Загорские говоры

За́горские го́воры (также загорский диалект; словацк. záhorské nárečie) — говоры западнословацкого диалекта, распространённые в западной и юго-западной частях западнословацкого диалектного ареала (на территории исторической области Загорье). Входят вместе с трнавскими в число юго-западных западнословацких говоров согласно классификации, опубликованной в «Атласе словацкого языка» (Atlas slovenského jazyka), по другим классификациям загорские говоры включают в число южных западнословацких говоров или выделяют в отдельную группу в пределах западнословацкого диалекта.

Ряд диалектных черт загорских говоров является древним по происхождению, начало обособления Загорья от остального западнословацкого ареала относят уже к праславянскому периоду.

Для загорских говоров характерны такие диалектные особенности, неизвестные другим западнословацким говорам, как частое отсутствие оглушения звонких согласных в абсолютном конце слова (stoh, dub, raz) и противопоставление l (из l’) и u̯ (из l). По целому ряду диалектных признаков (некоторые из которых имеют общезападнословацкий характер) загорские говоры сближаются с трнавскими: отсутствие дифтонгов; отсутствие ритмического закона; отсутствие билабиального u̯, коррелирующего с v и т. д. Также ряд фонетических и морфологических черт объединяет загорские говоры с чешским языком и противопоставляет их остальным говорам словацкого языка, в наибольшей степени близки чешскому из загорских скалицкие говоры, ареал которых размещается в окрестностях города Скалица.

Диалектные особенности загорских говоров встречаются в произведениях современных словацких литераторов, они используются для создания местного колорита и характеристики персонажей. В частности, широкое использование языковых черт загорских говоров характерно для творчества Ш. Моравчика (Š. Moravčík). Местные говоры используются также в театральных постановках — на сцене Загорского театра в городе Сеница ставилась пьеса Й. Грегора-Тайовского (J. Gregor Tajovský) «Женский закон» (Ženský zákon), переведённая на загорский говор Ш. Моравчиком.

Классификация

В современной словацкой диалектологии в классификации, представленной в «Атласе словацкого языка», 1968, загорские говоры вместе с трнавскими относятся к юго-западным говорам в составе западнословацкого диалекта и противопоставляются юго-восточным — средненитранским и нижненитранским, а также северным — верхнетренчинским, нижнетренчинским и поважским. На диалектологической карте И. Рипки (Ivor Ripka), 2001, из «Атласа населения Словакии» (Atlas obyvatel’stva Slovenska) загорские говоры вместе с трнавскими, поважскими и нижненитранскими относятся к говорам южного региона в составе западнословацкого макроареала и противопоставляются говорам северного региона — верхнетренчинским, нижнетренчинским и кисуцким. Существует также классификация, опубликованная в издании Encyklopédia jazykovedy, 1993, согласно которой загорские говоры противопоставляются как северным, так и южным говорам западнословацкого диалекта, представляя обособленное диалектное объединение.

В составе загорских говоров в их крайне северо-западном ареале выделяют скалицкие говоры (в районе города Скалица).

Ареал и название

Загорские говоры распространены в западных районах Словакии на границе с Чехией и Австрией на территории исторической области Загорье (между Малыми и Белыми Карпатами). По современному административно-территориальному делению Словакии Загорье расположено в западных и центральных районах Братиславского края и северо-западных районах Трнавского края. Наиболее крупные города в области распространения загорских говоров — Малацки, Сеница и Скалица.

С запада и юго-запада к ареалу загорских говоров примыкает область распространения немецкого языка в Австрии, с северо-запада — с южным (словацким) диалектом восточноморавской (моравско-словацкой) диалектной группы. На северо-востоке загорские говоры граничат с поважскими говорами (прежде всего с миявскими), на юго-востоке — с трнавскими говорами западнословацкого диалекта (с собственно трнавскими и модранскими). На юге к ареалу загорских говоров примыкает область словацких диалектно разнородных говоров и область распространения венгерского языка.

Загорские говоры распространены не только среди жителей сельской местности Загорья, диалектные особенности сохраняются также в разговорном языке жителей городов. В том числе и в пригородах Братиславы — в Раче и Вайнори, в самой Братиславе загорские говоры не функционируют, но оказывают некоторое влияние на разговорную речь жителей города.

Название загорских говоров в отличие от большинства других словацких говоров не связано с названием какого-либо из комитатов Венгерского королевства, так как данные говоры сложились в разных частях разных комитатов (на северо-западе Прешпорского и северо-западе Нитранского). Загорские говоры получили своё название по названию географической и исторической области Загорье (расположенной за Карпатской дугой, то есть «за горами»), в которой они сформировались в некотором обособлении от других западнословацких говоров.

История

Начало формирования современных загорских говоров относится ко времени праславянского периода, в процессе своего развития говоры Загорья переживали языковые изменения, которые выделили их как среди западнословацких говоров (и юго-западных говоров западнословацкого ареала), так и среди всего словацкого ареала, и отчасти сблизившие загорские говоры с чешским языком. Между тем, значительная часть языковых процессов, связанных с формированием загорских говоров, протекала в русле общесловацких и общезападнословацких тенденций языкового развития.
Говоры, распространённые за Малыми Карпатами, лёгшие в основу современных загорских говоров, как и все остальные говоры празападнословацкого диалекта, уже в эпоху распада праславянского языка (в VI—VII веках) характеризовались языковыми чертами, отличавшими их от прасреднесловацкого диалекта и сближавшими с правосточнословацким диалектом. В число данных черт включают: сохранение групп tl, dl или изменение их в ll (исключая причастия на -l); изменение групп *orT-, *olT- при циркумфлексной интонации в roT-, loT-; изменение ch в š по второй палатализации и т. д. В этот же период по ряду признаков, часть из которых сходна с чертами чешского языка, выделились говоры Загорья, при этом обособившись не только от других говоров празападнословацкого диалекта, но и от говоров всего остального прасловацкого ареала. К числу этих древних диалектных особенностей относятся:

• наличие группы *jь- в начале слова (jehla, jiskra), в остальных прасловацких говорах в начале слова отмечается гласная i- (ihla, iskra);
• сохранение редуцированных гласных после плавного (krev, blecha) — в других прасловацких говорах — развитие слоговых сонорных согласных (kr̥v, bl̥cha);
• наличие непоследовательно изменившихся сочетаний dj > c > z: núza, hovɪ̯azí / hovɪ̯ezí, но cuʒí, háʒat, противопоставляемых сохранению затвора в аффрикате ʒ: núʒa, hoväʒí / hoveʒí, cuʒí, háʒat’ / háʒac / háʒat;
• предположительное распространение у существительных в форме творительного падежа единственного числа o-основ флексии ъmь, выраженное в наличии в современных загорских говорах форм типа domem, mestem — в других прасловацких говорах — распространение флексии omь (domom, mestom).

Ещё одна древняя диалектная черта выделила часть празападнословацких говоров, на основе которых развились современные загорские, а также верхнетренчинские и нижнетренчинские говоры, и все говоры правосточнословацкого диалекта, которые обособились от остальных празападнословацких и всех прасреднесловацких говоров в результате того, что в них сохранились сочетания язычного согласного и редуцированного с плавным l, изменившегося впоследствии в сочетание lu (dluh, slunko), в то время как в прасреднесловацком и празападнословацком (без северных и крайне западных говоров) диалектах в данных сочетаниях развились слоговые (dl̥h, sl̥nko).

Языковые изменения в загорских говорах протекали как правило одинаково с изменениями в празападнословацком и остальных прасловацких диалектах в VIII—IX веках (сохранение сочетаний *kv-, *gv- в начале слова перед *ě; отсутствие l эпентетического после губных согласных p, b, m, v на стыке морфем на месте праславянских сочетаний губного с *j; изменение праславянских сочетаний *tj, *dj в свистящие согласные c, dz и т. д.) и в X—XI веках (результаты изменения *g по первой палатализации, а также сочетаний *dj, *gj; краткость на месте старого акута и т. д.).

Кроме того, языковые процессы X—XI веков вели к обособлению празападнословацкого диалекта (и вместе с ним говоров, лёгших в основу современных загорских говоров) зачастую вместе с правосточнословацким диалектом от прасреднепрасловацкого ареала. Часть из этих процессов была обусловлена различиями в относительной хронологии контракции, деназализации и падения редуцированных в разных диалектах. К ним относятся:

• последовательная реализации контракции;
• отсутствие развития ритмического закона;
• изменение редуцированного непереднего ряда ъ в гласный переднего ряда e, не смягчающий предшествующий согласный и изменение редуцированного переднего ряда ь в гласный e, смягчающий предшествующий согласный.

Как и все говоры западнословацкого диалекта загорские говоры оказались вне процесса возникновения долгого тематического гласного в результате рецессии ударения в формах глаголов 2-го лица единственного числа настоящего времени (формы bereš, vedeš в западнословацком и восточнословацком диалектах, формы beri̯eš, vedi̯eš в среднесловацком). Вне процесса возникновения новоакутовой долготы в результате рецессии ударения в формах именительного и винительного падежей множественного числа существительных среднего рода среди говоров западнословацкого диалекта оказались только загорские говоры (формы mesta, ʒífčata в загорских говорах, формы mestá, di̯eu̯čatá / défčatá / ʒi̯éu̯čatá в остальных западнословацких говорах и среднесловацком диалекте). Близкие к данному типу языковые изменения выделяют загорские говоры среди остальных говоров западнословацкого диалекта: наличие долгих гласных на месте старого акута (kráva, sláma); наличие у существительных женского и среднего рода в формах родительного падежа множественного числа в корне слова гласного, в котором не возникла долгота (žen, hor). Кроме того процесс появления возникшей в результате рецессии ударения новоакутовой долготы был осуществлён в причастиях на l-, образованных от глагола с основой инфинитива на согласный, он охватил все западнословацкие говоры, включая и загорские.

Явление, сходное с дифтонгизацией, в празападнословацком диалекте, протекавшее в XII—XIII века, характеризовалось непоследовательностью, образовавшиеся в результате этого языкового процесса сочетания гласных (из é, ó) в юго-западных (включая и загорские) и юго-восточных западнословацких говорах позднее подверглись монофтонгизации: bílí, kóň (как и в чешском языке) при среднесловацких bi̯eli, ku̯oň.

Также в XII—XIII веках в загорских, как и в остальных западнословацких говорах (исключая центральные), произошла ассибиляция — изменение t’ > c, d’ > ʒ, при этом в южных западнословацких говорах ассибиляция осуществилась в позиции перед гласным e из ě и частично из ę (ʒeci, deň), в то время как в северных западнословацких и в восточнословацких говорах — перед гласным e любого происхождения, кроме e < ь (ʒeci, ʒeň).

Вместе со всеми западнословацкими говорами загорские пережили процесс изменения билабиального w в лабиодентальный v.

В XIV—XV веках в западнословацком диалекте произошёл процесс утраты корреляции согласных по твёрдости / мягкости, следы которой сохранились в загорских говорах в виде йотации губных гласных перед e из ě, ę и a из из ę долгого: kvi̯et, bi̯ežat’, vi̯etr̥, rozumi̯et, robi̯á, zarabi̯at.

Начиная с XV века каких-либо существенных языковых изменений, охватывающих загорские говоры в целом (в том числе и изменений общезападнословацкого характера), больше не происходило.

Особенности говоров

Западнословацкие диалектные черты

Загорские говоры разделяют большинство диалектных особенностей, характерных для западнословацкого диалекта в целом, в их числе отмечаются следующие фонетические черты:

1. Наличие фонологически долгих гласных при отсутствии дифтонгов в большей части говоров: собственно долгие гласные á, í, ú; соответствующие среднесловацким дифтонгам исконные долгие монофтонги é, ó, á и монофтонгизировавшиеся или распавшиеся дифтонги.
2. Отсутствие закона ритмического сокращения слога (закона слоговой гармонии, согласно которому в слове не могут следовать друг за другом два слога с долгими гласными): xválím «я хвалю», krásní и т. п.
3. Тенденция к утрате парных мягких согласных — их полное отсутствие или наличие только одной пары по твёрдости / мягкости n — ň.
4. Палатализация согласных в позициях перед e из ě или ę.
5. Инициальное ударение, всегда падающее на первый слог.

Среди западнословацких фонетических черт отмечаются также праславянские рефлексы:

1. Наличие в большинстве случаев на месте праславянских сочетаний *orT-, *olT- не под акутовым ударением roT-, loT-: rokita, rost’em, vloňi и т. п.
2. Сохранение сочетаний tl, dl или изменение их в ll (исключая причастия на -l): krídlo / kríllo, šidlo / šillo.
3. Изменение согласного ch в š по второй палатализации: Češi, mňíši и т. п.
4. Изменение сочетания редуцированных с плавным l̥ (tьlstъ) в позиции между двумя согласными, один из которых язычный, в сочетание lu (tlust).
5. Изменение редуцированного в сочетаниях trъt, tlъt, trьt, tlьt в гласный полного образования: krest, blexa и т. п.

Кроме того к западнословацким фонетическим чертам относится более позднее диалектное явление — вокализация редуцированных ь, ъ в сильной позиции с образованием на их месте e: deska «доска», kotel «котёл», oves «овёс», ocet «уксус», statek «скот», ven «вон», «вне» и т. п., а также другие диалектные черты.

К числу морфологических западнословацких черт относят:

1. Наличие контракции в формах творительного падежа единственного числа существительных и прилагательных женского рода и некоторых местоимений (s dobrú ženú / ženu, s tebú / s tebu) и именительного и винительного падежей единственного числа прилагательных среднего рода (dobré).
2. Распространение окончания -o у существительных среднего рода в форме именительного и винительного падежей единственного числа с фуннкционально мягким согласным в конце основы: líco, srco, vajco, pleco и т. п. или -é, -í: obilé / obilí, znameňé / znameňí.
3. Распространение в большей части говоров окончания -u у одушевлённых существительных на a в форме родительного падежа единственного числа: gazdu, sluhu, при наличии окончания -iв крайне западных говорах западнословацкого ареала: gazdi, sluhi.
4. Наличие окончаний, содержащих гласный порядка e (-i̯e / -é / -i̯é, -ovi̯e / -ové / -ovi̯é) у одушевлённых существительных мужского рода в форме именительного падежа множественного числа: lud’i̯e / ludé / ludi̯é; sinovi̯e / sinové / sinovi̯é; rodičé / rodiči̯e и т. п. При этом в данных формах, образованных от существительных с основой на x при помощи флексии -i, в западном ареале западнословацкого диалекта (куда входят и загорские говоры) происходит чередование x — š (mňíx — mňíši), тогда как в восточном ареале — чередование x — s (mňíx — mňísi).
5. Наличие нестяжённых форм родительного и дательного падежей единственного числа притяжательных местоимений 1-го и 2-го лиц: tvojého / tvojjého; tvojému / tvojjému.

Местные диалектные черты

Также в языковую систему загорских говоров включаются ряд собственных местных диалектных черт, которые противопоставляют данные говоры всему западнословацкому ареалу. В их числе отмечаются такие, как:

1. Частое отсутствие оглушения звонких согласных в абсолютном конце слова: stoh, dub, raz, sad и т. п.
2. Противопоставление l (из l’) и (из l), возникшее из прежнего между мягким l’ и твёрдым l: robiu̯a, mu̯adí — robili, košela и т. д. При этом в начале слога билабиальное u̯ сливается с краткой u или долгой ú: úskám (из lúskám), hoúb (из holub) и т. п.

Черты, общие с чертами трнавских говоров

Ряд диалектных признаков является общим для загорских и трнавских говоров, объединяемых в группу юго-западных западнословацких говоров, при этом часть данных признаков может являться характерной для всего западнословацкого диалекта в целом (но отсутствовать в тех или иных говорах). В числе данных диалектных особенностей (в сравнении с другими говорами западнословацкого диалекта) отмечаются:

1. Отсутствие дифтонгов в системе вокализма: létat, kúň, písek, rozumím, peňíze, zajíc и т. п. В пределах западнословацкого ареала дифтонги широко представлены в верхнетренчинских и менее широко в нижнетренчинских и поважских говорах (как следствие влияния среднесловацкого диалекта).
2. Отсутствие закона ритмического сокращения слога: poléfkáx, vojákú, devátí и т. п. Наличие ритмического закона характерно для подвергшихся значительному среднесловацкому влиянию верхнетренчинских и восточных нижнетренчинских говоров. Как правило ритмический закон не действует в средненитранских говорах.
3. Ассибиляция согласных t’ и d’ (изменение в c’ и ʒ’ с последующим отвердением) перед исконным i и e < ě и частично ę: ʒeʒina, ʒeci, cícit, ʒekovat — idete, otec, ludé, tenkí. В северных западнословацких говорах ассибиляция реализуеся перед e любого происхождения, кроме рефлекса ъ, а также в форманте инфинитива, при этом в нижнетренчинских говорах отмечается наличие мягких t’ и d’, а в поважских чаще всего представлены отвердевшие t и d. Ассибиляция согласных t’ и d’ не осуществилась в нижненитранских говорах.
4. Отсутствие билабиального u̯, чередующегося с лабиодентальным v. В позиции конца слога перед глухим согласным и в абсолютном конце слова представлена согласная f. Билабиальный u̯ в позиции конца слога отмечается в восточных нижнетренчинских говорах; наряду с v встречается в поважских говорах; отсутствует в средненитранских говорах, в которых представлена v, не имеющая пары по глухости.
5. Наличие одушевлённых существительных в форме именительного падежа множественного числа с флексиями, содержащими гласный порядка e: sinové, mužové, ludé, susedé и т. п. В верхнетренчинских говорах отмечаются формы типа sinovi̯a, braci̯a, l’uʒi̯a, zacovi̯a; в нжнетренчинских — siňi̯é, gazdovi̯é; в поважских — sinovi̯é / sinové, ludi̯é / ludé (в миявских — sinovi̯a, ludi̯a); в средненитранских — sinová, lud’á.
6. Распространение прилагательных твёрдой разновидности склонения в форме предложного падежа единственного числа с флексией -ém: o dobrém, o pjekném и т. п. Для верхнетренчинских говоров характерны формы предложного падежа с флексиями -ém, -i̯em — o mojém / o mojem, o dobrém, o naši̯em; в западных нижнетренчинских говорах распространены формы предложного падежа с флексиями -em, в восточных говорах наряду с флексей -ém используется флексия -om — o dobrém / o dobrom, o kerém / o kerom, но только o mojjém, o naši̯ém; в средненитранских отмечается флексия -om — o dobrom, o cuʒom
7. Совпадение флексий в формах косвенных падежей числительных: bes pjeci, k pjeci, o pjeci.
8. Распространение причастий мужского рода на -l со вставным гласным -e-: padeu̯, moheu̯, neseu̯ и т. п. При образовании причастия -l от глаголов с основообразующим суффиксом -i- происходит сохранение этого суффикса: robiu̯, variu̯, žiu̯ и т. п. В верхнетренчинских говорах распространены формы причастий мужского рода на -l типа spadol, в южных верхнетренчинских говорах при образовании данных причастий используется вставной -e- — spadel; в нижнетренчинских говорах на востоке отмечаются формы причастий со вставным гласным -o- (padou̯, mohou̯), на западе — с -e- (padel, mohel). Формы причастий со вставным гласным -o- встречаются также в восточной части территории распространения трнавских говоров — padól, mohól, nésol. При образовании причастия -l от глаголов с основообразующим суффиксом -i- указанный суффикс заменяется на -e- в поважских говорах (наиболее последовательно в формах причастий мужского рода) — kúpeu̯ / kúpel, zastreleu̯ / zastrelel и в средненитранских говорах (только в формах причастий мужского рода) — robev, skočev, žev.

Черты, общие с чертами чешского языка

Некоторые из языковых черт совпадают с соответствующими чертами чешского языка — в ряде случаев такое сходство может быть лишь частичным.

1. Наличие долгого гласного на месте старого акута, а также йотация губных перед e из ě, аналогичная чешской, а также перед a из ę.
2. Отсутствие слоговых согласных на месте праславянских сочетаний плавных с редуцированными, а также редуцированных с плавным l в позиции после язычного согласного, при наличии слогового r̥ в абсолютном конце слова: vjetr̥, švagr̥ litr̥; krest, bu̯exa, dužen, tustí, stúp, túcit и т. п.
3. Наличие в начале слова группы str-, противопоставляемой сочетанию čre- / čere- в остальных говорах словацкого языка: strep, strešňa и т. п.
4. Омонимия форм прилагательных женского рода мягкой разновидности и местоимения 3-го лица женского рода: bez starší sestri, r starší sestre, na starší sestru; od ňi, k ňi, od ňi — s ňú, za ňu.
5. Омонимия форм существительных среднего рода на -ie: znameňí / znameňe, znameňí / znameňa.
6. Наличие у существительных мужского и среднего рода в форме творительного падежа единственного числа флексии -em: otcem, polem, oknem, sinem и т. п.
7. Употребление вопросительного местоимения co.
8. Употребление отрицательного местоимения nic.

Пример текста

Пример текста на одном из загорских говоров:

Ve Stupavje a v Máste sa vihlasuje Deň zelá a s ním títo regule: zakazuje sa dnes a zajtra hňogat a druhích do roboti honit, zakazuje sa zahlédat, morútmi ostat a druhím príki robit, zakazuje sa závidzet, blednút a červení od jedu ostat, zakazuje sa chudnút, diéti držat, druhím šmak do jedzeňá kazit a reči trúsit, že negdo je tenkí jak rúčka od motiki a negdo zas vižratí, zakazuje sa nad burčákem a vínem nos ohŕňat a druhích sledovat, kolko čeho vypili, a viprávjat o ních, že slopú jak zadarmo, zakazuje sa dzeci do postele honit, čertem, peklem, súsedma a žandárma strašit, šeckím, co predávajú sa zakazuje do očú a do ušú šidzit, ludzí okrádat, ceni kazit a dane zatajovat, šeckím dokopi sa prikazuje dobrú vúlu spúsobama udržovat.

Примечания

Источники

Литература

1. Krajčovič R. Vývin slovenského jazyka a dialektológia. — Bratislava: Vydavateľstvo Slovenskej Akadémie Vied, 1988. — 344 S. — ISBN 80-223-2158-3.
2. Pauliny E. Fonologický vývin slovenčiny. — Bratislava: Slovenské pedagogické nakladateľstvo, 1963. — 360 S.
3. Short D. Slovak // The Slavonic Languages / Comrie B., Corbett G. — London, New York: Routledge, 1993. — P. 533—592. — ISBN 0-415-04755-2.
4. Štolc J., Habovštiak A., Jazykovedný ústav L’udovíta Štúra. Atlas slovenského jazyka. — 1 vyd. — Bratislava: SAV, 1968—1984. — Т. diel I—IV (I.Vokalizmus a konsonantizmus; II.Flexia; III.Tvorenie slov; IV.Lexika).
5. Лифанов К. В. Диалектология словацкого языка: Учебное пособие. — М.: Инфра-М, 2012. — 86 с. — ISBN 978-5-16-005518-3.
6. Мистрик Й. Грамматика словацкого языка. — Братислава: Словацкое педагогическое издательство, 1985. — 182 с.
7. Смирнов Л. Н. Западнославянские языки. Словацкий язык // Языки мира. Славянские языки. — М.: Academia, 2005. — С. 274—309. — ISBN 5-87444-216-2.

Ссылки

• [www.pitt.edu/~armata/dialects.htm Pitt.edu] (англ.). — Map of Slovak Dialects. [www.webcitation.org/6GY04TJf2 Архивировано из первоисточника 12 мая 2013]. (Проверено 24 сентября 2013)

Отрывок, характеризующий Загорские говоры

– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.


От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.
Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.