Заговор Высокомерных

Заговор Высокомерных (фр. Cabale des Importants; 1643 г.) — заговор части французской аристократии против Джулио Мазарини, сложившийся после смерти его предшественника на посту первого министра — кардинала Ришелье. Закончился арестом и ссылкой всех главных участников.

Предыстория

4 декабря 1642 года скончался Арман Жан дю Плесси, кардинал и герцог де Ришелье — фактический правитель Франции при короле Людовике XIII. Вскоре после этого ко двору начали возвращаться опальные аристократы, сосланные ранее в провинцию (покойный кардинал не отличался излишней щепетильностью к знати). Среди них были герцог Вандомский, внебрачный сын Генриха IV, и его сыновья — герцог де Меркер и герцог Франсуа де Бофор.

Между тем Людовик XIII, не отличавшийся крепким здоровьем, готовился последовать вслед за Ришелье. Его преемник — 4-летний дофин Луи, будущий Людовик XIV — в силу возраста не мог править самостоятельно. Зная о приближении смерти, король составил декларацию, определявшую порядок управления государством. Согласно её положениям, регентшей назначалась королева, однако она не могла принять ни одного решения без санкции Регентского («Непременного») совета, состоявшего из герцога Орлеанского (дяди дофина), принца Конде, кардинала Мазарини и графа де Шавиньи. Декларация была публично подписана королём и зарегистрирована в Парижском парламенте.

14 мая 1643 года король Франции умер. 18 мая канцлер Сегье, выступая на заседании парламента, потребовал изменить завещание Людовика XIII и предоставить неограниченную власть королеве, что и было сделано. В тот же день Анна Австрийская назначила кардинала Мазарини своим первым министром.

Заговор

Такое возвышение Мазарини пришлось по вкусу не всем. Если кардинал и смог привлечь на свою сторону Гастона Орлеанского и устранить как политического противника Шавиньи, то повлиять на позицию герцога Бофора он никак не мог. Бофор не без оснований рассчитывал, что после смерти Ришелье должны подвергнуться опале все его сторонники (к числу которых принадлежал и Мазарини), и власть во Франции перейдёт в его руки. Дружеские чувства Анны Австрийской к герцогу были широко известны ещё со времён «великого кардинала»; незадолго до смерти Людовика XIII королева поручила Бофору воспитание своих детей.

Вокруг герцога сложилась группа аристократов, которых прозвали Высокомерными — они кичились своей давней преданностью королеве и свысока относились к «плебею» Мазарини. В эту группу входили сам Бофор, его отец и брат, герцогиня де Шеврёз, Мария де Монбазон, епископ Бове Огюстен Потье, герцог де Гиз, маркиз Эдм де Ла-Шатр (генерал-полковник швейцарской гвардии), президент палаты расследований Парижского парламента Ж.-Ж. Барильон и многие другие. Посещал собрания Высокомерных, сохраняя лояльность к Мазарини, герцог Ларошфуко.

Придя к власти, Высокомерные надеялись вернуть себе различные феодальные привилегии, отобранные Ришелье. Кроме того, они совершенно по-иному, чем Ришелье и Мазарини, смотрели на внешнюю политику Франции: так, Бофор и его друзья собирались заключить сепаратный мир с Испанией, с которой французы воевали уже восемь лет.

Высокомерные рассчитывали легко свалить Мазарини, не зная о его любовной связи с королевой (здесь их подвело долгое отсутствие при дворе). По совету герцогини де Шеврёз они обратились к Анне Австрийской и кардиналу с просьбой вернуть из ссылки маркиза де Шатонёфа и назначить его канцлером. Это послужило бы, во-первых, новым доказательством влияния Высокомерных, а во-вторых, отодвинуть Мазарини на вторые роли с помощью маркиза — опытного государственного деятеля — представлялось им совсем простым делом. Однако и королева, и Мазарини, не давая явного отказа, затягивали решение вопроса с Шатонёфом.

В конце концов лидеры Высокомерных поняли, что позиции кардинала Мазарини при дворе настолько прочны, что их нельзя подорвать путём обыкновенных интриг. В их кругу созрел план убийства Мазарини. Было задумано несколько попыток покушения, одну из них заговорщики попытались осуществить, но неудачно.

Министр не стал ждать дальнейшего развития событий и сам нанёс удар по заговору. 2 сентября 1643 года герцог де Бофор был арестован и отправлен в Венсенский замок. Репрессиям подверглись и остальные участники заговора — граф Клод де Бурдель де Монтрезор был заключён в Бастилию, Барильон — в замок Пиньероль, герцогиня де Шеврёз отправилась в очередную ссылку в Тур. Эдм де Ла-Шатр покинул должность командира швейцарцев. После разоблачения заговора у Мазарини не осталось противников при дворе.

Последствия

Казалось, что теперь, после разгрома придворной оппозиции, ничто не помешает Мазарини править Францией. Но в скором времени репрессии против представителей родовитейшего дворянства сослужили ему дурную службу: с началом Фронды среди её вождей оказались все руководители кружка Высокомерных — и герцог Бофор, бежавший из Венсена, и его брат, и вернувшаяся из Испании герцогиня де Шеврёз. Спустя непродолжительное время к ним примкнули герцог Орлеанский, принцы Конде и Конти. Дворянство в целом было недовольно политикой Мазарини; видя, что принцы крови открыто блокируются с парламентом и буржуазией, дворяне массово становились фрондерами. В итоге восстания по всей Франции продолжались более пяти лет и привели к временному изгнанию Мазарини в Кёльн.

Участники заговора Высокомерных

• Франсуа де Бофор
• Сезар де Бурбон, герцог Вандомский
• Луи де Бурбон-Вандом, герцог де Меркер
• Мария де Роган, герцогиня де Шеврёз
• Мария д'Авогур, герцогиня де Монбазон
• Генрих де Гиз, бывший архиепископ Реймский
• Клод де Бурдей, граф де Монтрезор
• Шарль де л’Обепин, маркиз де Шатонеф
• Огюстен Потье, епископ Бове
• Эдмон де Нансе, граф де Ла Шатр
• Анри де Сент-Ибар
• Анри де Шампьон
• Ипполит де Шабри, граф де Бетюн
• Жан-Жак Барийон

Литература

• [www.lib.ru/INOOLD/LAROSHFUKO/larosh1_1.txt Франсуа де Ларошфуко. Мемуары.]
• [www.vostlit.info/Texts/rus16/Rez/frametext1.htm Жан Франсуа Поль де Гонди. Мемуары.]
• [infrancelove.narod.ru/Treasure_Mazarin_p2_8.html Джеффри Трежер. Мазарини: кризис абсолютизма во Франции.]

Отрывок, характеризующий Заговор Высокомерных

Девушки, лакеи, ключница, няня, повар, кучера, форейторы, поваренки стояли у ворот, глядя на раненых.
Наташа, накинув белый носовой платок на волосы и придерживая его обеими руками за кончики, вышла на улицу.
Бывшая ключница, старушка Мавра Кузминишна, отделилась от толпы, стоявшей у ворот, и, подойдя к телеге, на которой была рогожная кибиточка, разговаривала с лежавшим в этой телеге молодым бледным офицером. Наташа подвинулась на несколько шагов и робко остановилась, продолжая придерживать свой платок и слушая то, что говорила ключница.
– Что ж, у вас, значит, никого и нет в Москве? – говорила Мавра Кузминишна. – Вам бы покойнее где на квартире… Вот бы хоть к нам. Господа уезжают.
– Не знаю, позволят ли, – слабым голосом сказал офицер. – Вон начальник… спросите, – и он указал на толстого майора, который возвращался назад по улице по ряду телег.
Наташа испуганными глазами заглянула в лицо раненого офицера и тотчас же пошла навстречу майору.
– Можно раненым у нас в доме остановиться? – спросила она.
Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.