Заговенье

За́говенье (за́говины, запусты, мясопустье; от говеть «поститься») — в аскетической традиции Православных церквей название последнего дня перед длительным постом, когда ещё можно употреблять скоромную пищу (животного происхождения).

В славянской традиции заговеньем называется время, когда воздерживались от работы, обильно ели и веселились в преддверии постовых ограничений; реже — вечер и ужин накануне поста. В славянской обрядности наиболее заметно заговенье перед Великим постом (см. Масленица, Мясопуст).

Заговенье по церковному уставу

Заговенье бывает перед каждым из четырёх многодневных постов:

• Заговенье на Великий пост:
  • Неделя мясопустная — воскресенье перед (Сырной седмицей), последний день, когда допускается употребление мясных продуктов;
  • Прощёное воскресенье — последний день перед Великим постом, когда ещё допускается употребление молочных продуктов;

• Заговенье на Рождественский пост:
  • день памяти апостола Филиппа — 14 (27) ноября — если заговенье выпадает на однодневные посты — среду или пятницу, — то оно перемещается на 13 (26) ноября.

• Заговенье на Петров пост:
  • Собор всех святых — неделя первая по Пятидесятнице, то есть первое воскресенье после Дня Святой Троицы.

• Заговенье на Успенский пост:
  • предпразднство Происхождения Честны́х Древ Животворящего Креста Господня — 31 июля (13 августа).

В славянской традиции

Важнейшим элементом любого заговенья является пища; она же определяет семантическое поле многих славянских хрононимов, обозначающих заговенье, ср. рус. Яичное заговенье, Мясное заговенье, Рыбное заговенье, Молочное заговенье, укр. Нижкове пущання, словацк. Žerný den и под. Преобладание пищевых мотивов заметно не только в реальном обжорстве, угощениях и пр., практикуемых в дни заговенья, но и в том, что пища занимает существенное место в обрядах и верованиях, относящихся к дням заговенья. Белорусы считали, например, что на заговенье первыми должны есть женщины, чтобы и приплод скота был женского пола; жители Витебщины полагали, что волколаки, которые обычно не едят мяса, делают это в виде исключения в дни заговений, когда они питаются мясом, добытым хищничеством; у македонцев на любое заговенье совершалось раздавање, когда хозяйки раздавали в соседние дома сыр, хлеб и вина «за Бог да прости»; в Костромском крае в Петровское заговенье теща возила зятю сыр, дарила 101 яйцо и другие продукты в виде подарка (если бы она этого не сделала, односельчане приволокли бы её зятю на бороне кучу хлама). На заговенье у русских принято было относить на чердак кусок мяса и немного молока — домовому заговеться. Пища преобладала и в подарках, которыми обменивались на заговенье молодые люди и девушки. Так, если на масленичное заговенье парень дарил девушке гостинец, то в Яичное заговенье (накануне Петрова поста) она отдаривала ему вареными яйцами (калуж.). В магии и хозяйственной обрядности нашли широкое использование остатки скоромной пищи, собранные вечером на заговенье. В частности, в Поволжье в канун рождественского поста девушки клали эти остатки под подушку в надежде увидеть во сне суженого и т. д. К заговенью могло быть приурочено и ритуальное уничтожение пищи, преобладавшей в мясоед (ср. русский обычай сжигать в масленичном костре остатки блинов, молока и др.).

См. также:

• Мясопустное воскресенье (мясное) — воскресенье перед Масленицей, последний день, когда употребляются в пищу мясные продукты;
• Прощёное воскресенье (Заговины масленые) — последний день Масленицы, когда ещё допускается употребление молочных продуктов;
• Петровское заговенье (Русальское, Крапивное) — первое воскресенье после Троицы (см. Русальная неделя);
• Спасовское заговенье (Евдокимово) — 31 июля (13 августа) — заговины на Успенский пост, канун Медового Спаса;
• Филипповское заговенье (Филиппов день) — 14 (27) ноября — заговины на Рождественский (Филиппов) пост. Если заговенье выпадает на однодневные посты — среду или пятницу, — то оно перемещается на 13 (26) ноября.

Поговорки

• Заговевши догавливай.
• Хоть бы та избушка сгорела, в которой я заговела!.
• Заговелась лиса — загоняй гусей!.
• Деньгам нет заговенья, им всегда расход.
• Удобрилась мачеха до пасынка: велела в заговенье все щи выхлебать!.

См. также

• Разговение — первый приём скоромной пищи после поста.

Литература

• Заговенье / [www.inslav.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=831:2011-08-29-08-34-05&catid=12:2009-08-05-10-49-56&Itemid=22 Т. А. Агапкина] // Славянские древности: Этнолингвистический словарь : в 5 т. / Под общей ред. Н. И. Толстого; Институт славяноведения РАН. — М. : Международные отношения, 1999. — Т. 2: Д (Давать) — К (Крошки). — С. 237—238. — ISBN 5-7133-0982-7.
• Заговеть // Толковый словарь живого великорусского языка : в 4 т. / авт.-сост. В. И. Даль. — 2-е изд. — СПб. : Типография М. О. Вольфа, 1880—1882. — Т. 1.</span>
• Заговенье // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Заговенье

Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.


Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.
Графиня лежала на кресле, странно неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.
– Наташу, Наташу!.. – кричала графиня. – Неправда, неправда… Он лжет… Наташу! – кричала она, отталкивая от себя окружающих. – Подите прочь все, неправда! Убили!.. ха ха ха ха!.. неправда!