Заклинье (станция)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Координаты: 58°44′12″ с. ш. 30°19′34″ в. д. / 58.73667° с. ш. 30.32611° в. д. / 58.73667; 30.32611 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=58.73667&mlon=30.32611&zoom=16 (O)] (Я)
Станция Заклинье
Санкт-Петербург-Витебск
Октябрьская железная дорога
Здание ЭЦ
Отделение ж. д.:

Санкт-Петербург-Витебское отделение

Дата открытия:

1913[1]

Прежние названия:

Платформа 130 верста

Количество платформ:

1

Количество путей:

2

Тип платформы:

боковая

Форма платформы:

прямая

Расстояние до Санкт-Петербурга:

137 км 

Код станции:

058340

Код в «Экспресс-3»:

2004116

Закли́нье — железнодорожная станция Санкт-Петербург-Витебского отделения Октябрьской железной дороги. Название станции дала деревня, располагавшаяся когда-то рядом. Расположена между остановочными пунктами 133 км и 143 км. Находится на расстоянии 137 км от Санкт-Петербурга, 108 км от Дна.





История

Одна из старейших станций линии. Станция была построена в 1913 году. До 1919 года носила название «Платформа 130 верста». С апреля 1975 года передана в состав Ленинград-Московского отделения.

Путевое развитие

Путевое развитие включает в себя два пути на железобетонных шпалах, одну боковую платформу и законсервированный пост ДСП.

Расписание поездов по станции Заклинье

Расписание пригородных поездов на 2015 год

Напишите отзыв о статье "Заклинье (станция)"

Ссылки

  • [web.archive.org/web/20070325012129/pskovrail.narod.ru/main701.html Станция Заклинье на сайте pskovrail.narod.ru]

Примечания

  1. Железнодорожные станции СССР. Справочник. — М., Транспорт, 1981
Остановочные пункты железной дороги
Предыдущая остановка:
133 км
Витебское направление ОктЖД
Следующая остановка:
143 км

Отрывок, характеризующий Заклинье (станция)

Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.