Заганос

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Заганос
 

Заганос-паша, Заганос Мехмет-паша, известен также как Заган-паша (тур. Zağanos Paşa); ? — после 1463) — визирь султана Мурада II, воспитатель (лала) султана Мехмеда II, ага янычар и Великий визирь (14531456) Османской империи, капудан-паша.

Современники описывают Заганос-пашу как высокого мужчину «иллирийского» типа, энергичного, умного и обладавшего несомненным полководческим талантом; также отмечается свойственная его характеру «солдатская прямота» и безжалостность в отношении к врагам и пленным. Происхождение имени до сих пор оспаривается; наиболее вероятной версией является то, что оно восходит к греческому слову «zaga», обозначающему чайку или небольшую хищную птицу.





Происхождение и биография

Точное происхождение неизвестно. Согласно одним источникам, был албанцем, взятым по девширме в возрасте четырнадцати лет и прошедшим обычный для таких мальчиков путь из рядовых янычар; по другим — происходил из греческого рода. Существует версия, согласно которой его дед был также Великим визирем, чем Заганос-паша очень гордился.[1][2][3][4] Некоторые источники также указывают, что до обращения в ислам он принадлежал к католической вере.[5] Не менее противоречивы сведения о его положении при дворе: одни историки приводят сведения о том, что он был мужем старшей дочери Мурада II Фатима Хатун и имел от неё двоих дочерей: старшая выдана была замуж за принца Мехмеда, младшая стала женой Махмуда Ангеловича. Таким образом, Заганос-паша приходился будущему Завоевателю одновременно и сводным братом и тестем.

Впервые упоминание о нем появляется в связи с назначением его лала (тур. lala) — «советником, защитником и воспитателем» одного из султанских сыновей, а именно будущего Мехмеда II. На тот момент у султана Мурада было два взрослых сына-наследника, к тому же будущий покоритель Константинополя был сыном от рабыни неблагородного происхождения; все вместе делало шансы Мехмеда унаследовать власть более чем призрачными. Однако, оба старших принца таинственным образом скончались и внимание султана обратилось на Мехмеда. Именно в этот период к нему были приставлены несколько воспитателей, среди которых упоминается Заганос-паша, занимавший на тот момент пост третьего визиря (c 1439 года).

В 1444 году султан Мурад принимает неожиданное решение: оставляет трон и уединяется в Манисе со своей молодой женой. 12-летний шехзаде Мехмед оказывается полновластным правителем империи; с первых же шагов он проявляет несогласие с политикой Великого визиря Чандарлы Халиль-паши по многим вопросам, в особенности касающимся отношений с Балканами и Византией. Его агрессивная политика, во многом ставшая следствием влияния главного евнуха Шехабэддина (известного как Шахин-паша), лучшего друга Заганос-паши, а также сам факт вступления ещё неокрепшего юнца на трон побудил сербов и венгров к восстанию. 22 июня 1444 ими была аннулирована Эдирнинская клятва о мире, что привело к очередному столкновению, завершившемуся победой османов. Мурад вернулся на трон, а виновники понесли наказание: незадачливый султан был выслан обратно в Манису, а Заганос-паша изгнан в Балыкесир.

Его возвращение в мир большой политики связано со смертью султана Мурада и повторным воцарением Мехмеда в 1451 году. Опальный учитель не был забыт и получил сан второго визиря; кроме того, под его начало были отданы янычары, на тот момент представлявшие самую серьёзную военную силу в империи. Это был чувствительный удар по позициям Халиль-паши и его сторонников, поддерживавших с соседями, в частности, с Византией, дружеские отношения, так как было ясно, что ближайшей целью станет подготовка войны с ромеями. Кроме того, конфликт юного султана и Великого визиря имел важные политико-экономические корни и последствия: Халиль был представителем родовитой османской знати, влияние которой ограничивало верховную власть; почти же все сторонники Мехмеда были нетурецкого происхождения, и всецело зависели от его милости и воли. Мехмеду удалось разрушить альянс крупных старинных родов, выслав ближайшего друга Халиль-паши, Исхак-пашу наместником в Анатолию; таким образом, главным «идеологическим» противником Великого визиря и его возможным преемником остался Заганос-паша.

Теперь, когда планам молодого султана на завоевание Константинополя ничто не угрожало, можно было приступить к активным действиям.

Подготовка к вторжению и падение Константинополя

15 апреля 1452 было начато строительство крепости Румелихисар (Богаз-кесен). Это был первый шаг к началу войны, так как по мирному соглашению с Византией, османы обязаны были согласовывать любое строительство на её территории. Каждый из трех визирей, привлеченных к этому грандиозному замыслу (Халиль-паша, Саруджа-паша, Заганос-паша), стремился превзойти другого. Султан лично надзирал за общим ходом строительства, и оно было завершено в рекордный срок (30 или 31 августа 1452 года). Одновременно было завершено перевооружение и обучение армии, оснащение её новым для того времени огнестрельным оружием, отлит целый артиллерийский парк. Император Константин спешно отправил посольство к своему соседу, но, по одним сведениям, грекам не удалось получить аудиенции, по другим же их обезглавили и головы, по традиции, выставили на копьях на берегу залива.

Подобная смелость объяснялась очень просто: за время проведенное на посту второго визиря, Заганос-паша фактически исполнял также обязанности «министра иностранных дел», и к моменту завершения строительства располагал достаточно вескими доказательствами того, что Византия вряд ли получит помощь с Запада.

5 апреля 1453 года, во вторник, под стены Константинополя прибыли первые отряды турецкой армии. Руководство основными силами осуществляли сам султан и Халиль-паша; однако, его главному сопернику была доверена не менее сложная задача. Войска под командованием Заганос-паши окружили Галату — «европейскую» часть города, которой второй визирь от своего имени и от имени султана гарантировал защиту и неприкосновенность в том случае, если жители района не окажут открытого сопротивления османским войскам. По-видимому, на этот момент между ним и подеста уже имелось устное соглашение, так как генуэзцы, за редким исключением, предпочли остаться в стороне при обороне города. Кроме того, видимо, была достигнута договоренность с генуэзскими и венецианскими купцами, поставлявшими в город продовольствие; поставки очень быстро сократились и в Константинополе начался голод.

Одной из сложных задач, стоявших перед Заганос-пашой, была нейтрализация византийского флота, стоящего в заливе Золотой Рог: залив был перегорожен рядами цепей, не позволявших турецкой эскадре прорваться в гавани. Еще в самом начале осады турки начали строить деревянный настил, огибавший Галату, и по нему 22 апреля волоком перетащены около 70 кораблей. Кроме того, по его приказу был сооружен понтонный мост, начинавшийся в Долине источников и заканчивающийся за чертой Константинополя; несмотря на неоднократные попытки греков сжечь это сооружение, оно было завершено приблизительно в это же время и значительно улучшило коммуникацию между войсками султана и Заганос-паши.

Осада, как известно, продолжалась свыше 50 дней, но развивалась совсем не так, как хотелось султану и его воспитателю. К концу мая настроение в войсках и дисциплина резко упали, и на военном совете 26 мая Халиль-паша решился поднять вопрос о снятии блокады города. Султан яростно воспротивился этому, его поддержала «партия войны» во главе с Заганос-пашой. Кроме столкновения амбиций Великого визиря и его главного конкурента, речь шла, в буквальном смысле, о жизни одного из них: если бы победила точка зрения Халиля Чандарлы и войска оставили позиции, весьма вероятно, что Заганос-паше, как главному вдохновителю похода, были бы предъявлены обвинения в государственной измене. В итоге спора тот вышел к войскам и, как считается, произнес воодушевляющую речь, обещая в ближайшее время добиться сдачи города; солдаты, вероятнее всего, специально подготовленные офицерами, поддержали любимого султанского советника. Боевые действия были возобновлены и вскоре, 29 мая 1453 года, Константинополь пал.

30 мая Чандарлы Халиль-паша был арестован по обвинению в государственной измене, заключен сперва под стражу в своем шатре, потом перевезен в Эдирне и в августе (по другим сведениям — в июле) того же года повешен. Новым Великим визирем стал Заганос-паша.

Долгое время историки не включали его имя в список визирей Османской империи, так как официального возведения в должность, вероятнее всего, не произошло. Однако, David Nicolle, John F. Haldon, Stephen R. Turnbull, [books.google.ru/books?id=BDtiMmArKaAC&lpg=PP1&pg=PP1#v=onepage&q&f=false Падение Константинополя в 1453 году (The fall of Constantinople: the Ottoman conquest of Byzantium)] со ссылкой на османские источники приводят дату замены Великого визиря: 30 мая 1453 года.

Отставка и дальнейшая жизнь

Заганос-паша был смещен с поста Великого визиря в сентябре или октябре 1456 года после неудачной осады турками Белграда; его заменил на этом посту более осторожный Махмуд Ангел.

В 1459 году вновь был призван на службу Мехмедом и назначен на должность капудан-паши. В марте 1460 года начал победоносное наступление на северо-востоке Пелопоннеса, от Коринфского перешейка; предъявляемые ему обвинения в жестокости во время этого завоевания, видимо, связаны с тем, что защитники крепостей сражались до последнего, предпочитая умереть, но не сдаться. Узнав об этом, Мехмед выразил недовольство и отстранил своего военачальника от командования флотом, однако, по-видимому, это был политических ход, призванный успокоить Венецию и деспота Дмитрия Палеолога, который обещал сдаться на милость султана. Уже в следующем, 1461 году, Заганос-паша был назначен на должность губернатора Фессалии и Мореи.

В 1460 году, после покорения Трапезундской империи, получил в жены дочь Давида Комнина Анну.

Точная дата его смерти неизвестна, однако, считается, что это произошло около 14641465 годов, так как именно в это время была построена его гробница при мечети в Балыкесире. Турецкие источники приводят красивую легенду о том, что Мехмед II, проезжая Балыкесир, остановился перед строящейся мечетью, и долго разглядывал какого-то старика, одетого в рубище, таскавшего самые тяжелые камни,- а затем, поздоровавшись с ним, отправился дальше. Когда придворные спросили, почему султан здоровается с нищим, тот ответил: «Разве вы не узнали его? То был Заганос-паша». Изумлению свиты не было предела, так как было неясно, кто мог рассказать Мехмеду о том, где находится его учитель. На этот вопрос Завоеватель ответил: «Он не мог быть ни в каком другом месте».

Мечеть Заганос-паши (тур.) сохранилась до наших дней. Там же можно найти построенные им бани и медресе, строительство которого довершил сын (вероятно, от первой жены), Ибрагим-бей.


Напишите отзыв о статье "Заганос"

Примечания

  1. Kinross Patrick Balfour. [books.google.com/books?ei=0e2qTNaYBNKEswb4neXOBA&ct=result&id=5KYKAQAAIAAJ&dq=Zaganos+Pasha+%2B+Albanian&q=His+new+Grand+Vezir+was+his+general+Zaganos+Pasha,+an+Albanian+in+origin#search_anchor The Ottoman centuries: the rise and fall of the Turkish Empire]. — Cape, 1977. — P. 116. — ISBN 9780224013796.
  2. Jones J. R. Melville. [books.google.com/books?ei=o--qTN-_N4eRswaR98WqBA&ct=result&id=SoUJAQAAIAAJ&dq=Zagan+pasha+%2B+Albanian&q=Zagan+Pasha,+an+Albanian+and+renegade+Christian,+was+over+the+water+before+Pera+with+a+force+of+renegade+Christians;+for+many+of+this+country+gave+up+their+faith.#search_anchor The siege of Constantinople 1453: seven contemporary accounts]. — Hakkert. — P. 7.
  3. [books.google.com/books?id=BDtiMmArKaAC&pg=PA189&dq=Zaganos+Pasha+%2B+Albanian&hl=en&ei=0e2qTNaYBNKEswb4neXOBA&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=1&ved=0CCgQ6AEwAA#v=onepage&q=Zaganos%20Pasha%20%2B%20Albanian&f=false The fall of Constantinople: the Ottoman conquest of Byzantium]. — Osprey Publishing, 2007. — P. 189–. — ISBN 9781846032004.
  4. Forbes-Boyd Eric. [books.google.com/books?id=DDI8AAAAMAAJ&q=Zagan++%2B+Albanian&dq=Zagan++%2B+Albanian&hl=en&ei=qfuqTNqzCIfMswaosaGlBA&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=1&ved=0CCcQ6AEwADgK In crusader Greece: a tour of the castles of the Morea]. — Centaur Press. — P. 219.
  5. Philippides Marios. [books.google.com/books?ei=MfCqTOmQG83CswbMw_m7BA&ct=result&id=VGdoAAAAMAAJ&dq=Zaganos+Pasha+%2B+Catholic&q=In+another+part+of+the+city+the+Albanian+captain+Sagam+[%3D+Zaganos]+Pasha,+a+worthless+renegade,+who+had+been+born+a+Christian+but+had+renounced+his+Catholic+faith#search_anchor Mehmed II the Conqueror and the fall of the Franco-Byzantine Levant to the Ottoman Turks: some western views and testimonies]. — ACMRS/Arizona Center for Medieval and Renaissance Studies, 2007. — ISBN 9780866983464.

Литература

  • Stavrides T. [www.google.com/books?id=ptXG0uA70lAC&hl=ru&source=gbs_navlinks_s The Sultan of vezirs: the life and times of the Ottoman Grand Vezir Mahmud Pasha Angelović (1453—1474)]. — Brill, 2001. — 449 p. — ISBN 90 04 12106 4.
  • McClellan K. [books.google.ru/books?id=u6rlMIJCorYC&pg=PA21&dq=Zaganos&hl=ru&ei=bK7NTciOC8zCtAbEs9S0Cw&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=9&ved=0CFQQ6AEwCA#v=onepage&q=Zaganos&f=false The Last Byzantine: Confessions of a Would-Be Messiah]. — Outskirts Press Inc., 2009. — ISBN 90 04 12106 4.
  • Рансимен Стивен. [militera.lib.ru/h/runciman/index.html Падение Константинополя в 1453 году]. — М.: Наука, 1983.
Предшественник:
Чандарлы Халил-паша
Великий визирь
1453–1456
Преемник:
Махмуд-паша Ангелович

Отрывок, характеризующий Заганос



Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.