Занзибарская революция

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Занзибарская революция

Унгуджa и Пемба, два главных острова Занзибара
Дата

12 января 1964

Место

Занзибар

Итог

победа революционеров

Противники
в основном африканские революционеры султанат Занзибара
Командующие
Джон Окелло султан Сеид Джамшид ибн Абдулла
Силы сторон
600–800 человек[1][2] полиция Занзибара
Потери
неизвестно По меньшей мере 80 убитых и 200 раненых[3]

Впоследствии убиты до 20000 этнических арабов и выходцев из Индии и Пакистана[4]

Занзибарская революция (1964) привела к свержению султана Занзибара, и его в основном арабского правительства, местными революционерами. Занзибар, этнически пёстрое государство, состоящее из ряда островов у восточного побережья бывшей британской колонии Танганьики, получил независимость от Британии в 1963 году. Однако серия парламентских выборов привела к тому, что власть осталась в руках арабов, которые унаследовали её с тех пор, как Занзибар был заморской владением аравийского султаната Оман. Получившая непредставительное число мест в парламенте, несмотря на победу с 54 % голосов на выборах в июле 1963, состоящая в основном из африканцев, афро-ширазийская партия (АШП) объединилась с левым крылом партии Умма, и ранним утром 12 января 1964 года член АШП Джон Окелло мобилизовал около 700 боевиков на главном острове Унгуджа. Одержав верх над полицией и захватив их оружие, повстанцы направились в Каменный город, где свергли султана и правительство. За этим последовали массовые убийства арабов и азиатов населявших остров. Было убито, по разным данным, от нескольких сот до 20 000 человек. Лидер АШП Абейд Амани Каруме стал новым президентом и главой государства, члены партии Умма получили некоторые правительственные должности.

Очевидные коммунистические связи нового правительства беспокоили Запад, и поскольку Занзибар находился в сфере влияния Великобритании, британское правительство рассматривало планы интервенции. Однако, немедленного установления коммунистического режима не произошло, британские и американские граждане были успешно эвакуированы, и Британия отказалась от планов вмешательства. Тем временем Коммунистический Китай, Восточная Германия и СССР признали новое правительство и установили с ним дипломатические отношения. Каруме договорился об объединении Занзибара и Танганьики, образуя новое государство Танзания. Революция положила конец 200-летнему арабскому господству на Занзибаре. С тех пор день революции считается выходным днем и национальным праздником.





Предпосылки

Занзибарский архипелаг, ныне являющийся частью восточноафриканской республики Танзания, — это группа островов у берегов Танганьики в Индийском океане. Он включает в себя крупный остров Унгуджа (известный также как Занзибар), меньший остров Пемба к северу от Унгуджи, и многочисленные мелкие островки. На протяжении многих лет арабского господства, начавшегося в 1698, Занзибар был заморским владением аравийского султаната Оман, пока не стал (1858) независимым султанатом во главе с собственным султаном[5]. В 1890 Занзибар оказался под Британским протекторатом[6] и вошёл в состав Британской империи, несмотря на то, что никаких договоров по этому поводу подписано не было[7].

В 1964 году Занзибар был конституционной монархией, во главе которой стоял султан Сеид-Джамшид-ибн-Абдулла[8]. Численность жителей Занзибара составляла примерно 300 000, из которых 230 000 африканцев, часть из которых имели персидские корни и были известны как ширази[9]; 50 000 арабов и 20 000 выходцев из Британской Индии. Представители обеих рас, находившихся в меньшинстве, занимали наиболее значимые места в торговле и деловой жизни островов[9]. Этнические различия постепенно размывались[8]; и по мнению одного из историков, важную опору султану Джемшиду создавало этническое разнообразие его семьи[8]. Однако арабы были крупнейшими землевладельцами, и были существенно богаче африканцев[10]. Политические партии формировались по этническому признаку: арабы преобладали в националистической партии Занзибара (НПЗ), а африканцы в афро-ширазийской партии (АШП)[8].

В январе 1961, проводя политику деколонизации, Британское правительство сформировало избирательные округа и провело парламентские выборы[10]. Каждая из ведущих партий получила в парламенте по 11 голосов из 22[8], поэтому были назначены повторные выборы, а число мест в парламенте увеличено до 23. Националистическая партия Занзибара образовала коалицию с народной партией Занзибара и Пембы (НПЗП) и получила 13 мест, а Афро-ширазийская партия только 10, несмотря на то, что за неё было подано больше голосов избирателей[8]. АШП заявила о мошенничестве при проведении выборов. В стране вспыхнули беспорядки, приведшие к 68 смертельным случаям[8]. Для получения контроля над ситуацией коалиционное правительство запретило наиболее радикальные партии, заполнило государственные службы своими людьми, и политизировало полицию[10].

При увеличении числа мест в парламенте до 31, Занзибарские всеобщие выборы (1963) повторили результаты предыдущих. Из-за расположения избирательных округов, АШП возглавляемая Амани Абейдом Каруме, при 54 % голосов избирателей, получила только 13 мест в парламенте[11], в то время как коалиция НПЗ и НПЗП укрепила свои позиции в парламенте, хотя набрала значительно меньше голосов на выборах[10]. Партия Умма, сформированная в этом году недовольными правящей партией[12] была запрещена, а все полицейские африканского происхождения уволены[11][13]. Это действие существенно ослабило единственную службу безопасности на острове, и создало агрессивно настроенную группу обученных военному делу людей, к тому же имеющих сведения о системе работы полиции и её оснащении[14].

Полная независимость от Британии была предоставлена 10 декабря 1963 года, во время правления коалиции НПЗ и НПЗП. Правительство запросило у Британии оборонительного соглашения, и размещения на территории острова батальона британских войск для обеспечения внутренней безопасности[2], но эта просьба была отклонена, так как Британия сочла неуместным отправлять свои войска для поддержания общественного порядка так скоро после предоставления островам независимости[2]. Британская разведка сообщала, что в ближайшем будущем возможны гражданские волнения, сопровождаемые повышением коммунистической активности, и что прибытие Британских войск может вызвать осложнение ситуации[2]. Однако на острове оставалось много иностранных граждан, включая 130 британцев, работавших непосредственно на правительство Занзибара[15].

Революция

12 января 1964 около 3:00 часов утра 600—800 плохо вооружённых повстанцев, в основном африканцев, при поддержке нескольких недавно сокращённых полицейских, атаковали полицейские участки Унгуджи, оба склада оружия и радиостанцию[1][2]. Революционеры практически не имели боевой подготовки, но несмотря на то, что против них выступили регулярные внутренние войска, вскоре одержали победу[1][16]. Вооружившись сотнями автоматических винтовок, пистолет-пулемётов и пулемётов Bren, повстанцы захватили контроль над стратегическими зданиями в столице[17][18]. В течение 6 часов после начала военных действий были захвачены здание городского телеграфа и ключевые правительственные здания, и только взлётно-посадочная полоса ещё оставалась в руках правительства, но и она была захвачена в 14:18[17][18]. Султан вместе с премьер министром и членами кабинета бежали с острова на правительственной яхте[18][19], а дворец был захвачен революционерами[3]. В течение 12 часов уличных боев было убито по меньшей мере 80 и ранено 200 человек[3]. 61 американский гражданин, включая 16 сотрудников станции слежения за спутниками НАСА, укрылись в городском английском клубе, а четверо американских журналистов были задержаны новым правительством острова[18][20]. Согласно официальной истории Занзибара, революцию спланировал и возглавил глава АШП Абейд Амани Каруме[2]. Однако Каруме в это время был на африканском материке вместе с лидером запрещенной партии Умма[19]. На материк, с целью обеспечения безопасности, его отправил секретарь отделения партии в Пембе, экс-полицейский угандийского происхождения Джон Окелло[1][19]. Окелло прибыл в Занзибар из Кении в 1959[8]. Именно он возглавил революционеров — главным образом безработных членов Афро-Ширазийской молодёжной лиги, 12 января 1964 года[2][13]. По некоторым версиям именно Окелло спланировал революцию[2].

Последствия

Партиями АШП и Умма, в качестве временного правительства, был создан революционный совет, во главе с Каруме, назначенным президентом[19]. Страна была переименована в Народную Республику Занзибара и Пембы[1]. Революционный совет объявил, что султан изгнан навсегда, без права возвращения, и объявил вне закона партии НПЗ и НПЗП[3]. Каруме позволил Окелло сохранить самоприсвоенное тем звание фельдмаршала, но без лишнего шума отстранил его от политического влияния[1][19]. Однако, революционеры Окелло вскоре начали репрессии против азиатов и арабов населявших Унгунджу, сопровождаемые избиениями, изнасилованиями, массовыми убийствами и погромами[1][19]. Окелло выступил по радио с призывом убивать или арестовывать десятки тысяч «врагов и марионеток»[1]. Оценка числа фактически погибших в репрессиях сильно варьируется, от «сотен» до 20 000. Некоторые западные газеты указывали цифры от 2 000 до 4 000[20][21]. Наибольшие, возможно раздутые, оценки были даны по радио самим Окелло и некоторыми арабскими СМИ[1][4][22]. Убийство арабских заключенных и их захоронение в братских могилах были задокументированы итальянской съемочной группой с вертолета и показаны в фильме Прощай, Африка. Этот фильм является единственным документальным подтверждением массовых убийств[23]. Многие арабы спасались бегством в Оман[4], в то же время, по указанию Окелло, европейцам не было причинено никакого вреда[19]. Пост-революционные волнения не затронули Пембу[22].

Беспорядки закончились 3 февраля. Каруме как президент, получил широкую поддержку населения[24]. На улицах вновь появились полицейские, открывались разграбленные магазины, а нелицензированное оружие стало изыматься у гражданского населения[24]. Революционное правительство заявило, что пятьсот политических заключенных предстанут перед судом. Окелло сформировал военизированную группировку «Войска свободы» (ВС) из своих сторонников, которая патрулировала улицы и подвергала арабскую собственность разграблению[25][26]. Поведение сторонников Окелло, его агрессивная риторика, угандийский акцент и христианское вероисповедание отталкивало большую часть умеренно настроенного населения Занзибара[27]. К марту многие члены его ВС были разоружены сторонниками Каруме и дружиной партии Умма. 11 марта Окелло был официально лишен звания фельдмаршала[26][27][28] и получил отказ на въезд в страну при попытке вернуться в Занзибар с материка. Он был депортирован в Танганьику, а затем в Кению, до возвращения на родину в Уганду[27].

В апреле правительство сформировало народную освободительную армию (НОА) и завершило разоружение отрядов ВС Окелло[27]. 26 апреля Каруме сообщил об объединении с Танганьикой и образовании нового государства — Танзании[29]. Слияние было воспринято тогдашними СМИ как средство предотвращения подрывной коммунистической деятельности в Занзибаре; по другой версии, целью объединения было ограничение влияния коммунистического крыла партии Умма[25][29][30]. Однако многие из социальных программ партии Умма, касающихся полиции, образования и социального обеспечения были приняты правительством[22].

Иностранная реакция

Британские вооруженные силы в Кении получили информацию о беспорядках на Занзибаре 12 января 1964 в 4:45 утра, и после запроса, поступившего от султана, перешли в режим 15 минутной готовности, чтобы в случае необходимости быстро занять аэродром Занзибара[1][31]. Однако Британский верховный комиссар в Занзибаре Тимоти Кроствэйт сообщил, что не было нападений на британских подданных, и выступил против вмешательства. В результате, этим же вечером британские войска были переведены в режим 4 часовой готовности. Кроствэйт рекомендовал не проводить эвакуацию британских граждан, так как многие из них занимали ключевые правительственные посты, и их исчезновение привело бы к разрушению экономики островов[31]. Во избежание возможного кровопролития, британцы согласовали расписание эвакуации с Каруме.

Через несколько часов после революции, американский посол санкционировал эвакуацию граждан США, и 13 января на остров прибыл эсминец ВМФ США Manley[32]. Manley причалил в порту Занзибара без согласования с революционным советом, и был встречен группой вооруженных людей[32]. Разрешение было получено 15 января. Но британцы полагают, что этот инцидент усилил неприязнь к Западу на Занзибаре[33].

Западные спецслужбы полагали, что революция была организована коммунистами и обеспечена оружием стран варшавского договора. Это подозрение укрепилось после назначения Бабу министром иностранных дела, и назначения Абдулы Кассима Ханги на пост премьер министра, так как оба были известны своими левыми прокоммунистическими взглядами[1]. Великобритания полагала, что они тесно связаны с Оскаром Камбоной, министра иностранных дел Танганьики, и что военные из Танганьики могли принимать участие в революции[1]. Некоторые члены партии Умма носили кубинскую военную одежду и бороды в стиле Фиделя Кастро, что было отмечено как признак поддержки революции Кубой[34]. Признание нового правительства Занзибара ГДР и Северной Кореей стало ещё одним подтверждением намерений Занзибара присоединиться к коммунистическому блоку[26]. Спустя 6 дней после революции газета New York Times писала что Занзибар «вот-вот станет Кубой Африки», но 26 января она же отрицала прокоммунистическую активность на Занзибаре[20][35]. Занзибар продолжал получать поддержку от коммунистических стран. В феврале СССР и Китай прислали на Занзибар своих советников[36]. В то же время западное влияние снижалось. К июлю 1964 на правительство Занзибара работал лишь один британец, дантист[15].

Свергнутый султан безуспешно пытался получить военную поддержку Кении и Танганьики[31]. Танганьика согласилась отправить 100 сотрудников военизированной полиции на Занзибар для сдерживания беспорядков[1]. Полиция была единственной вооруженной силой в самой Танганьике, кроме отряда стрелков, и отсутствие 100 полицейских привело 20 января к мятежу в стрелковом полку[1]. Из за недовольства низким жалованьем и медленной заменой британских офицеров африканцами[37], солдатский мятеж в Танганьике спровоцировал подобные же бунты в Кении и Унгудже. Однако, порядок на африканском материке был скоро восстановлен без серьёзных столкновений с британской армией и королевской морской пехотой[38].

Возможное появление коммунистического плацдарма в Африке вызывало беспокойство на западе. В феврале британский комитет по иностранным делам и обороне указал на необходимость военного вмешательства, отмечая «минутность» британских коммерческих интересов на Занзибаре, и отсутствие значения революции «самой по себе»[39]. Комитет был обеспокоен тем, что Занзибар может стать базой продвижения коммунизма в Африке, подобно тому, как ею стала Куба в Америке[39]. Британия, большинство стран британского содружества и США до 23 февраля отказывались признавать новое правительство Занзибара, в то время как его признали СССР, Китай и большинство коммунистических государств[40]. По мнению Кроствэйта, это способствовало просоветской ориентации Занзибара. Кроствэйт и его сотрудники были высланы из страны 20 февраля, с разрешением вернуться только после того, как новое правительство будет признано[40].

Военный ответ Британии

После эвакуации своих граждан 13 января, правительство США заявило что не будет вмешиваться[41], хотя настаивало на том, чтобы Британия вместе с восточноафриканскими странами приложила усилия для наведения порядка на острове[41]. Первым подошло к берегам Занзибара 12-го января британское разведывательное судно HMS Owen, отплывшее от берегов Кении[33]. 15 января Owen соединился с фрегатом Rhyl и кораблем RFA Hebe. Rhyl доставил первый батальон стаффордширского полка из Кении, отправка которого широко освещалась в Кенийских СМИ, что препятствовало Британии в переговорах с новыми властями Занзибара[33]. На Hebe был груз оружия и взрывчатки с только что эвакуированной военно-морской базы в Момбасе. Революционный совет не знал о том, какой груз находится на борту Hebe, но отказ Королевского флота позволить досмотр груза породил немало страхов на берегу, и вызвал слухи, что Hebe — готовый к атаке десантный корабль[33]. Частичная эвакуация британских граждан завершилась к 17 января[42], но военный мятеж в Восточной Африке вынудил Rhyl вернуться в Танганьику. Он был замещен отрядом Горцев Гордона на корабле Owen, так что в случае необходимости, Британия все ещё имела возможность вмешаться[43]. Авианосцы Кентавр и Победоносный были передислоцированы в регион, в соответствии с планом операции Парфенон[40], разработанным на случай, если Окелло или радикальная партия «Умма» попытаются лишить власти умеренную партию афро-ширази[27]. План рассчитывал также на три эсминца, Owen, 13 вертолетов, 21 самолет, второй батальон шотландской гвардии, 45 солдат морской пехоты и отряд второго батальона воздушно-десантного полка. «Парфенон» должен был стать самой большой британской военной операцией со времен суэцкого кризиса (1957)[27].

После осознания того, что за революционерами стоят коммунистические силы, план «Парфенон» сменила операция «Борис», предполагавшая атаку на Унгуджу из Кении, но не приведённая в исполнение в связи со сложной обстановкой в Кении и нежеланием кенийского правительства предоставить аэропорты[44]. Взамен этой операции была разработана Операция Finery, которая предполагала атаку с вертолетов морских пехотинцев и командо, размещенных на Ближнем Востоке[30].

После объединения Танганьики и Занзибара (23 апреля) возникла угроза того, что партия «Умма» совершит военный переворот. На этот случай была разработана операция Shed[30], предполагавшая воздушный десант для захвата аэропорта и дальнейшей защиты правительства Каруме[45]. Однако, после объединения опасность новой революции снизилась, и 29 апреля операция «Finery» была отменена[45]. Все ещё оставалась вероятность повторного переворота, и потому 23 сентября «Shed» была заменена планом Giralda, включавшим использование британских войск из Адена и с Дальнего Востока, в случае попытки партии «Умма» свергнуть президента Танзании Джулиуса Ньерере[46]. Этот план был отменен в декабре. Вопрос о военном вторжении в Занзибар больше не поднимался[47].

Результаты

Одним из важнейших последствий революции стало свержение власти арабского меньшинства, длившейся более 200 лет[48][49]. До 1992 года в стране сохранялась однопартийная система и, несмотря на объединение с Танганьикой, отдельный революционный совет, имевший право решать все вопросы регионального значения[50]. Местное управление осуществлялось первым президентом Занзибара Каруме. Его правительство, опираясь на успех революции, осуществляло реформы на островах, стараясь устранить арабов от власти. Например, государственная служба Занзибара была практически полностью укомплектована африканцами, а арабские земли были перераспределены в пользу африканского населения[48]. Революционное правительство также осуществило и социальные реформы, такие как общедоступное здравоохранение и развитие системы образования[48].

Правительство обратилось за помощью в финансировании военного совета и некоторых проектов к СССР, ГДР и Китаю [48]. ГДР отказала Занзибару в поддержке некоторых проектов, таких как проект (1968) модернизации жилого фонда и обеспечения жильём всех жителей Занзибара, в результате там взяла верх прокитайская ориентация[51][52]. Постреволюционное правительство Занзибара многократно подвергалось критике за ущемление личных свобод и кумовство, при попустительстве правительства Танзании[53][54]. Каруме был убит недовольными 7 апреля 1972. За его гибелью последовали столкновения проправительственных и антиправительственных сил[55]. В конечном счете, в 1992 была введена многопартийная система, но на Занзибаре до сих пор высок уровень коррупции и подтасовки голосов на выборах[50][56].

Марксистские теоретики пришли к выводу, что занзибарская революция носила расово-социальный характер и что революционеры представляли африканский пролетариат, восставший против правящего класса купцов, представленного арабами и мусульманскими выходцами с территории Индии и Пакистана[57]. По несколько иной версии, эта революция основана прежде всего на расовых различиях, подкрепленных социально-экономическим неравенством[58]. В самом Занзибаре революция считается знаковым историческим событием, на её 10 годовщину были амнистированы 545 заключенных, на 40 годовщину проведен военный парад[59]. День революции отмечается каждый год 12 января, и является всеобщим выходным днем[60].

См. также

Напишите отзыв о статье "Занзибарская революция"

Ссылки

  1. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 Parsons 2003, С. 107
  2. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 Speller 2007, С. 6
  3. ↑ 1 2 3 4 Conley, Robert (14 January 1964), "[select.nytimes.com/gst/abstract.html?res=F60D1FF9385C147A93C6A8178AD85F408685F9 Regime Banishes Sultan]", New York Times: p. 4, <select.nytimes.com/gst/abstract.html?res=F60D1FF9385C147A93C6A8178AD85F408685F9>. Проверено 16 ноября 2008. .
  4. ↑ 1 2 3 Plekhanov 2004, С. 91
  5. ↑ Hernon 2003, С. 397
  6. ↑ Ingrams 1967, pp. 172–173
  7. ↑ Shillington 2005, С. 1710
  8. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 Shillington 2005, С. 1716
  9. ↑ 1 2 Speller 2007, С. 4
  10. ↑ 1 2 3 4 Parsons 2003, С. 106
  11. ↑ 1 2 Speller 2007, С. 5
  12. ↑ Bakari 2001, С. 204
  13. ↑ 1 2 Sheriff & Ferguson 1991, С. 239
  14. ↑ Speller 2007, pp. 5–6
  15. ↑ 1 2 Speller 2007, pp. 27–28
  16. ↑ Clayton 1999, С. 109
  17. ↑ 1 2 Speller 2007, pp. 6–7
  18. ↑ 1 2 3 4 Conley, Robert (13 January 1964), "[select.nytimes.com/gst/abstract.html?res=F20B15F9385C147A93C1A8178AD85F408685F9 African Revolt Overturns Arab Regime in Zanzibar]", New York Times: p. 1, <select.nytimes.com/gst/abstract.html?res=F20B15F9385C147A93C1A8178AD85F408685F9>. Проверено 16 ноября 2008. .
  19. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Speller 2007, С. 7
  20. ↑ 1 2 3 Conley, Robert (19 January 1964), "[select.nytimes.com/gst/abstract.html?res=F3061FF7395B1B728DDDA00994D9405B848AF1D3 Nationalism Is Viewed as Camouflage for Reds]", New York Times: p. 1, <select.nytimes.com/gst/abstract.html?res=F3061FF7395B1B728DDDA00994D9405B848AF1D3>. Проверено 16 ноября 2008. .
  21. ↑ Los Angeles Times (20 January 1964), "[pqasb.pqarchiver.com/latimes/access/465909962.html?dids=465909962:465909962&FMT=ABS&FMTS=ABS:AI&type=historic&date=Jan+20%2C+1964&author=&pub=Los+Angeles+Times+(1886-Current+File)&edition=&startpage=4&desc=Slaughter+in+Zanzibar+of+Asians%2C+Arabs+Told Slaughter in Zanzibar of Asians, Arabs Told]", Los Angeles Times: p. 4, <pqasb.pqarchiver.com/latimes/access/465909962.html?dids=465909962:465909962&FMT=ABS&FMTS=ABS:AI&type=historic&date=Jan+20%2C+1964&author=&pub=Los+Angeles+Times+(1886-Current+File)&edition=&startpage=4&desc=Slaughter+in+Zanzibar+of+Asians%2C+Arabs+Told>. Проверено 16 апреля 2009. 
  22. ↑ 1 2 3 Sheriff & Ferguson 1991, С. 241
  23. ↑ Daly 2009, С. 42
  24. ↑ 1 2 Dispatch of The Times London (4 February 1964), "[select.nytimes.com/gst/abstract.html?res=FB0811FB3E5415738DDDAD0894DA405B848AF1D3 Zanzibar Quiet, With New Regime Firmly Seated]", New York Times: p. 9, <select.nytimes.com/gst/abstract.html?res=FB0811FB3E5415738DDDAD0894DA405B848AF1D3>. Проверено 16 ноября 2008. .
  25. ↑ 1 2 Speller 2007, С. 15
  26. ↑ 1 2 3 Sheriff & Ferguson 1991, С. 242
  27. ↑ 1 2 3 4 5 6 Speller 2007, С. 17
  28. ↑ Conley, Robert (March 12, 1964), "[select.nytimes.com/gst/abstract.html?res=F10B14FC3A5C147A93C0A81788D85F408685F9 Zanzibar Regime Expels Okello]", New York Times: p. 11, <select.nytimes.com/gst/abstract.html?res=F10B14FC3A5C147A93C0A81788D85F408685F9>. Проверено 16 ноября 2008. .
  29. ↑ 1 2 Conley, Robert, "[select.nytimes.com/gst/abstract.html?res=F50910F9385B1B728DDDAE0A94DC405B848AF1D3 Tanganyika gets new rule today]", New York Times: p.11, <select.nytimes.com/gst/abstract.html?res=F50910F9385B1B728DDDAE0A94DC405B848AF1D3>. Проверено 16 ноября 2008. .
  30. ↑ 1 2 3 Speller 2007, С. 19
  31. ↑ 1 2 3 Speller 2007, С. 8
  32. ↑ 1 2 Speller 2007, pp. 8–9
  33. ↑ 1 2 3 4 Speller 2007, С. 9
  34. ↑ Lofchie 1967, С. 37
  35. ↑ Franck, Thomas M. (26 January 1964), "[select.nytimes.com/gst/abstract.html?res=FA061FFA3B5C147A93C4AB178AD85F408685F9 Zanzibar Reassessed]", New York Times: p. E10, <select.nytimes.com/gst/abstract.html?res=FA061FFA3B5C147A93C4AB178AD85F408685F9>. Проверено 16 ноября 2008. .
  36. ↑ Speller 2007, С. 18
  37. ↑ Speller 2007, С. 10
  38. ↑ Parsons 2003, pp. 109–110
  39. ↑ 1 2 Speller 2007, С. 12
  40. ↑ 1 2 3 Speller 2007, С. 13
  41. ↑ 1 2 Speller 2007, pp. 13–14
  42. ↑ Speller 2007, pp. 9–10
  43. ↑ Speller 2007, С. 11
  44. ↑ Speller 2007, pp. 18–19
  45. ↑ 1 2 Speller 2007, С. 20
  46. ↑ Speller 2007, С. 24
  47. ↑ Speller 2007, С. 26
  48. ↑ 1 2 3 4 Triplett 1971, С. 612
  49. ↑ Speller 2007, С. 1
  50. ↑ 1 2 Sadallah, Mwinyi (23 January 2006), "[kurayangu.com/ipp/guardian/2006/01/23/58381.html Revert to single party system, CUF Reps say]", The Guardian, <kurayangu.com/ipp/guardian/2006/01/23/58381.html>. Проверено 14 апреля 2009. .
  51. ↑ Myers 1994, С. 453
  52. ↑ Triplett 1971, С. 613
  53. ↑ Triplett 1971, С. 614
  54. ↑ Triplett 1971, С. 616
  55. ↑ Said, Salma (8 April 2009), "[www.thecitizen.co.tz/newe.php?id=11853 Thousand attend Karume memorial events in Zanzibar]", The Citizen, Tanzania, <www.thecitizen.co.tz/newe.php?id=11853>. Проверено 14 апреля 2009. .
  56. ↑ Freedom House (2008), [www.freedomhouse.org/inc/content/pubs/fiw/inc_country_detail.cfm?year=2008&country=7502&pf Freedom in the World - Tanzania], <www.freedomhouse.org/inc/content/pubs/fiw/inc_country_detail.cfm?year=2008&country=7502&pf>. Проверено 16 апреля 2009. 
  57. ↑ Kuper 1974, pp. 87–88
  58. ↑ Kuper 1974, С. 104
  59. ↑ Kalley, Schoeman & Andor 1999, С. 611
  60. ↑ Commonwealth Secretariat, [www.thecommonwealth.org/YearbookInternal/140064/society/ Tanzania], <www.thecommonwealth.org/YearbookInternal/140064/society/>. Проверено 10 февраля 2009. 

Литература

  • Bakari, Mohammed Ali (2001), [books.google.com/?id=9yCSamtUeiAC The Democratisation Process in Zanzibar], GIGA-Hamburg, ISBN 3928049712, <books.google.com/?id=9yCSamtUeiAC> .
  • Clayton, Anthony (1999), [books.google.com/?id=Zg5hipdurBkC Frontiersmen:Warfare in Africa since 1950], Taylor & Francis, ISBN 1857285255, <books.google.com/?id=Zg5hipdurBkC> .
  • Daly, Samuel (2009), [www.columbia.edu/cu/history/resource-library/Daly_thesis.pdf Our Mother is Afro-Shirazi, Our Father is the Revolution], New York: Columbia University, <www.columbia.edu/cu/history/resource-library/Daly_thesis.pdf> .
  • Lofchie, Michaael F. (1967), "[www.jstor.org/stable/2934114 Was Okello's Revolution a Conspiracy?]", Transition (no. 33): 36–42, <www.jstor.org/stable/2934114> .
  • Hernon, Ian (2003), Britain's Forgotten Wars: Colonial Campaigns of the 19th Century, Stroud, Gloucestershire: Sutton Publishing, ISBN 978-0750931625 .
  • Ingrams, William H. (1967), Zanzibar: Its History and Its People, Abingdon: Routledge, ISBN 0-7146-1102-6, OCLC [worldcat.org/oclc/186237036 186237036] .
  • Kalley, Jacqueline Audrey; Schoeman, Elna & Andor, Lydia Eve (1999), [books.google.com/?id=oVrVK2ElINMC Southern African Political History], Greenwood Publishing Group, ISBN 0313302472, <books.google.com/?id=oVrVK2ElINMC> .
  • Kuper, Leo (1971), "[www.jstor.org/stable/178199 Theories of Revolution and Race Relations]", Comparative Studies in Society and History Т. 13 (1): 87–107, doi:[dx.doi.org/10.1017%2FS0010417500006125 10.1017/S0010417500006125], <www.jstor.org/stable/178199> .
  • Myers, Garth A. (1994), "[www.jstor.org/stable/215759 Making the Socialist City of Zanzibar]", Geographical Review Т. 84 (4): 451–464, doi:[dx.doi.org/10.2307%2F215759 10.2307/215759], <www.jstor.org/stable/215759> .
  • Parsons, Timothy (2003), [books.google.com/?id=KoLbjlIYLzwC The 1964 Army Mutinies and the Making of Modern East Africa], Greenwood Publishing Group, ISBN 0325070687, <books.google.com/?id=KoLbjlIYLzwC> .
  • Plekhanov, Sergey (2004), [books.google.com/?id=-U8BL-tEPLwC A Reformer on the Throne: Sultan Qaboos Bin Said Al Said], Trident Press Ltd, ISBN 1900724707, <books.google.com/?id=-U8BL-tEPLwC> .
  • Sheriff, Abdul & Ferguson, Ed (1991), [books.google.com/?id=FxUCbQeKjogC Zanzibar Under Colonial Rule], James Currey Publishers, ISBN 0852550804, <books.google.com/?id=FxUCbQeKjogC> .
  • Shillington, Kevin (2005), [books.google.com/?id=Ftz_gtO-pngC Encyclopedia of African History], CRC Press, ISBN 1579582451, <books.google.com/?id=Ftz_gtO-pngC> .
  • Speller, Ian (2007), "[eprints.nuim.ie/archive/00000841/ An African Cuba? Britain and the Zanzibar Revolution, 1964.]", Journal of Imperial and Commonwealth History Т. 35 (2): 1–35, <eprints.nuim.ie/archive/00000841/> .
  • Triplett, George W. (1971), "[www.jstor.org/stable/160218 Zanzibar: The Politics of Revolutionary Inequality]", The Journal of Modern African Studies Т. 9 (4): 612–617, doi:[dx.doi.org/10.1017%2FS0022278X0005285X 10.1017/S0022278X0005285X], <www.jstor.org/stable/160218> .
 Статья содержит короткие («гарвардские») ссылки на публикации, не указанные или неправильно описанные в библиографическом разделе.
Список неработающих ссылок: Kuper 1974
Пожалуйста, исправьте ссылки согласно инструкции к шаблону {{sfn}} и дополните библиографический раздел корректными описаниями цитируемых публикаций, следуя руководствам ВП:Сноски и ВП:Ссылки на источники.

Отрывок, характеризующий Занзибарская революция

– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Занзибарская_революция&oldid=80448972»