Заменгоф, Людвик Лазарь
Поделись знанием:
[ru.rodovid.org/wk/Запись:358995 Заменгоф, Людвик Лазарь] на «Родоводе». Дерево предков и потомков
К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.
– Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.
– Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей.
– Мне смешно, – сказал Пьер, – что вы себя, вы себя считаете неспособным, свою жизнь – испорченною жизнью. У вас всё, всё впереди. И вы…
Он не сказал, что вы , но уже тон его показывал, как высоко ценит он друга и как много ждет от него в будущем.
«Как он может это говорить!» думал Пьер. Пьер считал князя Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего можно выразить понятием – силы воли. Пьер всегда удивлялся способности князя Андрея спокойного обращения со всякого рода людьми, его необыкновенной памяти, начитанности (он всё читал, всё знал, обо всем имел понятие) и больше всего его способности работать и учиться. Ежели часто Пьера поражало в Андрее отсутствие способности мечтательного философствования (к чему особенно был склонен Пьер), то и в этом он видел не недостаток, а силу.
В самых лучших, дружеских и простых отношениях лесть или похвала необходимы, как подмазка необходима для колес, чтоб они ехали.
– Je suis un homme fini, [Я человек конченный,] – сказал князь Андрей. – Что обо мне говорить? Давай говорить о тебе, – сказал он, помолчав и улыбнувшись своим утешительным мыслям.
Улыбка эта в то же мгновение отразилась на лице Пьера.
– А обо мне что говорить? – сказал Пьер, распуская свой рот в беззаботную, веселую улыбку. – Что я такое? Je suis un batard [Я незаконный сын!] – И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал большое усилие, чтобы сказать это. – Sans nom, sans fortune… [Без имени, без состояния…] И что ж, право… – Но он не сказал, что право . – Я cвободен пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что мне начать. Я хотел серьезно посоветоваться с вами.
Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него. Но во взгляде его, дружеском, ласковом, всё таки выражалось сознание своего превосходства.
– Ты мне дорог, особенно потому, что ты один живой человек среди всего нашего света. Тебе хорошо. Выбери, что хочешь; это всё равно. Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и всё…
– Que voulez vous, mon cher, – сказал Пьер, пожимая плечами, – les femmes, mon cher, les femmes! [Что вы хотите, дорогой мой, женщины, дорогой мой, женщины!]
– Не понимаю, – отвечал Андрей. – Les femmes comme il faut, [Порядочные женщины,] это другое дело; но les femmes Курагина, les femmes et le vin, [женщины Курагина, женщины и вино,] не понимаю!
Пьер жил y князя Василия Курагина и участвовал в разгульной жизни его сына Анатоля, того самого, которого для исправления собирались женить на сестре князя Андрея.
– Знаете что, – сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, – серьезно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду.
– Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?
– Честное слово!
Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел oт своего друга. Ночь была июньская, петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в извозчичью коляску с намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем более он чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер или на утро. Далеко было видно по пустым улицам. Дорогой Пьер вспомнил, что у Анатоля Курагина нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество, после которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений Пьера.
«Хорошо бы было поехать к Курагину», подумал он.
Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово не бывать у Курагина. Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать. И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он подумал, что все эти честные слова – такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же или он умрет или случится с ним что нибудь такое необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного. Такого рода рассуждения, уничтожая все его решения и предположения, часто приходили к Пьеру. Он поехал к Курагину.
Подъехав к крыльцу большого дома у конно гвардейских казарм, в которых жил Анатоль, он поднялся на освещенное крыльцо, на лестницу, и вошел в отворенную дверь. В передней никого не было; валялись пустые бутылки, плащи, калоши; пахло вином, слышался дальний говор и крик.
Игра и ужин уже кончились, но гости еще не разъезжались. Пьер скинул плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина и один лакей, думая, что его никто не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из третьей комнаты слышались возня, хохот, крики знакомых голосов и рев медведя.
Человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого один таскал на цепи, пугая им другого.
– Держу за Стивенса сто! – кричал один.
– Смотри не поддерживать! – кричал другой.
– Я за Долохова! – кричал третий. – Разними, Курагин.
– Ну, бросьте Мишку, тут пари.
– Одним духом, иначе проиграно, – кричал четвертый.
– Яков, давай бутылку, Яков! – кричал сам хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди. – Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, – обратился он к Пьеру.
Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал от окна: «Иди сюда – разойми пари!» Это был Долохов, семеновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем. Пьер улыбался, весело глядя вокруг себя.
– Ничего не понимаю. В чем дело?
– Стойте, он не пьян. Дай бутылку, – сказал Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.
– Прежде всего пей.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
– Ну, пей же всю! – сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру, – а то не пущу!
– Нет, не хочу, – сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В средине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга.
Бутылка рому была принесена; раму, не пускавшую сесть на наружный откос окна, выламывали два лакея, видимо торопившиеся и робевшие от советов и криков окружавших господ.
Анатоль с своим победительным видом подошел к окну. Ему хотелось сломать что нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, но рама не сдавалась. Он разбил стекло.
– Ну ка ты, силач, – обратился он к Пьеру.
Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском выворотип дубовую раму.
– Всю вон, а то подумают, что я держусь, – сказал Долохов.
– Англичанин хвастает… а?… хорошо?… – говорил Анатоль.
– Хорошо, – сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.
Долохов с бутылкой рома в руке вскочил на окно. «Слушать!»
крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь в комнату. Все замолчали.
– Я держу пари (он говорил по французски, чтоб его понял англичанин, и говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари на пятьдесят империалов, хотите на сто? – прибавил он, обращаясь к англичанину.
– Нет, пятьдесят, – сказал англичанин.
– Хорошо, на пятьдесят империалов, – что я выпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что… Так?…
– Очень хорошо, – сказал англичанин.
Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по английски повторять ему условия пари.
– Постой! – закричал Долохов, стуча бутылкой по окну, чтоб обратить на себя внимание. – Постой, Курагин; слушайте. Если кто сделает то же, то я плачу сто империалов. Понимаете?
Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и, несмотря на то что тот, кивая, давал знать что он всё понял, Анатоль переводил ему слова Долохова по английски. Молодой худощавый мальчик, лейб гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрел вниз.
– У!… у!… у!… – проговорил он, глядя за окно на камень тротуара.
– Смирно! – закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.
Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно, чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и весело.
– Пуста!
Он кинул бутылку англичанину, который ловко поймал ее. Долохов спрыгнул с окна. От него сильно пахло ромом.
– Отлично! Молодцом! Вот так пари! Чорт вас возьми совсем! – кричали с разных сторон.
Англичанин, достав кошелек, отсчитывал деньги. Долохов хмурился и молчал. Пьер вскочил на окно.
Господа! Кто хочет со мною пари? Я то же сделаю, – вдруг крикнул он. – И пари не нужно, вот что. Вели дать бутылку. Я сделаю… вели дать.
– Пускай, пускай! – сказал Долохов, улыбаясь.
– Что ты? с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебя и на лестнице голова кружится, – заговорили с разных сторон.
– Я выпью, давай бутылку рому! – закричал Пьер, решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.
Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того, кто приблизился к нему.
– Нет, его так не уломаешь ни за что, – говорил Анатоль, – постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все едем к***.
– Едем, – закричал Пьер, – едем!… И Мишку с собой берем…
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате.
Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.
– Марья Львовна Карагина с дочерью! – басом доложил огромный графинин выездной лакей, входя в двери гостиной.
Графиня подумала и понюхала из золотой табакерки с портретом мужа.
– Замучили меня эти визиты, – сказала она. – Ну, уж ее последнюю приму. Чопорна очень. Проси, – сказала она лакею грустным голосом, как будто говорила: «ну, уж добивайте!»
Высокая, полная, с гордым видом дама с круглолицей улыбающейся дочкой, шумя платьями, вошли в гостиную.
«Chere comtesse, il y a si longtemps… elle a ete alitee la pauvre enfant… au bal des Razoumowsky… et la comtesse Apraksine… j'ai ete si heureuse…» [Дорогая графиня, как давно… она должна была пролежать в постеле, бедное дитя… на балу у Разумовских… и графиня Апраксина… была так счастлива…] послышались оживленные женские голоса, перебивая один другой и сливаясь с шумом платьев и передвиганием стульев. Начался тот разговор, который затевают ровно настолько, чтобы при первой паузе встать, зашуметь платьями, проговорить: «Je suis bien charmee; la sante de maman… et la comtesse Apraksine» [Я в восхищении; здоровье мамы… и графиня Апраксина] и, опять зашумев платьями, пройти в переднюю, надеть шубу или плащ и уехать. Разговор зашел о главной городской новости того времени – о болезни известного богача и красавца Екатерининского времени старого графа Безухого и о его незаконном сыне Пьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер.
| Людвик Лазарь Заменгоф | |||
| Лазарь Маркович Заменгоф (Лейзер Мордхович Заменгов) | |||
| Место рождения: | |||
|---|---|---|---|
| Место смерти: | |||
| Научная сфера: | |||
| Альма-матер: | |||
| Известен как: |
создатель эсперанто | ||
| Награды и премии: |
| ||
| Подпись: |
| ||
Запрос «Заменгоф» перенаправляется сюда; см. также другие значения.
Лазарь Маркович Заменгоф или Лю́двик Ла́зарь За́менгоф (идиш לײזער לוי זאַמענהאָף — Лейзер Лейви Заменгоф; польск. Ludwik Lejzer Zamenhof; эспер. Ludoviko Lazaro Zamenhof; 15 декабря 1859 года, Белосток — 14 апреля 1917 год, Варшава) — польский[1] врач-окулист и лингвист еврейского происхождения, известен как создатель эсперанто — наиболее успешного из сконструированных международных языков[2]. Также известен по псевдониму Доктор Эсперанто, под которым он опубликовал в 1887 году свою работу «Международный язык», включающую описание языка и учебник.
Содержание
Биография
Лазарь Маркович Заменгоф (при рождении Лейзер Мордхович Заменгов)[3] родился в городе Белостоке Гродненской губернии Российской империи, первым ребёнком в семье преподавателя реального училища Марка Фабиановича Заменгофа[4][5] и Розалии Шолемовны Заменгоф.[6][7] Марк Фабианович Заменгоф публиковал в газете «Гацефира» работы по филологии древнееврейского языка, составил учебные пособия на иврите по еврейскому вероучению, географии и языкознанию.[8] Родители поженились в 1858 году, за год до рождения сына. Позже в семье родились ещё пятеро сыновей (Феликс, Герш, Генрик, Леон и Александр) и пять дочерей (Фейгл (Фаня), Гитл, Сура-Двойра, Мина и Ида). Разговорными языками в семье были идиш и русский. В 1873 году семья переехала в Варшаву. В августе 1874 года Заменгоф поступил в четвёртый класс 2-й мужской гимназии.
Хотя большинство населения Белостока составляли говорящие на идише евреи, в нём также проживали поляки, немцы и белорусы. Межэтнические отношения в городе были достаточно напряжёнными, и это расстраивало молодого Людвика. Он полагал, что главная причина ненависти и предрассудков лежала во взаимном непонимании, вызванном отсутствием одного общего языка, который играл бы роль нейтрального средства общения между людьми, принадлежащими к разным народам и говорящими на разных языках.
Ещё в гимназии в Варшаве Заменгоф предпринял попытки создать международный язык с очень богатой, но также очень сложной грамматикой. Когда он изучил английский (уже после немецкого, французского, латинского и греческого), он решил, что международный язык должен иметь сравнительно простую грамматику с широким использованием суффиксов и префиксов для образования производных слов.
К 1878 году его проект «Lingwe uniwersala» был практически завершён. 17 декабря Заменгоф с гимназическими друзьями отпраздновал создание языка. Однако Заменгоф в то время был слишком молод, чтобы опубликовать свою работу. Вскоре после окончания гимназии он начал изучать медицину в Москве, а затем в Варшаве. В 1885 году Заменгоф окончил университет и занялся медицинской практикой в качестве окулиста в местечке Вейсеяй (Сувалкского уезда), где жила семья его сестры Фейгл (Фани) Пиковер, с 1886 года — в Плоцке (ныне в Польше). Работая врачом, он продолжал совершенствовать проект международного языка.
В течение двух лет он пытался собрать средства на публикацию книги с описанием своего международного языка, пока не получил финансовую помощь от своего будущего тестя Александра Зильберника. В 1887 году брошюра под названием «Д-ръ Эсперанто. Международный языкъ. Предисловіе и полный учебникъ» («D-ro Esperanto. Lingvo internacia. Antaŭparolo kaj plena lernolibro») была опубликована на русском языке. За русским учебником последовали издания на польском, французском и немецком. Среди эсперантистов этот учебник известен как Первая книга (Unua libro).
В надежде найти лучшую зарплату, Заменгоф в октябре 1893 приехал в Гродно[9], где открыл офтальмологический кабинет в доме № 4 по улице Полицейской. В Гродно Заменгоф не только имел частную врачебную практику, но также участвовал в работе врачебного общества Гродненской губернии. Он также был помощником судьи в ведомственном Суде Гродно. По исследованиям белорусского историка Ф. Игнатовича, Заменгоф «участвуя в процессах, отличался своей принципиальностью и строгостью». Заменгоф покинул Гродно в октябре, и до 8 декабря 1897 поселился в Варшаве, в небогатом еврейском квартале.
Для Заменгофа язык эсперанто был не просто средством общения, но и способом распространения идей. Он хотел проповедовать идею мирного сосуществования различных народов и культур. Заменгоф даже разработал учение «Homaranismo» (Гомаранизм), чтобы распространять эти идеи.
Заменгоф был первым переводчиком художественной литературы с естественных языков на эсперанто и первым поэтом на эсперанто, «ещё в колыбели обручившим эсперанто с поэзией». Его стихи проникнуты идеями братства народов и религиозностью.
Заменгоф стал неформальным лидером эсперанто-движения, хотя он никогда не стремился к славе или власти. Эсперантисты называли его Маэстро, но сам Заменгоф не любил этот титул и отказался занять какой-либо официальный пост внутри эсперанто-движения. С 1895 года он отошёл от связанной с эсперанто деятельности, к которой вернулся только в 1902 году, отчасти в связи с контрактом на издание книг на эсперанто, подписанным с французским издательством «Ашет» (Hachette).
29 июля 1905 года во Франции Заменгоф был награждён орденом Почётного легиона. В том же году 5—12 августа он участвовал в I Всемирном конгрессе эсперантистов во французском городе Булонь-сюр-Мер, после чего участвовал в работе всех Всемирных конгрессов эсперантистов до 1914 года. В 1914 году супруги Заменгоф направлялись в Париж на открытие X всемирного конгресса эсперантистов, но 1 августа началась Первая мировая война, и поезд, в котором они ехали, остановили под Кёльном в Германии. Российским участникам пришлось возвращаться на родину кружным путём через нейтральные страны. Тяжёлым ударом для Заменгофа стала гибель на фронте его младшего брата Александра 18 июля 1916 года.
Заменгоф скончался 14 апреля 1917 года в оккупированной германскими войсками Варшаве и был похоронен 16 апреля на варшавском еврейском кладбище.
Заменгоф и идиш
В 1879 году, будучи студентом Московского университета, Л. Заменгоф под псевдонимом «Л. Гамзефон» написал первую на русском языке грамматику идиша «Опыт грамматики новоеврейского языка (жаргона)», которую он частично опубликовал в виленском журнале «Лэбн ун висншафт» (Жизнь и наука) в 1909—1910 годах на идише.[10][11] Полностью исходный русский текст с параллельным переводом на эсперанто был опубликован лишь в 1982 году в переводе Адольфа Холцхауза (Adolf Holzhaus) в «L. Zamenhof, provo de gramatiko de novjuda lingvo» (Попытка грамматики новоеврейского языка, Хельсинки, 1982; стр. 9—36)[12]. В этой работе, помимо описания собственно грамматики, Заменгоф предложил перевести идиш с еврейского письма на латинское, а также провести общую реформу орфографии еврейского языка. В тот же период Заменгоф написал и другие филологические работы на идише, в частности, первую классификацию новой еврейской поэтики.[13][14] Л. Л. Заменгоф переводил рассказы Шолом-Алейхема с идиша на эсперанто (1909—1910, в книжной форме — 1924) и опубликовал 5 собственных стихотворений на идише (первый перевод на эсперанто — N. Z. Maimon, W. Auld, Nova Esperanta Krestomatio, 1991).[15][16]
Семья
Род Заменгофов происходил из Курляндской губернии, откуда в 1858 году через Гродно и Тыкоцин прибыл с семьёй в Белосток дед будущего лингвиста — учитель, приверженец еврейского просветительского движения Хаскала Шрога-Файвл Заменгоф (1800/1801—1861).[5][7]
Шрога-Файвл Заменгоф (эспер. Fabian Zamenhof, известен также как Фабиан Вольфович Заменгоф, 1800 или 1801—1861) — еврейский учитель и переводчик, приверженец еврейского просветительского движения Хаскала, отец Мордхе Файвеловича Заменгофа и дед Л. Л. Заменгофа. Происходил из Курляндской губернии, откуда в 1858 через Гродно и Тыкоцин прибыл с семьёй в Белосток, где в 1859 родился его внук — Л. Л. Заменгоф[17][18].
Братья
- Феликс Заменгоф (псевдонимы FeZ и Zef; 1868—1933) — польский фармацевт, врач и литератор-эсперантист. Его жена — эсперантистка Елена Заменгоф (урождённая Риттенберг, 1874—1940). Одна из их трёх дочерей — Романа Заменгоф (1904—1975) — пережила Варшавское гетто и также стала эсперантисткой.
- Генрик (Григорий) Заменгоф (1871—1932) — врач-дерматолог и эсперантист. Его сын — Стивен Заменгоф (1911—1998) — американский биохимик и молекулярный генетик, профессор Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе (жена — биохимик, профессор того же университета Пэтрис Заменгоф, англ. Patrice J. Zamenhof, Ph.D.).
- Леон Заменгоф (псевдонимы Lozo, Zetel, Elzet; 1875—1934) — учёный-отоларинголог и эсперантист, переводчик с польского языка, автор учебника по истории медицины. Опубликовал первую биографию брата (Заменгоф Л. М. Из биографии доктора Людовика (Лазаря) Заменгофа. Перевод с эсперанто К. К. Петряевского. — Саратов: Esperanta biblioteco de G. Davidov, 1913).
- Александр Заменгоф (псевдонимы AZO и A. Z.; 1877—1916), эсперантист.
Сестра
- Ида Циммерман (Ида Марковна Заменгоф; 1879, Варшава — 1942, Треблинка) — самая младшая сестра Людвика Заменгофа, эсперантистка. С детства изучила эсперанто и принимала активное участие в движении эсперантистов. Вышла замуж за эсперантиста Якоба Циммермана. Во время немецкой оккупации из Варшавского гетто была депортирована с семьёй (в том числе мужем — эсперантистом Яковом Циммерманом) в концентрационный лагерь Треблинка, где умерщвлена в газовой камере.
Жена (с 1887 года)
- Эсперантистка Клара Александровна Заменгоф (урождённая Зильберник). Её отец был хозяин мыловаренного завода в Ковно, эсперантист Александр (Сендер Лейбович) Зильберник (1832—1903 или 1831—1906), финансировал первый учебник эсперанто — «Первая книга (Unua Libro)» (1887). Её брат — Константин (Кадыш) Александрович Зильберник (1853 или 1855—1920),[19][20] российский врач, выпускник Харьковского университета (1878), организатор здравоохранения и создатель хирургической службы в Лебединском уезде Харьковской губернии, почётный гражданин Лебедина.[21]
Дети
Сын:
- Адам Заменгоф (1888—1940), врач-офтальмолог, учёный-медик и эсперантист, главный врач Еврейской больницы на 1500 коек в варшавском районе Чисте, арестован немцами вместе с руководством больницы в октябре 1939 года, расстрелян в Пальмирах 29 января 1940 года. Его жена — офтальмолог Ванда Заменгоф-Залеска (урождённая Френкель, 1893—1954). Их сын — Луи-Кристоф Залески-Заменгоф, р. 1925), французский инженер-строитель, эсперантист, автор автобиографической книги «La Zamenhof-strato» (Улица Заменгофа, 2003) о своём пребывании с матерью в Варшавском гетто и участии в движении сопротивления.
Дочери:
- Эсперантистка и врач-педиатр Софья Заменгоф (1889—1942), врач Лебединской земской больницы, с 1922 года — в Варшаве, убита в концентрационном лагере Треблинка.
- Эсперантистка, адвокат и переводчица Лидия Заменгоф (1904—1942).[22][23] Среди прочего, перевела на эсперанто роман Генрика Сенкевича «Камо грядеши?» (1933), новеллы Болеслава Пруса (1932), трактаты Абдул-Баха, сотрудничала со всеми основными журналами на эсперанто. Убита в концентрационном лагере Треблинка.
Другие родственники
- Племянница (внучка родного дяди Л. М. Заменгофа — Йосл-Вольфа Файвеловича Заменгофа) — Зоя Михайловна Заменгоф (1924—1992), выпускница юридического факультета МГУ, доктор юридических наук, ведущий научный сотрудник Института государства и права АН СССР, автор трудов по юриспруденции, в том числе по вопросам имущества хозяйствующих субъектов. Её отец — журналист Михаил Иосифович Заменгоф (1890—1940), автор книги «Колониальные притязания германского фашизма в Африке» (Москва: Соцэкгиз, 1937).
Публикации
- Международный языкъ (1887) — «Первая книга международнаго языка».
- Dua Libro de l' Lingvo Internacia (1888) — «Вторая книга международнаго языка».
- Aldono al la Dua Libro de l' Lingvo Internacia (1889) — «Прибавленiе ко Второй книгѣ международнаго языка».
- Plena Vortaro Rusa-Internacia (1899) — «Полный словарь Эсперантскаго (международнаго) языка. Часть русско-эсперантская».
- Meza Vortaro Internacia-Germana (1889).
- Artikoloj kaj tradukoj (1889—1895) — «Статьи и речи», публиковавшиеся в газете «La Esperantisto».
- Universala Vortaro de la Lingvo Internacia (1893) — «Универсальный словарь международнаго языка», вошедший впоследствии в «Основы эсперанто».
- Ekzercaro de la lingvo Esperanto (1894) «Упражнения международнаго языка», вошедшие впоследствии в «Основы эсперанто».
- Hamleto (1894) — перевод трагедии У.Шекспира «Гамлет».
- Fundamenta Krestomatio (1903) — «Фундаментальная Хрестоматия».
- Esenco kaj estontenco de la ideo de lingvo internacia (1907) — «Сущность и будущее идеи международного языка».
- Wörterbuch Deutsch-Esperanto (1904).
- Основы эсперанто (1905) — «Fundamento de Esperanto».
- Kongresaj Paroladoj (1905—1912) — сборник речей, произнесённых на всемирных конгрессах эсперантистов.
- La Revizoro (1907) — перевод комедии Н. В. Гоголя «Ревизор».
- La Predikanto (1907) — перевод библейской «Книги Екклесиаста».
- Ifigenio en Tauxrido (1908) — перевод трагедии Иоганна Гёте «Ифигения в Тавриде».
- La Rabistoj (1908) — перевод драмы Фридриха Шиллера «Разбойники».
- La Psalmaro (1908) — перевод библейской книги «Псалтирь».
- La Rabeno de Bahxarahx (1909) — перевод повести Генриха Гейне «Бахарахский раввин».
- La Gimnazio (1909) — перевод произведения Шолом-Алейхема «Гимназия».
- Marta (1910).
- Proverbaro Esperanta (1910) — сборник пословиц на эсперанто.
- Genezo (1911) — перевод библейской «Книги Бытия».
- Eliro (1912) — перевод библейской «Книги Исход».
- Levidoj (1912) — перевод библейской «Книги Левит».
- Lingvaj Respondoj.
- Nombroj (1914) — перевод библейской «Книги Чисел».
- Readmono (1914) — перевод библейской книги «Второзаконие».
- Fabeloj de Andersen — перевод сказок Ханса Кристиана Андерсена.
- La Malnova testamento — перевод «Ветхого Завета».
Память
День Заменгофа
День рождения Заменгофа — 15 декабря — отмечается эсперантистами во всём мире как Zamenhofa Tago, к нему бывают приурочены различные мероприятия — концерты, книжные выставки и т. д.
Улицы Заменгофа
- улица Заменгофа в Валенсии
- улица Заменгофа в Варшаве
- улица Заменгофа в Гродно
- улица Заменгофа в Иерусалиме
- улица Заменгофа в Каннах
- улица Заменгофа в Карлсруэ
- улица Заменгофа в Каунасе
- улица Заменгофа в Кракове
- улица Заменгофа в Лодзи
- улица Заменгофа в Нетании
- улица Заменгофа в Познани
- улица Заменгофа в Тель-Авиве
- улица Заменгофа во Франкфурте-на-Майне
- улица доктора Заменгофа в Рюэй-Мальмезон (Франция, 5 км от Парижа)
- улица доктора Заменгофа в Таррагоне
- улица Заменгофа в Херсоне.
Малая планета
- В честь Заменгофа назван астероид № 1462.
Памятники
В нескольких городах мира установлены памятники и памятные знаки Заменгофу. Среди них:
- Бюст в Белостоке;
- Бюст в Вейсеяе (Литва);
- Бюст в Вене;
- Бюст в Одессе (Украина), ул. Дерибасовская, дом 3 (во дворе)[24].
В филателии
- Заменгофу посвящены многочисленные почтовые марки разных стран.
Первая марка (номиналом 14 коп) с портретом Л.Заменгофа была выпущена в СССР в 1927г и была посвящена 40-летию создания эсперанто.
Напишите отзыв о статье "Заменгоф, Людвик Лазарь"
Литература
- Заменгоф, Лазарь Людвиг // Еврейская энциклопедия Брокгауза и Ефрона. — СПб., 1908—1913.
- Aleksander Korĵenkov. Homarano. Nova biografio de L.L. Zamenhof. Kuneldonis «Sezonoj» kaj Litova Esperanto-Asocio. 2009. 320 p. (эсп.)
Примечания
- ↑ Заменгоф Людвик Лазарь — статья из Большой советской энциклопедии.
- ↑ Эсперанто // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- ↑ [archive.is/20120722033158/www.bialystok.ap.gov.pl/bit/50lat/boznicze_zamenhof1.jpg Книга для записи родившихся евреев Белостокского раввината за 1859 год]: Свидетельство № 47 о рождении у Мордха Файвеловича Заменгова и Либы Шолемовны Софер 19 числа месяца Кислев 5620 года по еврейскому календарю сына Лейзера.
- ↑ [www.weekend.podlasie.pl/index.php?option=com_content&task=view&id=31&Itemid=37 Биографические данные о семье Мордха Файвеловича Заменгофа в Тыкоцине.]
- ↑ 1 2 [esperanto.org/Ondo/H-roman1.htm З. Романюк «Некоторые вопросы биографии семьи Заменгоф»]
- ↑ [esperanto.org/Ondo/H-lz-bio.htm Биография Л. Заменгофа]
- ↑ 1 2 [www.bialystok.ap.gov.pl/wystawa_50lat.html Akta Stanu Cywilnego Okręgu Bożniczego w Białymstoku 1835—1899, nr z. 264, sygn. 22]
- ↑ [print.biografija.ru/?id=44521 Биографическая справка М. Ф. Заменгоф]
- ↑ [www.grodno.by/grodno/history/biblio/ludwik_zamenhof.html Жизнь и деятельность в Гродно врача и лингвиста Л. М. Заменгофа]
- ↑ [docserv.uni-duesseldorf.de/servlets/DerivateServlet/Derivate-23711/25_Leket_E.Geller_Die_Jiddische_Grammatik_des_Ludwik_Zamenhof_A.pdf Ewa Geller «Die vielfach verkannte Jiddische Grammatik des Ludwik Zamenhof»]
- ↑ [yiddish2.forward.com/node/595/print/ עספּעראַנטאָ: 120 יאָר]
- ↑ [www.autodidactproject.org/esperanto2010/zamenhof-yiddish1.html L. L. Zamenhof. Provo de gramatiko de novjuda lingvo.]
- ↑ [www.yiddishbookcenter.org/pakn-treger/12-09/esperanto-–-a-jewish-story Esther Schor «Esperanto — A Jewish Story»]
- ↑ [yiddish2.forward.com/node/3199 זאַמענהאָף, עספּעראַנטאָ און יואבֿס צרות]
- ↑ [books.google.com/books?id=-Z_8CG9g2jIC&pg=PA32&lpg=PA32&dq=zamenhof+yiddish&source=bl&ots=pV6E5IbJmg&sig=IoY-qqnZ8LaMGoqXZi3frJt_xXA&hl=en&sa=X&ei=AdezUeKRDvel4APOuYDQCg&ved=0CEAQ6AEwBDge#v=onepage&q=zamenhof%20yiddish&f=false Concise Encyclopedia of the Original Literature of Esperanto]
- ↑ [claudepiron.free.fr/articlesenfrancais/yiddish.htm Claude Piron «Contribution à l'étude des apports du yiddish à l’espéranto»]
- ↑ esperanto.org/Ondo/H-roman1.htm/ З.Романюк Неизвестные факты о семье Заменгофа (эсп.)
- ↑ [www.bialystok.ap.gov.pl/wystawa_50lat.html Wystawa]
- ↑ [www.biografija.ru/show_bio.aspx?id=46398 Кадыш Александрович Зильберник, биографическая справка]
- ↑ [www.lebedin.net/articles.php?article_id=24 К. А. Зильберник — организатор здравоохранения в Лебединском уезде]
- ↑ [www.dizain.sumy.ua/lebedin.net/articles.php?article_id=43 Кто вы — доктор Зильберник?]
- ↑ Wendy Heller. Lidia: The Life of Lidia Zamenhof, Daughter of Esperanto. George Ronald, 1985.
- ↑ [bahai-library.com/essays/zamenhof.html Notes on the life of Lidia Zamenhof]
- ↑ [sites.google.com/site/esperantoenodeso/zeo-j Фото памятника в одесском дворе]
Ссылки
|
Л. Л. Заменгоф в Викицитатнике? |
|---|---|
|
Л. Л. Заменгоф в Викитеке? |
- Колкер Б. Г. [www.esperanto.mv.ru/Lernolibro/ch18.html Учебник языка эсперанто. В тексте к восемнадцатому уроку о Заменгофе]
- [www.esperanto.mv.ru/RUS/zam.html Биография Л. Заменгофа]
- [llz.jimdo.com/ Студент Заменгоф в Москве]
- Леонид Мининберг. [berkovich-zametki.com/2005/Zametki/Nomer11/Mininberg1.htm Биографии известных евреев, именами которых названы улицы города]. Проверено 23 марта 2009. [www.webcitation.org/616K6MwRd Архивировано из первоисточника 21 августа 2011].
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
В этой статье не хватает ссылок на источники информации. Информация должна быть проверяема, иначе она может быть поставлена под сомнение и удалена.
Вы можете отредактировать эту статью, добавив ссылки на авторитетные источники. Эта отметка установлена 25 августа 2013 года. |
Отрывок, характеризующий Заменгоф, Людвик Лазарь
Он энергически махнул рукой.Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.
– Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.
– Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей.
– Мне смешно, – сказал Пьер, – что вы себя, вы себя считаете неспособным, свою жизнь – испорченною жизнью. У вас всё, всё впереди. И вы…
Он не сказал, что вы , но уже тон его показывал, как высоко ценит он друга и как много ждет от него в будущем.
«Как он может это говорить!» думал Пьер. Пьер считал князя Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего можно выразить понятием – силы воли. Пьер всегда удивлялся способности князя Андрея спокойного обращения со всякого рода людьми, его необыкновенной памяти, начитанности (он всё читал, всё знал, обо всем имел понятие) и больше всего его способности работать и учиться. Ежели часто Пьера поражало в Андрее отсутствие способности мечтательного философствования (к чему особенно был склонен Пьер), то и в этом он видел не недостаток, а силу.
В самых лучших, дружеских и простых отношениях лесть или похвала необходимы, как подмазка необходима для колес, чтоб они ехали.
– Je suis un homme fini, [Я человек конченный,] – сказал князь Андрей. – Что обо мне говорить? Давай говорить о тебе, – сказал он, помолчав и улыбнувшись своим утешительным мыслям.
Улыбка эта в то же мгновение отразилась на лице Пьера.
– А обо мне что говорить? – сказал Пьер, распуская свой рот в беззаботную, веселую улыбку. – Что я такое? Je suis un batard [Я незаконный сын!] – И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал большое усилие, чтобы сказать это. – Sans nom, sans fortune… [Без имени, без состояния…] И что ж, право… – Но он не сказал, что право . – Я cвободен пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что мне начать. Я хотел серьезно посоветоваться с вами.
Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него. Но во взгляде его, дружеском, ласковом, всё таки выражалось сознание своего превосходства.
– Ты мне дорог, особенно потому, что ты один живой человек среди всего нашего света. Тебе хорошо. Выбери, что хочешь; это всё равно. Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и всё…
– Que voulez vous, mon cher, – сказал Пьер, пожимая плечами, – les femmes, mon cher, les femmes! [Что вы хотите, дорогой мой, женщины, дорогой мой, женщины!]
– Не понимаю, – отвечал Андрей. – Les femmes comme il faut, [Порядочные женщины,] это другое дело; но les femmes Курагина, les femmes et le vin, [женщины Курагина, женщины и вино,] не понимаю!
Пьер жил y князя Василия Курагина и участвовал в разгульной жизни его сына Анатоля, того самого, которого для исправления собирались женить на сестре князя Андрея.
– Знаете что, – сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, – серьезно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду.
– Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?
– Честное слово!
Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел oт своего друга. Ночь была июньская, петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в извозчичью коляску с намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем более он чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер или на утро. Далеко было видно по пустым улицам. Дорогой Пьер вспомнил, что у Анатоля Курагина нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество, после которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений Пьера.
«Хорошо бы было поехать к Курагину», подумал он.
Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово не бывать у Курагина. Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать. И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он подумал, что все эти честные слова – такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же или он умрет или случится с ним что нибудь такое необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного. Такого рода рассуждения, уничтожая все его решения и предположения, часто приходили к Пьеру. Он поехал к Курагину.
Подъехав к крыльцу большого дома у конно гвардейских казарм, в которых жил Анатоль, он поднялся на освещенное крыльцо, на лестницу, и вошел в отворенную дверь. В передней никого не было; валялись пустые бутылки, плащи, калоши; пахло вином, слышался дальний говор и крик.
Игра и ужин уже кончились, но гости еще не разъезжались. Пьер скинул плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина и один лакей, думая, что его никто не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из третьей комнаты слышались возня, хохот, крики знакомых голосов и рев медведя.
Человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого один таскал на цепи, пугая им другого.
– Держу за Стивенса сто! – кричал один.
– Смотри не поддерживать! – кричал другой.
– Я за Долохова! – кричал третий. – Разними, Курагин.
– Ну, бросьте Мишку, тут пари.
– Одним духом, иначе проиграно, – кричал четвертый.
– Яков, давай бутылку, Яков! – кричал сам хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди. – Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, – обратился он к Пьеру.
Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал от окна: «Иди сюда – разойми пари!» Это был Долохов, семеновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем. Пьер улыбался, весело глядя вокруг себя.
– Ничего не понимаю. В чем дело?
– Стойте, он не пьян. Дай бутылку, – сказал Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.
– Прежде всего пей.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
– Ну, пей же всю! – сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру, – а то не пущу!
– Нет, не хочу, – сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В средине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга.
Бутылка рому была принесена; раму, не пускавшую сесть на наружный откос окна, выламывали два лакея, видимо торопившиеся и робевшие от советов и криков окружавших господ.
Анатоль с своим победительным видом подошел к окну. Ему хотелось сломать что нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, но рама не сдавалась. Он разбил стекло.
– Ну ка ты, силач, – обратился он к Пьеру.
Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском выворотип дубовую раму.
– Всю вон, а то подумают, что я держусь, – сказал Долохов.
– Англичанин хвастает… а?… хорошо?… – говорил Анатоль.
– Хорошо, – сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.
Долохов с бутылкой рома в руке вскочил на окно. «Слушать!»
крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь в комнату. Все замолчали.
– Я держу пари (он говорил по французски, чтоб его понял англичанин, и говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари на пятьдесят империалов, хотите на сто? – прибавил он, обращаясь к англичанину.
– Нет, пятьдесят, – сказал англичанин.
– Хорошо, на пятьдесят империалов, – что я выпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что… Так?…
– Очень хорошо, – сказал англичанин.
Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по английски повторять ему условия пари.
– Постой! – закричал Долохов, стуча бутылкой по окну, чтоб обратить на себя внимание. – Постой, Курагин; слушайте. Если кто сделает то же, то я плачу сто империалов. Понимаете?
Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и, несмотря на то что тот, кивая, давал знать что он всё понял, Анатоль переводил ему слова Долохова по английски. Молодой худощавый мальчик, лейб гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрел вниз.
– У!… у!… у!… – проговорил он, глядя за окно на камень тротуара.
– Смирно! – закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.
Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно, чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и весело.
– Пуста!
Он кинул бутылку англичанину, который ловко поймал ее. Долохов спрыгнул с окна. От него сильно пахло ромом.
– Отлично! Молодцом! Вот так пари! Чорт вас возьми совсем! – кричали с разных сторон.
Англичанин, достав кошелек, отсчитывал деньги. Долохов хмурился и молчал. Пьер вскочил на окно.
Господа! Кто хочет со мною пари? Я то же сделаю, – вдруг крикнул он. – И пари не нужно, вот что. Вели дать бутылку. Я сделаю… вели дать.
– Пускай, пускай! – сказал Долохов, улыбаясь.
– Что ты? с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебя и на лестнице голова кружится, – заговорили с разных сторон.
– Я выпью, давай бутылку рому! – закричал Пьер, решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.
Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того, кто приблизился к нему.
– Нет, его так не уломаешь ни за что, – говорил Анатоль, – постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все едем к***.
– Едем, – закричал Пьер, – едем!… И Мишку с собой берем…
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате.
Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.
– Марья Львовна Карагина с дочерью! – басом доложил огромный графинин выездной лакей, входя в двери гостиной.
Графиня подумала и понюхала из золотой табакерки с портретом мужа.
– Замучили меня эти визиты, – сказала она. – Ну, уж ее последнюю приму. Чопорна очень. Проси, – сказала она лакею грустным голосом, как будто говорила: «ну, уж добивайте!»
Высокая, полная, с гордым видом дама с круглолицей улыбающейся дочкой, шумя платьями, вошли в гостиную.
«Chere comtesse, il y a si longtemps… elle a ete alitee la pauvre enfant… au bal des Razoumowsky… et la comtesse Apraksine… j'ai ete si heureuse…» [Дорогая графиня, как давно… она должна была пролежать в постеле, бедное дитя… на балу у Разумовских… и графиня Апраксина… была так счастлива…] послышались оживленные женские голоса, перебивая один другой и сливаясь с шумом платьев и передвиганием стульев. Начался тот разговор, который затевают ровно настолько, чтобы при первой паузе встать, зашуметь платьями, проговорить: «Je suis bien charmee; la sante de maman… et la comtesse Apraksine» [Я в восхищении; здоровье мамы… и графиня Апраксина] и, опять зашумев платьями, пройти в переднюю, надеть шубу или плащ и уехать. Разговор зашел о главной городской новости того времени – о болезни известного богача и красавца Екатерининского времени старого графа Безухого и о его незаконном сыне Пьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер.
Категории:
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся в Белостоке
- Родившиеся в Гродненской губернии
- Умершие в Варшаве
- Офицеры ордена Почётного легиона
- Командоры ордена Изабеллы Католички
- Учёные по алфавиту
- Заменгоф
- Создатели и пропагандисты языков
- Писатели на идише
- Лингвисты Польши
- Лингвисты Российской империи
- Поэты на эсперанто
- Поэты Польши
- Кавалеры ордена Почётного легиона
- Офтальмологи Российской империи
- Офтальмологи Польши
- Похороненные на Еврейском кладбище (Варшава)
- Выпускники Варшавского университета
- Фармацевты Польши
- Фармацевты Российской империи
- Эсперантисты
