'ennemi est il en ville? [Неприятель вошел в город?] – спросил он.
– Oui, sire, et elle est en cendres a l'heure qu'il est. Je l'ai laissee toute en flammes, [Да, ваше величество, и он обращен в пожарище в настоящее время. Я оставил его в пламени.] – решительно сказал Мишо; но, взглянув на государя, Мишо ужаснулся тому, что он сделал. Государь тяжело и часто стал дышать, нижняя губа его задрожала, и прекрасные голубые глаза мгновенно увлажились слезами.
Но это продолжалось только одну минуту. Государь вдруг нахмурился, как бы осуждая самого себя за свою слабость. И, приподняв голову, твердым голосом обратился к Мишо.
– Je vois, colonel, par tout ce qui nous arrive, – сказал он, – que la providence exige de grands sacrifices de nous… Je suis pret a me soumettre a toutes ses volontes; mais dites moi, Michaud, comment avez vous laisse l'armee, en voyant ainsi, sans coup ferir abandonner mon ancienne capitale? N'avez vous pas apercu du decouragement?.. [Я вижу, полковник, по всему, что происходит, что провидение требует от нас больших жертв… Я готов покориться его воле; но скажите мне, Мишо, как оставили вы армию, покидавшую без битвы мою древнюю столицу? Не заметили ли вы в ней упадка духа?]
Увидав успокоение своего tres gracieux souverain, Мишо тоже успокоился, но на прямой существенный вопрос государя, требовавший и прямого ответа, он не успел еще приготовить ответа.
– Sire, me permettrez vous de vous parler franchement en loyal militaire? [Государь, позволите ли вы мне говорить откровенно, как подобает настоящему воину?] – сказал он, чтобы выиграть время.
– Colonel, je l'exige toujours, – сказал государь. – Ne me cachez rien, je veux savoir absolument ce qu'il en est. [Полковник, я всегда этого требую… Не скрывайте ничего, я непременно хочу знать всю истину.]
– Sire! – сказал Мишо с тонкой, чуть заметной улыбкой на губах, успев приготовить свой ответ в форме легкого и почтительного jeu de mots [игры слов]. – Sire! j'ai laisse toute l'armee depuis les chefs jusqu'au dernier soldat, sans exception, dans une crainte epouvantable, effrayante… [Государь! Я оставил всю армию, начиная с начальников и до последнего солдата, без исключения, в великом, отчаянном страхе…]
– Comment ca? – строго нахмурившись, перебил государь. – Mes Russes se laisseront ils abattre par le malheur… Jamais!.. [Как так? Мои русские могут ли пасть духом перед неудачей… Никогда!..]
Этого только и ждал Мишо для вставления своей игры слов.
– Sire, – сказал он с почтительной игривостью выражения, – ils craignent seulement que Votre Majeste par bonte de c?ur ne se laisse persuader de faire la paix. Ils brulent de combattre, – говорил уполномоченный русского народа, – et de prouver a Votre Majeste par le sacrifice de leur vie, combien ils lui sont devoues… [Государь, они боятся только того, чтобы ваше величество по доброте души своей не решились заключить мир. Они горят нетерпением снова драться и доказать вашему величеству жертвой своей жизни, насколько они вам преданы…]
– Ah! – успокоенно и с ласковым блеском глаз сказал государь, ударяя по плечу Мишо. – Vous me tranquillisez, colonel. [А! Вы меня успокоиваете, полковник.]
Государь, опустив голову, молчал несколько времени.
– Eh bien, retournez a l'armee, [Ну, так возвращайтесь к армии.] – сказал он, выпрямляясь во весь рост и с ласковым и величественным жестом обращаясь к Мишо, – et dites a nos braves, dites a tous mes bons sujets partout ou vous passerez, que quand je n'aurais plus aucun soldat, je me mettrai moi meme, a la tete de ma chere noblesse, de mes bons paysans et j'userai ainsi jusqu'a la derniere ressource de mon empire. Il m'en offre encore plus que mes ennemis ne pensent, – говорил государь, все более и более воодушевляясь. – Mais si jamais il fut ecrit dans les decrets de la divine providence, – сказал он, подняв свои прекрасные, кроткие и блестящие чувством глаза к небу, – que ma dinastie dut cesser de rogner sur le trone de mes ancetres, alors, apres avoir epuise tous les moyens qui sont en mon pouvoir, je me laisserai croitre la barbe jusqu'ici (государь показал рукой на половину груди), et j'irai manger des pommes de terre avec le dernier de mes paysans plutot, que de signer la honte de ma patrie et de ma chere nation, dont je sais apprecier les sacrifices!.. [Скажите храбрецам нашим, скажите всем моим подданным, везде, где вы проедете, что, когда у меня не будет больше ни одного солдата, я сам стану во главе моих любезных дворян и добрых мужиков и истощу таким образом последние средства моего государства. Они больше, нежели думают мои враги… Но если бы предназначено было божественным провидением, чтобы династия наша перестала царствовать на престоле моих предков, тогда, истощив все средства, которые в моих руках, я отпущу бороду до сих пор и скорее пойду есть один картофель с последним из моих крестьян, нежели решусь подписать позор моей родины и моего дорогого народа, жертвы которого я умею ценить!..] Сказав эти слова взволнованным голосом, государь вдруг повернулся, как бы желая скрыть от Мишо выступившие ему на глаза слезы, и прошел в глубь своего кабинета. Постояв там несколько мгновений, он большими шагами вернулся к Мишо и сильным жестом сжал его руку пониже локтя. Прекрасное, кроткое лицо государя раскраснелось, и глаза горели блеском решимости и гнева.