Закамская засечная черта

Закамская засечная черта — укреплённая линия, созданная в 1652—1656 годах для защиты закамских и заволжских жителей от набегов калмыков, киргизов и башкир.

Строительство

Создавалась как логическое продолжение Симбирской засечной линии. В 1651 году были посланы специалисты для составления плана новой укрепленной линии, проект был утвержден и в 1652 году начались инженерные работы.

Черта начиналась от крепости Белый Яр, заложенной на левом берегу Волги, шла по правому берегу реки Черемшан, представляя собой засеки в лесах и валы на открытой местности. Вдоль этой линии были заложены города-крепости: Ерыклинск, Тиинск, Билярск, Новошешминск, Заинск, Мензелинск. Заканчивалась черта на реке Ик.

Заселялись города-крепости различными способами. В Белый Яр на «вечное житье» были отправлены 100 конных казаков и 9 ссыльных из Казанской губернии. В Ерыклинске поселили 150 пашенных крестьян из села Чалны (недалеко от Елабуги), по такому случаю причисленных к казакам. В Тиинске поселили 291 семью служилых людей, Билярске 100 семей, Новошешминске — 247, Заинске — 181, Мензенске — 229. Только в самом незначительном, Кичуевском остроге не было постоянного военного населения.

После занятия русскими войсками Смоленска в 1654 году местную шляхту был решено расселить «по Закамской черте дворами и землями и сенными покосами и всякими угодьи». По исследованиям Г. Перетятковича в Тиинске были поселены 141 смоленский шляхтич, в Новошешминске — 127, в Заинске — 81, в Мензелинске — 129 чел. Другой исследователь, В. Новиков, считает, что смоленская шляхта в основном была поселена в Мензелинске — 124 человека (из роты Чёрного знамени), и в Шешминске — 128 человек (из роты Красного знамени). На реке Майна было расселено 43 человека из полоцкой шляхты, ещё 23 человека поселилось на реке Утка. В 1669 году в эти поселения прислали ещё 66 человек.

Из Лаишева на черту перевели 100 конных служилых казаков, из Ахтачинского острога 150 стрельцов (из них 50 конных), из Старошешминска 100 стрельцов, 29 человек перевели из села Тетюши.

Охрана границ

Укрепления довольно часто подвергались нападениям со стороны кочевников, которые порой прорывались сквозь них для грабежей внутри черты. Так в 1682 году объединённые отряды калмыков и башкир дошли до земель на реке Майна. Из-за постоянных жалоб крестьян и шляхты, что на черте жить страшно в 1670 году началось строительство «города с тыном» на Майне, где поселили крестьян из Нижегородской, Казанской, Симбирской губерний.

В начале XVIII века состояние линии было необходимо и укрепить границу и одновременно расширить территории. Было начато строительство Ново-Закамской оборонительной линии, после создания которой военной значений Закамской черты сильно упало.

Ландмилицские полки новой линии формировались из служилых людей старой черты. Кроме того, правительство предпринимало меры по переселению жителей из пригородов старой засечной черты на новую линию. В результате во второй половине 1730-х годов поселения западной части Закамской черты опустели. В 1736 году их было решено заселить отставными солдатами. Однако за первые два года число высказавших желание переселиться в эти места составило лишь 6 человек. В результате в 1739 году было принято решение переселять туда отставных солдат насильно. К 1750 году по этому указу было переселено 2140 душ. К 1773 году в Ерыклинск и Тиинск было переселено 575 и 1087 душ мужского пола. По 5-й ревизии число поселенных отставных солдат с семьями составляло 2849 душ мужского пола и 3115 женского пола.

Литература

• В.А. Кузнецов [www.ssc.smr.ru/ftp/2009/2009_2/2009_2%20_35_41.pdf Новая Закамская линия и образование ландмилиции] // Известия Самарского научного центра Российской академии наук : журнал. — Самара, 2009. — Т. 11, № 2. — С. 35-41.

Отрывок, характеризующий Закамская засечная черта

– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.