Западный фронт (Великая Отечественная война)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
У этого термина существуют и другие значения, см. Западный фронт.
Западный фронт
ЗФ

Эмблема ВС СССР
Годы существования

22 июня 1941 года — 24 апреля 1944 года

Страна

СССР

Входит в

Вооружённые силы СССР

Участие в

Великой Отечественной войне

Командиры
Известные командиры

Командующие войсками

За́падный фро́нт — оперативное объединение РККА в годы Великой Отечественной войны.





1941 год

Западный фронт был сформирован на основе войск Западного особого военного округа.
Командующий войсками — генерал армии Д. Г. Павлов — до 30 июня 1941,
начальник штаба — генерал-майор В. Е. Климовских — до 30 июня 1941,
начальник артиллерии — генерал-лейтенант Н. А. Клич,
командующий ВВС фронта — генерал-майор И. И. Копец,
член Военного совета фронта — корпусной комиссар А. Я. Фоминых — до 3 июля 1941.

На 22 июня 1941 года Западный фронт имел в своем составе четыре армии:

Всего в составе фронта насчитывалось 45 дивизий (24 стрелковых, 12 танковых, 6 моторизованных, 2 кавалерийские; 4-й воздушно-десантный корпус принят за расчётную дивизию).

Против Западного округа противник сосредоточил самую мощную группировку войск — группу армий «Центр» (генерал-фельдмаршала Ф. фон Бока) в составе 4-й и 9-й полевых армий и 2-й и 3-й танковых групп; всего 50 дивизий, из них 31 пехотная, 9 танковых, 6 моторизованных, 3 охранных и 1 кавалерийская [www.vpk-news.ru/print.asp?pr_sign=archive.2007.208.articles.history_01].

Белосток — Минск

В Белостокско-Минском сражении (22 июня — 8 июля) войска Западного фронта потерпели тяжелое поражение: бо́льшая часть сил фронта попала в окружение и была уничтожена как боевая сила. Из 625 000 человек своего состава фронт потерял около 420 000, в руки противника попало большое количество военной техники.

Всю вину за поражение нарком обороны СССР И. В. Сталин возложил на командование фронта. 30 июня командующий фронтом генерал армии, Герой Советского Союза Д. Г. Павлов был отстранён от командования и 4 июля арестован. После недолгого следствия Павлов был приговорен к расстрелу. Вместе с ним 22 июля были расстреляны: начштаба фронта генерал-майор В. Е. Климовских и начальник связи фронта генерал-майор А. Т. Григорьев. Начальник артиллерии фронта генерал-лейтенант Н. А. Клич и командир 14-го мехкорпуса генерал-майор С. И. Оборин арестованы 8 июля и затем расстреляны, командующий 4-й армией генерал-майор А. А. Коробков отстранен 8 июля, на следующий день арестован и расстрелян 22 июля.

30 июня новым командующим фронта был назначен генерал-лейтенант А. И. Ерёменко, 1 июля начальником штаба — генерал-лейтенант Г. К. Маландин, 3 июля членом Военного совета — армейский комиссар 1 ранга Л. З. Мехлис.

2 июля командующим фронтом был назначен нарком обороны СССР маршал С. К. Тимошенко (Ерёменко был оставлен его заместителем). Одновременно в состав фронта были переданы войска Второго Стратегического эшелона.

На начало июля Западный фронт включал следующие армии:

Смоленское сражение

В начале Смоленского сражения Западный фронт потерпел новое тяжёлое поражение, однако наличие в тылу войск Третьего Стратегического эшелона (фронта Резервных армий) не позволило противнику выйти на оперативный простор.

19 июля 1941 года командующим Западным фронтом назначен генерал-лейтенант А. И. Ерёменко (маршал С. К. Тимошенко остался главнокомандующим войсками Западного направления), 21 июля начальником штаба — генерал-лейтенант В. Д. Соколовский, 12 июля членом Военного совета — Н. А. Булганин. В подчинение фронта переданы оперативные группы из состава фронта Резервных армий.

24 июля из состава левого крыла Западного фронта сформирован Центральный фронт (13-я и 21-я армии), позже (14 августа) на левом фланге Западного фронта сформирован Брянский фронт.

30 июля 1941 командующим Западным фронтом вновь стал маршал С. К. Тимошенко.

На начало августа 1941 Западный фронт включал шесть армий:

До 10 сентября Западный фронт вел тяжёлые бои, после чего получил приказ перейти к обороне.

Московская битва

12 сентября 1941 года новым командующим Западным фронтом назначен генерал-полковник И. С. Конев.

На начало октября 1941 года фронт, занимавший полосу 340 км от Осташкова до Ельни (исключительно), имел в своём составе шесть армий:

2 октября войска немецкой группы армий «Центр» начали наступление в полосе Западного фронта, добились серьёзных успехов и окружили основные силы фронта в районе Вязьмы. В Вяземском «котле», оказались в окружении войска сразу трех армий Западного фронта: 16-й, 20-й и 19-й (штаб 16-й армии передал свои дивизии 19-й армии и вышел из окружения); кроме того, в окружении оказались две армии Резервного фронта (24-я и 32-я).

5 октября 31-я и 32-я армии Резервного фронта были переподчинены штабу Западного фронта.

10 октября 1941 войска Западного и Резервного фронта были объединены в один Западный фронт под командованием (с 13 октября) генерала армии Г. К. Жукова; генерал-полковник И. С. Конев был оставлен его заместителем по правому флангу (19 октября 1941 года он возглавил самостоятельный Калининский фронт в составе: 22-я, 29-я, 30-я и 31-я армии).

Членом Военного совета Западного фронта остался Н. А. Булганин, а начальником штаба — генерал-лейтенант В. Д. Соколовский.

12 октября в состав Западного фронта были переданы войска Московского Резервного фронта, (командующий фронтом генерал-лейтенант П. А. Артемьев стал заместителем командующего Западным фронтом, генерал-майор Л. А. Говоров — начальником артиллерии Западного фронта).

На Можайском рубеже обороны сосредотачивались армии Западного фронта:

11 ноября 1941 в связи с расформированием Брянского фронта в состав Западного фронта была передана 50-я армия генерал-майора А. Н. Ермакова.

15 ноября 1941 года немецкая группа армий «Центр» возобновила наступление на Москву. В ходе оборонительного этапа Московской битвы в состав Западного фронта были переданы 1-я Ударная армия и 20-я армия, которые прикрыли разрыв между 30-й (17 ноября передана в состав Западного фронта) и 16-й армиями.

Немецкое наступление застопорилось у самых ворот Москвы, а 6 декабря 1941 года Западный фронт при поддержке Калининского и Юго-Западного фронтов перешел в контрнаступление, в котором приняли участие:

В результате советского контрнаступления войска немецкой группы армий «Центр» потерпели тяжёлое поражение и были отброшены от Москвы.

1942 год

В январе 1942 года Западный фронт возобновил наступление, имея целью во взаимодействии с Калининским и Брянским фронтами окружить и разгромить основные силы немецкой группы армий «Центр».

Командующим Западным фронтом оставался генерал армии Г. К. Жуков, 25 января начальником штаба был назначен генерал-майор В. С. Голушкевич.

Для координации действия фронтов 1 февраля 1942 года было воссоздано Главное командование Западного направления (его возглавил генерал армии Г. К. Жуков, который одновременно остался командующим Западным фронтом).

Однако проводимая 8 января—20 апреля 1942 года Ржевско-Вяземская операция не увенчалась успехом.

В течение всего 1942 и зимы 1943 года Западный фронт вёл тяжелые бои на центральном стратегическом направлении (Первая Ржевско-Сычёвская операция; Вторая Ржевско-Сычёвская операция), но не достиг заметных успехов.

26 августа 1942 командующим Западным фронтом назначен генерал-полковник И. С. Конев, начальником штаба с 5 мая 1942 был генерал-лейтенант В. Д. Соколовский.

Состав Западного фронта летом/осенью 1942 года:

1943—1944 годы

22 февраля 1943 года началось новое наступление Западного фронта — он должен был поддержать действия советских войск по разгрому немецкой группы армий «Центр», однако успеха достичь вновь не удалось, и 28 февраля Конева на посту командующего Западным фронтом сменил генерал-полковник В. Д. Соколовский. Начальником штаба был назначен генерал-лейтенант А. П. Покровский.

Состав Западного фронта в зимней кампании 1942/43 года:

Постоянные активные действия советских войск вынудили группу армий «Центр» 2 марта 1943 начать отвод войск с ржевско-вяземского плацдарма. Советские войска начали преследование отступавшего противника (вторая Ржевско-Вяземская операция), и к 31 марта 1943 года ржевский выступ был ликвидирован.

Во время Курской битвы боевыми действиями войск Западного и Брянского фронтов 12 июля 1943 года началось контрнаступление советских войск на северном фасе Курской дуги (Орловская стратегическая наступательная операция «Кутузов»). Основной удар нанесла 11-я гвардейская армия (бывшая 16-я армия; генерал-лейтенант И. Х. Баграмян) из района Козельска, вспомогательный удар — 50-я армия (И. В. Болдин). 12 июля в состав Западного фронта была передана 11-я армия (И. И. Федюнинский), 18 июля — 4-я танковая армия (В. М. Баданов) и 2-й гвардейский кавалерийский корпус (В. В. Крюков).

В конце июля 1943 года из состава Западного фронта в состав Брянского вместе с полосами были переданы 11-я гвардейская армия, 11-я армия, 4-я танковая армия и 2-й гвардейский корпус. Западный фронт сосредоточился на проведении Смоленской операции (7 августа—2 октября 1943 года; операция «Суворов»), при этом был усилен 21-й и 68-й армиями, 5-м мехкорпусом и 3-м гвардейским кавалерийским корпусом.

Состав Западного фронта осенью 1943 года:

После освобождения Смоленска с осени 1943 до весны 1944 года Западный фронт предпринял ряд неудачных наступательных операций с целью захвата Витебска и Орши (Оршанская и Витебская операции). Комиссия под председательством Г. М. Маленкова, созданная на основании приказа Ставки ВГК, констатировала неудачу 11 операций:

  • Оршанская операция 12-18 октября 1943 г.
  • Оршанская операция 21-26 октября 1943 г.
  • Оршанская операция 14-19 ноября 1943 г.
  • Оршанская операция 30 ноября—2 декабря 1943 г.
  • Витебская операция 23 декабря 1943 г.—6 января 1944 г.
  • Богушевская операция 8-24 января 1944 г.
  • Витебская операция 3-16 февраля 1944 г.
  • Частная операция на Оршанском направлении 22-25 февраля 1944 г.
  • Витебская операция 29 февраля—5 марта 1944 г.
  • Оршанская операция 5-9 марта 1944 г.
  • Богушевская операция 21-29 марта 1944 г.

15 апреля 1944 года на посту командующего фронтом В. Д. Соколовского сменил генерал-полковник И. Д. Черняховский.

24 апреля 1944 фронт был переименован в Третий Белорусский фронт.

Была начата подготовка к Белорусской стратегической наступательной операции.

Напишите отзыв о статье "Западный фронт (Великая Отечественная война)"

Примечания

Ссылки

  • [bse.sci-lib.com/article117707.html Фронт]
  • [archive.is/20121205032514/victory.mil.ru/rkka/ Все фронты Великой Отечественной войны]


<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

 Для улучшения этой статьи желательно?:

Отрывок, характеризующий Западный фронт (Великая Отечественная война)

В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.


От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.
Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.
Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.


После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.
Вокруг него в темноте стояли люди: верно, что то их очень занимало в нем. Ему рассказывали что то, расспрашивали о чем то, потом повели куда то, и он, наконец, очутился в углу балагана рядом с какими то людьми, переговаривавшимися с разных сторон, смеявшимися.
– И вот, братцы мои… тот самый принц, который (с особенным ударением на слове который)… – говорил чей то голос в противуположном углу балагана.
Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Но только что он закрывал глаза, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своей простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.
– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Западный_фронт_(Великая_Отечественная_война)&oldid=75789634»