Западная философия

Западная философия (англ. Western philosophy) — философская мысль и труды западной цивилизации, в отличие от восточных философий и многообразия автохтонных философий.

Исторически термин западная философия был сравнительно недавно введён для обозначения философского мышления западной культуры, начиная с древнегреческой философии в Древней Греции, в развитии со временем охватывая обширные территории Земли, включая Северную Америку и Австралию. Существуют споры о включении также территории Северной Африки, отдельных ареалов Среднего Востока, Восточной Европы и так далее. Слово философия происходит из древнегреческого языка: philosophia (др.-греч. φιλοσοφία), буквально, «любовь к мудрости» (др.-греч. φιλεῖν — philein «любить» и др.-греч. σοφία — sophia «мудрость», в смысле: знание).

В современной терминологии западная философия относится к двум основным «традициям» современной философии: аналитическая философия и континентальная философия.

Происхождение

В понимание философии в древности и в сочинениях (по крайней мере некоторых) древних философов входили проблемы философии, существующие в настоящее время, но одновременно охватывались многие другие дисциплины, такие как: чистая математика и естественные науки (физика, астрономия, биология). Например, Аристотель писал сочинения по всем этим предметам.

Субдисциплины западной философии

Западные философы обычно разделяются на несколько крупных направлений, которые отличает область исследований. В Античности было распространено деление философии, предложенное стоиками, на логику, этику и физику (изучение природы, включающее как естественные науки, так и метафизику). В современной философии специализация обычно следующая: метафизика, эпистемология, этика и эстетика. Логика иногда включается в основные разделы философии, иногда считается отдельной междисциплинарной наукой.

Внутри этих объёмных разделов философии сегодня присутствуют многочисленные субдисциплины. Существует наиболее общее разделение, в частности в англоязычных странах, на аналитическую и континентальную «традиции». Интерес к конкретным субдисциплинам может с течением времени возрастать и уменьшаться.

Философия и другие дисциплины

Естествознание

Первоначально термин философия применялся ко всем наукам о природе. Аристотеля занимали вопросы, которые в настоящее время, могут быть соотнесены с биологией, метеорологией, физикой, космологией, совместно с его метафизикой и этикой. Ещё в XVIII веке физику и химию классифицировали как «натуральная философия», то есть философское изучение природы. Сегодня эти области знаний отнесены к наукам и формально отделены от философии. Однако такое разделение неоднозначно: некоторые философы утверждают, что наука по-прежнему неразрывна связана с философией.

Сравнительно недавно психология, экономика, социология и лингвистика входили в поле научной деятельности философов, но в настоящее время имеется слабая взаимосвязь. Следует понимать различие между философией науки и наукой.

Теология и религиозные изыскания

Подобно философии большинство религиозных изысканий не носит экспериментального характера. Область исследований теологии частично пересекается с философией религии. Аристотель рассматривал теологию как раздел метафизики, также многие философы до XX века уделяли большое внимание вопросам богословия. Поэтому теология и философия религии не являются несвязанными. Тем не менее, по своей методологии философия религии ближе к истории и социологии, чем к теологии.

В эмпирической традиции современной философии религиозные изыскания часто рассматриваются вне сферы знания. В философии XX века заметно меньше философов серьёзно занималось вопросами богословия.

Математика

Математика использует очень специфичные и строгие методы доказательства, которым философы иногда (или редко) пытаются подражать. Большинство философских сочинений написано в прозе и обычно не достигает уровня математической чёткости. Как результат, математики не часто соглашаются с выводами философов, в свою очередь философы не часто соглашаются с результатами математиков, равно как с их методами.

Философия математики — раздел в составе философии науки, но математика имеет особенное отношение к философии: логика считается разделом философии и математика является парадигмальным примером логики. В конце XIX — начале XX веков логика сделала громадный прорыв в развитии, и чистая математика как доказывалось сводится к логике. В свою очередь, использование формальной логики в философии сродни использованию математики в науке.

Литература

• Современная западная философия: словарь. — М., 1998.
• Реале Дж., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней. — Т. 1 — 4. — СПб.
• История философии в кратком изложении. М., 1991. (Перевод с чеш.)
• История философии: Запад — Россия — Восток / Под ред. Н. В. Мотрошиловой. — Т. 1 — 4. — М.
• Рассел Б. История западной философии. В 3-х кн. Любое изд.

Ссылки

• [plato.stanford.edu/ The Stanford Encyclopedia of Philosophy] — Стэнфордская философская энциклопедия  (англ.)

Отрывок, характеризующий Западная философия

В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
– Что стали то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?
– Нет не слыхать. А то палить бы стал.
– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!
– То то я бы их и пустил наперед. А то, небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.
– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!