Женевская и Западно-Европейская епархия

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Женевская и Западно-Европейская епархия
Русская православная церковь заграницей

Крестовоздвиженский кафедральный собор Западноевропейской епархии РПЦЗ

Основная информация
Страна Швейцария
Епархиальный центр Женева Париж
Основана 1926 год
Количество приходов 27
Кафедральный храм Крестовоздвиженский кафедральный собор
Сан правящего архиерея Архиепископ
Титул правящего архиерея Женевский и Западно-Европейский
Архиерей
Правящий архиерей Михаил (Донсков)
с 21 мая 2006 года

Жене́вская и Западно-Европе́йская епа́рхия (фр. Diocèse de Genève et d'Europe Occidentale) — епархия Русской православной церкви заграницей17 мая 2007 года в составе Московского Патриархата), объединяющая приходы на территории Швейцарии, Франции, Испании, Португалии, Италии, Бельгии, Нидерландов и Люксембурга. Существует параллельно с епархиями Московского Патриархата (прямого подчинения Священному Синоду РПЦ).

Возникла в результате разрыва архиепископа Евлогия (Георгиевского), бывшего Житомирского и Волынского, с Архиерейским Синодом РПЦЗ в 1926 году; в результате 8 сентября 1927 года решением Архиерейского Синода РПЦЗ была учреждена Западно-Европейская епархия; 9 сентября того же года её управляющим был назначен бывший викарий митрополита Евлогия архиепископ Серафим (Лукьянов) с местопребыванием кафедры в Париже.

Правящий архиерей с мая 2006 года — архиепископ Михаил (Донсков).





История

Первым (независимым от Петроградского митрополита) «управляющим русскими церквами в Западной Европе» был эмигрировавший из России в конце января 1920 года архиепископ Евлогий (Георгиевский), назначенный на эту должность 15 октября 1920 года указом Временного Высшего Церковного Управления на Юго-Востоке России (под руководством митрополита Антония (Храповицкого)), находившегося в то время в Симферополе, в ставке генерала Деникина; назначение впоследствии (8 апреля 1921 года) было подтверждено постановлением Патриархии в Москве.

По роспуске ВВЦУЗ в 1922 году, вместо него был организован Архиерейский Синод Русской православной церкви заграницей, в юрисдикции которого на Архиерейском Соборе 19 мая (1 июня) 1923 года был учреждён Западно-Европейский автономный округ во главе с митрополитом Евлогием[1].

После отхода Евлогия от Синода РПЦЗ в 1926 году, небольшая группа приходов, сохранивших верность РПЦЗ, была возглавлена архиепископом Серафимом (Лукьяновым), переехавшим из Лондона в Париж. Первоначально епархия РПЦЗ состояла из 5—6 приходов; в рамках епархии шла постройка новых храмов, организация приходов, были созданы викарные кафедры в Лондоне (1929), Вене (1931, в 1938 году переподчинённая Берлинской), Каннах (25.09.1936).

В 1934 году епархия была разделена на 4 благочиния, а определением Архиерейского Собора 29 августа 1938 года вновь преобразована в митрополичий округ, к концу 1939 года насчитывавший три самостоятельные епархии — собственно митрополичью Западно-Европейскую (с незамещённым викариатством в Лондоне), Каннскую и формирующуюся Брюссельскую.

В конце Второй мировой войны в подчинение Московскому Патриархату перешёл находившийся до того в юрисдикции Константинопольского Патриархата митрополит Евлогий, а также, с 31 августа 1945 года, и митрополит Западноевропейский Серафим (Лукьянов) с большинством подчинённых ему приходов.

Епархия после этого была по сути воссоздана с нуля группой эмигрантов во главе со священником Александром Трубниковым, который всё что имел: жильё, заработки, время отдал в распоряжение епархиального управления[2]. Для приходов, не последовавших за последним и оставшихся в юрисдикции Русской Зарубежной Церкви, 10 марта 1946 года во епископа Брюссельского и Западно-Европейского был рукоположён Нафанаил (Львов); Западно-Европейский митрополичий округ РПЦЗ был преобразован в епархию.

Во время пребывания на Западно-Европейской кафедре святителя Иоанна (Максимовича) (1951—1963) было много сделано для укрепления здесь Православия и распространения его среди народов Европы. Им был начат процесс восстановления почитания Православной Церковью древних западных святых, принята в РПЦЗ Французская кафолическая православная церковь (ECOF), основана Голландская православная миссия, которым он содействовал в подготовке местных священнослужителей, издании богослужебной литературы на французском и голландском языках.

В 1974 году на основе португальских миссионерских общин, созданных архимандритом Иоанном (де Рошем), был создан Португальский экзархат, однако с уходом архимандрита Иоанна в раскол в 1978 году, экзархат был упразднён. В 1986 году из епархии вышла Французская миссия («Православная Церковь Франции») во главе с архимандритом Амвросием (Фонтрие).

В течение послевоенной истории для епархии назначались викарные епископы с титулами Престонский, Женевский, Брюссельский, Гаагский, Леснинский и Вевейский.

Кафедральным городом епархии в разное время являлись Париж, Брюссель и, на данный момент, Женева. Первым епископом Женевским стал Леонтий (Бартошевич), хиротонисанный в качестве викария епархии 24 сентября 1950 года, а первым правящим архипастырем Западно-Европейской епархии Русской Православной Церкви заграницей с титулом «Женевского» — его брат, архиепископ Антоний (Бартошевич), в 1963 году.

10 октября 2007 года указом епископа Михаила (Донскова) был создан Информационный центр Западно-Европейской епархии[3].

Изменение названия

  1. Западно-Европейский митрополичий округ (1923—8.09.1927, 29.08.1938—1946)
  2. Западно-Европейская епархия (8.09.1927—29.08.1938)
  3. Брюссельская и Западно-Европейская епархия
  4. Женевская и Западно-Европейская епархия

Епископы

Современное состояние

Храмы и приходы

Швейцария
Франция
Бельгия, Нидерланды, Люксембург
Испания
другие страны

Монастыри

  • Монастырь святителя Исидора Севильского (мужской; Севилья)
бывшие

См. также

Напишите отзыв о статье "Женевская и Западно-Европейская епархия"

Ссылки

  • [www.diocesedegeneve.net/ Сайт епархии]
  • [www.karlovtchanin.com/index.php?module=pages&act=page&pid=55 Из истории Западно-Европейской Епархии Русской Православной Зарубежной Церкви]
  • [www.krotov.info/acts/20/1920/eulo_24.html Глава 23. Церковная смута] Глава из: Митрополит Евлогий (Георгиевский). Путь моей жизни. Воспоминания. Париж: YMCA-Press, 1947.

Примечания

  1. [sinod.ruschurchabroad.org/Arh%20Sobor%201923%20Opred.htm О П Р Е Д Е Л Е Н И Я]
  2. [www.russianorthodoxchurch.ws/synod/2008/9bmukaz.html Русская Православная Церковь Заграницей - Официальная Страница]
  3. [www.diocesedegeneve.net/index.php?option=com_content&task=view&id=85 Diocese de Geneve - Octobre 2007]
  4. [www.orthodox-arnhem.nl/ Russisch Orthodoxe Kerk in het Buitenland te Arnhem — Русская Православная Церковь Заграницей в Арнеме]

Отрывок, характеризующий Женевская и Западно-Европейская епархия

Граф Илья Андреич, сладко улыбаясь, одобрительно кивал головой.
– И что же, разве наши ополченцы составили пользу для государства? Никакой! только разорили наши хозяйства. Лучше еще набор… а то вернется к вам ни солдат, ни мужик, и только один разврат. Дворяне не жалеют своего живота, мы сами поголовно пойдем, возьмем еще рекрут, и всем нам только клич кликни гусай (он так выговаривал государь), мы все умрем за него, – прибавил оратор одушевляясь.
Илья Андреич проглатывал слюни от удовольствия и толкал Пьера, но Пьеру захотелось также говорить. Он выдвинулся вперед, чувствуя себя одушевленным, сам не зная еще чем и сам не зная еще, что он скажет. Он только что открыл рот, чтобы говорить, как один сенатор, совершенно без зубов, с умным и сердитым лицом, стоявший близко от оратора, перебил Пьера. С видимой привычкой вести прения и держать вопросы, он заговорил тихо, но слышно:
– Я полагаю, милостивый государь, – шамкая беззубым ртом, сказал сенатор, – что мы призваны сюда не для того, чтобы обсуждать, что удобнее для государства в настоящую минуту – набор или ополчение. Мы призваны для того, чтобы отвечать на то воззвание, которым нас удостоил государь император. А судить о том, что удобнее – набор или ополчение, мы предоставим судить высшей власти…
Пьер вдруг нашел исход своему одушевлению. Он ожесточился против сенатора, вносящего эту правильность и узкость воззрений в предстоящие занятия дворянства. Пьер выступил вперед и остановил его. Он сам не знал, что он будет говорить, но начал оживленно, изредка прорываясь французскими словами и книжно выражаясь по русски.
– Извините меня, ваше превосходительство, – начал он (Пьер был хорошо знаком с этим сенатором, но считал здесь необходимым обращаться к нему официально), – хотя я не согласен с господином… (Пьер запнулся. Ему хотелось сказать mon tres honorable preopinant), [мой многоуважаемый оппонент,] – с господином… que je n'ai pas L'honneur de connaitre; [которого я не имею чести знать] но я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своего сочувствия и восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры, которыми мы можем помочь отечеству. Я полагаю, – говорил он, воодушевляясь, – что государь был бы сам недоволен, ежели бы он нашел в нас только владельцев мужиков, которых мы отдаем ему, и… chair a canon [мясо для пушек], которую мы из себя делаем, но не нашел бы в нас со… со… совета.
Многие поотошли от кружка, заметив презрительную улыбку сенатора и то, что Пьер говорит вольно; только Илья Андреич был доволен речью Пьера, как он был доволен речью моряка, сенатора и вообще всегда тою речью, которую он последнею слышал.
– Я полагаю, что прежде чем обсуждать эти вопросы, – продолжал Пьер, – мы должны спросить у государя, почтительнейше просить его величество коммюникировать нам, сколько у нас войска, в каком положении находятся наши войска и армии, и тогда…
Но Пьер не успел договорить этих слов, как с трех сторон вдруг напали на него. Сильнее всех напал на него давно знакомый ему, всегда хорошо расположенный к нему игрок в бостон, Степан Степанович Апраксин. Степан Степанович был в мундире, и, от мундира ли, или от других причин, Пьер увидал перед собой совсем другого человека. Степан Степанович, с вдруг проявившейся старческой злобой на лице, закричал на Пьера:
– Во первых, доложу вам, что мы не имеем права спрашивать об этом государя, а во вторых, ежели было бы такое право у российского дворянства, то государь не может нам ответить. Войска движутся сообразно с движениями неприятеля – войска убывают и прибывают…
Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которого Пьер в прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты и который, тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.
– Да и не время рассуждать, – говорил голос этого дворянина, – а нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию, чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. – Дворянин ударил себя в грудь. – Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за царя батюшку! – кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько одобряющих голосов послышалось из толпы. – Мы русские и не пожалеем крови своей для защиты веры, престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели мы сыны отечества. Мы покажем Европе, как Россия восстает за Россию, – кричал дворянин.
Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.
– Я сказал только, что нам удобнее было бы делать пожертвования, когда мы будем знать, в чем нужда, – стараясь перекричать другие голоса, проговорил он.
Один ближайший старичок оглянулся на него, но тотчас был отвлечен криком, начавшимся на другой стороне стола.
– Да, Москва будет сдана! Она будет искупительницей! – кричал один.
– Он враг человечества! – кричал другой. – Позвольте мне говорить… Господа, вы меня давите…


В это время быстрыми шагами перед расступившейся толпой дворян, в генеральском мундире, с лентой через плечо, с своим высунутым подбородком и быстрыми глазами, вошел граф Растопчин.
– Государь император сейчас будет, – сказал Растопчин, – я только что оттуда. Я полагаю, что в том положении, в котором мы находимся, судить много нечего. Государь удостоил собрать нас и купечество, – сказал граф Растопчин. – Оттуда польются миллионы (он указал на залу купцов), а наше дело выставить ополчение и не щадить себя… Это меньшее, что мы можем сделать!
Начались совещания между одними вельможами, сидевшими за столом. Все совещание прошло больше чем тихо. Оно даже казалось грустно, когда, после всего прежнего шума, поодиночке были слышны старые голоса, говорившие один: «согласен», другой для разнообразия: «и я того же мнения», и т. д.
Было велено секретарю писать постановление московского дворянства о том, что москвичи, подобно смолянам, жертвуют по десять человек с тысячи и полное обмундирование. Господа заседавшие встали, как бы облегченные, загремели стульями и пошли по зале разминать ноги, забирая кое кого под руку и разговаривая.
– Государь! Государь! – вдруг разнеслось по залам, и вся толпа бросилась к выходу.
По широкому ходу, между стеной дворян, государь прошел в залу. На всех лицах выражалось почтительное и испуганное любопытство. Пьер стоял довольно далеко и не мог вполне расслышать речи государя. Он понял только, по тому, что он слышал, что государь говорил об опасности, в которой находилось государство, и о надеждах, которые он возлагал на московское дворянство. Государю отвечал другой голос, сообщавший о только что состоявшемся постановлении дворянства.
– Господа! – сказал дрогнувший голос государя; толпа зашелестила и опять затихла, и Пьер ясно услыхал столь приятно человеческий и тронутый голос государя, который говорил: – Никогда я не сомневался в усердии русского дворянства. Но в этот день оно превзошло мои ожидания. Благодарю вас от лица отечества. Господа, будем действовать – время всего дороже…
Государь замолчал, толпа стала тесниться вокруг него, и со всех сторон слышались восторженные восклицания.
– Да, всего дороже… царское слово, – рыдая, говорил сзади голос Ильи Андреича, ничего не слышавшего, но все понимавшего по своему.
Из залы дворянства государь прошел в залу купечества. Он пробыл там около десяти минут. Пьер в числе других увидал государя, выходящего из залы купечества со слезами умиления на глазах. Как потом узнали, государь только что начал речь купцам, как слезы брызнули из его глаз, и он дрожащим голосом договорил ее. Когда Пьер увидал государя, он выходил, сопутствуемый двумя купцами. Один был знаком Пьеру, толстый откупщик, другой – голова, с худым, узкобородым, желтым лицом. Оба они плакали. У худого стояли слезы, но толстый откупщик рыдал, как ребенок, и все твердил:
– И жизнь и имущество возьми, ваше величество!
Пьер не чувствовал в эту минуту уже ничего, кроме желания показать, что все ему нипочем и что он всем готов жертвовать. Как упрек ему представлялась его речь с конституционным направлением; он искал случая загладить это. Узнав, что граф Мамонов жертвует полк, Безухов тут же объявил графу Растопчину, что он отдает тысячу человек и их содержание.
Старик Ростов без слез не мог рассказать жене того, что было, и тут же согласился на просьбу Пети и сам поехал записывать его.
На другой день государь уехал. Все собранные дворяне сняли мундиры, опять разместились по домам и клубам и, покряхтывая, отдавали приказания управляющим об ополчении, и удивлялись тому, что они наделали.



Наполеон начал войну с Россией потому, что он не мог не приехать в Дрезден, не мог не отуманиться почестями, не мог не надеть польского мундира, не поддаться предприимчивому впечатлению июньского утра, не мог воздержаться от вспышки гнева в присутствии Куракина и потом Балашева.
Александр отказывался от всех переговоров потому, что он лично чувствовал себя оскорбленным. Барклай де Толли старался наилучшим образом управлять армией для того, чтобы исполнить свой долг и заслужить славу великого полководца. Ростов поскакал в атаку на французов потому, что он не мог удержаться от желания проскакаться по ровному полю. И так точно, вследствие своих личных свойств, привычек, условий и целей, действовали все те неперечислимые лица, участники этой войны. Они боялись, тщеславились, радовались, негодовали, рассуждали, полагая, что они знают то, что они делают, и что делают для себя, а все были непроизвольными орудиями истории и производили скрытую от них, но понятную для нас работу. Такова неизменная судьба всех практических деятелей, и тем не свободнее, чем выше они стоят в людской иерархии.