Западнополесская группа говоров

Эта статья о западнополесской группе говоров; о западнополесском литературном языке см.: Западнополесский микроязык.

Западнополе́сская гру́ппа го́воров (также брестско-пинские говоры, полесские говоры; белор. палеская група гаворак, заходнепалескія гаворкі, палескія гаворкі) — одна из групп говоров, выделяемая на территории Белоруссии (в юго-западных районах Брестской области). Противопоставляется основному массиву диалектов белорусского языка. Ряд диалектологов рассматривает западнополесские говоры Белоруссии как говоры украинского языка, либо как говоры, переходные от белорусского к украинскому языку (на основании большого числа фонетических и грамматических черт, сходных с чертами северноукраинского наречия).

От основных белорусских диалектов (северо-восточного и юго-западного), а также от среднебелорусских говоров западнополесские отличаются отсутствием аканья; наличием твёрдых согласных перед [е], [i]; переходом /ê/ > [i] в ударной позиции; наличием [i] на месте /о/ и /е/ в закрытом слоге под ударением; отсутствием дзеканья и цеканья и т. д.

На основе западнополесских говоров Белоруссии с конца 1980-х годов отмечались попытки создания литературной нормы (так называемого западнополесского литературного языка) с письменностью на кириллице. На основе западнополесских говоров Польши (подляшских говоров) силами энтузиастов, начиная с 2000-х годов, формируется особая литературная норма (так называемый подляшский, или свой язык) с письменностью на латинице.

Классификация

Западнополесская группа говоров была выделена в 1970-х годах белорусскими диалектологами на основе материалов, собранных для «Диалектологического атласа белорусского языка» (Дыялекталагічны атлас беларускай мовы). Отсутствие типичных для белорусских диалектов языковых черт дало основание составителям диалектологической карты выделить западнополесскую группу как особое диалектное объединение, противопоставленное взятым вместе северо-восточному и юго-западному белорусским диалектам. Тем самым был подчёркнут переходный характер говоров западнополесской группы от белорусских говоров к говорам северного украинского наречия. Такая классификация была предложена в 1964 году Р. И. Аванесовым. Материалы атласа позволили разделить говоры Западного и Восточного Белорусского Полесья. Восточнополесские (мозырские) говоры, которые не имеют значительных отличий от слуцких говоров и не разделены с ними узким пучком изоглосс, были включены в состав слуцко-мозырской группы говоров юго-западного белорусского диалекта.

Наличие фонетических и грамматических явлений, сближающих белорусские западнополесские и украинские западнополесские говоры, констатирует большинство исследователей говоров Полесья. В связи с чем многие диалектологи рассматривают западнополесские говоры как переходные от белорусского к украинскому языку. Так, например, в издании энциклопедии «Украинский язык» брестско-пинские говоры классифицируются как переходные украинско-белорусские говоры.

Ряд исследователей относит говоры Западного Белорусского Полесья непосредственно к северному наречию украинского языка. В частности, на диалектологической карте русского языка 1915 года западнополесские говоры были включены в состав северномалорусской группы говоров малорусского наречия (также к северномалорусским были отнесены мозырские говоры современной слуцко-мозырской группы).

Западнополесская группа говоров не является однородной диалектной единицей. На основе изучения (в 1970-х годах) территориального распространения разных типов фонетических систем в Западном Полесье Ф. Д. Климчук предложил группировать западнополесские говоры в четыре основных типа, находящихся в сложном ареальном распределении.

Говоры западнополесской группы объединяются рядом общих диалектных явлений с говорами западной части белорусского ареала — с говорами полоцкой группы северо-восточного диалекта (исключая восточную часть их ареала), западными среднебелорусскими говорами и говорами гродненско-барановичской группы юго-западного диалекта, в связи с чем западнополесский ареал включают в западную диалектную зону. Языковые черты остальных диалектных зон Белоруссии (северо-западной, центральной, юго-восточной и восточной) для западнополесских говоров нехарактерны.

Западнополесские говоры находятся в едином диалектном континууме как с соседними белорусскими, так и с украинскими говорами. При этом отмечается бо́льшая близость западнополесских к украинским волынско-полесским говорам. В то же время, находясь с начала XX века под влиянием литературного белорусского языка, отмечается сближение западнополесских говоров с остальным белорусским языковым ареалом.

Область распространения

Говоры западнополесской группы размещаются в юго-западной части Белоруссии, на большей части Брестской области — в её западных, центральных и южных районах. Согласно современному административному делению Республики Беларусь, западнополесские говоры распространены в Брестском, Каменецком, Малоритском, Жабинковском, Кобринском, Дрогичинском, Ивановском и Пинском районах, а также в южных частях Пружанского и Берёзовского районов и в западных частях Лунинецкого и Столинского районов. Данная территория находится в пределах западнобелорусской части географической и историко-культурной области Полесье. Кроме того, говоры западнополесского типа сохраняются в ряде районов центральной части Подляшского воеводства Польши, к югу от Белостока.

На западе говоры Западного Белорусского Полесья граничат, либо размещены чересполосно, с подляшскими говорами мазовецкого диалекта польского языка. На севере к ареалу западнополесской группы говоров примыкает ареал гродненско-барановичской группы, а на востоке — ареал слуцко-мозырской группы юго-западного диалекта. На юге с западнополесскими граничат близкие им волынско-полесские (западнополесские) говоры северного диалекта украинского языка.

Литературные нормы

В 1988 году в белорусской части Западного Полесья формируется собственное национально-языковое движение, центром которого становится общественно-культурное объединение «Полiсьсе». Одной из важнейших целей данного движения стала разработка письменной нормы полесского, или «ятвяжского», языка (jiтвjежа волода или полiська волода). В научной литературе эта норма получила название западнополесский язык (микроязык).

Особенности говоров

Фонетика

Для фонетической системы западнополесской группы говоров характерны следующие черты:

1. Оканье — различение безударных гласных неверхнего подъёма в безударных слогах: в[о]дá «вода»; г[о]л[о]вá «голова»; д[а]вáй «давай». В говорах основного белорусского диалектного массива отмечается аканье (неразличение гласных в безударном положении): в[а]дá; г[а]л[а]вá; д[а]вáй и в[ъ]дá; г[ъ]л[а]вá; д[ъ]вáй или в[ы]дá; г[ы]л[ы]вá; д[ы]вáй.
2. Наличие твёрдых согласных в позиции перед гласными переднего ряда [е], [i]: [вэ]чор (бел. литер. вечар [в’é]чар «вечер»); [пэ]ршы (бел. литер. першы [п’é]ршы «первый»); [лы]па (бел. литер. лiпа [л’í]па «липа»).
3. Переход /ê/ в [i] под ударением: л’ [i]с (бел. литер. лес «лес»); л’ [í]то (бел. литер. лета «лето»). В остальных белорусских говорах отмечается переход /ê/ в [е] или [ě], [i͡e]: л’ [е]с или л’ [ě]с, л’ [i͡e]с.
4. Переход /о/ и /е/ в [i] в закрытом слоге под ударением: к’ [i]н’ (бел. литер. конь «конь»); п’ [i]ч (бел. литер. печ «печь»); н’ [i]с (бел. литер. нёс «нёс»). В говорах остального белорусского ареала в закрытом слоге под ударением отмечается сохранение /о/ или его переход в [ô], [у͡о]: к[о]н’, к[ô]н’, к[у͡о]н’, а также переход /е/ в [’е], [’о], [’ě], [i͡e], [’ô], [у͡о]: п’ [е]ч, п’ [ě]ч, п’ [i͡e]ч, н’ [о]с, н’ [ô]с, н’ [у͡о]с.
5. Отсутствие дзеканья и цеканья — произношение /т’/ и /д’/ без фрикативного элемента: [д’]íты (бел. литер. дзецi [дз’]éц’i «дети»); хо[т’]íлы (бел. литер. хацелi ха[ц’]éл’i «хотели»). Для основного белорусского массива диалектов характерна аффрикатизация мягких /т’/ и /д’/.
6. Наличие сочетания [мн’] перед гласной [а]: [мн’á]та (бел. литер. мята «мята»); [мн’á]со (бел. литер. мяса «мясо»). В других белорусских диалектах перед [а] отмечаются [м’], [мj]: [м’á]та, [мjá]та; [м’á]са, [мjá]са.

Кроме того, для некоторых полесских говоров характерна лабиализация ударной /ы/: буў, ву́п’іў, му́ло, бу́йстры, кобу́ла; наличие протетической /г/: го́стрый, го́сэн’, гу́тка, гу́лыца или отсутствие протезы: о́кна, о́с’ан', у́шко, у́л'іца; произношение мягких шипящих [ж’], [ш’], [дж’], [ч’] и [ц’] в отличие от твёрдых в литературном языке и в большинстве говоров: ж'ілá, гро́ш'і, прыйіждж'áты, пч'ілá, молоды́ц’а.

Морфология

В области морфологии западнополесской группе говоров присущи следующие особенности:

1. Распространение окончания -овi у существительных мужского рода в формах дательного и предложного падежей единственного числа: братóвi (бел. литер. брáту «брату»); аб братóвi (бел. литер. аб брáце «о брате»). Подобные формы встречаются и у существительных среднего рода: молоко́в’і, пол’éв’і, на боло́тов’і.
2. Наличие твёрдого [т] у глаголов в форме 3-го лица единственного числа настоящего времени: хóды[т] (бел. литер. хóдзi[ць] «ходит»); бáчы[т] (бел. литер. бáчы[ць] «видит»);
3. Инфинитив с конечным -ты: ходы[ты] (бел. литер. хадз[íць] «ходить»); бачы[ты] (бел. литер. бáч[ыць] «видеть») и т. д.

История изучения

Первые диалектологические исследования говоров Западного Белорусского Полесья начинают появляться с конца XIX века. Западнополесские говоры рассматривались при этом преимущественно как говоры украинского языка или как говоры, переходные от белорусского к украинскому языку. Так, на «Этнографической карте бѣлорусского племени», составленной в 1903 году Е. Ф. Карским, территория Брестско-Пинского Полесья не включена в этнический ареал белорусов.

Ареальные исследования Западного Белорусского Полесья отражены на диалектологической карте русского языка 1915 года, составленной Н. Н. Дурново, Н. Н. Соколовым и Д. Н. Ушаковым, на которой западнополесские говоры отмечены как часть малорусского наречия.

Исследованиям говоров Полесья в первой половине XX века посвящены работы П. А. Расторгуева, П. Бузука и других диалектологов.

До 1970-х годов говоры западнополесского региона, в особенности их отношение с говорами остального Полесья, так и оставались недостаточно изученными. С момента образования Белорусской ССР говоры Западного Белорусского Полесья стали объектом изучения белорусских диалектологов. Западнополесские говоры исследовались, в частности, при составлении «Диалектологического атласа белорусского языка» во второй половине XX века. В процессе собирания материала для атласа было обследовано значительное количество населённых пунктов Брестско-Пинского Полесья и получены наиболее полные сведения о диалектном ландшафте данного региона. Распределение пучков изоглосс на картах атласа показало существенные отличия говоров Западного и Восточного Белорусского Полесья. Данные атласа дали основание для выделения западнополесской группы говоров, резко противопоставленной остальному белорусскому диалектному массиву на всех языковых уровнях.

В настоящее время активно занимается проблемами диалектологии Западного Белорусского Полесья Ф. Д. Климчук. Он, в частности, предложил вариант внутренней дифференциации западнополесского ареала.

Примечания

Комментарии

Источники

Литература

1. Бирилло Н. В., Мацкевич Ю. Ф., Михневич А. Е., Рогова Н. В. Восточнославянские языки. Белорусский язык // Языки мира. Славянские языки. — М.: Academia, 2005. — С. 548—584. — ISBN 5-87444-216-2.
2. Дыялекталагічны атлас беларускай мовы. — Мінск: Выдавецтва Акадэмii навук БССР, 1963.
3. [www.bsu.by/Cache/pdf/229313.pdf Информационные ресурсы. Таблицы] // Белорусский государственный университет. Филологический факультет. Кафедра истории белорусского языка. Белорусская диалектология. — 2009. — С. 151—219. (Проверено 4 января 2015)
4. Кондрашов Н. А. [www.philology.ru/linguistics3/kondrashov-86.htm Белорусский язык] // Славянские языки. — 3-е изд., перераб. и доп.. — М.: «Просвещение», 1986. — С. 96—106.
5. Кривицкий А. А. [www.philology.ru/linguistics3/krivitsky-83.htm Полесские говоры Белоруссии и современный белорусский диалектный язык] // Полесье и этногенез славян. Предварительные материалы и тезисы конференции. — М.: «Наука», 1983. — С. 50—52. — 156 с.
6. Лексічны атлас беларускiх народных гаворак. — Мінск, 1993—1998. — Т. 1—5.

Ссылки

• [www.bsu.by/ru/main.aspx?guid=107921 Филологический факультет. Кафедра истории белорусского языка. Белорусская диалектология. Информационные ресурсы. Таблицы] (белор.). Белорусский государственный университет. [www.webcitation.org/67hDT97NK Архивировано из первоисточника 16 мая 2012]. (Проверено 4 января 2015)
• [www.inslav.ru/resursy/elektronnaya-biblioteka/1033--1983 Полесье и этногенез славян. Предварительные материалы и тезисы конференции]. — М.: «Наука», 1983. — 156 с. (Проверено 4 января 2015)
• [zagorodde.na.by/index.html Заходнепалескае навукова-краязнаўчае таварыства «Загароддзе»]

Отрывок, характеризующий Западнополесская группа говоров

Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.
По странной случайности это назначение – самое трудное и самое важное, как оказалось впоследствии, – получил Дохтуров; тот самый скромный, маленький Дохтуров, которого никто не описывал нам составляющим планы сражений, летающим перед полками, кидающим кресты на батареи, и т. п., которого считали и называли нерешительным и непроницательным, но тот самый Дохтуров, которого во время всех войн русских с французами, с Аустерлица и до тринадцатого года, мы находим начальствующим везде, где только положение трудно. В Аустерлице он остается последним у плотины Аугеста, собирая полки, спасая, что можно, когда все бежит и гибнет и ни одного генерала нет в ариергарде. Он, больной в лихорадке, идет в Смоленск с двадцатью тысячами защищать город против всей наполеоновской армии. В Смоленске, едва задремал он на Молоховских воротах, в пароксизме лихорадки, его будит канонада по Смоленску, и Смоленск держится целый день. В Бородинский день, когда убит Багратион и войска нашего левого фланга перебиты в пропорции 9 к 1 и вся сила французской артиллерии направлена туда, – посылается никто другой, а именно нерешительный и непроницательный Дохтуров, и Кутузов торопится поправить свою ошибку, когда он послал было туда другого. И маленький, тихенький Дохтуров едет туда, и Бородино – лучшая слава русского войска. И много героев описано нам в стихах и прозе, но о Дохтурове почти ни слова.
Опять Дохтурова посылают туда в Фоминское и оттуда в Малый Ярославец, в то место, где было последнее сражение с французами, и в то место, с которого, очевидно, уже начинается погибель французов, и опять много гениев и героев описывают нам в этот период кампании, но о Дохтурове ни слова, или очень мало, или сомнительно. Это то умолчание о Дохтурове очевиднее всего доказывает его достоинства.
Естественно, что для человека, не понимающего хода машины, при виде ее действия кажется, что важнейшая часть этой машины есть та щепка, которая случайно попала в нее и, мешая ее ходу, треплется в ней. Человек, не знающий устройства машины, не может понять того, что не эта портящая и мешающая делу щепка, а та маленькая передаточная шестерня, которая неслышно вертится, есть одна из существеннейших частей машины.
10 го октября, в тот самый день, как Дохтуров прошел половину дороги до Фоминского и остановился в деревне Аристове, приготавливаясь в точности исполнить отданное приказание, все французское войско, в своем судорожном движении дойдя до позиции Мюрата, как казалось, для того, чтобы дать сражение, вдруг без причины повернуло влево на новую Калужскую дорогу и стало входить в Фоминское, в котором прежде стоял один Брусье. У Дохтурова под командою в это время были, кроме Дорохова, два небольших отряда Фигнера и Сеславина.
Вечером 11 го октября Сеславин приехал в Аристово к начальству с пойманным пленным французским гвардейцем. Пленный говорил, что войска, вошедшие нынче в Фоминское, составляли авангард всей большой армии, что Наполеон был тут же, что армия вся уже пятый день вышла из Москвы. В тот же вечер дворовый человек, пришедший из Боровска, рассказал, как он видел вступление огромного войска в город. Казаки из отряда Дорохова доносили, что они видели французскую гвардию, шедшую по дороге к Боровску. Из всех этих известий стало очевидно, что там, где думали найти одну дивизию, теперь была вся армия французов, шедшая из Москвы по неожиданному направлению – по старой Калужской дороге. Дохтуров ничего не хотел предпринимать, так как ему не ясно было теперь, в чем состоит его обязанность. Ему велено было атаковать Фоминское. Но в Фоминском прежде был один Брусье, теперь была вся французская армия. Ермолов хотел поступить по своему усмотрению, но Дохтуров настаивал на том, что ему нужно иметь приказание от светлейшего. Решено было послать донесение в штаб.
Для этого избран толковый офицер, Болховитинов, который, кроме письменного донесения, должен был на словах рассказать все дело. В двенадцатом часу ночи Болховитинов, получив конверт и словесное приказание, поскакал, сопутствуемый казаком, с запасными лошадьми в главный штаб.


Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.