Замойский, Ян (гетман)

Ян Замойский Jan Zamoyski<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Гетман великий коронный
1581 — 1605
Предшественник:	Николай Мелецкий
Преемник:	Станислав Жолкевский
Рождение:	19 марта 1542(1542-03-19) Скоковка (ныне — в Люблинском воеводстве)
Смерть:	3 июня 1605(1605-06-03) (63 года) Замосць
Род:	Замойские
Отец:	Станислав Замойский
Мать:	Анна Гербут
Супруга:	1) Анна Оссолинская 2) Кристина Радзивилл 3) Гризельда Батори 4) Барбара Тарновская
Дети:	от четвёртого брака: Томаш Замойский
Автограф:

Ян Замо́йский (польск. Jan Zamoyski; 19 марта 1542 — 3 июня 1605) — польский государственный деятель из рода Замойских, приверженец кальвинизма, затем католик. Крупный магнат, королевский секретарь (с 1565 г.), подканцлер коронный (1576—1578), великий канцлер коронный (1578—1605), генеральный староста краковский (1580—1585), гетман великий коронный (1581—1605), 1-й ординат Замойский (1589—1605), староста белзский, мендзыжецкий, кшешовский, кнышинский, тыкоцинский и дерптский. Основатель и строитель города Замосць.

Биография

Кальвинизм, делавший в то время большие успехи среди шляхты, нашёл себе приверженца в лице отца Яна — Станислава Замойского (1519—1572), каштеляна холмского, воспитавшего своего сына также в началах этой религии. В 1560 году Станислав Замойский отправил сына за границу для окончания образования. Побывав в Париже и Страсбурге, Ян отдался в Падуе усердному изучению латинского языка и юриспруденции. Результатом его занятий было сочинение «De Senatu Romano». По всей вероятности, во время пребывания в Италии в его религиозных убеждениях начал совершаться переворот, который вскоре привёл его к переходу в католицизм. Вернувшись в отечество, он поступил секретарем в королевскую канцелярию, привёл в порядок государственный архив и имел случай основательно познакомиться при этом с государственными законами Польши, а также с разными важными политическими документами. Во время междуцарствия 1572 года Замойский начал играть роль на съездах и сеймах.

По избрании на польский престол королём Генриха Анжуйского в числе послов к нему был отправлен и Замойский, бывший в то время старостою белзским. Ему удалось снискать расположение Генриха, пожаловавшего ему богатое Кнышинское староство. Во время второго междуцарствия Ян Замойский стал во главе партии пястовцев, то есть желавших избрания в короли поляка. Переход его в ряды сторонников избрания Стефана Батория объясняется тем, что польская корона отдавалась последнему под условием женитьбы на сестре покойного короля Сигизмунда-Августа — Анне, единственной тогда представительнице прежнего польского королевского дома. Имя Замойского тесно связано с царствованием Батория, для которого он был неоценимым помощником по своей энергии, нелюбви к магнатам и большой популярности среди шляхты.

Реформа гусарии, произведённая Стефаном Баторием в конце XVI века, также затронула и казаков: в 1580 году гетман Ян Замойский представил козацие хоругви (панцирных козаков), полностью вооружённые вместо луков карабинами и пистолетами.

Новый король поспешил сделать Замойского вице-канцлером, а потом канцлером и коронным гетманом. Замойский пользовался теперь небывалой в Польше властью и значением. К тому же он породнился с самим королём, вступив в третий брак с племянницею Батория, Гризельдою (1583). Замойский был душою всех проектов внутренних преобразований в Польше, а также принимал деятельное участие в военных походах Батория. Со смертью Стефана Батория положение Яна Замойского сделалось трудным, так как он имел массу врагов среди магнатов; в особенности ненавидели его Зборовские. Тем не менее ему удалось в третье междуцарствие провести избрание Сигизмунда, королевича шведского, происходившего по матери от Ягеллонов. Избранного другою партией в короли польские австрийского эрцгерцога Максимилиана Замойский разбил в битве при Бычине (1588) и взял в плен.

С первой же встречи с Сигизмундом III Замойский почувствовал к нему антипатию и вскоре совсем от него отдалился. Внешней политике короля, находившегося под влиянием Австрии, Замойский не только не сочувствовал, но, считая её пагубною для Польши, насколько был в силах, противодействовал. С своей стороны, король мешал Яну Замойскому в проведении его планов. Проекты Замойского об издании закона относительно порядка избрания королей, равно как и относительно решения дел на сеймах большинством голосов, не встретили поддержки. Замойский потерял своё прежнее влияние, но на военном поприще ему удалось оказать Польше ещё ряд больших услуг. Два похода его в Молдавию (в 1595 и 1600 годах) повели к упрочению влияния Речи Посполитой в этой стране. В 1601 и 1602 годах Замойский участвовал с блестящим успехом в кампании против восставших воевод.

Немало стараний приложил Замойский и для развития наук. Он деятельно помогал Стефану Баторию в приглашении в Польшу известных европейских учёных. Со многими учёными и писателями он находился в сношениях, любил себя окружать ими и оказывал им покровительство. В 1580 году на месте своего родного гнезда Скоковки Замойский основал город Замосць и основал там в 1595 году «Замойскую академию» по образцу итальянских университетов. Процветать она не могла, так как имела мало средств. Католическая реакция, охватившая Польшу в царствование Батория, нашла в лице Замойского сильную опору. Он ввёл иезуитов даже в свой дом, которые обратили вторую жену его Христину (урождённую Радзивилл) из протестантизма в католицизм. Особенно усердную поддержку оказывал Ян Замойский пропаганде католицизма среди православного населения русских земель.

Семья

Был женат четыре раза. Его первой супругой стала Анна Оссолинская (ум. 1572), дочь хорунжего любельского Яна Оссолинского (ум. 1564) и Анны Оржеховской (ум. 1588).

В 1577 году вторично женился на Кристине Радзивилл (1560—1580), дочери воеводы виленского и канцлера великого литовского, князя Николая Радзивилла «Черного» (1515—1565) и Эльжбеты Шидловецкой (1533—1562).

В 1583 году в третий раз женился на Гризельде Батори (1569—1590), дочери воеводы трансильванского Криштофа Батория (1530—1581) и Елизаветы Бочкаи (ум. 1581).

14 июня 1592 года в четвёртый раз женился на Барбаре Тарновской (ок. 1566—1610), дочери мечника великого коронного Станислава Тарновского (1541—1616) и Софии Оцеской (ум. 1609). Дети:

• Томаш Замойский (1594—1638), подканцлер и канцлер великий коронный.

Литература

• «Collectanea vitam resque gestas Joannis Zamoyscii illustrautia» (Познань, 1861); Bohomolec, «Życie Jana Zamoyskiego» (Варшава, 1775; было переиздано несколько раз потом, разными лицами); Batowski, «Rajnold Hajdensztajn i Franciszek Bohomolec pisarze żywota Jana Zamojskiego» (Львов, 1854); Caro, «Das Interregnum Polens im Jahre 1587 u. Parteikämpfe der Häuser Zborowski und Zamojski» (Гота, 1866); Morawski, «Andrzej Patrycy Nidecki» (Краков, 1892); Łukaszewicz, «Historya szkół w koronie i w W. Ks. Litewskim» (Познань, 1849, т. I); Любович, «К истории иезуитов в литовско-русских землях в XVI в.» (Варшава, 1888).

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Замойский, Ян (гетман)

Когда граф вернулся, Наташа неучтиво обрадовалась ему и заторопилась уезжать: она почти ненавидела в эту минуту эту старую сухую княжну, которая могла поставить ее в такое неловкое положение и провести с ней полчаса, ничего не сказав о князе Андрее. «Ведь я не могла же начать первая говорить о нем при этой француженке», думала Наташа. Княжна Марья между тем мучилась тем же самым. Она знала, что ей надо было сказать Наташе, но она не могла этого сделать и потому, что m lle Bourienne мешала ей, и потому, что она сама не знала, отчего ей так тяжело было начать говорить об этом браке. Когда уже граф выходил из комнаты, княжна Марья быстрыми шагами подошла к Наташе, взяла ее за руки и, тяжело вздохнув, сказала: «Постойте, мне надо…» Наташа насмешливо, сама не зная над чем, смотрела на княжну Марью.
– Милая Натали, – сказала княжна Марья, – знайте, что я рада тому, что брат нашел счастье… – Она остановилась, чувствуя, что она говорит неправду. Наташа заметила эту остановку и угадала причину ее.
– Я думаю, княжна, что теперь неудобно говорить об этом, – сказала Наташа с внешним достоинством и холодностью и с слезами, которые она чувствовала в горле.
«Что я сказала, что я сделала!» подумала она, как только вышла из комнаты.
Долго ждали в этот день Наташу к обеду. Она сидела в своей комнате и рыдала, как ребенок, сморкаясь и всхлипывая. Соня стояла над ней и целовала ее в волосы.
– Наташа, об чем ты? – говорила она. – Что тебе за дело до них? Всё пройдет, Наташа.
– Нет, ежели бы ты знала, как это обидно… точно я…
– Не говори, Наташа, ведь ты не виновата, так что тебе за дело? Поцелуй меня, – сказала Соня.
Наташа подняла голову, и в губы поцеловав свою подругу, прижала к ней свое мокрое лицо.
– Я не могу сказать, я не знаю. Никто не виноват, – говорила Наташа, – я виновата. Но всё это больно ужасно. Ах, что он не едет!…
Она с красными глазами вышла к обеду. Марья Дмитриевна, знавшая о том, как князь принял Ростовых, сделала вид, что она не замечает расстроенного лица Наташи и твердо и громко шутила за столом с графом и другими гостями.


В этот вечер Ростовы поехали в оперу, на которую Марья Дмитриевна достала билет.
Наташе не хотелось ехать, но нельзя было отказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее предназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более стало грустно; но грустно сладостно и любовно.
«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не так как прежде, с какой то глупой робостью перед чем то, а по новому, просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня и потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его – как я вижу эти глаза! думала Наташа. – И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю его одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе детской… Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», – и она отошла от зеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. – «И как может Соня так ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»! подумала она, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.
«Нет, она совсем другая. Я не могу»!
Наташа чувствовала себя в эту минуту такой размягченной и разнеженной, что ей мало было любить и знать, что она любима: ей нужно теперь, сейчас нужно было обнять любимого человека и говорить и слышать от него слова любви, которыми было полно ее сердце. Пока она ехала в карете, сидя рядом с отцом, и задумчиво глядела на мелькавшие в мерзлом окне огни фонарей, она чувствовала себя еще влюбленнее и грустнее и забыла с кем и куда она едет. Попав в вереницу карет, медленно визжа колесами по снегу карета Ростовых подъехала к театру. Поспешно выскочили Наташа и Соня, подбирая платья; вышел граф, поддерживаемый лакеями, и между входившими дамами и мужчинами и продающими афиши, все трое пошли в коридор бенуара. Из за притворенных дверей уже слышались звуки музыки.
– Nathalie, vos cheveux, [Натали, твои волосы,] – прошептала Соня. Капельдинер учтиво и поспешно проскользнул перед дамами и отворил дверь ложи. Музыка ярче стала слышна в дверь, блеснули освещенные ряды лож с обнаженными плечами и руками дам, и шумящий и блестящий мундирами партер. Дама, входившая в соседний бенуар, оглянула Наташу женским, завистливым взглядом. Занавесь еще не поднималась и играли увертюру. Наташа, оправляя платье, прошла вместе с Соней и села, оглядывая освещенные ряды противуположных лож. Давно не испытанное ею ощущение того, что сотни глаз смотрят на ее обнаженные руки и шею, вдруг и приятно и неприятно охватило ее, вызывая целый рой соответствующих этому ощущению воспоминаний, желаний и волнений.
Две замечательно хорошенькие девушки, Наташа и Соня, с графом Ильей Андреичем, которого давно не видно было в Москве, обратили на себя общее внимание. Кроме того все знали смутно про сговор Наташи с князем Андреем, знали, что с тех пор Ростовы жили в деревне, и с любопытством смотрели на невесту одного из лучших женихов России.
Наташа похорошела в деревне, как все ей говорили, а в этот вечер, благодаря своему взволнованному состоянию, была особенно хороша. Она поражала полнотой жизни и красоты, в соединении с равнодушием ко всему окружающему. Ее черные глаза смотрели на толпу, никого не отыскивая, а тонкая, обнаженная выше локтя рука, облокоченная на бархатную рампу, очевидно бессознательно, в такт увертюры, сжималась и разжималась, комкая афишу.
– Посмотри, вот Аленина – говорила Соня, – с матерью кажется!
– Батюшки! Михаил Кирилыч то еще потолстел, – говорил старый граф.
– Смотрите! Анна Михайловна наша в токе какой!
– Карагины, Жюли и Борис с ними. Сейчас видно жениха с невестой. – Друбецкой сделал предложение!
– Как же, нынче узнал, – сказал Шиншин, входивший в ложу Ростовых.
Наташа посмотрела по тому направлению, по которому смотрел отец, и увидала, Жюли, которая с жемчугами на толстой красной шее (Наташа знала, обсыпанной пудрой) сидела с счастливым видом, рядом с матерью.
Позади их с улыбкой, наклоненная ухом ко рту Жюли, виднелась гладко причесанная, красивая голова Бориса. Он исподлобья смотрел на Ростовых и улыбаясь говорил что то своей невесте.
«Они говорят про нас, про меня с ним!» подумала Наташа. «И он верно успокоивает ревность ко мне своей невесты: напрасно беспокоятся! Ежели бы они знали, как мне ни до кого из них нет дела».
Сзади сидела в зеленой токе, с преданным воле Божией и счастливым, праздничным лицом, Анна Михайловна. В ложе их стояла та атмосфера – жениха с невестой, которую так знала и любила Наташа. Она отвернулась и вдруг всё, что было унизительного в ее утреннем посещении, вспомнилось ей.
«Какое право он имеет не хотеть принять меня в свое родство? Ах лучше не думать об этом, не думать до его приезда!» сказала она себе и стала оглядывать знакомые и незнакомые лица в партере. Впереди партера, в самой середине, облокотившись спиной к рампе, стоял Долохов с огромной, кверху зачесанной копной курчавых волос, в персидском костюме. Он стоял на самом виду театра, зная, что он обращает на себя внимание всей залы, так же свободно, как будто он стоял в своей комнате. Около него столпившись стояла самая блестящая молодежь Москвы, и он видимо первенствовал между ними.
Граф Илья Андреич, смеясь, подтолкнул краснеющую Соню, указывая ей на прежнего обожателя.