Загадочная улица

Загадочная улица
Mystery Street
Жанр	Фильм нуар
Режиссёр	Джон Стёрджес
Продюсер	Фрэнк Е. Тейлор
Автор сценария	Сидни Бём Ричард Брукс Леонард Спигелгасс (история)
В главных ролях	Рикардо Монтальбан Сэлли Форрест Брюс Беннетт Эльза Ланчестер
Оператор	Джон Олтон
Композитор	Рудольф Дж. Копп
Кинокомпания	Метро-Голдвин-Майер
Длительность	93 мин
Страна	США США
Язык	английский
Год	1950
IMDb	ID 0042771
Выход фильма «Загадочная улица» (оригинальное название — Mystery Street)

К:Фильмы 1950 года

«Загадочная улица» (англ. Mystery Street) — фильм нуар режиссёра Джона Стёрджеса, вышедший на экраны в 1950 году.

Фильм рассказывает о расследовании убийства молодой женщины, которое в Бостоне и его окрестностях проводит лейтенант Питер Моралес (Рикардо Монтальбан), в значительной степени опираясь на помощь судмедэксперта доктора Макэду из Гарвардской медицинской школы (Брюс Беннетт).

Натурные съёмки проводились в Бостоне, Гарвардском университете в Кембридже, Массачусетс, и в Кейп-Коде.

За историю, положенную в основу фильма, её автор Леонард Спигелгасс был удостоен номинации на Оскар.

Сюжет

Молодая привлекательная блондинка Вивиан Хелдон (Джан Стерлинг), работающая девушкой-зазывалой в бостонском кафе «Грасс скёрт», снимает комнату в пансионе миссис Смеррлинг (Эльза Ланчестер). Отчаянно нуждаясь в деньгах, чтобы заплатить за аренду, Вивиан звонит в Кейп-Код Джеймсу Джошуа Харкли (Эдмон Райан), женатому мужчине из местной аристократии, с которым у неё был роман, и настаивает, чтобы он немедленно приехал на встречу в её кафе. Однако, так и не дождавшись Харкли, Вивиан знакомится в кафе с Генри Шенвеем (Маршалл Томпсон), который с горя напивается после того, как узнал, что его жена только что при родах потеряла ребёнка. Вивиан вызывается помочь пьяному Генри переставить его машину с незаконного парковочного места, и сама садится за руль. Когда Генри немного трезвеет, то понимает, что они уже выехали далеко за пределы Бостона и подъезжают к Кейп-Коду. Он требует отвезти его обратно, так как должен быть в больнице рядом с женой. Вместо этого Вивиан обманом высаживает его посреди пустынной ночной дороги, а сама продолжает путь на его машине. Наконец, позвонив по дороге из местной забегаловки, она добивается от Харкли согласия на встречу. Вскоре они встречаются в пустынном месте на морском побережье. Когда Вивиан начинает требовать от Харкли денег, тот без лишних слов убивает её из пистолета. Затем он вытаскивает труп девушки из автомобиля, раздевает его и прячет в кустах, в расчёте, что его унесёт океанской волной. После этого он бросает одежду Вивиан в салон её автомобиля, который топит в близлежащем пруду. На следующий день Генри подаёт заявление в полицию об угоне своего автомобиля, рассчитывая получить страховку, но при этом скрывает, что был в ту ночь с блондинкой, боясь травмировать этим свою жену.

Три месяца спустя прогуливающийся по пустынному пляжу Кейп-Кода орнитолог (Уолтер Бёрк) обнаруживает полузасыпанный песком скелет. Дело о неопознанном скелете поручают Питеру Моралесу (Рикардо Монтальбан), лейтенанту полиции округа Барнстейбл, Массачусетс. Молодой Моралес, который имеет португальские корни, никогда ранее не расследовал такие серьёзные дела, как убийство. Вместе со своим партнёром, детективом Тимом Шарки (Уолли Махер) он направляется на факультет судебной медицины Гарвардского университета, к судмедэксперту, доктору Макэду (Брюс Беннетт), который быстро устанавливает, что скелет принадлежит женщине 20-24 лет, которая, судя по следам пыльцы растений, умерла приблизительно в конце мая. Сопоставляя фотографии всех женщин, которые пропали приблизительно в то время в Массачусетсе и соседних штатах, с фотографией найденного черепа, Питер и Тим останавливаются на Вивиан, физические параметры лица которой наиболее точно соответствуют параметрам черепа.

У бармена кафе «Грасс скёрт» Питер выясняет, что в день своего исчезновения Вивиан уехала с молодым мужчиной на его жёлтом «Форде». Через базу данных о страховых случаях Питер выясняет имя владельца машины и приезжает домой к Генри Шенвею и его жене Грейс (Сэлли Форрест). Однако Генри утверждает, что не знает убитую девушку, а машину у него украли с парковки перед больницей. Затем Питер приезжает в пансион миссис Смеррлинг, где находит записную книжку Вивиан, а также чемодан девушки с её личными вещами, косвенно подтверждающими, что найден именно её скелет. Питер сообщает миссис Смеррлинг и соседке Вивиан по пансиону Джеки Элкотт (Бетси Блейр), которая в своё время подала заявление в полицию об исчезновении Вивиан, что, по всей вероятности, они нашли её тело в районе Барнстейбла. Услышав об этом, после ухода Питера миссис Смеррлинг находит телефонный номер Харкли в Кейп-Коде, который Вивиан нацарапала на стене около телефона в коридоре. Затем миссис Смеррлинг приезжает к Харкли, где предпринимает неудачную попытку шантажировать его. Получив категорический отказ, она перед уходом незаметно достаёт из стола пистолет Харкли и похищает его.

Тем временем Питер проходит по всем адресам, указанным в записной книжке Вивиан, встречаясь с некоторыми её коллегами, знакомыми и клиентами. Одним из них оказывается врач, который три месяца назад обследовал Вивиан, определив, что она находилась на третьем месяце беременности. Затем Питер организует сеанс опознания, на котором бармен из «Грасс скёрт» и художник-татуировщик (Ральф Дамке), работающий в доме напротив кафе, который хорошо знал жертву, узнают в Генри человека, в сопровождении которого Вивиан вышла из кафе в ночь своего исчезновения. После этого Питер выдвигает против Генри обвинение в убийстве Вивиан и помещает его в камеру предварительного заключения.

Когда Питер уже передаёт дело прокурору, Макэду после анализа одной из сломанных косточек жертвы устанавливает, что Вивиан была застрелена. Питер понимает, что окончательная точка в деле может быть поставлена только тогда, когда будет найдено орудие убийства. Смоделировав возможную ситуацию убийства и траекторию полёта пули, Макэду извлекает из жёлтого «Форда» пулю от пистолета 45 калибра. Питер начинает проверять все телефонные звонки из пансиона миссис Смеррлинг в день исчезновения Вивиан, что приводит его к Харкли, на имя которого кроме того зарегистрирован пистолет 45 калибра. Однако Харкли отрицает, что был знаком с Вивиан, а оружие в своё время сдал во время военной службы во Франции. Когда Питер осматривает его кабинет, Хартли с удивлением обнаруживает, что пропал его пистолет, понимая, что это дело рук миссис Смеррлинг.

После этого Харкли приезжает к миссис Смеррлинг, требуя вернуть украденный пистолет, предлагая ей за него 500 долларов. Когда миссис Смеррлинг требует 20 тысяч долларов, Харкли набрасывается и душит её, в итоге домовладелица признаётся, что спрятала пистолет в камере хранения на вокзале. Когда к пансиону подъезжает Питер, Харкли убивает миссис Смеррлинг ударом подсвечника по голове и скрывается. Питер видит лишь убегающего человека, но не успевает догнать его. Питер, Шарки и Макэду, понимая, что решающая ниточка к оружию находится в комнате миссис Смеррлинг, тщательно обыскивают помещение. Лишь под утро Питер находит в птичьей клетке квитанцию из вокзальной камеры хранения. Они немедленно выезжают на вокзал, где Харкли без документов смог получить сумку миссис Смеррлинг и пытается избавиться от оружия. На вокзале его замечает Питер, который начинает преследование. В одном из вагонов Питер загоняет Харкли в угол и обезоруживает его. Харкли арестовывают по обвинению в двойном убийстве Вивиан, а Питер звонит Грейс, сообщая, что с её мужа сняты все обвинения.

В ролях

• Рикардо Монтальбан — лейтенант Питер Моралес
• Сэлли Форрест — Грейс Шенвей
• Брюс Беннетт — доктор Макэду из Гарвардской медицинской школы
• Эльза Ланчестер — миссис Смеррлинг, хозяйка пансиона
• Маршалл Томпсон — Генри Шенвей, муж Грейс
• Джан Стерлинг — Вивиан Хелдон, девушка из бара и жертва убийства
• Эдмон Райан — Джеймс Джошуа Харкли
• Бетси Блейр — Джекки Элкотт
• Ральф Дамке — татуировщик
• Уиллард Уотерман — владелец похоронного бюро
• Уолтер Бёрк — орнитолог

Создатели фильми и исполнители главных ролей

Сценарист Сидни Бём работал над многими значимыми фильмами нуар, среди них «Высокая стена» (1947), «Переулок» (1950), «Человек под прикрытием» (1949), «Станция Юнион» (1950), «Сильная жара» (1953), «Второй шанс» (1953), «Полицейский-мошенник» (1954) и «Жестокая суббота» (1955).

Как пишет историк кино Лайонс, "первыми режиссёрскими работами Джона Стёрджеса в нуаровом жанре были фильмы «Затенённый» (1946), «Человек, который отважился» (1946) и «Знак овна» (1948), затем он поставил такие превосходные фильмы нуар, как «Загадочная улица» (1950) и «Народ против О’Хары» (1951), а позднее — многочисленные крупнобюджетные картины для «Метро-Голдвин-Майер», «Уорнер бразерс» и «Парамаунт» . Как отметил Джефф Стаффорд, "хотя «Загадочная улица» выступает как "превосходный фильм категории В, Стёрджес в своих последующих триллерах, таких как «Добрая леди» (1951), «Опасность» (1953) и «Плохой день в Блэк Роке» (1955, номинация на Оскар лучшему режиссёру) превзошли его. И всё же, детективы и мелодрамы к середине 1960-х годов уступят дорогу в его творчестве вестернам и военным фильмам, и сегодня Стёрджеса более всего знают по его таким экшн-триллерам, как «Великолепная семёрка» (1960) и «Большой побег» (1963).

Рикардо Монтальбан в начале своей карьеры запомнился ролями в военном экшне «Поле битвы» (1949) и фильме нуар «Инцидент на границе» (1949). Позднее он сыграл значимые роли в таких разнообразных фильмах, как мелодрама «Сайонара» (1957), криминальная драма «Мадам Х» (1966), комедия «Милая Чарити» (1969), фантастичнский фильм «Завоевание планеты обезьян» (1972) и комедия «Голый пистолет» (1988). Монтальбан много работал на телевидении, в частности, снялся в 154 эпизодах телесериала «Остров фантазий» (1977-84) и 49 эпизодах мыльной оперы «Династия 2: Семья Колби» (1985-87). В конце карьеры Мональбан сыграл ещё несколько ролей в кино, в частности, в фильмах «Дети шпионов 2» (2002) и «Дети шпионов 3» (2003).

Сэлли Форрест сыграла главные роли в двух социальных драмах Айды Лупино «Нежелательный» (1949) и «Никогда не бойся» (1949), роли второго плана в целой серии признанных фильмов нуар, среди них «Водоворот» (1949), «Место преступления» (1949), «Стрип» (1951) и «Пока город спит» (1956), а также главные роли в хоррор-триллере «Странная дверь» (1951) и вестерне «Долина мести» (1951). Брюс Беннетт известен по ролям в военном экшне «Сахара» (1943), приключенческой драме «Сокровища Сьерра-Мадре» (1948), фильмах нуар «Милдред Пирс» (1945), «Чёрная полоса» (1947), «Нора Прентисс» (1947), «Вымогательство» (1950) и «Внезапный страх» (1952).

Киновед Эндрю Дикос написал об операторе Джоне Олтоне, что «никто не будет отрицать красоту наилучшей чёрно-белой операторской работы на американском экране, которую он продемонстрировал в таких фильмах, как „Агенты казначейства“ (1947), „Грязная сделка“ (1948), „Он бродил по ночам“ (1948), „Низкий триумф“ (1948), „Люди против О’Хары“ (1951) и „Большой ансамбль“ (1955)» .

История создания фильма

Как отметил историк фильма нуар Алан Силвер, «этот фильм является частью мини-серии триллеров, произведённых на студии „Метро-Голдвин-Майер“ в период 1948—1956 годов, когда её главным продюсером был Дор Шари. Определённо именно Шари создал на студии условия для реализации творческого потенциала таких талантливых деятелей кино, как Энтони Манн, Джон Олтон, Сидни Бём, Ричард Брукс и других, имена которых на протяжении многих лет ассоциировались с низкобюджетными триллерами». Созданная Шари атмосфера шла вразрез с традиционной политикой бывшего руководителя студии «Метро-Голдвин-Майер» Луиса Б. Майера и его коллег, которые по-прежнему рассматривали студию как «место, где звёзд больше, чем на небе» . Джефф Стаффорд также пишет, что «в отличие от прежнего босса студии Луиса Б. Майера, Шари отдавал предпочтение реалистическим драмам и серьёзным фильмам „со смыслом“ перед цветастыми мюзиклами и сентиментальным семейными картинами, характерными для студии ранее». Стаффорд считает, что Майер «никогда бы не допустил фильм такого типа на своей студии, однако Шари с этой картиной двинул жанр триллера категории В в новом направлении».

Фильм основан на неопубликованном рассказе Леонарда Спигелгасса (он был номинирован на Оскар за эту историю), которая была переложена для экрана Сидни Бёмом и Ричардом Бруксом. Действие истории происходит в Бостоне и его окрестностях, и в фильме удачно использованы съёмки в кампусе Гарвардского университета, а также на пустынном побережье Кейп-Код. Как отмечает Стаффорд, «Бостон довольно редко использовался в качестве места действия фильмов, но в этом фильме он играет главную роль. Съёмками на городских улицах и в кампусе Гарвардского университета режиссёр Стёрджес создает захватывающий портрет Бостона и его окрестностей глазами криминального следователя».

Оценка фильма критикой

Общая оценка фильма

После выхода фильма на экраны фильм удостоился благожелательных отзывов критики, обратившей внимание на новаторство картины в демонстрации научных аспектов криминального расследования. В частности, газета «Нью-Йорк таймс» в своей рецензии написала, что «в этой истории про копов и убийцу больше науки, чем детективного расследования», отметив далее, что «несмотря на малый бюджет», картина сделана с хорошим вкусом, отличаясь вниманием к техническим деталям, глубиной проработки истории и её убедительностью. Обозреватель газеты считает, что «фильму, может быть, не хватает саспенса, но зато он силён своей аутентичностью».

Современные критики также высоко оценивают картину. В частности, по мнению Спенсера Селби, «фильм удачно сочетает элементы полицейского процедурала и нуаровой мелодрамы», а Майкл Кини характеризует его как «быстрый фильм, приправленный увлекательной информацией о работе судебно-медицинской экспертизы 1950-х годов». Журнал «TimeOut» назвал картину «изящным триллером, хотя и немного запоздавшим за модой того времени на документальные приправы». По словам Дениса Шварца, «это увлекательный фильм нуар», а Стаффорд характеризует его как «мрачную, атмосферическую картину с поразительным вниманием к полицейским процедурам и техническим аспектам расследования».

Как отмечает Брюс Эдер, «возможно, это не первый фильм, который глубоко проникает в работу судебно-медицинских экспертов, но это первый голливудский фильм, в котором она использована в качестве основы криминальной истории в послевоенной Америке». В этом смысле фильм выступает как «предшественник таких фильмов, как „C.S.I.: Место преступления“ (2000—2015), „C.S.I.: Место преступления Майами“ (2000—2012), „Нераскрытые дела“ (1999—2006), „Судебный медик Куинси“ (1976-83) и т. п., и в этом качестве должен понравиться современным зрителям».

Научная тема в полицейском расследовании

Одной из характерных особенностей фильма стала необычайно подробная для своего времени демонстрация научных методов работы судебно-медицинской экспертизы. Как заметила «Нью-Йорк таймс», «скорость и эффекты не являются отличительными чертами этого фильма. Главными его „героями“ стали в равной степени Факультет судебной медицины Гарвардской медицинской школы, Бранстейбл, Массачусетс, и детектив, который вылавливает убийцу». «TimeOut» также обращает внимание на ту часть фильма, в жанре «полицейского процедурала, которая показывает дидактические (но интересные и умно введённые в ткань повествования) эпизоды на Гарвардском факультете судебной медицины». Стаффорд отмечает, что «для этого фильма команда сценаристов избрала более научный подход к обычному расследованию убийства, внеся в него увлекательные подробности о том, как собирают улики на месте преступления, как их анализируют и какие на их основании делают выводы». И «хотя это не звучит как захватывающее кино, к демонстрации научных экспертиз редко обращались в кино того времени, и публике было любопытно увидеть, как они проводятся».

Тема социального и национального неравенства

Силвер отмечает, что фильм содержит «немного социальной критики, что было характерно для нуаров 1950-х годов». В данном случае «один из американских аристократов является не просто убийцей, а убеждённым сторонником того, что вся власть должна принадлежать людям его класса, и его возмущает то, что в данном случае власть представляет такой „этнический“ тип, как Моралес». Моралес же, который родился и вырос в Бостоне, «не просто умеет справляться со снобизмом богачей, но и умело связывает своё достоинство простого человека с технологическим интеллектом гарвардского научного сообщества».

По словам Шварца, «фильм включает некоторые социальные аспекты, в частности, когда недавний иммигрант сталкивается со снобом, считающим себя элитой общества». Стаффорд также обращает внимание на то, что «история затрагивает тему классовых предрассудков, когда детектив — синий воротничок сталкивается со старой достопочтенной бостонской семьёй, один из членов которой является убийцей». На эту же тему обращает внимание и Брюс Эдер, отмечающий, что Моралес «сталкивается с предрассудками в отношении своего акцента и того факта, что он, возможно, родился не в США. Это становится особенно отвратительно в сценах с Харки, потенциальным подозреваемым из верхушки общества, представляющим старую бостонскую аристократию».

Оценка работы режиссёра и творческой группы

Критики положительно оценили работу режиссёра Джона Стёрджеса, в частности, журнал «TimeOut» отметил, что он делает картину со «значительной ловкостью и определённой утончённостью». Однако основные похвалы выпали на долю оператора Джона Олтона. Силвер пишет, что «фильм усиливает операторская работа Олтона, детально показывающая ход научного расследования», что необычно для детективных фильмов того времени, демонстрируя такие моменты, как «реконструкция человеческого облика по скелету, драгирование пруда в поисках машины и просеивание пляжного песка в поисках скелета зародыша». Стаффорд считает, что «благодаря использованию Олтоном света и тени, фильм достигает великолепного результата, приковывая внимание зрителя к часто отталкивающим деталям расследования». «TimeOut» отмечает, что «начальные сцены, которые для разнообразия происходят в Бостоне, потрясающе сняты Олтоном и являются классикой нуара», Шварц полагает, что фильм «великолепно снят Олтоном в полудокументальном стиле», а Эдер выделяет «превосходную операторскую работу Джона Олтона (включающую много натурных съёмок) и отличную музыку».

Оценка актёрской игры

Как отмечает Майкл Кини, «актёрский состав этого фильма первоклассный, особенно Монтальбан в роли копа-латино, который вступает в борьбу с убийцей — родовитым англосаксом». По мнению «Нью-Йорк таймс», «Монтальбан естественен и скромен в роли трудолюбивого сыщика, показывая, что участь полицейского не так уж легка, а его замечание о том, что „профессора работают головами, а копы — ногами“ грамотно проиллюстрировано Брюсом Беннеттом в роли главного медицинского эксперта». Газета также отмечает актёрские работы Маршалла Томпсона в роли неверно обвинённого подозреваемого, Сэлли Форрест в роли его жены, Эдмона Райана в роли убийцы и Джан Стерлинг в роли броской соблазнительницы, ставшей причиной расследования. Но особенно газету восхитила игра «первоклассная игра Эльзы Ланчестер в роли напивающейся джином домовладелицы-шантажистки». «TimeOut» также отметил «хорошую актёрскую игру, особенно, со стороны Монтальбана в качестве усердного и при этом критически оценивающего свои поступки копа, в то время как Эльза Ланчестер неподражаема в образе безумной, попивающей джин домохозяйки». Шварц также выделяет «искусную игру Монтальбана», отмечая при этом, что «Эльза Ланчестер в своём воплощении алчности затмевает всех. Её изображение подлой, безразличной и лживой женщины восхитительно в своей гадости». Эдер также считает игру Ланчестер «одним из привлекательных аспектов фильма». Образ «дёрганой, невротической, алчной женщины» стал одной из самых интересных её работ. И в роли «сладкоречивой рехнувшейся старухи, которая не может не сунуть свой нос в жизнь одной из своих жилиц, она практически перетягивает на себя весь фильм». Критик отмечает также отличную работу и других актёров второго плана, «особенно Маршалла Томпсона и Сэлли Форрест в качестве пары, которая стала жертвой обстоятельств».

Литература

• Alain Silver (Editor), Elizabeth Ward (Editor). [www.amazon.com/Film-Noir-Encyclopedic-Reference-American/dp/0879514795 Film Noir: An Encyclopedic Reference to the American Style, Third Edition]. — Woodstock, New York: The Overlook Press, 1992. — ISBN 978-0-87951-479-2.
• Spencer Selby. [www.amazon.com/Dark-City-The-Film-Noir/dp/0786404787 Dark City: The Film Noir]. — Jeffeson, NC and London: McFarland & Co Inc, 1997. — ISBN 978-0-7864-0478-0.
• Michael F. Keaney. [www.amazon.com/Film-Noir-Guide-Classic-1940-1959/dp/078646366X Film Noir Guide: 745 Films of the Classic Era, 1940–1959]. — Jefferson, North Carolina, and London: McFarland & Company, Inc., Publishers, 2010. — ISBN 978-0-7864-6366-4.
• Arthur Lyons. [www.amazon.com/Death-On-The-Cheap-Movies/dp/0306809966 Death on the Cheap: The Lost B Movies of Film Noir]. — Boston, MA: Da Capo Press, 2000. — ISBN 978-0-3068-0996-5.
• Andrew Dickos. [www.amazon.com/Street-No-Name-History-American/dp/0813122430 Street With No Name : A History of the Classic American Film Noir]. — Lexington, Kentucky: The University Press of Kentucky, 2002. — ISBN 978-0-8131-2243-4.

Ссылки

• [www.imdb.com/title/tt0042771/ Загадочная улица] на сайте IMDB
• [www.allmovie.com/movie/v103539 Загадочная улица] на сайте Allmovie
• [www.afi.com/members/catalog/DetailView.aspx?s=&Movie=26419 Загадочная улица] на сайте Американского института кино
• [www.tcm.com/tcmdb/title/3494/Mystery-Street/ Загадочная улица] на сайте Turner Classic Movies
• [www.rottentomatoes.com/m/mystery_street/?search=Mystery%20Street Загадочная улица] на сайте Rotten Tomatoes
• [www.youtube.com/watch?v=AAVZRMQvgII Загадочная улица] трейлер фильма на сайте YouTube

Отрывок, характеризующий Загадочная улица

Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.

В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.
– Он не постигается умом, а постигается жизнью, – сказал масон.
– Я не понимаю, – сказал Пьер, со страхом чувствуя поднимающееся в себе сомнение. Он боялся неясности и слабости доводов своего собеседника, он боялся не верить ему. – Я не понимаю, – сказал он, – каким образом ум человеческий не может постигнуть того знания, о котором вы говорите.