Ману-смрити

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Законы Ману»)
Перейти к: навигация, поиск

Статья по тематике
Литература индуизма

Риг · Яджур · Сама · Атхарва
Деление
Самхиты · Брахманы · Араньяки · Упанишады

Айтарея · Брихадараньяка · Иша · Тайттирия · Чхандогья · Кена · Мундака · Мандукья · Катха · Прашна · Шветашватара

Шикша · Чхандас · Вьякарана · Нирукта · Джьотиша · Калпа

Махабхарата · Рамаяна

Бхагавата · Брахмавайварта · Ваю · Вишну · Маркандея · Нарада · Падма

Смрити · Шрути · Бхагавадгита · Агама · Панчаратра · Тантры · Кавача · Сутры · Стотры · Дхармашастры · Дивья-прабандха · Теварам · Чайтанья-чаритамрита · Рамачаритаманаса · Йога-Васиштха

Портал «Индуизм»

п • о • р

Ма́ну-смри́ти (санскр. मनुस्मृति, manusmṛti IAST), также известна как Ману-самхи́та, Манава-дхармашастра (санскр. मानवधर्मशास्त्र) и Законы Ману — памятник древнеиндийской литературы, древнеиндийский сборник предписаний благочестивому индийцу в исполнении им своего общественного, религиозного и морального долга, приписываемый традицией легендарному прародителю человечества — Ману. Является одной из девятнадцати дхарма-шастр, которые входят в литературу смрити.[1]





Датирование текста

Датирование текста является важным для науки, так как, по мнению учёных, «Ману-смрити» была написана в период, когда влияние брахманов было под угрозой неведических движений,[2] после распада империй Маурьев и Шунга сложился период социальной нестабильности.[3] Таким образом, по мнению учёных, «Ману-смрити» и другие Дхарма-шастры были реакцией брахманов на эти угрозы.[4]

В науке утвердилась точка зрения Георга Бюлера, что «Ману-смрити» в том виде, в каком она дошла до нас, сложилась во II веке до н. э. — II веке н. э.[5] При этом не весь материал, содержащийся в сборнике, может относиться именно к указываемому периоду. Относительно новыми признаются первая и последняя (XII) главы. Из остальных глав наиболее древними считаются II—VI главы, однако в них также встречаются стихи, которые являются позднейшими добавлениями. Пандуранг Ваман Кане ограничивал датировку периодом с II века до н. э. до I века н. э.[6] К. П. Джаясвала указывает ещё более точную дату: 150—120 годы до н. э.[7]

Изучение и критика

Законы Ману являются важным социологическим, политическим и историческим памятником древнеиндийской литературы. Он также является предметом критики со стороны многих[каких?] современных исследователей. Большая часть критики связана с неизвестностью уровня влияния «Ману-смрити» на индийское общество того времени, также происходят споры по поводу того, насколько изменился оригинальный текст после дальнейших интерпретаций.

Приводится ряд доказательств о том, что «Ману-смрити» не имел сильного влияния на общество своего времени. Так, например, «Бхагавад-гита» противоречит многим положениям «Ману-смрити», включая закрепление варны за человеком при рождении. В Северной и Южной Индии традиционными религиями были вайшнавизм и шиваизм, в то время как Законы Ману не были широко распространены.

В 300 году до н. э. Мегасфен описывал, что люди в регионе Матхуры поклонялись Гераклу (которого принято отождествлять с Кришной). Автор «Артха-шастры» Чанакья не упоминает о каких-либо законах, закрепившихся в обществе.

В средние века Законы Ману были неоднократно переписаны и откомментированы индийскими авторами, что говорит о большом значении, которое им придавалось. До наших дней дошли комментарии Медхатитхи (IX век), Говиндараджи (XII-XIII века), Нараяны (XIV век), Куллюкабхатты (XV век), Рагхавананды (XVII-XVIII века), Нанданы и Рамачандры (XVIII век), а также анонимный кашмирский комментарий, по-видимому, довольно поздний.[8] Естественно, что авторы данных комментариев проживали в отличных от времени составления Законов Ману общественных условиях, что не могло не влиять на их творчество, поэтому мнения различных индийских авторов при толковании отдельных стихов сильно расходятся.

Первый перевод Законов Ману на английский язык был издан в 1794 году основателем индологии сэром Уильямом Джонсом.[9] Британская администрация поддерживала интерес к Дхарма-шастрам, которые она считала кодексами законов.[10] Однако согласно Авари:

Подавляющее большинство индийцев в своей истории никогда не следовали или благосклонно относились к данному тексту; он стал известен миру через перевод, сделанный в конце восемнадцатого века сэром Уильямом Джонсом, который ошибочно преувеличивал их древность и значение. Сейчас многие его идеи популяризованы индийскими универсалистами в качестве золотых норм классического индийского закона. Однако они преданы анафеме современными мыслителями и особенно феминистами.[1]

После Уильяма Джонса Законы Ману неоднократно переводились полностью или частично на европейские языки и на некоторые языки Индии. Среди наиболее качественных переводов — английский перевод Г. Бюлера, а также А. К. Бернелла и Э. У. Хопкинса.[11] Первое русское издание Законов Ману было напечатано в 1913 году в Петербурге в переводе С. Д. Эльмановича, однако уже в то время русские санскритологи считали его неудовлетворительным в связи с некоторыми серьёзными ошибками.

Фридрих Ницше писал:

Сегодня много рассуждают о семитическом духе Нового Завета: но то, что так именуют, на самом деле есть просто священнический дух, — а в Законах Ману, в этом арийском своде законов чистейшей расы, такого рода «семитизм», то бишь священнический дух, выражен отвратительнее, чем где бы то ни было ещё.[12]

Сурендра Кумар, который насчитывал 2 685 стихов в «Ману-смрити», считал, что 1 214 из них являются аутентичными, а оставшиеся 1 471 были добавлены позднее.[13] Считается, что стихи, относящиеся к критике шудр и женщин были добавлены позднее, но не позднее Ади Шанкары (VII-VIII века).

В своей книге «Революция и контрреволюция в Индии» («Revolution and Counter-Revolution in India») лидер далитов Бхимрао Рамджи Амбедкар утверждает, что «Ману-смрити» был написан мудрецом Махариши Бхригу во времена Пушьямитры Шунги в связи с социальным давлением набирающего рост буддизма. Однако историк Ромила Тхапар считает, что эти выпады носят вымышленный характер и приводит археологические доказательства в свою поддержку.[14]

Однако не все учёные сходятся на том, что Законы Ману не являлись авторитетным источником права. К примеру, аутентичность и авторитетность «Ману-смрити» признавали Бхактиведанта Свами Прабхупада, Анни Безант, Пётр Успенский, Пандуранг Шастри Атхавале и Сарвепалли Радхакришнан.

Структура текста

«Ману-смрити» написана на санскрите, содержит 2685 стихов (шлок), которые разбиты на 12 глав:

  • I глава описывает представления о происхождении Вселенной, сословий (варн), человеческого общества;
  • II — правила жизни в период обучения;
  • III-IV — правила жизни семьянина-домохозяина;
  • V — некоторые религиозные нормы;
  • VI — правила жизни отшельника;
  • VII — наставления об обязанностях царя и управлении государством;
  • VIII — наставления о судопроизводстве и юридической практике;
  • IX-X посвящены семейным отношениям, наказаниям за различные преступления, обязанностям членов варн;
  • XI — предписания о покаяниях и обетах во искупление совершённых грехов;
  • XII — описание посмертных воздаяний за дурные дела в настоящей жизни.

«Ману-смрити» как кодекс правил

Социальное устройство

«Ману-смрити» выделяет четыре варны: брахманы, кшатрии, вайшьи и шудры. Согласно нему вайшьев следовало побуждать к занятию торговлей, ростовщичеством, скотоводством и земледелием, а шудр — к услужению «дваждырождённым».[15] Также в «Ману-смрити» упоминаются лица, «презренные даже для отверженных».[16]

Также указаны семь случаев, при которых человек становился рабом (даса) — военнопленный (дхваджарта), за содержание (бхактадаса), рождённый в доме (грихаджа), купленный (крита), подаренный (датрирна), доставшийся по наследству (пайтрика) и в силу наказания (дандадаса).[17] Раб был неправоспособен, заключенные им сделки считались недействительными.[18] Дети рабыни считались собственностью хозяина.[19]

Оружие могли носить только кшатрии, другие «дваждырождённые» могли браться за оружие только когда для них «наступает время бедствий».[20] Войны были важным источником процветания государства. Почитался царь — мужественный воин, который добывал силой то, чего он не имел.[21]

"ЗМ, VII, 101. То, что он не имеет, пусть старается [приобрести] силой (danda),

приобретенное-охраняет заботливо, сохраненное - приумножает

приращением, приумноженное - вручает достойным получать [дары]" [22]

«Данда-нити» в переводе с санскрита означает «справедливое правление», это знания, с помощью которых царь управлял государством [23]

Царю переходила бо́льшая часть награбленного имущества, в частности земля, оружие, золото, серебро; остальное подлежало дележу среди солдат.[24] Армия выполняла также функции охраны государственного порядка, для чего воинские отряды помещались среди «двух, трёх, пяти, а также сотен деревень».[25]

Главной задачей царя являлась охрана его подданных,[26] за что он имел право назначить им налог (бали),[27] однако он должен был быть умерен в его сборах.[28] Также ему вверялось осуществление правосудия с помощью опытных брахманов,[29] он являлся опекуном всех малолетних, больных, вдов.[30] Царю предписывалось почитать брахманов, знающих Веды и поступать по их совету.[31] Царь также назначал ряд должностных лиц и контролировал их деятельность.[32]

Для каждой деревни царю следовало назначить старосту, для десяти, двадцати, ста и тысячи деревень — управителя.[33]

В качестве судебной инстанции выступал суд, в который входили царь вместе с брахманами и опытными советниками либо назначенный царём брахман, «окружённый тремя судьями».[34] Толковать нормы права в суде мог только брахман, в крайнем случае кшатрия или вайшья.[35]

Существовало 18 поводов (пада) судебного разбирательства: неуплата долга, заклад, продажа чужого, участие в торговом или ином объединении, неотдача данного, неуплата жалования, нарушение соглашения, отмена купли-продажи, спор хозяина с пастухом, споры о границе (земельных участков), клевета и оскорбление действием, кража, убийство, насилие, прелюбодеяние, брачные отношения, раздел наследства, игра в кости и битье об заклад.[36]

Большое внимание уделяется свидетельским показаниям в суде. Свидетель должен был являться равным по социальному статусу той стороне в процессе, относительно которой он дает показания. Только в случае тяжких преступлений (воровство, насилие и пр.) свидетели не проверялись слишком тщательно на предмет надёжности. При отсутствии надлежащих свидетелей разрешалось принимать свидетельства ребёнка, старика, ученика (в отношении учителя), родственника, раба и женщины.[37]

Имущественные отношения

В «Ману-смрити» говорится о сроках давности пользования, владения вещью, влекущих за собой превращение владения в собственность. Данный срок составлял 10 лет. Правило давности не распространялось на залог и вклад.[38] Существовало семь законных способов приобретения имущества: путём передачи вещи по наследству, получения её в дар, покупки, завоевания, ростовщичества, исполнения работы, а также получения милостыни.[39] Первые три способа были доступны для всех варн, четвёртый — только для кшатриев, пятый и шестой — для вайшьев, седьмой был привилегией брахманов.

Недействительными считались те сделки, которые были совершены путём обмана или насилия, пьяным или безумным человеком, находившимся в состоянии гнева, горя, а также рабом, стариком, ребёнком.[40]

Наёмный труд был неприемлем для высших варн, так как услужение являлось «собачьим образом жизни», а брахману следовало его избегать.[41] Наёмный работник, не выполнивший работу, подвергался штрафу.[42] Даже в случае его болезни наёмная плата не выплачивалась, если работа была не полностью закончена.[43]

Семейные отношения

Брачно-семейным отношениям («дхарма жён и мужей») в Законах Ману посвящены в основном главы III и IX.

В них выделяется восемь форм брака, которые были распространены в Индии. Первые четыре, поощряемые брахманами, включали брахму (вручение отцом «наделённой драгоценностями» дочери жениху),[44] дайву (вручение дочери жрецу, когда он исполняет обряд),[45] аршу (отец выдаёт дочь жениху после получения от него быка и коровы или двух пар)[46] и праджапатью (вручение отцом дочери жениху после слов «Исполняйте вместе дхарму»).[47] Другие («дурные») виды включают асуру (покупка невесты),[48] гандхарву (добровольный союз жениха и невесты без согласия родителей),[49] ракшасу (похищение невесты)[50] и самый худший вид — пайшачу (насилие над девушкой в состоянии алкогольного или наркотического опьянения или безумной).[51] Брать в жёны несовершеннолетних не запрещалось.[52] Многожёнство не поощрялось, но муж мог взять вторую жену, если первая была склонна к пьянству, злобна или расточительна.[53]

Браки между различными варнами не поощрялись, но были возможными, если муж принадлежал к более высокой варне, чем жена. Однако их дети были неравны в своих правах на наследство, к примеру, сын шудрянки и дваждырождённого не имел права на наследство, кроме того, что давал ему отец.[54]

Женщина согласно «Ману-смрити» должна была всю жизнь находиться под защитой мужчины (отца — в детстве, мужа — в молодости, сына — в старости).[55] Главным её назначением считалось рождение и воспитание детей, особенно сыновей. Законным отцом ребёнка считался муж матери независимо от того, кто им был фактически.[19] Продажа жены и детей считалась возможной, но являлась грехом,[56] однако даже проданная жена не освобождалась от мужа.[57] В случае, если жена не рожала детей, муж мог взять новую жену через 8 лет, если рожала детей мертворожденными — через 10 лет, если рожала только девочек — через 11 лет. В случае грубости жены муж мог взять новую «немедленно».[58]

Жёны, потерявшие мужей, не могли повторно выходить замуж, но в случае смерти бездетного мужа жена по требованию родственников должна была родить от его брата или другого близкого человека.[59]

Преступления и наказания

Великими грехами (махапатака) согласно «Ману-смрити» являлись убийство брахмана, пьянство, кража, прелюбодеяние с женой гуру (учителя), а также сообщество с таким грешником.[60] Следствием этих преступлений было наказание вплоть до лишения всей собственности и изгнания из страны. Однако такой великий грех, как сообщество с великим грешником не был отнесен к числу преступлений.[61]

От наказания освобождался убийца, если он защищал себя при охране жертвенных даров и при защите женщин и брахманов. При этом не имело значения, был ли убит гуру, ребёнок, престарелый или даже брахман, весьма учёный в Ведах. Также грехом не являлось «убийство убийцы».[62][нет в источнике]К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Наказание зависело от варны наказуемого. Например, за оскорбление словом или действием равного себе по положению или представителя низшей варны накладывался штраф, но за такое же преступление шудры в отношении «дваждырождённых» влекло за собой телесное наказание — отрезание языка, губ, рук, ноги, кастрацию.[63]

Прелюбодеяние относилось к тяжким преступлениям. Согласно Законам Ману людей, которые домогались чужих жён, царь должен был изгнать, «подвергать наказанию, внушающему трепет»,[64] к прелюбодеянию относились «услужливость, заигрывание, прикосновение к украшениям и одеждам, а также совместное сидение на ложе».[65] Все небрахманы, виновные в прелюбодеянии, подвергались смертной казни.[66] Однако проституция жены с согласия мужа не наказывалась.[67] Лишение чести девушки против её воли влекло за собой телесное наказание, отрезание пальцев в случае, если преступник был не равен по положению с потерпевшей. Равный по положению был обязан выплатить крупный штраф.[68] Неверная жена должна была подвергнуться затравливанию собаками, а её сожитель — сожжению на раскалённом железном ложе.[69] За преступное сожительство со свободной женщиной также накладывалось наказание в зависимости от варны мужчины.[70]

«Собирание кореньев, плодов от деревьев, дров для огня и травы для корма скота» не являлись преступлением.[71] Похищение «родовитых людей, особенно женщин, так же как и лучших драгоценных камней» наказывалось смертной казнью, воровство коров — отсечением половины ноги.[72]

Царю предписывается использование следующих видов наказаний: заточение (ниродхана), заковывание в цепи (бандха) и различные виды телесных наказаний (вадха). К брахманам смертная казнь не применялась, вместо неё использовались другие виды наказания, связанные с публичным позором.

Напишите отзыв о статье "Ману-смрити"

Примечания

  1. ↑ 1 2 См.: Avari, p. 142.
  2. ↑ См.: Hopkins, p. 74; Thapar, p. 261.
  3. ↑ См.: Kulke and Rothermund, p. 85.
  4. ↑ См.: Hopkins, pp. 74, 84.
  5. ↑ The laws of Manu, transl. by G. Buhler, Oxford, 1866, p. XVIIIXLV («Sacred books of the East», vol. XXV).
  6. ↑ P. V. Kane, History of dharmasastra, vol. I—V, Poona, 1930—1956; vol. 1, 1930, p. 79-85.
  7. ↑ К. P. Jayasvala, Manu and Yajnavalkya, Calcutta, 1930, p. 46-49.
  8. ↑ Все эти комментарии (кроме кашмирского) были собраны в издании: Manavadharmasustram (Institutes of Manu). With the commentaries of Medhatithi, Sarvajuanarayana, Kulluka, Raghavananda, Nandana and Ramachandra and Appendix. Ed. by V. N. Mandlik, vol. 1-3, Bombay, 1886.
  9. ↑ См.: Flood (1996), p. 56.
  10. ↑ См.: Thapar (2002), pp. 2-3.
  11. ↑ The Ordinances of Manu, transi. A. C. Burnell and Е. W. Hopkins, London, 1884.
  12. ↑ Фридрих Ницше. Воля к власти
  13. ↑ Surendra Kumar, Vishuddha Manusmriti, (Arsh Sahitya Prachar Trust, Delhi, Fourth Edition), p. 5.
  14. ↑ Romila Thapar, Asoka and the Decline of the Mauryas, Oxford University Press (1960) p. 200.
  15. ↑ ЗМ, VIII, 410. Законы Ману согласно редакции Законы Ману - Перевод С. Д. Эльмановича, проверенный и исправленный Г.Ф.Ильиным. — Москва: Наука, 1992. Римскими цифрами указаны главы, арабскими — шлоки
  16. ↑ ЗМ, X, 39
  17. ↑ ЗМ, VIII, 415
  18. ↑ ЗМ, VIII, 163
  19. ↑ 1 2 ЗМ, IХ, 48-55
  20. ↑ ЗМ, VIII, 348
  21. ↑ ЗМ, VII, 101
  22. ↑ ЗМ, VII, 101 [philosophy.ru/library/asiatica/indica/samhita/manu/rus.html Законы Ману согласно редакции Законы Ману - Перевод С. Д. Эльмановича, проверенный и исправленный Г.Ф.Ильиным. — Москва: Наука, 1992]
  23. ↑ [www.damo.ru/stat_.php?id=258&skip=3 Милова Татьяна Калари-паятту – искусство воина, журнал "Адеш" №1, 2009]
  24. ↑ ЗМ, VII, 97
  25. ↑ ЗМ, VII, 114
  26. ↑ ЗМ, VII, 2-3
  27. ↑ ЗМ, VII, 80
  28. ↑ ЗМ, VII, 128—129
  29. ↑ ЗМ, VIII, 1, 10
  30. ↑ ЗМ, VIII, 27-28
  31. ↑ ЗМ, VII, 37
  32. ↑ ЗМ, VII, 54-63, 81 и др.
  33. ↑ ЗМ, VII, 115
  34. ↑ ЗМ, VIII, 1-10
  35. ↑ ЗМ, VIII, 1-2, 9-10
  36. ↑ ЗМ, VIII, 4-7
  37. ↑ ЗМ, VIII, 63-72
  38. ↑ ЗМ, VIII, 149—149
  39. ↑ ЗМ, Х, 115
  40. ↑ ЗМ, VIII, 163—165
  41. ↑ ЗМ, IV, 4
  42. ↑ ЗМ, VIII, 215
  43. ↑ ЗМ, VIII, 217
  44. ↑ ЗМ, III, 27
  45. ↑ ЗМ, III, 28
  46. ↑ ЗМ, III, 29
  47. ↑ ЗМ, III, 30
  48. ↑ ЗМ, III, 31
  49. ↑ ЗМ, III, 32
  50. ↑ ЗМ, III, 33
  51. ↑ ЗМ, III, 34
  52. ↑ ЗМ, IХ, 88
  53. ↑ ЗМ, IХ, 80
  54. ↑ ЗМ, IХ, 155
  55. ↑ ЗМ, IХ, 2-3
  56. ↑ ЗМ, ХI, 69
  57. ↑ ЗМ, IХ, 46
  58. ↑ ЗМ, IХ, 81
  59. ↑ ЗМ, IХ, 59-65
  60. ↑ ЗМ, ХI, 55
  61. ↑ ЗМ, IХ, 235
  62. ↑ ЗМ, IХ, 349—351
  63. ↑ ЗМ, VIII, 270—280
  64. ↑ ЗМ, VIII, 352
  65. ↑ ЗМ, VIII, 357
  66. ↑ ЗМ, VIII, 359
  67. ↑ ЗМ, VIII, 362
  68. ↑ ЗМ, VIII, 364—367
  69. ↑ ЗМ, VIII, 371—372
  70. ↑ ЗМ, VIII, 374—379
  71. ↑ ЗМ, VIII, 339, 341
  72. ↑ ЗМ, VIII, 323-24

Литература

Портал «Индуизм»
  • Flood, Gavin (1996), An Introduction to Hinduism, Cambridge University Press, ISBN 0-521-43878-0
  • Hopkins Thomas J. The Hindu Religious Tradition. — Belmont, California: Wadsworth Publishing Company, 1971.
  • Keay John. India: A History. — New York: Grove Press, 2000. — ISBN 0-8021-3797-0.
  • Kulke Hermann. A History of India. — New York: Barnes & Noble, 1986. — ISBN 0-88029-577-5.
  • Olivelle Patrick. Manu's Code of Law: A Critical Edition and Translation of the Mānava-Dharmaśāstra. — Oxford: Oxford University Press, 2005. — ISBN 0-195-17146-2.
  • Koenraad Elst: Manu as a Weapon against Egalitarianism. Nietzsche and Hindu Political Philosophy, in: Siemens, Herman W. / Roodt, Vasti (Hg.): Nietzsche, Power and Politics. Rethinking Nietzsche’s Legacy for Political Thought, Berlin / New York 2008, 543-582.
  • Thapar Romila. Early India: From the Origins to AD 1300. — Berkeley, California: University of California Press, 2002. — ISBN 0-520-24225-4.
  • Translation by G. Bühler. Sacred Books of the East: The Laws of Manus (Vol. XXV). — Oxford, 1886. Available online as [www.sacred-texts.com/hin/manu.htm The Laws of Manu]
  • [sanatanadharma.udm.net/text/manu.txt Законы Ману] / Перевод С. Д. Эльмановича, проверенный и исправленный Г. Ф. Ильиным. — Москва: Наука, 1992.

Ссылки

  • [data.stonesutras.org/exist/apps/sarit/works/sarit__manusm%E1%B9%9Bti Текст Законов Ману на языке оригинала]

Отрывок, характеризующий Ману-смрити

Пьер снял очки, и глаза его сверх той общей странности глаз людей, снявших очки, глаза его смотрели испуганно вопросительно. Он хотел нагнуться над ее рукой и поцеловать ее; но она быстрым и грубым движеньем головы пeрехватила его губы и свела их с своими. Лицо ее поразило Пьера своим изменившимся, неприятно растерянным выражением.
«Теперь уж поздно, всё кончено; да и я люблю ее», подумал Пьер.
– Je vous aime! [Я вас люблю!] – сказал он, вспомнив то, что нужно было говорить в этих случаях; но слова эти прозвучали так бедно, что ему стало стыдно за себя.
Через полтора месяца он был обвенчан и поселился, как говорили, счастливым обладателем красавицы жены и миллионов, в большом петербургском заново отделанном доме графов Безухих.


Старый князь Николай Андреич Болконский в декабре 1805 года получил письмо от князя Василия, извещавшего его о своем приезде вместе с сыном. («Я еду на ревизию, и, разумеется, мне 100 верст не крюк, чтобы посетить вас, многоуважаемый благодетель, – писал он, – и Анатоль мой провожает меня и едет в армию; и я надеюсь, что вы позволите ему лично выразить вам то глубокое уважение, которое он, подражая отцу, питает к вам».)
– Вот Мари и вывозить не нужно: женихи сами к нам едут, – неосторожно сказала маленькая княгиня, услыхав про это.
Князь Николай Андреич поморщился и ничего не сказал.
Через две недели после получения письма, вечером, приехали вперед люди князя Василья, а на другой день приехал и он сам с сыном.
Старик Болконский всегда был невысокого мнения о характере князя Василья, и тем более в последнее время, когда князь Василий в новые царствования при Павле и Александре далеко пошел в чинах и почестях. Теперь же, по намекам письма и маленькой княгини, он понял, в чем дело, и невысокое мнение о князе Василье перешло в душе князя Николая Андреича в чувство недоброжелательного презрения. Он постоянно фыркал, говоря про него. В тот день, как приехать князю Василью, князь Николай Андреич был особенно недоволен и не в духе. Оттого ли он был не в духе, что приезжал князь Василий, или оттого он был особенно недоволен приездом князя Василья, что был не в духе; но он был не в духе, и Тихон еще утром отсоветывал архитектору входить с докладом к князю.
– Слышите, как ходит, – сказал Тихон, обращая внимание архитектора на звуки шагов князя. – На всю пятку ступает – уж мы знаем…
Однако, как обыкновенно, в 9 м часу князь вышел гулять в своей бархатной шубке с собольим воротником и такой же шапке. Накануне выпал снег. Дорожка, по которой хаживал князь Николай Андреич к оранжерее, была расчищена, следы метлы виднелись на разметанном снегу, и лопата была воткнута в рыхлую насыпь снега, шедшую с обеих сторон дорожки. Князь прошел по оранжереям, по дворне и постройкам, нахмуренный и молчаливый.
– А проехать в санях можно? – спросил он провожавшего его до дома почтенного, похожего лицом и манерами на хозяина, управляющего.
– Глубок снег, ваше сиятельство. Я уже по прешпекту разметать велел.
Князь наклонил голову и подошел к крыльцу. «Слава тебе, Господи, – подумал управляющий, – пронеслась туча!»
– Проехать трудно было, ваше сиятельство, – прибавил управляющий. – Как слышно было, ваше сиятельство, что министр пожалует к вашему сиятельству?
Князь повернулся к управляющему и нахмуренными глазами уставился на него.
– Что? Министр? Какой министр? Кто велел? – заговорил он своим пронзительным, жестким голосом. – Для княжны, моей дочери, не расчистили, а для министра! У меня нет министров!
– Ваше сиятельство, я полагал…
– Ты полагал! – закричал князь, всё поспешнее и несвязнее выговаривая слова. – Ты полагал… Разбойники! прохвосты! Я тебя научу полагать, – и, подняв палку, он замахнулся ею на Алпатыча и ударил бы, ежели бы управляющий невольно не отклонился от удара. – Полагал! Прохвосты! – торопливо кричал он. Но, несмотря на то, что Алпатыч, сам испугавшийся своей дерзости – отклониться от удара, приблизился к князю, опустив перед ним покорно свою плешивую голову, или, может быть, именно от этого князь, продолжая кричать: «прохвосты! закидать дорогу!» не поднял другой раз палки и вбежал в комнаты.
Перед обедом княжна и m lle Bourienne, знавшие, что князь не в духе, стояли, ожидая его: m lle Bourienne с сияющим лицом, которое говорило: «Я ничего не знаю, я такая же, как и всегда», и княжна Марья – бледная, испуганная, с опущенными глазами. Тяжелее всего для княжны Марьи было то, что она знала, что в этих случаях надо поступать, как m lle Bourime, но не могла этого сделать. Ей казалось: «сделаю я так, как будто не замечаю, он подумает, что у меня нет к нему сочувствия; сделаю я так, что я сама скучна и не в духе, он скажет (как это и бывало), что я нос повесила», и т. п.
Князь взглянул на испуганное лицо дочери и фыркнул.
– Др… или дура!… – проговорил он.
«И той нет! уж и ей насплетничали», подумал он про маленькую княгиню, которой не было в столовой.
– А княгиня где? – спросил он. – Прячется?…
– Она не совсем здорова, – весело улыбаясь, сказала m llе Bourienne, – она не выйдет. Это так понятно в ее положении.
– Гм! гм! кх! кх! – проговорил князь и сел за стол.
Тарелка ему показалась не чиста; он указал на пятно и бросил ее. Тихон подхватил ее и передал буфетчику. Маленькая княгиня не была нездорова; но она до такой степени непреодолимо боялась князя, что, услыхав о том, как он не в духе, она решилась не выходить.
– Я боюсь за ребенка, – говорила она m lle Bourienne, – Бог знает, что может сделаться от испуга.
Вообще маленькая княгиня жила в Лысых Горах постоянно под чувством страха и антипатии к старому князю, которой она не сознавала, потому что страх так преобладал, что она не могла чувствовать ее. Со стороны князя была тоже антипатия, но она заглушалась презрением. Княгиня, обжившись в Лысых Горах, особенно полюбила m lle Bourienne, проводила с нею дни, просила ее ночевать с собой и с нею часто говорила о свекоре и судила его.
– Il nous arrive du monde, mon prince, [К нам едут гости, князь.] – сказала m lle Bourienne, своими розовенькими руками развертывая белую салфетку. – Son excellence le рrince Kouraguine avec son fils, a ce que j'ai entendu dire? [Его сиятельство князь Курагин с сыном, сколько я слышала?] – вопросительно сказала она.
– Гм… эта excellence мальчишка… я его определил в коллегию, – оскорбленно сказал князь. – А сын зачем, не могу понять. Княгиня Лизавета Карловна и княжна Марья, может, знают; я не знаю, к чему он везет этого сына сюда. Мне не нужно. – И он посмотрел на покрасневшую дочь.
– Нездорова, что ли? От страха министра, как нынче этот болван Алпатыч сказал.
– Нет, mon pere. [батюшка.]
Как ни неудачно попала m lle Bourienne на предмет разговора, она не остановилась и болтала об оранжереях, о красоте нового распустившегося цветка, и князь после супа смягчился.
После обеда он прошел к невестке. Маленькая княгиня сидела за маленьким столиком и болтала с Машей, горничной. Она побледнела, увидав свекора.
Маленькая княгиня очень переменилась. Она скорее была дурна, нежели хороша, теперь. Щеки опустились, губа поднялась кверху, глаза были обтянуты книзу.
– Да, тяжесть какая то, – отвечала она на вопрос князя, что она чувствует.
– Не нужно ли чего?
– Нет, merci, mon pere. [благодарю, батюшка.]
– Ну, хорошо, хорошо.
Он вышел и дошел до официантской. Алпатыч, нагнув голову, стоял в официантской.
– Закидана дорога?
– Закидана, ваше сиятельство; простите, ради Бога, по одной глупости.
Князь перебил его и засмеялся своим неестественным смехом.
– Ну, хорошо, хорошо.
Он протянул руку, которую поцеловал Алпатыч, и прошел в кабинет.
Вечером приехал князь Василий. Его встретили на прешпекте (так назывался проспект) кучера и официанты, с криком провезли его возки и сани к флигелю по нарочно засыпанной снегом дороге.
Князю Василью и Анатолю были отведены отдельные комнаты.
Анатоль сидел, сняв камзол и подпершись руками в бока, перед столом, на угол которого он, улыбаясь, пристально и рассеянно устремил свои прекрасные большие глаза. На всю жизнь свою он смотрел как на непрерывное увеселение, которое кто то такой почему то обязался устроить для него. Так же и теперь он смотрел на свою поездку к злому старику и к богатой уродливой наследнице. Всё это могло выйти, по его предположению, очень хорошо и забавно. А отчего же не жениться, коли она очень богата? Это никогда не мешает, думал Анатоль.
Он выбрился, надушился с тщательностью и щегольством, сделавшимися его привычкою, и с прирожденным ему добродушно победительным выражением, высоко неся красивую голову, вошел в комнату к отцу. Около князя Василья хлопотали его два камердинера, одевая его; он сам оживленно оглядывался вокруг себя и весело кивнул входившему сыну, как будто он говорил: «Так, таким мне тебя и надо!»
– Нет, без шуток, батюшка, она очень уродлива? А? – спросил он, как бы продолжая разговор, не раз веденный во время путешествия.
– Полно. Глупости! Главное дело – старайся быть почтителен и благоразумен с старым князем.
– Ежели он будет браниться, я уйду, – сказал Анатоль. – Я этих стариков терпеть не могу. А?
– Помни, что для тебя от этого зависит всё.
В это время в девичьей не только был известен приезд министра с сыном, но внешний вид их обоих был уже подробно описан. Княжна Марья сидела одна в своей комнате и тщетно пыталась преодолеть свое внутреннее волнение.
«Зачем они писали, зачем Лиза говорила мне про это? Ведь этого не может быть! – говорила она себе, взглядывая в зеркало. – Как я выйду в гостиную? Ежели бы он даже мне понравился, я бы не могла быть теперь с ним сама собою». Одна мысль о взгляде ее отца приводила ее в ужас.
Маленькая княгиня и m lle Bourienne получили уже все нужные сведения от горничной Маши о том, какой румяный, чернобровый красавец был министерский сын, и о том, как папенька их насилу ноги проволок на лестницу, а он, как орел, шагая по три ступеньки, пробежал зa ним. Получив эти сведения, маленькая княгиня с m lle Bourienne,еще из коридора слышные своими оживленно переговаривавшими голосами, вошли в комнату княжны.
– Ils sont arrives, Marieie, [Они приехали, Мари,] вы знаете? – сказала маленькая княгиня, переваливаясь своим животом и тяжело опускаясь на кресло.
Она уже не была в той блузе, в которой сидела поутру, а на ней было одно из лучших ее платьев; голова ее была тщательно убрана, и на лице ее было оживление, не скрывавшее, однако, опустившихся и помертвевших очертаний лица. В том наряде, в котором она бывала обыкновенно в обществах в Петербурге, еще заметнее было, как много она подурнела. На m lle Bourienne тоже появилось уже незаметно какое то усовершенствование наряда, которое придавало ее хорошенькому, свеженькому лицу еще более привлекательности.
– Eh bien, et vous restez comme vous etes, chere princesse? – заговорила она. – On va venir annoncer, que ces messieurs sont au salon; il faudra descendre, et vous ne faites pas un petit brin de toilette! [Ну, а вы остаетесь, в чем были, княжна? Сейчас придут сказать, что они вышли. Надо будет итти вниз, а вы хоть бы чуть чуть принарядились!]
Маленькая княгиня поднялась с кресла, позвонила горничную и поспешно и весело принялась придумывать наряд для княжны Марьи и приводить его в исполнение. Княжна Марья чувствовала себя оскорбленной в чувстве собственного достоинства тем, что приезд обещанного ей жениха волновал ее, и еще более она была оскорблена тем, что обе ее подруги и не предполагали, чтобы это могло быть иначе. Сказать им, как ей совестно было за себя и за них, это значило выдать свое волнение; кроме того отказаться от наряжения, которое предлагали ей, повело бы к продолжительным шуткам и настаиваниям. Она вспыхнула, прекрасные глаза ее потухли, лицо ее покрылось пятнами и с тем некрасивым выражением жертвы, чаще всего останавливающемся на ее лице, она отдалась во власть m lle Bourienne и Лизы. Обе женщины заботились совершенно искренно о том, чтобы сделать ее красивой. Она была так дурна, что ни одной из них не могла притти мысль о соперничестве с нею; поэтому они совершенно искренно, с тем наивным и твердым убеждением женщин, что наряд может сделать лицо красивым, принялись за ее одеванье.
– Нет, право, ma bonne amie, [мой добрый друг,] это платье нехорошо, – говорила Лиза, издалека боком взглядывая на княжну. – Вели подать, у тебя там есть масака. Право! Что ж, ведь это, может быть, судьба жизни решается. А это слишком светло, нехорошо, нет, нехорошо!
Нехорошо было не платье, но лицо и вся фигура княжны, но этого не чувствовали m lle Bourienne и маленькая княгиня; им все казалось, что ежели приложить голубую ленту к волосам, зачесанным кверху, и спустить голубой шарф с коричневого платья и т. п., то всё будет хорошо. Они забывали, что испуганное лицо и фигуру нельзя было изменить, и потому, как они ни видоизменяли раму и украшение этого лица, само лицо оставалось жалко и некрасиво. После двух или трех перемен, которым покорно подчинялась княжна Марья, в ту минуту, как она была зачесана кверху (прическа, совершенно изменявшая и портившая ее лицо), в голубом шарфе и масака нарядном платье, маленькая княгиня раза два обошла кругом нее, маленькой ручкой оправила тут складку платья, там подернула шарф и посмотрела, склонив голову, то с той, то с другой стороны.
– Нет, это нельзя, – сказала она решительно, всплеснув руками. – Non, Marie, decidement ca ne vous va pas. Je vous aime mieux dans votre petite robe grise de tous les jours. Non, de grace, faites cela pour moi. [Нет, Мари, решительно это не идет к вам. Я вас лучше люблю в вашем сереньком ежедневном платьице: пожалуйста, сделайте это для меня.] Катя, – сказала она горничной, – принеси княжне серенькое платье, и посмотрите, m lle Bourienne, как я это устрою, – сказала она с улыбкой предвкушения артистической радости.
Но когда Катя принесла требуемое платье, княжна Марья неподвижно всё сидела перед зеркалом, глядя на свое лицо, и в зеркале увидала, что в глазах ее стоят слезы, и что рот ее дрожит, приготовляясь к рыданиям.
– Voyons, chere princesse, – сказала m lle Bourienne, – encore un petit effort. [Ну, княжна, еще маленькое усилие.]
Маленькая княгиня, взяв платье из рук горничной, подходила к княжне Марье.
– Нет, теперь мы это сделаем просто, мило, – говорила она.
Голоса ее, m lle Bourienne и Кати, которая о чем то засмеялась, сливались в веселое лепетанье, похожее на пение птиц.
– Non, laissez moi, [Нет, оставьте меня,] – сказала княжна.
И голос ее звучал такой серьезностью и страданием, что лепетанье птиц тотчас же замолкло. Они посмотрели на большие, прекрасные глаза, полные слез и мысли, ясно и умоляюще смотревшие на них, и поняли, что настаивать бесполезно и даже жестоко.
– Au moins changez de coiffure, – сказала маленькая княгиня. – Je vous disais, – с упреком сказала она, обращаясь к m lle Bourienne, – Marieie a une de ces figures, auxquelles ce genre de coiffure ne va pas du tout. Mais du tout, du tout. Changez de grace. [По крайней мере, перемените прическу. У Мари одно из тех лиц, которым этот род прически совсем нейдет. Перемените, пожалуйста.]
– Laissez moi, laissez moi, tout ca m'est parfaitement egal, [Оставьте меня, мне всё равно,] – отвечал голос, едва удерживающий слезы.
M lle Bourienne и маленькая княгиня должны были признаться самим себе, что княжна. Марья в этом виде была очень дурна, хуже, чем всегда; но было уже поздно. Она смотрела на них с тем выражением, которое они знали, выражением мысли и грусти. Выражение это не внушало им страха к княжне Марье. (Этого чувства она никому не внушала.) Но они знали, что когда на ее лице появлялось это выражение, она была молчалива и непоколебима в своих решениях.
– Vous changerez, n'est ce pas? [Вы перемените, не правда ли?] – сказала Лиза, и когда княжна Марья ничего не ответила, Лиза вышла из комнаты.
Княжна Марья осталась одна. Она не исполнила желания Лизы и не только не переменила прически, но и не взглянула на себя в зеркало. Она, бессильно опустив глаза и руки, молча сидела и думала. Ей представлялся муж, мужчина, сильное, преобладающее и непонятно привлекательное существо, переносящее ее вдруг в свой, совершенно другой, счастливый мир. Ребенок свой, такой, какого она видела вчера у дочери кормилицы, – представлялся ей у своей собственной груди. Муж стоит и нежно смотрит на нее и ребенка. «Но нет, это невозможно: я слишком дурна», думала она.
– Пожалуйте к чаю. Князь сейчас выйдут, – сказал из за двери голос горничной.
Она очнулась и ужаснулась тому, о чем она думала. И прежде чем итти вниз, она встала, вошла в образную и, устремив на освещенный лампадой черный лик большого образа Спасителя, простояла перед ним с сложенными несколько минут руками. В душе княжны Марьи было мучительное сомненье. Возможна ли для нее радость любви, земной любви к мужчине? В помышлениях о браке княжне Марье мечталось и семейное счастие, и дети, но главною, сильнейшею и затаенною ее мечтою была любовь земная. Чувство было тем сильнее, чем более она старалась скрывать его от других и даже от самой себя. Боже мой, – говорила она, – как мне подавить в сердце своем эти мысли дьявола? Как мне отказаться так, навсегда от злых помыслов, чтобы спокойно исполнять Твою волю? И едва она сделала этот вопрос, как Бог уже отвечал ей в ее собственном сердце: «Не желай ничего для себя; не ищи, не волнуйся, не завидуй. Будущее людей и твоя судьба должна быть неизвестна тебе; но живи так, чтобы быть готовой ко всему. Если Богу угодно будет испытать тебя в обязанностях брака, будь готова исполнить Его волю». С этой успокоительной мыслью (но всё таки с надеждой на исполнение своей запрещенной, земной мечты) княжна Марья, вздохнув, перекрестилась и сошла вниз, не думая ни о своем платье, ни о прическе, ни о том, как она войдет и что скажет. Что могло всё это значить в сравнении с предопределением Бога, без воли Которого не падет ни один волос с головы человеческой.


Когда княжна Марья взошла в комнату, князь Василий с сыном уже были в гостиной, разговаривая с маленькой княгиней и m lle Bourienne. Когда она вошла своей тяжелой походкой, ступая на пятки, мужчины и m lle Bourienne приподнялись, и маленькая княгиня, указывая на нее мужчинам, сказала: Voila Marie! [Вот Мари!] Княжна Марья видела всех и подробно видела. Она видела лицо князя Василья, на мгновенье серьезно остановившееся при виде княжны и тотчас же улыбнувшееся, и лицо маленькой княгини, читавшей с любопытством на лицах гостей впечатление, которое произведет на них Marie. Она видела и m lle Bourienne с ее лентой и красивым лицом и оживленным, как никогда, взглядом, устремленным на него; но она не могла видеть его, она видела только что то большое, яркое и прекрасное, подвинувшееся к ней, когда она вошла в комнату. Сначала к ней подошел князь Василий, и она поцеловала плешивую голову, наклонившуюся над ее рукою, и отвечала на его слова, что она, напротив, очень хорошо помнит его. Потом к ней подошел Анатоль. Она всё еще не видала его. Она только почувствовала нежную руку, твердо взявшую ее, и чуть дотронулась до белого лба, над которым были припомажены прекрасные русые волосы. Когда она взглянула на него, красота его поразила ее. Анатопь, заложив большой палец правой руки за застегнутую пуговицу мундира, с выгнутой вперед грудью, а назад – спиною, покачивая одной отставленной ногой и слегка склонив голову, молча, весело глядел на княжну, видимо совершенно о ней не думая. Анатоль был не находчив, не быстр и не красноречив в разговорах, но у него зато была драгоценная для света способность спокойствия и ничем не изменяемая уверенность. Замолчи при первом знакомстве несамоуверенный человек и выкажи сознание неприличности этого молчания и желание найти что нибудь, и будет нехорошо; но Анатоль молчал, покачивал ногой, весело наблюдая прическу княжны. Видно было, что он так спокойно мог молчать очень долго. «Ежели кому неловко это молчание, так разговаривайте, а мне не хочется», как будто говорил его вид. Кроме того в обращении с женщинами у Анатоля была та манера, которая более всего внушает в женщинах любопытство, страх и даже любовь, – манера презрительного сознания своего превосходства. Как будто он говорил им своим видом: «Знаю вас, знаю, да что с вами возиться? А уж вы бы рады!» Может быть, что он этого не думал, встречаясь с женщинами (и даже вероятно, что нет, потому что он вообще мало думал), но такой у него был вид и такая манера. Княжна почувствовала это и, как будто желая ему показать, что она и не смеет думать об том, чтобы занять его, обратилась к старому князю. Разговор шел общий и оживленный, благодаря голоску и губке с усиками, поднимавшейся над белыми зубами маленькой княгини. Она встретила князя Василья с тем приемом шуточки, который часто употребляется болтливо веселыми людьми и который состоит в том, что между человеком, с которым так обращаются, и собой предполагают какие то давно установившиеся шуточки и веселые, отчасти не всем известные, забавные воспоминания, тогда как никаких таких воспоминаний нет, как их и не было между маленькой княгиней и князем Васильем. Князь Василий охотно поддался этому тону; маленькая княгиня вовлекла в это воспоминание никогда не бывших смешных происшествий и Анатоля, которого она почти не знала. M lle Bourienne тоже разделяла эти общие воспоминания, и даже княжна Марья с удовольствием почувствовала и себя втянутою в это веселое воспоминание.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Ману-смрити&oldid=73986714»