Занятие большевиками Ставки Верховного главнокомандующего

Занятие большевиками Ставки Верховного главнокомандующего (ноябрь 1917) — одно из событий в борьбе за власть в России, последовавшей за Октябрьской революцией. Занятие Ставки позволило большевикам ликвидировать потенциальный крупный центр сопротивления их власти. В ходе событий произошёл самосуд над Верховным главнокомандующим генералом Н. Н. Духониным.

Предыстория

После прихода к власти большевиков Ставка Верховного главнокомандующего в Могилёве могла стать потенциальным крупным центром сопротивления. Начальник штаба Главковерха генерал Н. Н. Духонин, как и большинство генералов Ставки, был настроен резко антибольшевистски. 26 октября (8 ноября) 1917 он совместно с комиссаром Временного правительства при Ставке Станкевичем выступил с призывом не подчиняться большевистскому правительству. 29 октября (11 ноября) 1917 генерал Духонин вызвал для охраны Ставки ряд ударных частей, из которых в Могилёв прибыло четыре батальона.

После провала похода на Петроград войск А. Ф. Керенского — П. Н. Краснова в ночь на 1 (14) ноября 1917 Керенский перед своим бегством подписал распоряжение о передаче Духонину должности Главковерха. 4—11 (17—24) ноября представители небольшевистских социалистических партий, съехавшиеся в Ставке, обсуждали проект организации при Ставке Общероссийского правительства во главе с эсером Черновым В. М.

9 (22) ноября 1917 Ленин, Сталин и Крыленко потребовали от генерала Духонина начала мирных переговоров с Германией. Получив отказ, Совнарком объявил Н. Н. Духонина «врагом народа», снял его с должности Верховного главнокомандующего и назначил на его место прапорщика Крыленко.

10 (23) ноября 1917 главы военных миссий союзников при Ставке вручили генералу Духонину ноту с протестом против начала сепаратных переговоров о мире, копии которой тот разослал командующим фронтами.

Первые действия Н. В. Крыленко в качестве Верховного главнокомандующего

11 (24) ноября 1917 Крыленко в качестве Верховного главнокомандующего в сопровождении небольшого отряда, состоявшего из 49 матросов с крейсера «Аврора», 10 офицеров и нескольких красногвардейцев, прибыл в штаб Северного фронта «прощупать почву». «На требование Крыленко приехать к нему главкосев, коморсев и комиссарсев отказались, так как главковерха Крыленко они не знают. Не поехал к Крыленко на его требование и командарм 5». Крыленко снял с должности нескольких генералов, в том числе главнокомандующего Северным фронтом генерала Черемисова. 13 (26) ноября 1917 большевики разогнали комиссариат Северного фронта и арестовали комиссара Северного фронта Шубина. При этом на заседании комитета 5-й армии в Двинске Крыленко заявил, «что революционное отрешение командного состава является в настоящее время задачей текущего момента и что нужно шагать через трупы». Тогда же на этом участке фронта были открыты сепаратные переговоры о мире с германцами.

После этих местных успехов было решено начать наступление на Ставку. Для этого в Петрограде были собраны необходимые силы. Костяк отряда составляли матросы гельсингфорсского отряда мичмана С. Д. Павлова и солдаты Литовского полка. Матрос И. Г. Григорьев, бывший в отряде, оставил такие воспоминания об их поездке из Петрограда в Ставку: «До Витебска ехали без происшествий, и в Витебске сделали чистку населения, вылавливая негодный элемент, делая обыски и обходы. Проделав это в Витебске, мы дальше на остановках забегали в имения, где таковые встречались…, в некоторых местах вылавливали офицеров, бежавших из Петрограда и других городов. И мы их или же доставляли в штаб, или же на месте пускали в расход.»

Получив в Петрограде сведения об этих эксцессах, Викжель выступил с протестом, но принимать серьёзные меры по остановке войск, движущихся на Ставку, не осмелился. Тем временем В. И. Ленин, выступая на II съезде крестьянских депутатов, прокомментировал заявление Викжеля, «разоблачил» «непроверенные обвинения» и заявил, что «революционная армия никогда не произведёт первого выстрела».

Ликвидация Ставки

17 (30) ноября 1917, когда Духонину стало известно о движении к Могилёву эшелонов с революционными балтийскими матросами, он обратился к правительству УНР за разрешением перевести Ставку в Киев. Генеральный секретариат, однако, затянул рассмотрение этого вопроса, а впоследствии начал выдвигать встречные условия, на удовлетворение которых у Духонина не было ни времени, ни возможности. 18 ноября (1 декабря) 1917 Духонин с тревогой сообщал командующему Румынским фронтом генералу Д. Г. Щербачёву, что «Рада до сих пор не дала ответа», а находившиеся в Могилёве армейские подразделения задерживают отправку имущества Ставки. Одновременно представитель итальянской военной миссии при Ставке сообщил, будто союзники решили признать сепаратный выход России из войны. Духонин отменил свой выезд из Могилева вместе с союзническими миссиями, но эта информация не подтвердилась. 18 ноября (1 декабря) 1917 Духонин приказал «ударникам» покинуть Могилёв и пробиваться с боями на Дон.

19 ноября (2 декабря) 1917 в Могилёв прибыл генерал-майор Одинцов, командированный Генеральным штабом с ведома Совнаркома «для ориентации Ставки в обстановке в Петрограде для соглашения Ставки с Петроградом». После встречи генерала Одинцова с выступавшим от Ставки поручиком В. Шнеуром генерал передал назначенному Совнаркомом главнокомандующим прапорщику Крыленко, что «Ставка сдаётся» и он «может свободно приехать для вступления в должность». В тот же день Духонин распорядился освободить из тюрьмы в Быхове генералов Корнилова, Деникина и других лиц, арестованных после корниловского мятежа (см. также Быховское сидение). Освобождённые генералы убыли на Дон, причём генерала Корнилова сопровождал Текинский конный полк.

Вскоре после этого могилёвский гарнизон поднял восстание, арестовав генерала Духонина и членов Центрального армейского солдатского комитета.

20 ноября (3 декабря) 1917 Крыленко прибыл в Ставку. Революционные солдаты вышли из-под контроля и совершили самосуд над генералом Духониным. Главную роль сыграла новость о бегстве Корнилова. На стихийном митинге у поезда звучали истеричные призывы не допустить бегства Духонина, как это произошло с Корниловым и Керенским. Никакие доводы Крыленко и комиссаров о том, что Духонин добровольно сдался сам и теперь будет доставлен в Петроград для суда, на матросов не подействовали. Очевидец событий матрос Григорьев назвал имя убийцы: «Матрос Васильев с посыльного судна „Ястреб“». Но и «остальная братва» приняла участие в убийстве и глумлении над телом: «…разделалась уже с мёртвым, нанеся ему бесконечное количество ран кто во что попало, и поставила его на видном месте в телячьем вагоне, стоя приспособила, чтобы публика интересовалась царским генералом» — вспоминал Григорьев.

М. Д. Бонч-Бруевич следующим образом пересказывает эти события со слов очевидца событий, коменданта поезда Крыленко, матроса Гвардейского экипажа Приходько:

…Образовалась толпа человек в сто. Из толпы посыпались угрожающие возгласы и требования, чтобы Духонин вышел из вагона. Успокоив Духонина, Крыленко приказал коменданту сказать собравшимся у вагона, что бывший верховный находится у него, и ему совершенно незачем выходить. … Ещё через полчаса у вагона снова собралась толпа. Она была значительно больше первой и вела себя куда воинственнее и грубей. У многих были винтовки и ручные гранаты. Один из наиболее настойчивых матросов забрался на площадку и все время порывался оттолкнуть часового и проникнуть в вагон. … Тем временем часть матросов обошла вагон и забралась в тамбур, дверь в который была прикрыта, но не закрыта. Крыленко уже не слушали; его оттеснили и начали грозить ему расправой.

Когда шум и крики толпы превратились в сплошной гул, из коридора на площадку вагона неожиданно вышел Духонин и, встав на первую от верха ступеньку, сдавленным голосом начал:

— Дорогие товарищи…

Но тут кто-то всадил ему штык в спину, и он лицом вниз упал на железнодорожное полотно. Установить, кто был убийца, не удалось. … В поднявшейся суматохе с Духонина стащили сапоги и сняли верхнюю одежду. Пропали и его часы и бумажник.

Окончательно Ставка была ликвидирована 16 марта 1918 года, в ходе демобилизации бывшей царской армии по условиям Брестского мира.

Последствия

Военные представители союзников после захвата большевиками Ставки перебрались в Киев, рассчитывая на то, что хотя бы украинская часть русского фронта будет сохранена в случае выхода Советской России из войны.

Последствия захвата большевиками Ставки и убийства главковерха Русской армии были глубокими как с политической, так и с психологической точки зрения. События были позитивно оценены разложившейся солдатской массой и германским командованием. Авторитет большевистской власти в их глазах вырос. Солдаты, получив наглядный пример того, что для достижения обещанных целей (перемирие и демобилизация) Совет народных комиссаров готов идти на самые крайние меры, укрепились в своей поддержке новому правительству и в собственной готовности решать все возникающие проблемы самым радикальным путём.

Затерроризированные офицеры, проводя панихиды по H. H. Духонину, приходили к выводу, что с новой властью им ещё сложнее будет ужиться, и обращали взгляды на зарождающуюся Добровольческую армию. Раскол между офицерами и солдатами ещё более углубился.

Выражение «отправить в штаб к Духонину» в смысле «расстрелять без суда» стало во все годы Гражданской войны употребляться не только красными, но и белыми.

См. также

• Революция 1917 года в России
• Демократизация армии в России (1917)

Отрывок, характеризующий Занятие большевиками Ставки Верховного главнокомандующего

Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.


С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l'etat de ses troupes dans les differents corps d'annee que j'ai ete a meme d'observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l'esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l'interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu'on rallie l'armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».
[Долгом поставляю донести вашему величеству о состоянии корпусов, осмотренных мною на марше в последние три дня. Они почти в совершенном разброде. Только четвертая часть солдат остается при знаменах, прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья. Какие бы ни были ваши дальнейшие намерения, но польза службы вашего величества требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не в соразмерности с числом войск. Необходимо продовольствие и несколько дней покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие умерли на дороге и на биваках. Такое бедственное положение беспрестанно усиливается и заставляет опасаться, что, если не будут приняты быстрые меры для предотвращения зла, мы скоро не будем иметь войска в своей власти в случае сражения. 9 ноября, в 30 верстах от Смоленка.]
Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.
Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.


Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.


Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.