Мате Залка

Мате Залка
венг. Zalka Máté
Командир 12-й интербригады «генерал Лукач»
Прозвище	генерал Лукач
Псевдоним	Мате Залка
Дата рождения	23 апреля 1896(1896-04-23)
Место рождения	дер. Матольч, Австро-Венгрия (ныне: медье Сабольч-Сатмар-Берег, Венгрия)
Дата смерти	11 июня 1937(1937-06-11) (41 год)
Место смерти	под Уэской, Испания
Принадлежность	Австро-Венгрия Австро-Венгрия, СССР СССР, Вторая Испанская Республика Вторая Испанская Республика
Командовал	12-я интербригада
Сражения/войны	Первая мировая война, Гражданская война в России, Советско-польская война, Гражданская война в Испании
Награды и премии
В отставке	дипломатический курьер, писатель, директор Театра Революции

Ма́те За́лка (венг. Zalka Máté; настоящее имя Бела Франкль (венг. Frankl Béla); в СССР Матвей Михайлович Залка; 23 апреля 1896, Матольч, Австро-Венгрия — 11 июня 1937, под Уэской, Испания) — венгерский писатель и революционер, активный участник гражданских войн в России 1918—1921 и Испании 1936—1939 годов. Кавалер ордена Красного Знамени и республиканского ордена Освобождения Испании (посмертно).

Биография

Мате Залка родился под именем Бела Франкль в еврейской семье (его отец был трактирщиком). Окончив коммерческое училище, с началом Первой мировой войны был призван в австро-венгерскую армию, в чине младшего офицера воевал в Италии и на Восточном фронте. Пленён русскими войсками под Луцком в 1916 году. Как и множество других австро-венгерских военнопленных (Бела Кун, Ярослав Гашек), воодушевлённый революцией 1917 года в России, проникся социалистическими идеями и присоединился к коммунистическому движению (в запрещённую Венгерскую коммунистическую партию вступил заочно в 1920 году). Сражался на фронтах Гражданской войны в России, участвовал в крестьянских восстаниях в тылу Колчака, с 1919 года боец 18-тысячной Сибирской партизанской армии под командованием Александра Диомидовича Кравченко и Петра Ефимовича Щетинкина. После соединения партизан с основными силами Восточного фронта Красной Армии с 1920 года находился на командных должностях. В 1921—1923 годах в составе войск ВЧК принял участие в подавлении восстаний крестьянских войск Нестора Махно на Украине.

После увольнения в запас, на протяжении 1923—1928 годов работал дипломатическим курьером, на хозяйственной работе, директором Театра Революции в Москве. Занят в аппарате ЦК ВКП(б) с начала 1928. С конца 1920-х сотрудничал в бюро Международного объединения революционных писателей (МОРП).

С 1936 года под именем генерала Лукача сражался в охваченной гражданской войной Испании, командовал 12-й Интернациональной бригадой. На шоссе близ Уэски, которая простреливалась артиллерией фашистов, был убит осколком снаряда. Находившийся с ним полковник П.И. Батов был ранен. Был похоронен на юге Испании, но позже его останки были перезахоронены на военном кладбище в Будапеште.

Женой Мате Залка была Вера Ивановна Залка, затем — медик и литератор Раиса Моисеевна Азарх.

Творчество

Творчество Мате Залки посвящено преимущественно военной тематике. Его первый опубликованный рассказ «Ходя», вышедший в свет в 1924 году, был посвящён Гражданской войне в России; эта же тема фигурирует в последующих сочинениях Мате Залки («Кавалерийский рейд» (1929); «Яблоки» (1934). Основным мотивом всего его творчества остаётся интернациональное братство. Бессмысленности и несправедливости империалистической Первой мировой войны посвящено самое известное произведение Залки — роман «Добердо» (1937), оконченный незадолго до гибели. Писал на венгерском и русском языках.

Награды

• Орден Красного Знамени (20.02.1928)

Память

• В честь Мате Залки названы улицы в разных городах и странах. В России улица Мате Залки имеется в городах Красноярске, Хабаровске, Чебоксарах,Севастополе, Симферополе; на Украине — в Виноградове, Запорожье, Полтаве. В Казахстане имя Мате Залки носила улица в Алма-Ате позже переименованная в улицу имени Отеген батыра.
• В Москве на доме № 10 по Новой Басманной улице, где Мате Залка проживал с 1921 по 1925 год, установлена мемориальная доска. Мемориальная доска также установлена в Чебоксарах на здании, где в 1933 году на съезде ударников-дорожников Чувашской АССР выступал М. Залка.
• Памяти Мате Залки посвящено стихотворение Константина Симонова «Генерал» (1937). «Генерал Лукач» (Мате Залка) неоднократно упоминается в романе Э. Хемингуэя «По ком звонит колокол» (1940).
• Изображен на венгерской почтовой марке 1961 года.
• До 1991 г. имя Матэ Залки носила районная библиотека № 174 г. Москвы (сейчас Библиотека №183 имени Данте Алигьери.).

Библиография

• Постовой Иванов. — М.—Л.: ГИЗ, 1928. — 128 с.
• Ходя. — М.—Л.: ЗИФ, 1928. — 238 с.
• Военная почта. — М.: «Федерация», 1929. — 228 с. — 4000 экз.
• Повесть о вечном мире. — М.: «Московский рабочий», 1929. — 176 с.
• Роман «Добердо». — Гослитиздат, 1937. — 35 000 экз. — посвящён событиям Первой мировой войны.

Литература

• Гражданская война в США — Йокота / [под общ. ред. Н. В. Огаркова]. — М. : Военное изд-во М-ва обороны СССР, 1979. — 678 с. — (Советская военная энциклопедия : [в 8 т.] ; 1976—1980, т. 3).</span>
• Залка Н. Человек из Матольча: повесть-хроника о жизни Матэ Залки / Н. М. Залка, М. П. Сапрыкин. — М.: Советский писатель, 1987. — 413 с. — Библиогр.: с. 410 (11 назв.).

Ссылки

• Мате Залка — статья из Большой советской энциклопедии.

Отрывок, характеризующий Мате Залка

«Ваш сын, в моих глазах, писал Кутузов, с знаменем в руках, впереди полка, пал героем, достойным своего отца и своего отечества. К общему сожалению моему и всей армии, до сих пор неизвестно – жив ли он, или нет. Себя и вас надеждой льщу, что сын ваш жив, ибо в противном случае в числе найденных на поле сражения офицеров, о коих список мне подан через парламентеров, и он бы поименован был».
Получив это известие поздно вечером, когда он был один в. своем кабинете, старый князь, как и обыкновенно, на другой день пошел на свою утреннюю прогулку; но был молчалив с приказчиком, садовником и архитектором и, хотя и был гневен на вид, ничего никому не сказал.
Когда, в обычное время, княжна Марья вошла к нему, он стоял за станком и точил, но, как обыкновенно, не оглянулся на нее.
– А! Княжна Марья! – вдруг сказал он неестественно и бросил стамеску. (Колесо еще вертелось от размаха. Княжна Марья долго помнила этот замирающий скрип колеса, который слился для нее с тем,что последовало.)
Княжна Марья подвинулась к нему, увидала его лицо, и что то вдруг опустилось в ней. Глаза ее перестали видеть ясно. Она по лицу отца, не грустному, не убитому, но злому и неестественно над собой работающему лицу, увидала, что вот, вот над ней повисло и задавит ее страшное несчастие, худшее в жизни, несчастие, еще не испытанное ею, несчастие непоправимое, непостижимое, смерть того, кого любишь.
– Mon pere! Andre? [Отец! Андрей?] – Сказала неграциозная, неловкая княжна с такой невыразимой прелестью печали и самозабвения, что отец не выдержал ее взгляда, и всхлипнув отвернулся.
– Получил известие. В числе пленных нет, в числе убитых нет. Кутузов пишет, – крикнул он пронзительно, как будто желая прогнать княжну этим криком, – убит!
Княжна не упала, с ней не сделалось дурноты. Она была уже бледна, но когда она услыхала эти слова, лицо ее изменилось, и что то просияло в ее лучистых, прекрасных глазах. Как будто радость, высшая радость, независимая от печалей и радостей этого мира, разлилась сверх той сильной печали, которая была в ней. Она забыла весь страх к отцу, подошла к нему, взяла его за руку, потянула к себе и обняла за сухую, жилистую шею.
– Mon pere, – сказала она. – Не отвертывайтесь от меня, будемте плакать вместе.
– Мерзавцы, подлецы! – закричал старик, отстраняя от нее лицо. – Губить армию, губить людей! За что? Поди, поди, скажи Лизе. – Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она.
– Mon pere, [Отец,] скажите мне, как это было? – спросила она сквозь слезы.
– Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду.
Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.


– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.