Закутный, Дмитрий Ефимович

Дмитрий Ефимович Закутный
Дата рождения	7 ноября 1897(1897-11-07)
Место рождения	Калмыцкий,область Войска Донского
Дата смерти	1 августа 1946(1946-08-01) (48 лет)
Место смерти	Москва
Принадлежность	Российская империя Российская империя СССР Третий рейх КОНР
Род войск	пехота
Звание	генерал-майор РККА
Командовал	21-й стрелковый корпус (1-го формирования) начальник гражданского управления (КОНР)
Награды и премии	лишен всех наград и званий по приговору суда

Дми́трий Ефи́мович Заку́тный (7 ноября 1897, хутор Калмыцкий,область Войска Донского — 1 августа 1946, Москва) — генерал-майор (1940), деятель «власовского» движения, начальник Гражданского управления Комитета освобождения народов России (1944—1945).

Семья и образование

Родился в крестьянской семье. Окончил сельскую школу (1911), пять классов реального училища (1914, экстерном), курсы усовершенствования при Разведывательном управлении РККА (1924), Военную академию имени М. В. Фрунзе (1931), Военную академию Генерального штаба (1938).

Военная служба

• С 1918 служил в Красной армии. Участвовал в Гражданской войне, но, несмотря на активную деятельность в период формирования партизанских отрядов на Дону и вступление в Коммунистическую партию, значительной карьеры в этот период не сделал.
• В марте — мае 1918 — член Зимовниковского революционного комитета и председатель его военного отдела.
• В мае — июне 1918 — начальник штаба Зимовниковского партизанского отряда.
• В июне — сентябре 1918 — рядовой Зимовник-Куберлеевского партизанского отряда.
• В сентябре — ноябре 1918 — помощник командира первой отдельной Зимовниковской батареи Первой Советской отдельной стрелковой бригады.
• В 1918—1919 — служил в штабной работе на Царицынском фронте.
• С 1919 — член Коммунистической партии.
• В 1919—1921 служил адъютантом в различных артиллерийских воинских частях (в отдельном артиллерийском дивизионе 1-й Советской Донской рабоче-крестьянской дивизии, во 2-м, а затем в 1-м лёгких артиллерийских дивизионах 37-й стрелковой дивизии, в 3-м лёгком артиллерийском дивизионе 32-й стрелковой дивизии, в отдельном тяжёлом дивизионе).
• В 1921 исполнял обязанности порученца в инспекции артиллерии 2-го Кавказского корпуса.
• В 1921—1922 был помощником адъютанта в стрелковых воинских частях (120-м стрелковом полку, 9-м и 18-м Кавказских стрелковых полках).
• В 1922 командовал взводом конной разведки 248-го стрелкового полка, был помощником начальника штаба и помощником начальника пулемётной команды 83-го стрелкового полка.
• В 1922—1923 — и. д. помощника начальника оперативной части штаба 9-го стрелкового корпуса.
• В 1923—1924 учился на курсах усовершенствования при Разведывательном управлении РККА, после окончания которых карьера Закутного стала развиваться значительно успешнее, чем ранее.
• В 1924—1925 — заведующий разведывательным отделом штаба 9-го стрелкового корпуса.
• В 1925—1928 — помощник начальника разведотдела штаба Северо-Кавказского военного округа.
• В 1928 за успешную работу был награждён серебряными часами, портсигаром и почётной грамотой.
• В 1928—1931 учился в Военной академии имени М. В. Фрунзе.
• В 1931—1932 — начальник первой части штаба 14-го стрелкового корпуса.
• В 1932—1935 — помощник начальника и заместитель начальника 1-го сектора оперативного отдела Генерального штаба РККА.
• В 1935—1936 — начальник 1-го отделения оперативного отдела Генерального штаба РККА.
• В 1936—1938 учился в Академии Генерального штаба.
• В 1938—1939 — ассистент кафедры службы штабов Военной академии имени М. В. Фрунзе.
• В 1939—1941 — начальник штаба Горьковского стрелкового корпуса, затем командир 21-й стрелковой дивизии.
• С 1939 — комбриг.
• С 1940 — генерал-майор.
• С 21 июля 1941 — командир 21-го стрелкового корпуса. вступил в должность после гибели предыдущего командира, генерала В. Б. Борисова. Но уже 26 июля в боях в Гомельской области корпус был окружён и разбит, а его командир взят в плен.

«Власовец»

Уже на первом допросе Закутный заявил о желании бороться с большевиками. Предложил создать антисоветское правительство из граждан СССР, пользовавшихся известностью в стране. Во время одного из допросов обратил внимание немецкого командования на фигуру генерал-лейтенанта (бывшего полковника императорской армии) Дмитрия Карбышева, также находившегося в плену. Однако Карбышев, в отличие от Закутного, категорически отказался от сотрудничества с противником.

После допросов Закутный был направлен в лагерь военнопленных в Лодзь, а оттуда в конце ноября 1941 — в Хаммельсбург, в Офлаг 13-Д. 30 октября 1941 года был командирован в лагерь для французских военнопленных в Ляхтенфельде, близ Берлина, где консультировал немецкое командование относительно советских укрепленных районов и редактировал переводы уставов Красной армии. С февраля 1942 года недолго находился в лагере Валь, откуда в марте того же года был направлен в лагерь военнопленных, расположенный в Циттенхорсте, где на курсах министерства по делам восточных территорий готовились кадры для работы в лагерях и на оккупированной территории. В январе 1943 года переведён в «свободный лагерь Вустрау». С февраля 1943 года работал в отделе восточной пропаганды «Винета» при министерстве по делам восточных территорий, где редактировал пропагандистскую литературу — брошюры, листовки, воззвания и плакаты.

С августа 1944 года принимал активное участие в работе по созданию «власовского» Комитета освобождения народов России, занимался привлечением в состав этого органа представителей интеллигенции. Вошёл в состав президиума КОНР и возглавил его Гражданское управление. Написал немецким властям докладную записку о положении советских граждан в Германии, в которой содержались положения о необходимости улучшить их правовое и материальное положение. Один из лидеров Народно-трудового союза (НТС) Роман Редлих, хорошо знавший Закутного, считал его приспособленцем: «Этот пошёл из-за супа. Это точно. Идейности в нём никакой не было» (из интервью Редлиха историку Кириллу Александрову).

Арест, суд, казнь

В апреле 1945 года остался в городе Фюссене, получив от главы КОНР Андрея Власова полномочия для контактов с американцами. После того, как 1 мая город был занят американскими войсками, Закутный был задержан военной полицией, доставлен в штаб дивизии, но после предъявления полномочий от Власова, был отпущен (очевидно, американские офицеры не совсем понимали статус бывшего советского генерала). Но 20 мая он был вновь задержан немецкой полицией, созданной американцами, и помещён в тюрьму. 13 июня 1945 года передан американской стороной советскому командованию.

На суде и следствии признал себя виновным. 1 августа 1946 года был приговорен Военной коллегий Верховного суда СССР к смертной казни. Повешен в тот же день во дворе Бутырской тюрьмы. Останки казнённых кремировали и захоронили в безымянном рву Донского монастыря.

Литература

• Александров К. М. Офицерский корпус армии генерал-лейтенанта А. А. Власова: Биографический справочник. — СПб., 2001.
• Залесский К. А. Кто был кто во Второй мировой войне. Союзники Германии. — М.: АСТ, 2004. — Т. 2. — 492 с. — ISBN 5-271-07619-9.
• Лазарев С. Е. Выбор генерала Д. Е. Закутного // Актуальные проблемы отечественной истории и краеведения: современный взгляд: межвузовский сборник научных статей. К 60-летию Евгения Павловича Титкова / Под общ. ред. В. И. Грубова. — Арзамас: Арзамасский государственный педагогический институт имени А. П. Гайдара, 2011. — С. 244—252.

Ссылки

• [www.hrono.ru/biograf/bio_z/zakutny.html Биография Закутного Д. Е. на сайте «Хронос»]

Отрывок, характеризующий Закутный, Дмитрий Ефимович

– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.