Зайцев, Георгий Михайлович

Георгий Михайлович Зайцев
Дата рождения	23 апреля 1895(1895-04-23)
Место рождения	Орша, Российская империя
Дата смерти	13 января 1961(1961-01-13) (65 лет)
Место смерти	Москва
Принадлежность	СССР СССР
Род войск	пехота
Годы службы	1915—1955
Звание
Командовал	62-я гвардейская стрелковая дивизия
Сражения/войны	Первая мировая война Гражданская война в России, Советско-польская война, Великая Отечественная война
Награды и премии

Георгий Михайлович Зайцев (1895—1961) — советский военачальник, генерал-майор (1943), участник Первой мировой, Гражданской и Великой Отечественной войн. В 1943 году попал в немецкий плен, после войны вернулся в СССР и продолжил службу.

Биография

Георгий Зайцев родился 23 апреля 1895 года в городе Орша в семье служащего. После окончания четырёхклассного училища он работал писарем в городской управе. В 1915 году Зайцев был призван на службу в царскую армию. Там он окончил школу прапорщиков, а затем в течение года занимал на фронте должность помощника командира роты. Получил тяжёлое ранение, долгое время лечился в госпитале в Орше. После выздоровления в течение полутора лет Зайцев работал налоговым инспектором.

2 октября 1918 года Зайцев добровольно вступил в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию. В 1919—1921 годах он принимал участие в Гражданской войне против белополяков и повстанцев-антоновцев на Тамбовщине, дослужился до должности командира стрелкового полка. После окончания Гражданской войны Зайцев в течение трёх лет служил командиром полка, а затем ещё три года — помощником начальника оперативного отдела штаба дивизии, впоследствии — корпуса. В 1929 году он окончил высшие командные курсы «Выстрел», а затем до 1937 года командовал стрелковым полком. 29 января 1936 года ему было присвоено звание полковника. В 1937—1939 годах Зайцев занимал должности заместителя командира дивизии и корпуса.

В 1939—1941 годах Зайцев был слушателем Военной академии Генерального штаба, а по её окончании занял должность начальника оперативного отдела штаба 21-й армии. В этой должности в июне — декабре 1941 года Зайцев принимал участие в боевых действиях против немецких войск на Западном, Центральном и Юго-Западном фронтах.

В декабре 1941 года он был назначен командиром 127-й стрелковой дивизии. Прокомандовав ей до августа 1942 года на Сталинградском фронте, Зайцев был переведён на должность командира 62-й стрелковой дивизии на Сталинградском, впоследствии на Донском и Воронежском фронтах. 19 января 1943 года ему было присвоено звание генерал-майора.

В марте 1943 года дивизия Зайцева в ходе отражения контратаки немецких войск к югу от Харькова прикрывала отход 3-й танковой армии за реку Северский Донец. В одном из ночных боёв Зайцев на наблюдательном пункте был ранен в ногу с переломом кости. После отхода частей дивизии, 16 марта 1943 года помощник Зайцева спрятал его в стоге сена, а 17 марта перенёс его в один из домов близлежащей деревни Терновое, а сам пошёл искать оставшихся в окружении бойцов, чтобы те помогли им вернуться к своим. Пока он отсутствовал, деревню заняли немецкие подразделения, которые захватили Зайцева в плен. Первоначально он содержался в госпиталях в Запорожье и Владимире-Волынском, а затем был вывезен в Германию. С августа 1943 года Зайцев находился в крепости Вайсенбург.

В начале мая 1945 года Зайцев был освобождён американскими войсками, после чего через советскую военную миссию по репатриации в Париже был переправлен в Москву. В конце декабря 1945 года после проверки в органах НКВД он был восстановлен в кадрах Советской армии. В январе 1947 года Зайцев окончил курсы командиров дивизий при Военной академии имени Фрунзе, а в марте того же года стал начальником военной кафедры Московского института кинематографии. 12 августа 1955 года Зайцев вышел в отставку по болезни. Умер 13 января 1961 года в Москве.

Награды

Награждён орденами Ленина (1946), тремя орденами Красного Знамени (1921, 1943, 1946, 1948) и орденом Суворова 2-й степени (1943).

Литература

• Свердлов Ф. Д. Советские генералы в плену. — М.: Изд-во фонда "Холокост", 1999. — С. 246.

Отрывок, характеризующий Зайцев, Георгий Михайлович

Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.


– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.


Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».