Западная Римская империя

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
История Древнего Рима

Основание Рима
Царский период
Семь царей Рима

Республика
Ранняя республика
Пунические войны
и экспансия на Востоке
Союзническая война
Гражданская война 83—82 до н. э.
Заговор Катилины
Первый триумвират
Гражданская война 49—45 до н. э.
Второй триумвират

Империя
Список императоров
Принципат
Династия Юлиев-Клавдиев
Династия Флавиев
Династия Антонинов
Династия Северов
Кризис III века
Доминат
Западная Римская империя

Западная Римская империя
Imperium Romanum
Империя

395 (364) — 476 (480)



 

 

Лабарум
Столица Медиолан, Равенна, Рим
Крупнейшие города Рим (650 000), Карфаген (125 000), Медиолан
Язык(и) Латынь
Религия Ортодоксальное христианство
Население <20 000 000
Форма правления Монархия
Императоры
 - 395 (364) — 476 (480) Римские императоры
История
 - 395 Раздел Римской империи
 - 476 Переворот Одоакра
 - 480 смерть Юлия Непота
К:Появились в 395 годуК:Исчезли в 476 году

За́падная Ри́мская импе́рия (лат. Imperium Romanum Occidentale) — название западной, преимущественно романоязычной, части Римской империи в конце (или середине) IV — конце V вв. Другая часть, преимущественно грекоязычная, получила название Восточной Римской империи, или Византийской империи.

В историографии Западная Римская империя — это совокупность западных провинций единой Римской империи в какой-либо период управлявшихся отдельной независимой имперской администрацией, равновеликой или номинально подчинённой имперской администрации, управлявшей восточными провинциями.

И «Западная Римская империя», и «Восточная Римская империя» — это исторические термины нового времени, принятые учёными для описания де-факто разных территорий. Де-юре они не являлись самостоятельными государствами и не воспринимались таковыми жителями Римской империи. Существование двух центров власти воспринималось как административная необходимость в слишком пространном государстве, аналогично, к примеру, отношениям внутри колониальных держав.





Исторические предпосылки

По мере увеличения Римской империи, присоединявшей всё новые и новые территории, наступил момент, когда центральное правительство, находившееся в Риме, уже не могло эффективно управлять удалёнными провинциями. Коммуникации слишком растянулись. Новости о вторжении, вооружённом восстании, эпидемии или природной катастрофе, как и ответные распоряжения правительства, доставлялись морским транспортом или верховой почтой и требовали длительного времени, чтобы дойти до адресата. По этой причине наместники провинций становились слишком самостоятельными. Ещё до образования Империи территории Римской республики разделялись между членами так называемых триумвиратов. Второй триумвират, — договор о распределении подвластных провинций между Октавианом, Антонием и Лепидом, — был даже законодательно утверждён.

Языки

Провинции, доставшиеся Антонию, почти в точности соответствовали распространённости в качестве основного греческого языка и приблизительно совпадали с позднейшей территорией Византийской империи, наоборот, провинции Октавиана в качестве основного использовали латинский. Кроме языкового, был ещё один неприметный принцип разделения — основная денежная единица: в провинциях Антония это была драхма, а у Октавиана — динарий. Позже, при последующих разделениях, происходивших спонтанно и неофициально в условиях гражданских войн, эти принципы также имели значение. Однако после Второго триумвирата административное разделение провинций между равноправными правителями законодательно не устанавливалось вплоть до Диоклетиана.

История раздела

В эпоху Домината разделы Римской империи происходили уже постоянно. В 293 император Диоклетиан отдал её четыре части под управление двух августов (старших императоров) и двух цезарей (младших императоров), создав т. н. тетрархию. Система «четвертовластия» долго не просуществовала, и после продолжительных войн в 324 государство вновь объединилось под властью одного человека — Константина I. Он завещал империю троим сыновьям (Константину II, Констанцию II и Константу) и двум племянникам (Далмацию Младшему и Ганнибалиану Младшему, которые так и не успели получить свою долю в верховной власти). Однако в 353, после смерти двоих братьев и победы над узурпатором Магненцием, империя вновь была объединена Констанцием II. Новое разделение состоялось в 364, после смерти императора Иовиана. Официально единство державы не нарушалось, но император Валентиниан I стал править западной частью империи, а восточную часть отдал своему брату Валенту. Раздельное управление продолжалось до 394, когда император Феодосий I (379—395), свергнув захватившего власть на Западе узурпатора Евгения, на короткое время объединил под своей властью обе части империи и стал последним правителем единого государства. Он умер в 395, завещав западную часть империи младшему сыну Гонорию и восточную часть — старшему сыну Аркадию. Несмотря на это, официального распада не произошло: Римская империя по-прежнему считалась единым государством под управлением двух императоров-августов. Тем не менее, после смерти Феодосия I общего правителя у обеих частей империи уже никогда не было.

Западная Римская империя при Гонории и Иоанне (395—425)

В 395 столицей и резиденцией правителя Западной Римской империи Гонория стал Медиолан (современный Милан). В 402, спасаясь от нашествия вестготов, тот же император сделал столицей Равенну.

Гонорий получил свою часть Римской империи, когда ему было одиннадцать лет, и первые 13 лет управлял государством под контролем регента магистра армии (главнокомандующего войсками) Стилихона, вандала по происхождению.

В 398, после подавления восстания Гильдона, за Западной Римской империей были закреплены африканские провинции, тяготевшие к Восточной Римской империи. Между двумя государствами проходила борьба за префектуру Иллирик, на которую претендовали императоры Запада.

В 402 и 406 под умелым руководством Стилихона были успешно отражены вторжения варваров на Италию, однако после его казни в 408—411 весь Апеннинский полуостров подвергся опустошительному нашествию вестготов во главе с Аларихом (в 410 ими был захвачен и разграблен Рим) и Атаульфом. Ещё в 406 по замёрзшему Рейну в Галлию прорвалась, подвергнув её разгрому, коалиция свебов, аланов, асдингов, силингов и бургундов. В 409 указанные племена, кроме бургундов, перешли через Пиренеи в Испанию, учинив там не меньшие опустошения. В 407—408 британские, галльские и испанские провинции захватил самопровозглашённый император Константин, причём незанятую варварами часть Испании и Галлии в 409 у него отнял восставший военачальник Геронтий, сделавший императором Максима. Вследствие всех этих событий Гонорий утратил контроль над большей частью Западной Римской империи, которая попала под власть варваров и узурпаторов. Тем не менее, начиная с 411 римские войска под командованием магистра армии Констанция, будущего императора, стали возвращать провинции под власть Гонория. Непокорённой осталась лишь часть Испании (от Британии Гонорию пришлось отказаться для спасения других частей державы ещё в 410). В 418 вестготы получили статус федератов и основали в Аквитании Вестготское королевство, чьи правители стремились к независимости от римской власти и расширению своей территории. После смерти Гонория (в 423) власть в государстве захватил Иоанн. Его не признал восточный император Феодосий II, который начал войну. После двухлетнего правления узурпатор был схвачен и казнён.

Западная Римская империя при Валентиниане III (425—455)

Преемником Иоанна на троне при поддержке войск Восточной империи стал племянник Гонория и сын Констанция Валентиниан III. В его правление резиденция императора была временно возвращена в Рим. Фактически делами управления в государстве занимались императрица-мать Галла Плацидия (до 433) и магистр армии Аэций (до 454).

В 429—442 западноримским двором были утрачены самые экономически развитые африканские провинции. К 435 в результате вторжения вандалов и аланов из Испании там возникло Вандальское королевство во главе с Гейзерихом, расширявшее свою территорию за счёт римских провинций. В 451 римлянам и их союзникам под командованием Аэция удалось отразить нашествие гуннского царя Аттилы в битве при Каталаунских полях. Тем не менее, в 452—453 опустошительные вторжения гуннов в пределы Западной империи повторились. Лишь со смертью Аттилы, наступившей в 453, гуннская угроза миновала.

Валентиниан III, подозревавший Аэция в стремлении к власти, принял личное участие в убийстве прославленного полководца, а в следующем году сам пал жертвой заговора, организованного Петронием Максимом.

Западная Римская империя при последних императорах (455—476 гг.)

Воспользовавшись переворотом, вандалы напали на Рим и разграбили его в 455 г. (Максим, неспособный организовать сопротивление врагам, был убит римлянами незадолго до указанного события). При поддержке вестготов в Галлии императором в том же году был провозглашён Авит. В 456 г. его сверг с престола комит — свев Рицимер, ставший вскоре магистром армии. Указанный военачальник с этого времени и до самой смерти распоряжался судьбой Западной Римской империи. В его силах было создать собственное государство, провозгласить себя королём и править официально, но Рицимер предпочёл управлять через государей, обладавших номинальной властью (что не всегда удавалось). В течение 456—472 гг., следуя собственным интересам, он свергал и возводил на престол императоров: Авита, Майориана, Либия Севера, Антемия и Олибрия, а также захватил и разграбил Рим. За последние двадцать один год своего существования в Западной Римской империи сменилось девять правителей. Территория государства за это время сократилась до размеров Италии. Слабость представителей верховной власти и утрата большинства провинций сделали падение государства необратимым.

Переворот Одоакра

Поскольку разделы Римской империи между соправителями с точки зрения римлян не приводили к образованию отдельных государств, Западная Римская империя прекратила своё существование неофициально. 4 сентября 476 года командир варваров-наёмников на римской службе Одоакр принудил к отречению императора Ромула Августула. При этом мятежный военачальник прислал в Константинополь посольство с признанием власти Зенона как единственного владыки Римской империи и просьбой о возведении его в достоинство патриция. Восточный император отнёсся к нему благосклонно и, возможно, даровал Одоакру желанный титул[1], однако отказался принять в подданство, сославшись на наличие западного императора. Дело в том, что Юлий Непот, предшественник Ромула Августула на троне и правитель Далмации, оставался признаваемым на Востоке законным императором и продолжал считать себя таковым до своей смерти, которая знаменовала собой мнимое воссоединение обеих частей империи. Одоакр, став в результате переворота независимым правителем Италии, формально признавал власть Зенона, затем Непота и впоследствии — снова Зенона (вплоть до войны с Теодорихом Великим). Падение Западной Римской империи принято считать началом тёмных веков средневековья — нового периода истории Европы.

Судьба последних римских владений

Тем не менее, после переворота 476 г. римскими территориями ещё оставались Далмация и Северная Галлия, отколовшиеся от Западной империи в середине V в. Разгромив войско комита Овиды (одного из убийц Непота), в 481 г. Одоакр подчинил себе далматинские земли. Победа короля салических франков Хлодвига над северогалльским правителем Сиагрием в битве при Суассоне в 486 г. означала захват варварами последнего осколка Римской империи в Западном Средиземноморье.

После своего падения Западная Римская империя никогда не возрождалась, хотя император Юстиниан I в ходе войн с варварскими королевствами вандалов, остготов и вестготов сумел присоединить к Восточной Римской империи (Византии) значительную часть её бывшей территории, включавшую в себя Северную Африку с Сардинией, Корсикой и Балеарскими островами, Италию с Далмацией и Сицилией и Юго-Восточную Испанию.

Попытки реставрации

Через два столетия король франков Карл Великий объединил под своей властью, кроме прочих владений, часть земель исчезнувшего государства (Галлию, Северную Италию, альпийские области и Северо-Восточную Испанию) и в 800 был коронован как «император римлян», а в 812 данный титул за ним признал правитель Византии Михаил I. Эта империя просуществовала (с перерывами) до 887. В дальнейшем на роль наследников Западной Римской империи претендовали императоры основанной в 962 Священной Римской империи, начиная с Оттона I.

Список императоров Западной Римской империи до 395 года

Курсивом выделены императоры, не признанные на Востоке.

Список императоров Западной Римской империи с 395 года

Курсивом выделены императоры, не признанные на Востоке[2].

См. также

Напишите отзыв о статье "Западная Римская империя"

Примечания

  1. Шипилов Д. Ф. О принадлежности Одоакру титула патриция // Известия Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена. История. Исторические науки. СПб., 2008. № 76-1. С. 402—407.
  2. Хизер П. Падение Римской империи. М., 2011. С. 761—762.

Литература

  • [www.vokrugsveta.ru/vs/article/6524/ Крушение, которого не было?]

Отрывок, характеризующий Западная Римская империя

– В ногу идите… Э!.. мужичье! – крикнул офицер, за плечи останавливая неровно шедших и трясущих носилки мужиков.
– Подлаживай, что ль, Хведор, а Хведор, – говорил передний мужик.
– Вот так, важно, – радостно сказал задний, попав в ногу.
– Ваше сиятельство? А? Князь? – дрожащим голосом сказал подбежавший Тимохин, заглядывая в носилки.
Князь Андрей открыл глаза и посмотрел из за носилок, в которые глубоко ушла его голова, на того, кто говорил, и опять опустил веки.
Ополченцы принесли князя Андрея к лесу, где стояли фуры и где был перевязочный пункт. Перевязочный пункт состоял из трех раскинутых, с завороченными полами, палаток на краю березника. В березнике стояла фуры и лошади. Лошади в хребтугах ели овес, и воробьи слетали к ним и подбирали просыпанные зерна. Воронья, чуя кровь, нетерпеливо каркая, перелетали на березах. Вокруг палаток, больше чем на две десятины места, лежали, сидели, стояли окровавленные люди в различных одеждах. Вокруг раненых, с унылыми и внимательными лицами, стояли толпы солдат носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся порядком офицеры. Не слушая офицеров, солдаты стояли, опираясь на носилки, и пристально, как будто пытаясь понять трудное значение зрелища, смотрели на то, что делалось перед ними. Из палаток слышались то громкие, злые вопли, то жалобные стенания. Изредка выбегали оттуда фельдшера за водой и указывали на тех, который надо было вносить. Раненые, ожидая у палатки своей очереди, хрипели, стонали, плакали, кричали, ругались, просили водки. Некоторые бредили. Князя Андрея, как полкового командира, шагая через неперевязанных раненых, пронесли ближе к одной из палаток и остановились, ожидая приказания. Князь Андрей открыл глаза и долго не мог понять того, что делалось вокруг него. Луг, полынь, пашня, черный крутящийся мячик и его страстный порыв любви к жизни вспомнились ему. В двух шагах от него, громко говоря и обращая на себя общее внимание, стоял, опершись на сук и с обвязанной головой, высокий, красивый, черноволосый унтер офицер. Он был ранен в голову и ногу пулями. Вокруг него, жадно слушая его речь, собралась толпа раненых и носильщиков.
– Мы его оттеда как долбанули, так все побросал, самого короля забрали! – блестя черными разгоряченными глазами и оглядываясь вокруг себя, кричал солдат. – Подойди только в тот самый раз лезервы, его б, братец ты мой, звания не осталось, потому верно тебе говорю…
Князь Андрей, так же как и все окружавшие рассказчика, блестящим взглядом смотрел на него и испытывал утешительное чувство. «Но разве не все равно теперь, – подумал он. – А что будет там и что такое было здесь? Отчего мне так жалко было расставаться с жизнью? Что то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю».


Один из докторов, в окровавленном фартуке и с окровавленными небольшими руками, в одной из которых он между мизинцем и большим пальцем (чтобы не запачкать ее) держал сигару, вышел из палатки. Доктор этот поднял голову и стал смотреть по сторонам, но выше раненых. Он, очевидно, хотел отдохнуть немного. Поводив несколько времени головой вправо и влево, он вздохнул и опустил глаза.
– Ну, сейчас, – сказал он на слова фельдшера, указывавшего ему на князя Андрея, и велел нести его в палатку.
В толпе ожидавших раненых поднялся ропот.
– Видно, и на том свете господам одним жить, – проговорил один.
Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»


Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
«La guerre de Russie eut du etre la plus populaire des temps modernes: c'etait celle du bon sens et des vrais interets, celle du repos et de la securite de tous; elle etait purement pacifique et conservatrice.
C'etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la securite. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se derouler, tout plein du bien etre et de la prosperite de tous. Le systeme europeen se trouvait fonde; il n'etait plus question que de l'organiser.
Satisfait sur ces grands points et tranquille partout, j'aurais eu aussi mon congres et ma sainte alliance. Ce sont des idees qu'on m'a volees. Dans cette reunion de grands souverains, nous eussions traites de nos interets en famille et compte de clerc a maitre avec les peuples.
L'Europe n'eut bientot fait de la sorte veritablement qu'un meme peuple, et chacun, en voyageant partout, se fut trouve toujours dans la patrie commune. Il eut demande toutes les rivieres navigables pour tous, la communaute des mers, et que les grandes armees permanentes fussent reduites desormais a la seule garde des souverains.
De retour en France, au sein de la patrie, grande, forte, magnifique, tranquille, glorieuse, j'eusse proclame ses limites immuables; toute guerre future, purement defensive; tout agrandissement nouveau antinational. J'eusse associe mon fils a l'Empire; ma dictature eut fini, et son regne constitutionnel eut commence…
Paris eut ete la capitale du monde, et les Francais l'envie des nations!..
Mes loisirs ensuite et mes vieux jours eussent ete consacres, en compagnie de l'imperatrice et durant l'apprentissage royal de mon fils, a visiter lentement et en vrai couple campagnard, avec nos propres chevaux, tous les recoins de l'Empire, recevant les plaintes, redressant les torts, semant de toutes parts et partout les monuments et les bienfaits.
Русская война должна бы была быть самая популярная в новейшие времена: это была война здравого смысла и настоящих выгод, война спокойствия и безопасности всех; она была чисто миролюбивая и консервативная.
Это было для великой цели, для конца случайностей и для начала спокойствия. Новый горизонт, новые труды открывались бы, полные благосостояния и благоденствия всех. Система европейская была бы основана, вопрос заключался бы уже только в ее учреждении.
Удовлетворенный в этих великих вопросах и везде спокойный, я бы тоже имел свой конгресс и свой священный союз. Это мысли, которые у меня украли. В этом собрании великих государей мы обсуживали бы наши интересы семейно и считались бы с народами, как писец с хозяином.
Европа действительно скоро составила бы таким образом один и тот же народ, и всякий, путешествуя где бы то ни было, находился бы всегда в общей родине.
Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!
«Des 400000 hommes qui passerent la Vistule, – писал он дальше о русской войне, – la moitie etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'armee imperiale, proprement dite, etait pour un tiers composee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Piemontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32 e division militaire, Breme, Hambourg, etc.; elle comptait a peine 140000 hommes parlant francais. L'expedition do Russie couta moins de 50000 hommes a la France actuelle; l'armee russe dans la retraite de Wilna a Moscou, dans les differentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'armee francaise; l'incendie de Moscou a coute la vie a 100000 Russes, morts de froid et de misere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou a l'Oder, l'armee russe fut aussi atteinte par, l'intemperie de la saison; elle ne comptait a son arrivee a Wilna que 50000 hommes, et a Kalisch moins de 18000».