Загоскин, Михаил Николаевич

Не следует путать с писателем Загоскиным Михаилом Васильевичем.

Михаил Николаевич Загоскин
На портрете Тропинина
Дата рождения:	14 (25) июля 1789(1789-07-25)
Место рождения:	село Рамзай Пензенского уезда Пензенская губерния ныне Пензенская область
Дата смерти:	23 июня (5 июля) 1852(1852-07-05) (62 года)
Место смерти:	Москва
Род деятельности:	драматург, писатель
Награды:	Ордена Св. Анны 4-й, 2-й и 1-й ст., Св. Владимира 4-й и 3-й ст., Св. Станислава 1-й ст.
[az.lib.ru/z/zagoskin_m_n/ Произведения на сайте Lib.ru]

Михаи́л Никола́евич Заго́скин (14 [25] июля 1789, село Рамзай Пензенского уезда, ныне Мокшанского района Пензенской области — 23 июня [5 июля] 1852, Москва) — русский писатель и драматург, директор московских театров и московской оружейной палаты. Действительный статский советник в звании камергера.

Прославился в начале 1830-х гг. как автор первых в России исторических романов. Один из популярнейших писателей своего времени, Загоскин при жизни имел славу «русского Вальтер Скотта», которая со временем увяла.

Биография

Сын пензенского помещика Николая Михайловича Загоскина (1761—1824) и Натальи Михайловны, тётки печально известного Н. С. Мартынова. Отец Загоскина покупал на ярмарках большое количество книг и давал их читать своим детям. Уже в 11 лет будущий писатель сочинил трагедию «Леон и Зыдея» и повесть «Пустынник» (не сохранились).

В 1802 году сын пензенского губернатора Ф. Вигель привёз своего троюродного брата Мишу Загоскина в Санкт-Петербург, где тот поступил на службу в канцелярию государственного казначея Голубцова:

«Ему было тогда лет четырнадцать, и уже по тогдашнему обычаю его готовили на службу, хотя учение его не только не было кончено, мне кажется, даже не было начато. Имя Миши, коим звали его, было ему весьма прилично; дюжий и неуклюжий, как медвежонок, имел он довольно суровое, но свежее и красивое личико».

— Ф. Вигель

И действительно, Загоскин получил посредственное домашнее образование и впоследствии в рукописях допускал многочисленные грамматические ошибки, часть из которых попадала и в печатные издания.

Через три года службы Загоскин был сенатским регистратором. В 1807 году перешёл на службу в горный департамент; затем два года служил в Государственном ассигнационном банке и в 1811 году был переведён в департамент горных и соляных дел. Помощи от родителей не получал. Жил на получаемое жалование с дядькой-воспитателем Прохором Кондратьевичем, которого он изобразил в романе «Мирошев».

В разгар французского вторжения, 9 августа 1812 года, Загоскин записался в петербургское ополчение, которое предназначалось в подкрепление корпуса Витгенштейна. Когда 6 октября ополчение вступило в первый бой при взятии Полоцка, Загоскин был ранен в ногу и получил орден Святой Анны 4-й степени с надписью «За храбрость». После лечения вернулся в полк, был назначен адъютантом к графу Ф. Ф. Левизу и пробыл в этой должности всю войну. После взятия Данцига (24 декабря 1813 года) ополчение было распущено.

В 1814 году Загоскин вернулся в своё родовое поместье Рамзай, где написал одноактную комедию «Проказник».

Возвращение в Петербург

В начале 1815 года Михаил Николаевич возвращается в Санкт-Петербург, и снова поступает на службу в департамент горных и соляных дел на должность помощника столоначальника. В петербургские годы (1815-1820) снимал квартиру в доходном доме Яковлева на Невском проспекте, 96.

В Петербурге Загоскин отправляет письмом текст своей пьесы «Проказник» драматургу князю А. А. Шаховскому, который в то время служил членом репертуарной части казённого театра. Шаховской пожелал познакомиться с неизвестным автором. «Проказник» был поставлен в Петербурге один или два раза. За «Проказником» последовала пьеса «Комедия против комедии, или Урок волокитам». Ей сопутствовал куда больший успех, пьеса часто шла в театрах, и Загоскин стал известным писателем.

В 1816 году Загоскин покидает горный департамент; в конце 1817 года он был назначен помощником члена репертуарной части при дирекции Императорских театров. В том же году Загоскин издавал и редактировал журнал «Северный Наблюдатель», который стал продолжением журнала Корсакова «Русский Пустынник, или Наблюдатель Отечественных нравов». В журнале Загоскин пишет статьи под псевдонимом, ведёт театральный раздел. В это время он пишет и ставит комедии «Богатонов, или Провинциал в столице» и «Вечеринка ученых», и две интермедии: «Макарьевская ярмарка» и «Лебедянская ярмарка».

В 1818 году Михаил Николаевич перешёл на службу в Императорскую публичную библиотеку в качестве помощника библиотекаря. В декабре 1819 года Загоскин был избран в действительные члены Общества любителей российской словесности. В этом году он написал одноактную пьесу «Роман на большой дороге» и комедию в трех действиях «Добрый малый». В июле 1820 года Загоскин оставил должность помощника библиотекаря и переехал в Москву.

В Москве

В Москве Загоскин начинает писать стихи. В начале 1822 года появилась комедия в стихах «Урок холостым, или Наследники». В 1823 году была поставлена его новая пьеса, «Деревенский философ». Пьесы Загоскина пользовались большим успехом в московских театрах.

В мае 1822 года Загоскин поступает на службу чиновником особых поручений при московском военном генерал-губернаторе с исправлением должности экспедитора по театральному отделению, а с 1823 года занимает место члена по хозяйственной части московских театров.

Несколько лет Загоскин собирает материалы для исторического романа из эпохи Смутного времени и в 1828—1829 годах обрабатывает их. В конце 1829 года выходит в свет исторический роман в трёх частях «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году». Роман получил восторженные отклики и вскоре стал самым популярным романом на русском языке. В. Г. Белинский назвал «Юрия Милославского» «первым хорошим русским романом». «Юрий Милославский» был переведён на 6 языков.

После триумфа «Юрия Милославского» Загоскин получил место управляющего конторою Императорских Московских театров. В 1833 году стал действительным членом Российской академии, а после присоединения её к академии наук — почётным академиком последней по отделению русского языка и словесности.

В 1837 году Загоскин был произведён в действительные статские советники с назначением на должность директора императорских московских театров. Через пять лет получил должность директора Московской оружейной палаты, которую и занимал до конца своей жизни. Приверженец всего традиционного, в журнальных статьях Загоскин ополчался против «наших скептиков, европейцев, либералов», противился внедрению в русский язык иностранных слов.

Загоскин, умерший в возрасте 62 лет, был похоронен в московском Новодевичьем монастыре. В советское время его надгробие было уничтожено; правда, когда это было признано ошибкой, надгробие восстановили.

Литературная деятельность

В литературе Загоскин дебютировал комедией «Проказник» (1815 год). В его пьесах «Богатонов в деревне, или Сюрприз самому себе» (1821 год), «Урок холостым, или Наследники» (1822 год), «Деревенский философ» (1822 год), «Репетиция на станции» (1827), «Благородный театр» (1827) находят подражание французской комедии.

В 1829 году, ориентируясь на модные сочинения Вальтер Скотта, Загоскин пишет роман «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году», который «имел немедленный и громкий успех и около ста лет оставался заслуженно популярным у не очень привередливых читателей». Продолжая историческую тему, в 1831 году Загоскин издаёт роман «Рославлев, или Русские в 1812 году». Первый тираж романа был быстро распродан. В скором времени последовало ещё два издания. До появления «Войны и мира» это была самая популярная книга об Отечественной войне 1812 года.

В 1833 году вышел третий исторический роман Загоскина «Аскольдова могила» о далёких временах Владимира Красно Солнышко. К удивлению автора, «древлеславянский» колорит романа был плохо встречен публикой. На основе этой книги Загоскиным создано либретто для оперы Верстовского того же названия. Опера была поставлена в 1835 году и пользовалась большой популярностью.

Исторические романы Загоскина были выдержаны в духе официального патриотизма и служили своего рода иллюстрацией теории официальной народности. С этим связано неприятие Загоскина в советское время, когда считалось, что «его квасной патриотизм крепостника часто доходил до комизма». Д. Мирский отмечает в его романах «недостаток истинного исторического колорита, грубый национализм и картонную психологию».

После неудачи «Аскольдовой могилы» Загоскин на некоторое время прекратил писать о русской истории. Под влиянием «Вечеров на хуторе близ Диканьки» он издаёт целый том готических южнорусских повестей о бесах и привидениях под названием «Вечер на Хопре» (1834). В 1837 году выходит первая часть «Повестей Михаила Загоскина». Во вторую часть «Повестей» вошли «Три жениха», «Провинциальные очерки» и «Кузьма Рощин». Книги Загоскина хорошо раскупались; «Тоска по родине» 1839 года потребовала нового издания.

В 1842 году вышел трёхчастный роман Загоскина «Кузьма Петрович Мирошев» о временах Екатерины II. Критики ставили его в один ряд с «Юрием Милославским». В 1846 году был издан популярный роман Загоскина «Брынский лес» о первых годах царствования Петра I, а в 1848 году — роман «Русские в начале восемнадцатого столетия». После этого Загоскин уже не писал крупных произведений.

Четыре выпуска этнографически-бытовых очерков были изданы под названием «Москва и Москвичи» (1842—1850); комедии «Недовольные», «Урок матушкам», «Заштатный город», «Поездка за границу», «Женатый жених» и др. Всего Загоскин издал 29 томов романов, повестей и рассказов, 17 комедий и один водевиль.

Избранные сочинения Загоскина

• «Рославлев, или Русские в 1812 году» (1831);
• «Аскольдова могила» (1833 год);
• «Вечер на Хопре» (1834 год)
• «Кузьма Рощин» (1836 год);
• «Искуситель» (1838 год);
• «Тоска по родине» (1839 год);
• «Кузьма Петрович Мирошев» (1841 год);
• «Брынский лес» (1845 год);
• «Русские в начале XVIII столетия» (1848 год);

Признание

Память о Загоскине увековечена в его родном селе Рамзай памятником и мемориальной доской. В Пензе одна из улиц названа именем писателя.

Награды

• Орден Святой Анны 4-й ст. с надписью «За храбрость» (03.01.1813)
• Орден Святого Владимира 4-й ст. (20.03.1823)
• Орден Святой Анны 2-й ст. (12.08.1824)
• Орден Святого Владимира 3-й ст. (13.04.1840)
• Орден Святого Станислава 1-й ст. (14.01.1845)
• Орден Святой Анны 1-й ст. (03.09.1851)

Семья

В 1816 году, вопреки желанию родственников, Загоскин взял в жёны Анну Дмитриевну Васильцовскую (1792-1853), которая принесла ему в приданое село Абакумово Пронского уезда. После переезда в Москву поселился в Гагаринском переулке у своего влиятельного тестя, Д. А. Новосильцева, который всячески противился этому браку. С. Т. Аксаков вспоминал о стеснённых обстоятельствах Загоскиных до того, как публикация «Юрия Милославского» принесла главе семейства всероссийскую известность:

«Загоскин жил в доме своего тестя, в мезонине с женой и детьми, и помещался очень тесно. Я видел, что мое посещение его смутило. Комнатка, в которой он меня принял, была проходная; все наши разговоры могли слышать посторонние люди из соседних комнат, а равно и мы слышали все, что около нас говорилось, особенно потому, что кругом разговаривали громко, нимало не стесняясь присутствием хозяина, принимающего у себя гостя. Загоскин, очень вспыльчивый, беспрестанно краснел, выбегал, даже пробовал унять неприличный шум, но я слышал, что ему отвечали смехом. Я понял положение бедного Загоскина посреди избалованного, наглого лакейства, в доме господина, представлявшего в себе отражение старинного русского капризного барина екатерининских времен, по-видимому не слишком уважавшего своего зятя».

В браке родились сыновья Дмитрий (1818-1870) и Сергей (1833-1897), дослужившийся на архивной службе до чина тайного советника и оставивший интересные мемуары.

Библиография

• Полное собрание сочинений Загоскина, с биографич. очерком и перечнем всего им написанного. — СПб., 1889. — в 7 томах.
• Скабичевский А. Наш исторический роман в его прошлом и настоящем // Собрание сочинений. — изд. 3-е. — СПб., 1903. — Т. 2.
• Майков Вал. М. Н. Загоскин // Собрание сочинений. — Киев, 1903. — Т. 1.
• Аксаков С. Биография Загоскина. — СПб., 1913.
• Григорьев Ап. Развитие идеи народности в нашей литературе со смерти Пушкина // Собрание сочинений. — М., 1915. — В. 3.
• Сакулин П. Н. Русская литература. — М., 1929. — Ч. 2, III.
• Мезьер А. В. Русская словесность с XI по XIX ст. включительно. — СПб., 1902. — Ч. 2.
• Венгеров С. А. Источники словаря русских писателей. — СПб., 1910. — Т. 2.
• Владиславлев И. В. Русские писатели. — изд. 4-е. — Л.: Гиз, 1924;
• Кони Ф. А. М. Н. Загоскин и цензура // Под знаменем науки. — М., 1902.
• Песков А. М. Загоскин Михаил Николаевич // Русские писатели 1800—1917. Биографический словарь / Главный редактор П. А. Николаев. — М.: Большая российская энциклопедия, 1991. — Т. 2: Г—К. — С. 304—306. — 623 с. — 60 000 экз. — ISBN 5-85270-064-9.
• Список кавалерам российских императорских и царских орденов. — СПб., 1850.
• Список кавалерам российских императорских и царских орденов, всемилостивейше пожалованным в течение 1851 года, служащий прибавлением к общему кавалерскому списку. — СПб., 1852.

Ссылки

• А. О. Круглый. Загоскин, Михаил Николаевич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [az.lib.ru/z/zagoskin_m_n/ Загоскин, Михаил Николаевич] в библиотеке Максима Мошкова
• [slovolub.livejournal.com/1442.html Копылов А. Н. Творческий путь М. Н. Загоскина в свете литературной критики 1-й половины XIX века // Современные гуманитарные исследования. 2010. № 6. С. 75-80.]

Отрывок, характеризующий Загоскин, Михаил Николаевич

«Вот это дело марш… вот собака… вот вытянул всех, и тысячных и рублевых – чистое дело марш!» говорил он, задыхаясь и злобно оглядываясь, как будто ругая кого то, как будто все были его враги, все его обижали, и только теперь наконец ему удалось оправдаться. «Вот вам и тысячные – чистое дело марш!»
– Ругай, на пазанку! – говорил он, кидая отрезанную лапку с налипшей землей; – заслужил – чистое дело марш!
– Она вымахалась, три угонки дала одна, – говорил Николай, тоже не слушая никого, и не заботясь о том, слушают ли его, или нет.
– Да это что же в поперечь! – говорил Илагинский стремянный.
– Да, как осеклась, так с угонки всякая дворняшка поймает, – говорил в то же время Илагин, красный, насилу переводивший дух от скачки и волнения. В то же время Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время.
Дядюшка сам второчил русака, ловко и бойко перекинул его через зад лошади, как бы упрекая всех этим перекидыванием, и с таким видом, что он и говорить ни с кем не хочет, сел на своего каураго и поехал прочь. Все, кроме его, грустные и оскорбленные, разъехались и только долго после могли притти в прежнее притворство равнодушия. Долго еще они поглядывали на красного Ругая, который с испачканной грязью, горбатой спиной, побрякивая железкой, с спокойным видом победителя шел за ногами лошади дядюшки.
«Что ж я такой же, как и все, когда дело не коснется до травли. Ну, а уж тут держись!» казалось Николаю, что говорил вид этой собаки.
Когда, долго после, дядюшка подъехал к Николаю и заговорил с ним, Николай был польщен тем, что дядюшка после всего, что было, еще удостоивает говорить с ним.


Когда ввечеру Илагин распростился с Николаем, Николай оказался на таком далеком расстоянии от дома, что он принял предложение дядюшки оставить охоту ночевать у него (у дядюшки), в его деревеньке Михайловке.
– И если бы заехали ко мне – чистое дело марш! – сказал дядюшка, еще бы того лучше; видите, погода мокрая, говорил дядюшка, отдохнули бы, графинечку бы отвезли в дрожках. – Предложение дядюшки было принято, за дрожками послали охотника в Отрадное; а Николай с Наташей и Петей поехали к дядюшке.
Человек пять, больших и малых, дворовых мужчин выбежало на парадное крыльцо встречать барина. Десятки женщин, старых, больших и малых, высунулись с заднего крыльца смотреть на подъезжавших охотников. Присутствие Наташи, женщины, барыни верхом, довело любопытство дворовых дядюшки до тех пределов, что многие, не стесняясь ее присутствием, подходили к ней, заглядывали ей в глаза и при ней делали о ней свои замечания, как о показываемом чуде, которое не человек, и не может слышать и понимать, что говорят о нем.
– Аринка, глянь ка, на бочькю сидит! Сама сидит, а подол болтается… Вишь рожок!
– Батюшки светы, ножик то…
– Вишь татарка!
– Как же ты не перекувыркнулась то? – говорила самая смелая, прямо уж обращаясь к Наташе.
Дядюшка слез с лошади у крыльца своего деревянного заросшего садом домика и оглянув своих домочадцев, крикнул повелительно, чтобы лишние отошли и чтобы было сделано всё нужное для приема гостей и охоты.
Всё разбежалось. Дядюшка снял Наташу с лошади и за руку провел ее по шатким досчатым ступеням крыльца. В доме, не отштукатуренном, с бревенчатыми стенами, было не очень чисто, – не видно было, чтобы цель живших людей состояла в том, чтобы не было пятен, но не было заметно запущенности.
В сенях пахло свежими яблоками, и висели волчьи и лисьи шкуры. Через переднюю дядюшка провел своих гостей в маленькую залу с складным столом и красными стульями, потом в гостиную с березовым круглым столом и диваном, потом в кабинет с оборванным диваном, истасканным ковром и с портретами Суворова, отца и матери хозяина и его самого в военном мундире. В кабинете слышался сильный запах табаку и собак. В кабинете дядюшка попросил гостей сесть и расположиться как дома, а сам вышел. Ругай с невычистившейся спиной вошел в кабинет и лег на диван, обчищая себя языком и зубами. Из кабинета шел коридор, в котором виднелись ширмы с прорванными занавесками. Из за ширм слышался женский смех и шопот. Наташа, Николай и Петя разделись и сели на диван. Петя облокотился на руку и тотчас же заснул; Наташа и Николай сидели молча. Лица их горели, они были очень голодны и очень веселы. Они поглядели друг на друга (после охоты, в комнате, Николай уже не считал нужным выказывать свое мужское превосходство перед своей сестрой); Наташа подмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко расхохотались, не успев еще придумать предлога для своего смеха.
Немного погодя, дядюшка вошел в казакине, синих панталонах и маленьких сапогах. И Наташа почувствовала, что этот самый костюм, в котором она с удивлением и насмешкой видала дядюшку в Отрадном – был настоящий костюм, который был ничем не хуже сюртуков и фраков. Дядюшка был тоже весел; он не только не обиделся смеху брата и сестры (ему в голову не могло притти, чтобы могли смеяться над его жизнию), а сам присоединился к их беспричинному смеху.
– Вот так графиня молодая – чистое дело марш – другой такой не видывал! – сказал он, подавая одну трубку с длинным чубуком Ростову, а другой короткий, обрезанный чубук закладывая привычным жестом между трех пальцев.
– День отъездила, хоть мужчине в пору и как ни в чем не бывало!
Скоро после дядюшки отворила дверь, по звуку ног очевидно босая девка, и в дверь с большим уставленным подносом в руках вошла толстая, румяная, красивая женщина лет 40, с двойным подбородком, и полными, румяными губами. Она, с гостеприимной представительностью и привлекательностью в глазах и каждом движеньи, оглянула гостей и с ласковой улыбкой почтительно поклонилась им. Несмотря на толщину больше чем обыкновенную, заставлявшую ее выставлять вперед грудь и живот и назад держать голову, женщина эта (экономка дядюшки) ступала чрезвычайно легко. Она подошла к столу, поставила поднос и ловко своими белыми, пухлыми руками сняла и расставила по столу бутылки, закуски и угощенья. Окончив это она отошла и с улыбкой на лице стала у двери. – «Вот она и я! Теперь понимаешь дядюшку?» сказало Ростову ее появление. Как не понимать: не только Ростов, но и Наташа поняла дядюшку и значение нахмуренных бровей, и счастливой, самодовольной улыбки, которая чуть морщила его губы в то время, как входила Анисья Федоровна. На подносе были травник, наливки, грибки, лепешечки черной муки на юраге, сотовой мед, мед вареный и шипучий, яблоки, орехи сырые и каленые и орехи в меду. Потом принесено было Анисьей Федоровной и варенье на меду и на сахаре, и ветчина, и курица, только что зажаренная.
Всё это было хозяйства, сбора и варенья Анисьи Федоровны. Всё это и пахло и отзывалось и имело вкус Анисьи Федоровны. Всё отзывалось сочностью, чистотой, белизной и приятной улыбкой.
– Покушайте, барышня графинюшка, – приговаривала она, подавая Наташе то то, то другое. Наташа ела все, и ей показалось, что подобных лепешек на юраге, с таким букетом варений, на меду орехов и такой курицы никогда она нигде не видала и не едала. Анисья Федоровна вышла. Ростов с дядюшкой, запивая ужин вишневой наливкой, разговаривали о прошедшей и о будущей охоте, о Ругае и Илагинских собаках. Наташа с блестящими глазами прямо сидела на диване, слушая их. Несколько раз она пыталась разбудить Петю, чтобы дать ему поесть чего нибудь, но он говорил что то непонятное, очевидно не просыпаясь. Наташе так весело было на душе, так хорошо в этой новой для нее обстановке, что она только боялась, что слишком скоро за ней приедут дрожки. После наступившего случайно молчания, как это почти всегда бывает у людей в первый раз принимающих в своем доме своих знакомых, дядюшка сказал, отвечая на мысль, которая была у его гостей:
– Так то вот и доживаю свой век… Умрешь, – чистое дело марш – ничего не останется. Что ж и грешить то!
Лицо дядюшки было очень значительно и даже красиво, когда он говорил это. Ростов невольно вспомнил при этом всё, что он хорошего слыхал от отца и соседей о дядюшке. Дядюшка во всем околотке губернии имел репутацию благороднейшего и бескорыстнейшего чудака. Его призывали судить семейные дела, его делали душеприказчиком, ему поверяли тайны, его выбирали в судьи и другие должности, но от общественной службы он упорно отказывался, осень и весну проводя в полях на своем кауром мерине, зиму сидя дома, летом лежа в своем заросшем саду.
– Что же вы не служите, дядюшка?
– Служил, да бросил. Не гожусь, чистое дело марш, я ничего не разберу. Это ваше дело, а у меня ума не хватит. Вот насчет охоты другое дело, это чистое дело марш! Отворите ка дверь то, – крикнул он. – Что ж затворили! – Дверь в конце коридора (который дядюшка называл колидор) вела в холостую охотническую: так называлась людская для охотников. Босые ноги быстро зашлепали и невидимая рука отворила дверь в охотническую. Из коридора ясно стали слышны звуки балалайки, на которой играл очевидно какой нибудь мастер этого дела. Наташа уже давно прислушивалась к этим звукам и теперь вышла в коридор, чтобы слышать их яснее.
– Это у меня мой Митька кучер… Я ему купил хорошую балалайку, люблю, – сказал дядюшка. – У дядюшки было заведено, чтобы, когда он приезжает с охоты, в холостой охотнической Митька играл на балалайке. Дядюшка любил слушать эту музыку.
– Как хорошо, право отлично, – сказал Николай с некоторым невольным пренебрежением, как будто ему совестно было признаться в том, что ему очень были приятны эти звуки.
– Как отлично? – с упреком сказала Наташа, чувствуя тон, которым сказал это брат. – Не отлично, а это прелесть, что такое! – Ей так же как и грибки, мед и наливки дядюшки казались лучшими в мире, так и эта песня казалась ей в эту минуту верхом музыкальной прелести.
– Еще, пожалуйста, еще, – сказала Наташа в дверь, как только замолкла балалайка. Митька настроил и опять молодецки задребезжал Барыню с переборами и перехватами. Дядюшка сидел и слушал, склонив голову на бок с чуть заметной улыбкой. Мотив Барыни повторился раз сто. Несколько раз балалайку настраивали и опять дребезжали те же звуки, и слушателям не наскучивало, а только хотелось еще и еще слышать эту игру. Анисья Федоровна вошла и прислонилась своим тучным телом к притолке.
– Изволите слушать, – сказала она Наташе, с улыбкой чрезвычайно похожей на улыбку дядюшки. – Он у нас славно играет, – сказала она.
– Вот в этом колене не то делает, – вдруг с энергическим жестом сказал дядюшка. – Тут рассыпать надо – чистое дело марш – рассыпать…
– А вы разве умеете? – спросила Наташа. – Дядюшка не отвечая улыбнулся.
– Посмотри ка, Анисьюшка, что струны то целы что ль, на гитаре то? Давно уж в руки не брал, – чистое дело марш! забросил.
Анисья Федоровна охотно пошла своей легкой поступью исполнить поручение своего господина и принесла гитару.
Дядюшка ни на кого не глядя сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал не Барыню, а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню: По у ли и ице мостовой. В раз, в такт с тем степенным весельем (тем самым, которым дышало всё существо Анисьи Федоровны), запел в душе у Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна закраснелась и закрывшись платочком, смеясь вышла из комнаты. Дядюшка продолжал чисто, старательно и энергически твердо отделывать песню, изменившимся вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого ушла Анисья Федоровна. Чуть чуть что то смеялось в его лице с одной стороны под седым усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах переборов отрывалось что то.
– Прелесть, прелесть, дядюшка; еще, еще, – закричала Наташа, как только он кончил. Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. – Николенька, Николенька! – говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая его: что же это такое?
Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню. Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях и из за ней еще другие лица… «За холодной ключевой, кричит: девица постой!» играл дядюшка, сделал опять ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.
– Ну, ну, голубчик, дядюшка, – таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто жизнь ее зависела от этого. Дядюшка встал и как будто в нем было два человека, – один из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед пляской.
– Ну, племянница! – крикнул дядюшка взмахнув к Наташе рукой, оторвавшей аккорд.
Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движение плечами и стала.
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала – эта графинечка, воспитанная эмигранткой француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они уже любовались ею.
Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять всё то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке.
– Ну, графинечка – чистое дело марш, – радостно смеясь, сказал дядюшка, окончив пляску. – Ай да племянница! Вот только бы муженька тебе молодца выбрать, – чистое дело марш!
– Уж выбран, – сказал улыбаясь Николай.
– О? – сказал удивленно дядюшка, глядя вопросительно на Наташу. Наташа с счастливой улыбкой утвердительно кивнула головой.
– Еще какой! – сказала она. Но как только она сказала это, другой, новый строй мыслей и чувств поднялся в ней. Что значила улыбка Николая, когда он сказал: «уж выбран»? Рад он этому или не рад? Он как будто думает, что мой Болконский не одобрил бы, не понял бы этой нашей радости. Нет, он бы всё понял. Где он теперь? подумала Наташа и лицо ее вдруг стало серьезно. Но это продолжалось только одну секунду. – Не думать, не сметь думать об этом, сказала она себе и улыбаясь, подсела опять к дядюшке, прося его сыграть еще что нибудь.
Дядюшка сыграл еще песню и вальс; потом, помолчав, прокашлялся и запел свою любимую охотническую песню.
Как со вечера пороша
Выпадала хороша…
Дядюшка пел так, как поет народ, с тем полным и наивным убеждением, что в песне все значение заключается только в словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что напев – так только, для складу. От этого то этот бессознательный напев, как бывает напев птицы, и у дядюшки был необыкновенно хорош. Наташа была в восторге от пения дядюшки. Она решила, что не будет больше учиться на арфе, а будет играть только на гитаре. Она попросила у дядюшки гитару и тотчас же подобрала аккорды к песне.
В десятом часу за Наташей и Петей приехали линейка, дрожки и трое верховых, посланных отыскивать их. Граф и графиня не знали где они и крепко беспокоились, как сказал посланный.
Петю снесли и положили как мертвое тело в линейку; Наташа с Николаем сели в дрожки. Дядюшка укутывал Наташу и прощался с ней с совершенно новой нежностью. Он пешком проводил их до моста, который надо было объехать в брод, и велел с фонарями ехать вперед охотникам.
– Прощай, племянница дорогая, – крикнул из темноты его голос, не тот, который знала прежде Наташа, а тот, который пел: «Как со вечера пороша».
В деревне, которую проезжали, были красные огоньки и весело пахло дымом.
– Что за прелесть этот дядюшка! – сказала Наташа, когда они выехали на большую дорогу.
– Да, – сказал Николай. – Тебе не холодно?
– Нет, мне отлично, отлично. Мне так хорошо, – с недоумением даже cказала Наташа. Они долго молчали.
Ночь была темная и сырая. Лошади не видны были; только слышно было, как они шлепали по невидной грязи.
Что делалось в этой детской, восприимчивой душе, так жадно ловившей и усвоивавшей все разнообразнейшие впечатления жизни? Как это всё укладывалось в ней? Но она была очень счастлива. Уже подъезжая к дому, она вдруг запела мотив песни: «Как со вечера пороша», мотив, который она ловила всю дорогу и наконец поймала.