Заменгоф, Марк Фабианович
| Марк Фабианович Заменгоф | |
| Имя при рождении: |
Мордха Файвелович Заменгов[1] |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Отец: | |
| Супруга: | |
| Дети: |
Лейзер Заменгоф, Фейга Заменгоф, Гитл Заменгоф, Сура Двойра Заменгоф, Феликс Заменгоф, Герш Заменгоф, Генрик Заменгоф, Мина Заменгоф, Леон Заменгоф, Александр Заменгоф, Ида Заменгоф |
| Награды и премии: |
|
Марк Фабианович Заменгоф (польск. Markus Zamenhof, известен также как Мордехай Марк Заменгоф, Мордхе Файвелович Заменгоф, Маркус Фабианович Заменгоф, 1837−1907) — еврейский учитель и общественный деятель, отец Л. Л. Заменгофа.
Содержание
Биография
Марк Заменгоф родился в Тыкоцине, в семье Ф. В. Заменгофа. Как и его отец, Марк был последователем возникшего во второй половине XVIII века движения «Гаскала» («Просвещение») — движения за широкое образование евреев, считавшего одной из главных причин их ущемления и дискриминации собственное невежество, замкнутость, фанатизм, предрассудки. Отец Марка был преподавателем иностранных языков, и он привил сыну страсть к изучению иностранных языков. В 1858 Марк женился на восемнадцатилетней Либе-Рохл Софер (впоследствии сменившей им на «Розалия»), венчание состоялось в Белостоке. Там же в 1859 у них родился первенец — Лейзер, будущий создатель языка эсперанто. Помимо Лейзера, у супругов Заменгоф родилось ещё десять детей: Фейга, Гитл, Сора-Двойра, Феликс, Герш, Генрик, Мина, Леон, Александр и Ида[2].
После переезда из Тыкоцина в Белосток Марк Заменгоф работал в качестве домашнего наставника в знатных семьях. Затем они вместе с единомышленником открыли в Белостоке еврейскую школу, где наряду с традиционными еврейскими дисциплинами, М. Заменгоф преподавал и другие науки. Марк Заменгоф публиковал в газете «Гацефира» работы по филологии древнееврейского языка, составил учебные пособия на иврите по еврейскому вероучению, географии и языкознанию[3]. Его «Учебник немецкого языка для русского юношества» выдержал 14 изданий, «Сравнительная русско-польско-французско-немецкая фразеология» также выдержала несколько изданий, выходили в нескольких изданиях и другие работы учебного характера. Помимо этого, М. Заменгоф был одним из инициаторов реконструкции хоральной синагоги Белостока в духе реформистского иудаизма. Позже, после подавления январского восстания 1863 года, Марк стал преподавателем иностранных языков и географии в гимназии.
В 1868 году на открытии новой синагоги в Белостоке М. Заменгоф выступил с речью на русском языке, в которой он, упомянув о гонениях на евреев в прошлом, выразил благодарность императору Александру II «за его справедливые законы и хорошие указы» и призвал российских евреев поступать в духе новой, либеральной эпохи: «Не будем больше отделяться от наших братьев — русских, среди которых мы живем, а будем участвовать наравне с ними во всех делах страны, для нашего блага и счастья»[4].
Летом 1874 семья Заменгоф переехала в Варшаву, где Марк Заменгоф преподавал французский и немецкий в Ветеринарном институте и в реальном училище[5]. Материальное положение семьи Заменгоф было достаточно сложным, и Марк устроился на дополнительную работу в качестве цензора. Когда в 1892 умерла его жена, Марк Заменгоф, будучи в расстройстве, пропустил в газете Berliner Tageblatt упоминание о злоупотреблении алкоголем русского царя Александра III, за что был оштрафован на 5000 рублей.
Марк Заменгоф умер в Варшаве в 1907 и похоронен на еврейском кладбище.
Отношение к эсперанто
Марк Заменгоф в течение многих лет был против замысла своего сына Лейзера (Людвика) создать искусственный язык, полагая, что это не гарантирует средств к существованию. Однажды, когда Людвик находился в Москве, М. Заменгоф сжёг рукописи сына с набросками проекта языка эсперанто, после чего Людвику пришлось по памяти восстанавливать уничтоженные материалы. При этом многое он стал менять, улучшать и таким образом создал второй вариант языка[6]. Своё негативное отношение к этому языку Марк Заменгоф изменил только после публикации первого учебника эсперанто в 1887 году.
Напишите отзыв о статье "Заменгоф, Марк Фабианович"
Примечания
- ↑ [archive.is/20120722033158/www.bialystok.ap.gov.pl/bit/50lat/boznicze_zamenhof1.jpg Книга для записи родившихся евреев Белостокского раввината за 1859 год]: Свидетельство № 47 о рождении у Мордха Файвеловича Заменгова и Либы Шолемовны Софер 19 числа месяца Кислев 5620 года по еврейскому календарю сына Лейзера.
- ↑ Romaniuk Z. [esperanto.org/Ondo/H-roman1.htm Nekonataj faktoj pri la Zamenhofa familio] (эсп.) // La Ondo de Esperanto. — 2004. — No. 2. — Неизвестные факты о семье Заменгофа.
- ↑ [print.biografija.ru/?id=44521 Биографическая справка М. Ф. Заменгоф]
- ↑ [www.rusio.ru/dl/zamengof_2/ У. Линс. Опасный язык]
- ↑ Заменгоф, Лазарь Людвиг // Еврейская энциклопедия Брокгауза и Ефрона. — СПб., 1908—1913.
- ↑ [web.archive.org/web/20030616111001/miresperanto.narod.ru/zamenhof/naskigho.htm РОЖДЕНИЕ ЭСПЕРАНТО]
Ссылки
- [ru.rodovid.org/wk/Запись:358997 Заменгоф, Марк Фабианович] на «Родоводе». Дерево предков и потомков
Отрывок, характеризующий Заменгоф, Марк Фабианович
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.
В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.
